ТОР 5 статей: Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы КАТЕГОРИИ:
|
СРЕДНЕЕ ПОВОЛЖЬЕ: ЖЕНСКАЯ ПОВСЕДНЕВНОСТЬ В ГОДЫ ПЕРВОЙ РУССКОЙ РЕВОЛЮЦИИ 1905-1907 гг.Понятие «повседневность» предполагает размеренный уклад жизни, присущий представителям всех слоев населения в условиях стабильного исторического развития. Революция 1905-1907 гг. в России нарушила привычный ритм жизни большей части населения страны. Наряду с мужчинами в революционном движении участвовали и женщины, ломая таким образом веками складывавшееся представление о пассивной роли женского пола в семье и обществе. Поэтому, говоря о женской повседневности в годы первой русской революции, уместнее будет применять понятие «революционной повседневности». Сложившееся во второй половине XIX в. общероссийское движение за женскую независимость и гражданское равноправие во время первой русской революции вступает во второй период своего развития. В начале ХХ в. в России складывается настоящий женский пролетариат, который начинает вести активную борьбу не только за экономические, но и за политические права. Революционный радикализм можно считать особым фактором воздействовавшим на женское освободительное движение. Женщины шли в него потому, что оно являлось составной частью революционной борьбы и обещало им как их личное освобождение, так и освобождение России от монархического строя. По словам В.И.Ленина, «успех революции во многом зависит от того, насколько в ней участвуют женщины» [1]. Любопытен факт, что известный русский философ В.Розанов также находил для революции женский образ [2]. Поскольку охарактеризовать все виды женской революционной деятельности не представляется возможным в рамках одной статьи, то речь пойдет не о профессиональных революционерках – членах радикальных партий, и не о феминистках, борющихся за женское равноправие в рамках существующего строя. В ней анализируется деятельность «безымянных женских масс» в Среднем Поволжье – работниц и крестьянок, которые, по словам А.Коллонтай, боролись за права «обездоленного, голодного, оборванного трудового народа» и тем самым «больше сделали для признания принципа равноправия женщины, чем самые яркие выступления отдельных поборниц буржуазного феминизма» [3]. В Среднем Поволжье женский труд наиболее широко использовался в производстве одежды и предметов туалета, в текстильной, резиновой, бумажной, парфюмерной, химической промышленности, а также частично в пищевой и спиртоводочной промышленности. Достаточно интенсивным было революционное движение среди портних и работниц так называемых «модных» магазинов, которое было вызвано жестокой эксплуатацией и крайне тяжелыми условиями труда и жизни. Приведем несколько примеров по данным самарских газет: «В пошивочной мастерской Каплан, в темном грязном подвальном помещении работницы не разгибали своих спин по 12-14 часов в сутки. Мастерская отапливалась плохо. Вентиляции не было, работницы часто угорали. Тут же они и «отдыхали», ночуя кто как мог. За эту поистине каторжную работу они получали по 3-4 рубля в месяц» [4]. Не легче были условия труда и на крупных промышленных предприятиях. Причем, хотя женский рабочий день по продолжительности равнялся мужскому, но женщины получали за свою работу почти вдвое меньше: «В разливочном и моечном цехах Жигулевского завода сначала работали мужчины. Но хозяин решил, что женский труд будет более выгоден. Работали женщины с шести утра до шести вечера, а иногда до 8-10 часов, получая от 35 до 65 коп. в день. Часто при мытье посуды работницы резали себе стеклом руки. Нередко случались серьезные ранения, а врач жил далеко от завода» [5]. Из вышесказанного видно, что никакой заботы о здоровье работниц хозяевами предприятий и мастерских не предпринималось. Это приводило к повышению уровня травматизма на предприятиях. Тяжелые условия труда и быта работниц отражались на их возможности производить здоровое потомство, а также на нравах, царивших в рабочей среде. Показательны в этом отношении воспоминания «мастерицы» самарского женского магазина «Дрезден» М.Герасимовой: «Женщине-мастерице не давали отпуск ни до родов, ни после. Дети рождались истощенными и умирали. Среди молодых работниц была развита проституция, потому что в среднем они получали 5-6 рублей в месяц, и то только в шесть месяцев, а в остальные шесть увольнялись без компенсации… Среди мужчин было развито пьянство и картежная игра. Женщина-мать зачастую получала побои от пьяного мужа, приходилось вывертываться своим скудным заработком, чтобы выкупить пропитую одежду и прокормиться до получки. Никакого умственного развития не было, о газетах, не говоря уж о научных книгах, и понятия не имели» [6]. Неудивительно, что, подвергаясь эксплуатации наравне с мужчинами, женщины наравне с ними начинают принимать участие в забастовках и стачках. Их выступления в основном ограничивались требованиями экономического характера: сокращение рабочего дня, увеличение зарплаты, просьбы выделить спецодежду от завода, достаточного отопления мастерских и т.п. Иногда появлялись требования, связанные со здоровьем женщин, трудящихся на производстве. Например, рабочие Алафузовского завода в Казани предъявили в числе других требование «освободить беременных женщин за 2 недели до родов и рожениц в течение 4-х недель с сохранением зарплаты за все время» [7]. Работницы охотно принимали участие в работе подпольных кружков, организованных членами социал-демократической партии на всей территории Среднего Поволжья. Деятельность этих мини-организаций можно выяснить по воспоминаниям одной из его участниц, самарской работницы Кузнецовой: «Мы собирались по 5-6 человек. У нас была конспиративная квартира. Наступает 1905 год. Мы начинаем перевоспитываться с М.Слуцкой (видная социал-демократка – Прим. авт.) о том, чтобы организовать забастовку шляпочниц и портних. Потом мы начали ходить за Волгу на собрания, летом и весной организовывать забастовочную комиссию, ходить на лекции в фельдшерскую школу, вступили в ряды милосердных сестер. В сердцах у нас было одно желание, чтобы достичь революции…» [8]. «Перевоспитываясь» подобным образом, работницы пополняли ряды профессиональных революционерок. Некоторые из них вступали в РСДРП. В своих воспоминаниях они часто упоминают, что до посещения кружков не только «не разбирались, кто такие большевики, кто меньшевики», но и просто не умели читать. (Например, в Симбирской губернии число неграмотных среди женщин в 1905 году составляло 96,2% [9]). Волна протеста поднялась и среди таких «забитых из забитых» категорий работниц, как прачки, батрачки, домашняя прислуга, штат которой в большинстве своем формировался из женщин. Они также принимали участие в забастовках и митингах, требуя от хозяев определенных уступок. Лучше всего одну из таких забастовок проиллюстрируют воспоминания казанской служанки Марфиной: «Я жила в 1905 году у одного полковника в горничных, было 2 горничных, 2 няньки, прачка, повариха, и вот нам говорят, что скоро будут восставать… Я была очень бойкая и начала уговаривать другую прислугу: «Давайте забастуем». И бросили работу. Если начинали на нас кричать, мы говорили: «Мы вам не денщики и ногами на нас не топайте». Позже нас собралось человек до 50-ти и мы начали говорить, что условия работы очень тяжелы, работаешь до 3-4-х часов ночи, час поспишь, а там вскочишь и опять за работу. Мы хотели работать до 12-ти часов ночи, а в 8 утра вставать, и чтобы нам прибавили жалованья» [10]. Как видно, забастовки среди прислуги возникали и проходили стихийно, связи между бастующими обычно не было. Кроме требований экономического характера, прислуга выдвинула новое требование – вежливого обращения. Они иногда удовлетворялись хозяевами полностью, реже частично, иногда «недовольная» прислуга рассчитывалась. Излюбленным местом встреч всех категорий бастующих и просто недовольных существующим строем были митинги. Они проводились обычно за чертой города, часто на берегу Волги. Число митингующих доходило до 700 человек. Женщины составляли примерно седьмую часть от собиравшихся. В отдельных они случаях выступали с трибуны. По воспоминаниям известной самарской общественной деятельницы М.В.Жуковской, «серая публика неудержимо влеклась к митингам. Помню, как мне приходилось уговаривать свою прислугу (обе деревенские) посещать митинги. Сначала они отмахивались, но после 2-3-х посещений уже нетерпеливо ждали вечера, чтобы идти на митинг» [11]. Помимо работниц и представительниц интеллигенции на митинги приходили и домохозяйки, но их участие ограничивалось лишь пассивным присутствием. По их личным воспоминаниям, это происходило оттого, что они боялись оставить на произвол судьбы свои семьи. При разгоне подобных нелегальных собраний казачьими и полицейскими частями достаточно часты были несчастные случаи, увечья, а иногда и жертвы. Причем женщины были застрахованы от подобных проявлений усмирения не больше, чем мужчины. Например, при разгоне одного из митингов в Самаре были застрелены портниха Почтаркина и прислуга Богомолова, обеим было не более 17 лет [12]. В меньшей степени революционные события затронули жизнь крестьянок. Их выступления носили разрозненный неподготовленный характер и были вызваны, в первую очередь, тяжелым экономическим положением. Об этом писали в Государственную Думу женщины села Старый Буян Самарской губернии: «Нужда и непосильный труд отнимают у нас много сил, да и негде нашим бабам ума набраться. Наравне с мужчинами несем полевые работы, а домашнее хозяйство почти целиком на нас лежит. Изо дня в день без праздников, вставай раньше всех, ложись позднее, а ребята есть, так и ночью не отдохнешь. Некогда тут о себе подумать или книжку полезную почитать. А ведь мы такие же люди, как и все. Дайте же нам возможность позаботиться о том, чтобы устроить себе человеческую жизнь. Подумайте о том, сколько нас, женщин, гибнет, попадая в дома терпимости, нужда заставляет многих продавать себя. Дайте же нам такие же права, как и мужчинам. До сих пор у нас были только обязанности, прав же никаких» [13]. Участие крестьянок в революционном движении выражалось в основном в разгроме помещичьих имений и расхищении их собственности. Иногда они принимали участие и в кружках, создаваемых на селе членами радикальных партий. Что касается настроений и желаний женской половины крестьянства, то, по воспоминаниям учительницы М.С.Муромце-вой, которая была руководительницей подобного кружка в селе Емельяновка Бугурусланского уезда, «они интересовались войной, затем их всколыхнули события 9-го января, недовольство властью они высказывали тогда, когда не оказывали помощи солдаткам… Относительно того, что баба тоже человек и имеет право на земельный надел, то был составлен наказ, что крестьяне требуют раздела земли и уравнения крестьянок» [14]. В период высшего подъема революции женщины вступали в так называемые «братства», создаваемые на селе эсерами с лета 1905 г. Тот факт, что крестьянки принимали в революционном движении участие менее активное, чем работницы, можно объяснить тем, что крестьянка издавна жила в патриархальной семье, где женщина привыкла повиноваться главе дома, главе семьи – мужчине. Поэтому она не отставала от мужа в аграрных беспорядках, но весьма редко являлась их инициатором. Крестьянки почти не участвовали в митингах, никогда не выбирались в органы самоуправления на селе. В целом женское крестьянское движение можно охарактеризовать таким фактом, как «избиение в лесу бабами лесничего, который вздумал отнять у них ягоды» [15]. Да и мужчины относились к росту их самосознания весьма критично, в крестьянской среде действовал стереотип: «На что девке грамота, и так замуж выйдет» [16]. Однако после публикации Манифеста 17-го октября 1905 г., и работницы и крестьянки стали бороться за свои гражданские права. Ярким примером подобных требований является воззвание, опубликованное в сызранской газете 18-го марта 1907 г.: «Пора женщинам защищать свое «Я», так долго попиравшееся и обезличенное деспотизмом современного строя общественной и политической жизни и недостойным владычеством мужчины» [17]. Далее предлагалось собирать подписи под соответствующим заявлением в Государственную Думу о предоставлении женщинам избирательных прав и улучшения их положения в целом. Письма с подобными требованиями действительно приходили в первую и вторую Государственную Думу. Избирательных прав добивались и работницы и крестьянки. Необходимость наделения ими женщин поддерживали и мужчины-рабочие. Например, в ответе самарских рабочих комитету союза «Освобождение» содержалось следующее заявление: «Интересы рабочего движения требуют вовлечения и женщин-работниц в сознательную политическую жизнь. Это может быть достигнуто лишь при том условии, если все женщины будут пользоваться одинаковыми избирательными правами со всем населением» [18]. Первая русская революция во многом изменила повседневную жизнь трудящихся женщин российской провинции. Она принесла с собой перемены в нравах и нормах поведения. Женское движение становилось более разнообразным, росло и крепло за счет расширения социальной базы. Помимо требований экономического характера, работницы и крестьянки выдвигали требования женского политического равноправия, таким образом осваивая идеи феминизма. Примечания 1. См.: Строкова И. Работницы Самары в 1905 году // Волжская заря, 1975, № 258. 2. Здравомыслова О.М. Русская идея: антиномия женственности и мужественности в национальном образе России // Общественные науки и современность. 2000. № 4. С. 113. 3. Айвазова С. Идейные истоки женского движения в России // Общественные науки и современность. 1991. № 4. С. 132. 4. Филиппов Н. 1905 год в Самарской и Симбирской губерниях. Куйбышев, 1941. С. 7. 5. Там же. С. 5. 6. Герасимова М.А. Воспоминания о событиях 1905 года // Самарский государственный архив социально-политической истории (далее – СГАСПИ). Ф. 3500. Оп. 1. Д. 167. Л. 3. 7. Революционное движение в России весной и летом 1905 года / Сб. под ред. А.Н.Трусовой, А.А.Новосельского. М., 1957. Т. 1. С. 737. 8. Стенограмма вечера воспоминаний участников революции 1905 года // СГАСПИ, Ф. 3500. Оп. 1. Д. 137. Л. 83-84. 9. Бутаев М.А. Большевики Симбирской губернии в революции 1905-1907 гг. Ульяновск, 1956. С. 12. 10. Стенограмма вечера воспоминаний работниц и крестьянок – участниц революции 1905 года // СГАСПИ. Ф. 3500. Оп. 1. Д. 136. Л. 10. 11. Жуковская М.В. Из воспоминаний о 1905 годе в Самаре // СГАСПИ. 12. Щербакова М.И. Работницы и крестьянки Самарской губернии в революционном движении 1905-1907 гг. // СГАСПИ. Ф. 3500. Оп. 1. Д. 166. Л. 5. 13. Там же. л. 10. 14. Стенограмма вечера воспоминаний работниц и крестьянок… Л. 9. 15. Щербакова М.И. Работницы и крестьянки Самарской губернии… Л. 8. 16. Там же. Л. 9. 17. Рыжков Н.О. Сызранское подполье. Сызрань, 1930. С. 39. 18. Революция 1905-1907 гг. в Самаре и Самарской губернии / Сб. под ред. В.А.Кожевниковой: документы и материалы. Куйбышев, 1955. С. 87.
http://cens.ivanovo.ac.ru/olegria/rossiya-sfinks.htm "Россия-Сфинкс": Гендерный аспект западного образа "таинственной русской души" О.В. Рябов "Россия - Сфинкс" - эта метафора, ставшая популярной после появления блоковских "Скифов", нередко встречается в текстах о России. Запад в роли Эдипа перед ликом загадочной Россией - весьма выразительный образ, отражающий какой-то устойчивый мотив отношения к нашей стране. Миф о русской загадке, уходящий корнями в глубь столетий, получил широкое распространение и в массовой культуре, и в историософских концепциях (1). Редкая книга о России обходится без упоминания о "таинственной русской душе"; о ней писали, в частности, О. Шпенглер и А. де Кюстин, В. Шубарт и Й. Геббельс. Для иллюстрации западного взгляда на эту грань русскости часто приводят слова У. Черчилля, в одной из своих фраз охарактеризовавшего русскую политику как "загадку, облаченную в тайну за семью печатями" (2). У. Чемберлен, воспроизводя эту фразу, добавляет: "Вряд ли есть другая страна, подобная России"(3). Иной раз кажется, что Россия находит особое удовольствие в том, чтобы удивлять и пугать Запад своей непредсказуемостью. Да что Запад! мы сами себя постоянно изумляем. Однако в настоящей статье предметом исследования будет не русское бытие само по себе, а способы перцепции и концептуализации русскости в западной мысли, западный образ России. Рассмотрим на примере образа России-Сфинкса, как конструируется гендерная идентичность(4) нашей страны в историософских текстах западных авторов. Для этого нам предстоит выявить логику идеи "загадочности России": ее модусы, аргументацию, связь с другими гранями традиционного (хотя и не единственного) образа русскости, интеллектуальный и исторический контекст, в который помещается данная идея, отношение к ней в России.
Основные гендерные оппозиции (форма и материя, предел и беспредельное, Единица и Двоица), сконструированные еще в античной мысли, прочно утвердились в европейской культуре. Феминные беспредельность, бесформенность, материальность, телесность, природность - это те характеристики, которые являлись системообразующими для западного образа русскости.
Россия как неоформленная материя не обладает определенностью и зафиксированностью, ускользает от понимания. Идея о "загадочной русской душе" в значительной степени обусловлена представлениями "о ненависти русских к форме" как к чему-то устойчивому, зафиксированному, что ставит в тупик европейцев, привыкших к норме, порядку, определенности. При этом западный, "прометеевский", человек выше всего ставит порядок; русский ищет противоположного. Первый ничего так не боится, как хаоса - "русский же ждет его с тайной радостью (5)". "Воплощение хаоса" - так характеризует Россию Г. Адамс (6). Особенно остро вопрос о "русском хаосе" вставал при обсуждении политической жизни России. Большинство западных "русофилов" и "русофобов" сходятся в том, что русские по своей природе анархисты. Не удивительно, что норманнская теория получила широкое распространение, выходя далеко за рамки собственно исторических изысканий. Она была популярна, например, среди иерархов Третьего Рейха (7).
Бесформенность является причиной экстремизма, феминной устремленности к крайностям - той грани русскости, которой уделяется много внимания в западных текстах (8). Еще А. де Кюстин заметил: "Золотая середина здесь неизвестна..." (9), а В. Шубарт противопоставляет западную "культуру середины" и русскую "культуру конца"(10).
Эта смена крайностей "придает русскому характеру нечто капризно-женственное"(11), порождая и другой постоянный маркер "загадочной русской души" - двойственность, противоречивость (12).
Женственным считается и такой модус русского хаоса, как непостоянство (13), и сквозь призму этого качества западные авторы оценивают многие события российской истории; уже в крещении Руси они усматривают характерную для русских легкость отказа от прежний верований и убеждений. Русским свойственна "резкая и неожиданная смена чувств и интересов". Дав обещание, они часто его не исполняют (14); Б. Пэрс иллюстрирует эту необязательность русским словом "отхотел" (15).
Не-оформленность, не-упорядоченность русской души эксплицируются в "пластичности", проявлением которой считают и художественную одаренность русских, и восприимчивость (16), и умение понять другого человека. Идея "всечеловечности", универсальности пластичной России, столь популярная в отечественной историософии, включается и в западный образ нашей страны.
Правда, незафиксированность и открытость иной раз получает и такую интерпретацию: "...Наиболее выдающейся чертой русского народного склада оказалась полная неопределенность и отсутствие резко выраженного собственного национального отличья" (17). Россию иные определяют как ничто, сосуд без содержания - подобные характеристики заставляют вспомнить слова О.Вейнингера, сказанные о женщине: "Женщина является только материей... она лишена всякой изначальной формы. Женщина - ничто; поэтому и только поэтому она может стать всем... Из женщины можно сделать все, что угодно (...) У женщин нет какого-нибудь определенного свойства; единственное ее свойство покоится на том, что она лишена всяких свойств. Вот в чем заключается вся сложность и загадочность женщины; в этом кроется ее превосходство над мужчиной..." (18).
Мягкость (как еще один модус пластичности, гендерная маркировка которого также сомнений не вызывает) - постоянно встречающийся эпитет русских. Эта мягкость проявляется в отношении ближнего как доброта, других народов - как миролюбие (19), власти - как покорность, жизненных обстоятельств - как терпение.
Идея пластичности характера русских коррелируется с верой в пластичность, открытость бытия России. Мир не определен: в нем все возможно. По замечанию одного английского автора, в глубине души русский верит, что Бог или судьба по своему усмотрению могут поменять все на свете. В России не существует окончательности, завершенности. Архангелы и серафимы могут быть низвергнуты с небес; дьявол имеет чудесный шанс к спасению; Каролинские острова в один прекрасный день могут быть обнаружены в Индийском океане; а Земля - стать центром Солнечной системы (20). Все хорошее может стать плохим - и наоборот. И получается, что твердых правил игры просто не существует. В России невозможно предсказывать будущее. Поэтому русские живут только настоящим (21).
Жизнь воспринимается как своеобразная игра в "русскую рулетку", и такая опрометчивость вполне объяснима. Русский по натуре - игрок, поскольку любит случай, щекочущий азарт риска и упоение от непредсказуемого, пишет В. Шубарт (22). Жизненная стратегия русского прекрасно иллюстрируется словом "авось", в котором отражено восприятие жизни как процесса непредсказуемого и неконтролируемого: все, что остается, это положиться на удачу, избегая глубокого вмешательства в ход вещей (23). Подобное упование на волю Бога, изначальное доверие к миру находит выражение в фатализме, из которого выводятся самые разнообразные следствия: пассивность (свойство, которое со времен И.Г. Гердера атрибутируется славянам (24)), бездеятельность, неспособность к длительному волевому усилию. По страницам западных книг о России вот уже второе столетие кочует образ русского мужика, суть жизненной философии которого выражает слово "ничего" - как ответ на все неурядицы (25).
Раз нет ничего раз и навсегда зафиксированного, раз правила игры не установлены - значит, все можно исправить, переделать, перестроить. Человек может быть абсолютным хозяином своей судьбы. Россия и воспринимается как страна, в которой возможно всё: и стремительные взлеты, и необъяснимые падения. М.Бэринг замечает, что Россия - это страна, "где ничто не столь абсурдно, что ни может случиться" (28). Н.О.Лосский приводит слова одного западного автора о том, что русский народ - самый обаятельный и самый обманчивый, и добавляет: "Поистине Россия есть страна неограниченных возможностей"(29). "В России все возможно", "Россия - страна неограниченных возможностей" (30) (или - "неограниченных невозможностей", что, в сущности, то же самое) - весьма популярные эпитеты нашей страны (31).
Еще одним модусом рецепции России в женском обличье является сравнение русскости и природности. Россия непредсказуема, как сама природа, загадочна, так как связана особыми отношениями с загадочной природой, которая играет огромную роль в судьбах страны. Многие западные тексты проникнуты ощущением, что, помимо людей, активным субъектом российской жизни становится сама природа. "Из этой борьбы против русской земли и русской природы едва ли немцы выйдут победителями. Сколько детей, сколько женщин, и все рожают, и все приносит плоды, не смотря на войну и грабежи, несмотря на разрушение и смерть! Здесь мы боремся не против людей, а против природы <...> Это - месть пространства, которой я ожидал с начала войны" (32), - записал один офицер вермахта в своем дневнике. Именно "месть пространства!". Бесконечные просторы внушают ужас - кажется, что иностранцам в России противостоят не люди, но что-то более могущественное и чуждое - и потому непонятное и страшное. "Генерал Зима", "генерал Мороз" - быть может, в этих выражениях, кроме иронии и попытки самооправдания, звучит и мистическая вера в то, что в России возможно чудо в силу ее природности, в силу ее особенной связи с природными стихиями?
Природность России стараются обнаружить во многих атрибутах русскости; например, в семейных, братских отношениях, столь характерных для русских людей. По мнению западных авторов, русские ощущают себя не просто согражданами, но родственниками, одной большой семьей (хотя не прекращаются дискуссии по поводу того, является ли это чувство братства чем-то высшим по сравнению с западным пониманием личности, или же это всего лишь некая недоразвитость, отсутствие индивидуального самосознания).
Для русского человека, утверждается в текстах западных авторов, не характерно понимание, где проходит граница его личности и начинается личность другого (33), что имеет следствием отсутствие как западных представлений о собственности, так и права личности на частную жизнь.
Недостаточным развитием чувства личности объясняют невысокую ценность индивида, что обнаруживается в столь часто приписываемых русской ментальности психологии жертвенности и культе страдания (34), равно как и в отсутствии страха смерти, столь удивлявшем иностранцев (35).
Наконец, особенности понимания личности, ее границ и ее ответственности позволяют рассуждать о своеобразии правового сознания в России, соотношения морали и права. Кенотизм, христианская жалость к "униженным и оскорбленным", "милость к падшим" - все эти качества отмечают в русском этосе, добавляя, что излишняя снисходительность, освобождая человека от моральной ответственности, имеет своей оборотной стороной аморализм (36). Русскую культуру обвиняют в отрицании идеи персональной ответственности и долга (37).
Наконец, следствием преобладания природного над культурным считается доминирование у русских эмоциональной сферы над рациональной. Сам термин "душа", который так любят использовать для спецификации русского ментального склада, маркируется как феминное - в отличие от маскулинного западного "духа". Душа более телесна, чем дух, связана с материальным, с сердцем, со сферой эмоциональной, а не рациональной, с нравственностью, а не интеллектом. Мистицизм, интуиция, иррационализм как предпочтительные методы познания России - прекрасный фон для образа загадочного Сфинкса.
Итак, идея "русской загадки" сущностно связана с основными чертами традиционной для западной историософии репрезентации русскости. При этом качества, которыми наделяется образ России-Сфинкса, устойчиво маркируются как феминные и, таким образом, закрепляют представления о женственной России.
Что касается контекста, в который помещается этот образ, то для него характерны общие закономерности отношения к Иному. С. де Бовуар, размышляя над рецепцией женственности, показала, что образ женщины как Другого в андроцентрической культуре неизбежно будет включать в себя амбивалентные черты. Подобная амбивалентность прослеживается и в восприятии России-Сфинкса: инаковость, которая и позволяет писать о "русской загадке", порождает как "русофильские", так и "русофобские" настроения. Нередко от России ждут спасения Европы; ведь чудо - это всегда Иное (Россия - это "незабываемая, таинственная с к а з к а" (38)). Однако непредсказуемость России является причиной страха и вырастающей из него неприязни: ад - это тоже Иное, это другие. Желание "познать тайну" России, "расколдовать" ее лежит в основе стремления подчинить и контролировать ее.
В таком контексте становится понятнее отношение к образу России-Сфинкса в отечественной историософии. Основная тенденция конструирования образа страны русской мыслью Нового времени состояла в том, чтобы в основу идентичности послепетровской России положить противоположность Западу (не русскую уникальность, не русское своеобразие, отличие от Запада, а именно противоположность). При этом отечественные авторы фактически восприняли западный образ России как Иного и согласились с теми маркерами нашей страны, которыми она наделялась в западной культуре - однако при этом радикально "переоценили ценности". Культ ценностей, противоположных западным - периферийных, феминных -, приводил русских мыслителей к идее женского мессианизма и миссии женственной России (39). В таком интеллектуальном контексте "русская загадка", и сам образ Сфинкса, становится едва ли не предметом национальной гордости.
Вместе с тем было и другое направление в русской мысли, другой способ идентификации России. Один из наиболее известных его представителей - И.Л. Солоневич. Его критика представлений о безгосударственности, жертвенности, любви к страданию, пассивности, мистицизме и других составляющих расхожего образа "таинственной славянской души" объясняет и отношение мыслителя к исследуемому в этой статье образу. По мнению Солоневича, именно такой - феминно-загадочный - образ России, созданный при активной поддержке отечественных "Бердяев Булгаковичей", фактически провоцировал западные державы на агрессию. Завершим статью фрагментом из "Народной монархии", который, как представляется, помогает взглянуть на многие привычные вещи несколько иначе: "Так называемый, русский сфинкс сейчас навис над Европой - может быть, и над всем миром, он ставит перед этим миром такую загадку, какую его сказочный предшественник ставил всякого рода Эдипам. Неудачный отгадчик рискует быть проглоченным. Последним незадачливым Эдипом был Гитлер. Будут ли другие? Все Эдипы до сих пор проглоченные Россией - никакого счастья русскому народу не принесли. (…) Лучше бы обойтись - России - без Эдипов, Эдипам - без России и обоим вместе без дальнейшей игры в загадки" (40).
Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:
|