Судьба Ивана Карамазова

Иван Карамазов, как считает С. Булгаков, представляет одну из центральных фигур в этой грандиозной эпопее русской жизни, в которой последняя отразилась от самых высших до самых низших своих проявлений. Он есть один из трех братьев Карамазовых, которые, быть может, в глазах Достоевского символически изображали все русское общество, всю русскую жизнь.[62]

В образе Ивана Карамазова, по мысли С. Гессена, Достоевский воплотил добро, ставшее предметом рефлексии. От своего отца этот «всех более похожий на него» сын унаследовал рассудок во всей его Карамазовской безудержности. «Разум возведен у Ивана в принцип жизни. Со всей необузданностью настоящей страсти требует он от жизни рационального смысла».[63]

Иван – фигура одинокая, отстраненная, стоящая выше других. Выделяется в обществе своим умом, ясностью мышления и образованием. Главная проблема Ивана - столкновение разума и сердца. И ни одна из этих сил не уступает другой. Обе действуют одинаково, и результаты этого взаимодействия не могут не быть противоречивы.

Для характеристики воззрений Ивана ключевое значение имеют центральные главы «Бунт» и «Великий инквизитор» - книги «Pro и contra». По мнению Х. Лоте, в них ставится ряд вопросов, без разрешения которых не может существовать человек, не может понять смысл своей жизни. Есть ли Бог и бессмертие, что такое свобода и свободен ли человек, что такое добро и зло, какова суть человеческой личности и ответственен ли человек за свои поступки. Эти главы - главы вопросов; ответы на них Достоевский дает на протяжении всего романа.[64]

В романе Иван ставит перед братом Алешей вопрос, на котором ломались и ломаются иные мощные умы, ибо на рациональном уровне он и не имеет ответа: почему Бог допускает зло!

М. Дунаев писал, что Иван не обвиняет Бога в творении зла, потому что возражение давно известно: зло творится не Богом, а свободною волею, дарованной Творцом своим созданиям. Иван это понимает, более того он даже готов признать зло, направленное против согрешившего человека: «Люди сами, значит, виноваты: им дан был рай, они захотели свободы и похитили огонь с небеси, сами зная, что станут несчастны, значит, нечего их жалеть» (14; 222).

Иван целит в самое уязвимое место: почему страдают невинные дети? На основании этого вопроса являет свой бунт против Бога и пытается вовлечь в него Алешу: «Итак, принимаю Бога, и не только с охотой, но, мало того, принимаю и премудрость Его, и цель Его нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольёмся, верую в Слово, к которому стремится вселенная и которое само «бе к Богу» и которое есть Само Бог, ну и прочее и прочее, и так далее в бесконечность. Слов-то много на этот счет наделано. Кажется, уж я на хорошей дороге - а? Ну так представь же себе, что в окончательном результате я мира этого Божьего - не принимаю и хоть и знаю, что он существует, да не допускаю его вовсе, Я не Бога не принимаю, пойми ты это, я мира, Им созданного, мира-то Божьего не принимаю и не могу согласиться принять» (14; 214).

Далее Иван раскрывает перед потрясённым Алёшей ужасные картины детских страданий. «Слушай: если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию, то при чем тут дети, скажи мне, пожалуйста? Совсем непонятно, для чего должны были страдать и они, и зачем им покупать страданиями гармонию? (...) Не стоит она слезинки хотя бы только одного только того замученного ребёнка, который бил себя кулачонком в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слёзками своими к «Боженьке»! (14; 222-223).

Как верно подметил М. Дунаев: «Суждения Ивана при всей их эмоциональной убедительности, лукавы и полны противоречий».[65] Прежде всего: картина мира, пронизанного безнаказанным злом и невинными страданиями, не есть отражение Божьего мира в том смысле, что Бог такого мира не творил. Это картина того, что из прекрасного Божьего мира сделал человек. Его главный тезис - принятие Творца при отвержении Его творения - есть прямая несуразность и лукавство. Иван отвергает именно Создателя мира, допустившего в Своем творении явный изъян.

В. Перевезенцев справедливо замечает, что Иван не атеист; он богоборец. И то, что он заявляет свой бунт «из любви к человечеству», просто фарс, ведь начал он свою беседу с Алешей именно с утверждения следующего факта: он никого не любит. «Я тебе должен сделать одно признание, - начал Иван: - я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних» (14; 215).[66]

«Иван не любит людей, - писал М. Туган-Барановский, - и вовсе не во имя любви к людям он отвергает мир; он потому и останавливается на страданиях детей, что детей он любит, а людей нет. Для гордого человека детей любить гораздо легче, чем людей: с детьми не приходится ничего делить, дети ничем не могут оскорбить, детям не в чем завидовать. И детей Иван любит и жалеет жгучей жалостью».[67]

Высшим критерием истинности своих суждений Иван готов признать свою неправоту. «Лучше уж я останусь при неотмщенном страдании моем и неутоленном негодовании моем, хотя бы я был и не прав» (14; 223), - говорит он Алеше, - это явный признак гордыни.

Иван утратил чувство, дающее возможность верить, он рационалист, неверующий даже в свой разум. Итак, вопрос для Ивана открыт, он его мучает, хотя Иван и делает вид, что для него все ясно: страшные, бессмысленные, невинные страдания детей - это факт, тот факт, с которым он ни за что не хочет расстаться, и этот факт может означать только одно, что Бога и бессмертия нет. Но зло остается и как его преодолеть?

Первое: уничтожить всех носителей зла. К этому решению склоняется Иван Карамазов. В окружающей жизни носителями зла ему представляются прежде всего - отец и брат, и он злорадно признает желанность убийства одного из них: «Один гад съест другую гадину, обоим туда и дорога!» (14; 129).

В жизни не столь близкой носителями зла он считает прежде всего истязателей неповинных детей и также признает желательность их уничтожения, склоняя к тому и Алешу. Рассказавши о некоем помещике, затравившим борзыми малого ребенка, Иван жестоко спрашивает:

«- Ну... что же его? Расстрелять? Для удовлетворения нравственного чувства расстрелять? Говори, Алешка!

- Расстрелять! - тихо проговорил Алеша, с бледною, перекосившеюся какою-то улыбкой подняв взор на брата.

- Браво! - завопил Иван в каком-то восторге, - уж коли ты сказал, значит... Аи да схимник! Так вот какой у тебя бесенок в сердечке сидит, Алешка Карамазов!» (14; 221) [68]

Ответ Алексея приводит Ивана в полный восторг. Цель Ивана - пошатнуть веру брата в справедливость Божию, была достигнута.

Если источник зла - свободная воля человека, то этой свободы его надобно лишить. Такова идея Великого Инквизитора, сочиненного тем же Иваном Карамазовым. Поэма Ивана является сюжетообразующим элементом в структуре романа, так как именно в ней Достоевский определяет свой символ веры и свою философию истории человечества.[69]

Сюжет поэмы, как пишет В. Захаров, — еще одно осуждение Христа, о котором поведано в Евангелии. В мире, в котором правит великий инквизитор, нет Христовой любви, вместо Церкви — царство кесаря и антихриста.

Великий инквизитор многословно обличает Христа. Христос молчит. Обвиняя Его, великий инквизитор разоблачает себя и раскрывает анатомию власти, ее вечные принципы: чудо, тайна, авторитет. Всё сказав, он ощущает бессилие своих слов. Это верно почувствовал Алеша, который перебивает Ивана, правда, не зная конца поэмы: «Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула: как ты хотел того». Но не хвала Христу поэма, как думает ее сочинитель Иван. Парадоксальный финал его поэмы — «тихий» поцелуй Христа в «бескровные девяностолетние уста» старика:

«Вот и весь ответ. Старик вздрагивает. Что–то шевельнулось в концах губ его; он идет к двери, отворяет ее и говорит Ему: Ступай и не приходи более: не приходи вовсе: никогда, никогда! И выпускает Его на «темные стогна града». Пленник уходит.

- А старик?

- Поцелуй горит на его сердце, но старик остается в прежней идее» (14; 131).

Сила власти бессильна перед правдой Христа. Поцелуй Христа — прообраз христовой любви, образ, передающий и раскрывающий сущность христианства. Только так в фантазии Ивана мог поступить Христос, любой другой поступок — ложь, в любом другом поступке Христос перестал бы быть Христом. Для «евклидового ума» такой поступок неожидан, но по «Христовой любви» — самый естественный, самый логичный поступок, вытекающий из сущности христианского учения, так глубоко и трагически прочувствованного Иваном. Дунаев

Л. Касаткина задает вопрос: «Почему Христос целует Великого инквизитора в уста?» По мнению исследовательницы, это не жест прощения или благословения, поцелуй в уста имеет одно-единственное значение – это жест соединения. Поэтому и вздрагивает старик. А если так, то план его нелеп и невозможен, как нелепо и невозможно любое разделение в человечестве. Он пытается отделить Христа ото всех, оградив его стенами каменными, заточив в темницу. Поцелуй показывает ему, что Того, Кто един со всеми, нельзя отделить никакими стенами. Поэтому он выпускает Христа, а сам «остается», как скажет Иван – остается в темнице отделения и обособления – и любой шаг из нее будет шаг за Христом.[70]

Проблема легенды, по мысли М. Дунаева, - проблема свободы и человеческого достоинства, их взаимосвязи. Инквизитор не раз в продолжение своего монолога упрекает Спасителя: «Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода рассудил Ты, если послушание куплено хлебами? (...) Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за Тобою, прельщённый и пленённый Тобою. Вместо твердого древнего закона - свободным сердцем должен был человек впредь решать сам, что добро и что зло, имея лишь в руководстве Твой образ перед собою, - но неужели Ты не подумал, что он отвергнет же наконец и оспорит даже и Твой образ и Твою правду, если его угнетут таким страшным бременем, как свобода выбора? (...) Ты не сошел с креста, когда кричали Тебе, издеваясь и дразня Тебя: «Сойди со креста и уверуем, что это Ты». Ты не сошёл, потому что опять-таки не захотел поработить человека чудом и жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но и тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками» (14; 230-233).

Отвергая дьявольский соблазн, Христос Спаситель признает за человеком право на свободу и в том выражает Свою подлинную любовь к человеку. Инквизитор тоже претендует на любовь, но он бросает упрек Богу: зачем человеку дана свобода! Любовь должна выражаться в несвободе, ибо свобода тягостна, она порождает зло и возлагает на человека ответственность за это зло - и непереносимо это человеку. Свобода превращается из дара в наказание и человек сам откажется от нее - вот мысль Инквизитора:

«Или Ты забыл, что спокойствие и даже смерть человеку дороже свободного выбора в познании добра и зла? Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее» (14; 232).

Инквизитор лишает человека свободы, обещая взамен легкое пребывание в созидаемом земном раю, где блаженство будет основано именно на отсутствии свободы: «Но стадо вновь соберётся и вновь покорится, и уже раз навсегда. Тогда мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы» (14; 236).

Инквизитор знает, что этот путь - не путь Божий. Но он не знает того, что вне Христа, сказавшего: «Я есмь путь и истина и жизнь» (Ин 14:6), вообще не может быть пути - и не только пути, а и самой жизни.

Итак, человек, лишенный свободы, не есть человек. Уничтожение зла путем лишения человека свободы есть уничтожение человека. Интересно то, что Иван - защитник невинно страдающих детей - на самом деле проповедник своеволия и несвободы, становится фактически отцеубийцей. Да, он не убивал своего отца Федора Павловича. Убил его Смердяков. Но Иван сам казнит себя за преступление отцеубийства, муки совести доводят его до безумия. В тайных помыслах своих, в сфере подсознательного пожелал Иван смерти отца своего, дурного и безобразного человека. И он же постоянно проповедовал, что «все дозволено». Он соблазнил Смердякова, поддерживал его преступную волю, укреплял ее. Он - духовный виновник убийства; Смердяков - его второе, низшее «я». Ложные, безбожные «идеи» довели его до тайных помыслов, оправдывающих отцеубийство или, наоборот, тайные мысли об убийстве потребовали оправдательной «идеи».[71]

Х. Лоте отмечает, что не все в идее Ивана «диалектика». Его любовь к «клейким листочкам» и к «дорогим могилам» позже входит в соприкосновение с поучениями старца Зосимы, с «гимном» Мити, с настроениями Алеши.

Иван заболел, когда увидел результаты своей теории, своего отрицания, когда его сердце сказало ему, что все «ложь во лжи», что не все позволено. На том, что ум довел до высоты логических формул, правящих человеческими поступками, сердце, совесть не оставили камня на камне. Болезнь - это отрицание формулы, поражение циника. Иван - несмиренный сумасшедший. Его «все позволено» только увеличило долю мирового зла, против которого так страстно и так искренне он восстал. Дисгармония усилилась, и Иван в этом виновен. Однако внутри него живет семя возрождения: ему хочется жить, «хотя бы вопреки логике». Его сердце медленно, но упорно разрушает стены, воздвигнутые рассудком. Но найдет ли Иван путь спасения? И это спасение может быть только во Христе и со Христом.

Первое, что указывает на возможный дальнейший путь Ивана, это слова старца Зосимы, в которых прямо говорится о невозможности для Ивана окончательно отречься от веры в Бога и бессмертие, хотя и в том, что Иван обязательно поверит, старец не убежден. Другой намек Достоевского на будущее Ивана можно увидеть в беседе Зосимы с госпожой Хохлаковой. Во многих местах романа ведется своего рода внутренний спор между Иваном и Зосимой и советы старца Хохлаковой обращены автором и к Ивану тоже. Госпожа Хохлакова спрашивает, как ей уверовать. И ответ Зосимы таков: «доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно опытом деятельной любви»: «Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того, как будете преуспевать в любви, будете убеждаться в бытии Бога, и в бессмертии души вашей» (14; 52).

Иван хотел найти доказательства существования Бога и нашел только факты, это существование отрицающие. Умом хотел постигнуть то, что, как говорит Зосима, постигается только сердцем. Иван чувствовал себя неспособным любить ближних, но при этом волновался и болел душою за человечество, любя его отвлеченной любовью, а не «деятельно и неустанно», между тем как только деятельная любовь ведет к вере. Впрочем, в романе Иван все-таки один раз по-настоящему следует совету Зосимы. После третьего свидания со Смердяковым, решившись пойти в суд и показать на себя, он увидел на дороге пьяницу, которого ранее столкнул в канаву. Пьяница уже замерзал, и Иван спас его. Таща пьянчужку в участок и хлопоча о докторе, он испытывал огромную радость. Первый акт деятельной любви, о которой говорил Зосима, сблизил его с Богом, и в любви Божией он утешил себя.

Черт Ивана есть начало очищения, ибо он разрушил ту крепость лжи, в которой Иван так долго прятался. Алеша думает об Иване: «Бог победит! (...) Или восстанет в свете правды, или (...) погибнет в ненависти, мстя себе и всем за то, что послужил тому, во что не верит» (15; 89). Юноша дает здесь два противоположных пути для Ивана. Но есть в романе другие места, где прямо говорится, что Иван будет спасен. О том, что Иван выздоровеет, говорит Катерина Ивановна, и мы понимаем, что речь идет не только о физическом, а прежде всего о духовном недуге. А вот слова Мити, сказанные в разговоре с Алешей: «Слушай, брат Иван всех превзойдет. Ему жить, а не нам. Он выздоровеет» (15; 184).

Наконец, еще одна примечательная деталь. Иван заболевает белой горячкой. И Достоевский отнюдь не случайно выбирает для своего героя именно такую болезнь. Вот эпизод Евангелия от Луки: «Вышед из синагоги, Он вошел в дом Симона; теща же Симонова была одержима сильною горячкою, и просили Его о ней. Подошед к ней, Он запретил горячке; и оставила ее. Она тотчас встала и служила им» (Лк. 4:38-39). Случайна ли эта параллель, и если да - то не слишком ли много «случайностей» насчет будущей судьбы Ивана?

Автор осудил своего героя за то, что тот подходил к вере, к идее Бога чисто логически. По Достоевскому, спасение Ивана - в подвиге деятельной любви. Иван должен выздороветь и отречься от своего прежнего пренебрежения к человеку и к Богу.[72]

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: