Семинары, Книга I: Работы Фрейда по технике психоанализа 26 страница

Перед нами, таким образом, анализ конкретных примеров поведения, при обобщении которых оказывается, что в основе их всех лежит способ сказать о себе правду, эту правду отрицая. В этом-то суть данного способа и состоит. "Я сейчас скажу вам, что обо мне не следует думать: внимание, это как раз и есть то самое, что обо мне думать следует". Тут-то и подходит Фрейд к изучению функции "запирательства". Для выполнения этой задачи он пользуется словом, которое мне волей-неволей хорошо знакомо и которое, как вы знаете, имеет трудную судьбу - словом "Aufhebung". He мне об этом говорить...

Лакан: Позвольте, а кому же, если не вам?

Ипполит: Это слово диалектики Гегеля, означающее одновременно "отрицать", "упразднять" и "сохранять", по сути же дела "поднимать". В обыденной речи это может быть Aufhebung камня, но также и прекращение подписки на журнал. Фрейд выражается здесь так: "Запирательство - это Aufhebung вытеснения, но без принятия вытесняемого".

Здесь анализ Фрейда принимает совершенно необычный оборот, в результате которого анекдоты, которые поначалу могли восприниматься несерьезно, приобретают поразительный философский смысл, который я попытаюсь сейчас сжато до вас донести.

Рассказать о том, что ты есть, под видом того, что ты не есть, - вот о чем идет речь в этом Aufhebung вытеснения, которое не является принятием вытесняемого. Говорящий утверждает в этом случае следующее: "Вот каков я не есть на самом деле".

Если вытеснение предполагает бессознательность, то здесь его вроде как нет, потому что утверждение вполне сознательно. Но по сути своей* вытеснение сохраняется - в форме неприятия.

Здесь Фрейд начинает развивать мысль исключительную по своей философской тонкости, которую легко просмотреть, если оставить без должного внимания, как нечто тривиальное, следующую важную в дальнейшем фразу: "Тут интеллектуальное отделяется от аффективного". Ибо в том, какой смысл она у него в дальнейшем получает, содержится действительно глубокое открытие.

Продолжая развивать свою гипотезу, я сказал так: чтобы анализировать интеллектуальное Фрейд показывает не то, как интеллектуальное отделяется от аффективного, а что само оно, интеллектуальное, представляет собой то особое остранение содержания, которому на несколько варварском языке вполне пристало бы именоваться сублимацией'. Быть может то, что рождается здесь, и есть мысль как таковая, но происходит это рождение не прежде, чем содержание оказывается искажено запирательством.

Обратившись к философскому тексту (за что я еще раз приношу извинения, хотя доктор Лакан подтвердит вам, что без этого здесь не обойтись), заметим, что в конце одной главы Гегеля речь идет о том, чтобы поставить подлинную негативность на место той жажды разрушения, которая завладевает желанием и мыслится здесь скорее глубоко мифическим, нежели психологическим образом - чтобы заменить, говорю я, эту жажду разрушения, которая овладевает желанием и доходит до такой степени, что в конце первобытной схватки, в которой встречаются два соперника, не остается уже никого, кто мог бы признать в одном из них победителя или побежденного, на идеальное отрицание.

"Bei Fortbestand des Wesentlichen andert Verdrangung" (При сохранении существенного вытеснение изменяется) (G.W. XIV, S. 12).

Когда-нибудь мы рассчитываем дать этому термину подобающее ему в анализе строгое определение - что до сих пор еще так и не сделано (Ж. Л. 1955). Впоследствии обещание было выполнено (1966).

Запирательство, о котором говорит здесь Фрейд, отличаясь от идеального отрицания, в котором конституируется интеллектуальное как таковое, демонстрирует нам процесс порождения, подобный тому, остатки которого Фрейд, завершая свою статью, усматривает в негативизме, характерном для некоторых психоаналитиков.

И далее Фрейд, на языке по-прежнему мифологическом, объясняет нам то, что этот момент от негативности отличает.

На мой взгляд, если мы хотим понять, о чем же, собственно, в этой статье под именем запирательства идет речь, со сказанным придется согласиться, хотя прямой очевидности здесь нет. Подобным же образом придется признать и диссимметрию - выраженную в тексте Фрейда употреблением двух разных слов там, где французский перевод дает лишь одно - между переходом к утверждению, обусловленным стремлением любви к единению, с одной стороны, и становлением, обусловленным стремлением к разрушению, того запирательства, чья подлинная функция состоит в порождении ума и самой позиции мысли, с другой.

Но не будем забегать вперед.

Мы видели, что Фрейд полагает интеллектуальное как отделенное от аффективного, и если при этом дополнительно возникает желательная в анализе модификация, "принятие вытесненного", само вытеснение тем самым не упраздняется. Попробуем представить себе эту ситуацию.

Первый этап: вот то, что я не есть. Из этого сделано заключение о том, что я есть. Вытеснение по-прежнему сохраняется в форме запирательства.

Второй этап: психоанализ заставляет меня умом признать то, что я только что отрицал, - и тут Фрейд, через тире, без дальнейших объяснений, прибавляет: "Сам процесс вытеснения тем самым еще не снят (aufgehoben)".

"Die allgemeine Verneinugslust, der Negativismus mancher Psychotiker, ist wahrscheinlich als Anzeichen der Triebentmischung durch Abzug der libidinosen Komponenten zu verstehen" (Удовольствие от отрицания вообще, свойственный многим психотикам негативизм, следует, по всей видимости, рассматривать как признак расслоения влечений путем отъятая либидинозных составляющих) (G. W. XIV, S. 15).

Эта мысль представляется мне очень глубокой: если анализируемый соглашается, он берет свое отнекивание назад, но вытеснение все еще имеет место! Я заключаю из этого, что происшедшее следует охарактеризовать философским терминомтермином, который сам Фрейд не произнес - "отрицание отрицания". Ведь, буквально, то, что здесь перед нами - это интеллектуальное утверждение, но именно чисто интеллектуальное, в форме отрицания отрицания. Терминов этих у Фрейда нет, но мне кажется, что подобная формулировка просто продолжает его мысль. Именно это и имеется здесь в виду.

В этот момент Фрейд (вчитаемся в этот трудный текст внимательно!) видит, что он в силах показать, как интеллектуальное отделяется (в действии)7 от аффективного, сформулировать своего рода порождение суждения, если не порождение мысли вообще.

Прошу прощения собравшихся здесь психологов, но саму по себе положительную психологию я не люблю; то, что сказано здесь о порождении, можно, конечно, принять за положительную психологию, но мне это представляется чем-то более масштабным и глубоким, относящимся, скорее, к истории или мифу. И судя по той роли, которую эта изначальная аффективность, поскольку ей предстоит породить разумность, у Фрейда играет, мне представляется, что понимать ее нужно именно так, как учит доктор Лакан, т. е. что первичная форма того отношения, которое на языке психологии мы именуем аффективным, сама расположена в области, специфичной именно для человеческой ситуации, и что если она порождает разум, то это означает, что она уже в самых истоках своих содержит в самой своей основе некую историчность - не существует, другими словами, чисто аффективного, целиком погруженного в реальное, с одной стороны, и чисто интеллектуального, освобождающегося от этого аффективного, чтобы овладеть им, с другой. В описанном здесь становлении мне видится великий миф - именно он кроется у

Слова добавлены нами. В дальнейшем они будут заключаться в такие же скобки. (Ж. Л.)

Фрейда за видимостью позитивности и сам эту видимость создает.

Итак, что же за этим утверждением* кроется? За ним кроется Vereinigung, которое есть не что иное, как Эрос. А за запирательством (внимание: об интеллектуальном запирательстве речь здесь пока не идет) - что за ним? И вот здесь появляется символ принципиально диссиметричный. Изначальное утверждение это утверждение и ничего больше, в то время как "отрицать" значит нечто большее, нежели просто стремиться к разрушению.

Процесс, который к нему ведет - во французском переводе переданный словом "rejet", неприятие, хотя в оригинале соответствующее ему "Verwer/ung" не используется - охарактеризован у Фрейда словом еще более энергичным: "Ausstossung"9, что означает "выброс", "исключение".

В некотором роде перед нами здесь две первичные силы: сила притяжения10 и сила отталкивания, причем обе, похоже, подчинены принципу удовольствия, что в этом тексте по-прежнему поразительно".

В соответствии с началами философии, которые мы все когда-то изучали, имеются два вида суждений: суждения атрибуции и суждения существования. "Функция суждения...- приписывать вещи или отрицать за ней определенное свойство и, исходя из представления, признавать или оспаривать реальное существование".

И вот Фрейд как раз и показывает нам, что же, собственно, за суждениями атрибуции и суждениями существования скрывается. Чтобы понять его статью, следует, мне кажется, рассмотреть отрицание атрибутивного суждения и отрицание суждения существования как бы прежде отрицания, взятого в тот момент, когда оно впервые выступает в своей символической функции. По сути дела, в этот момент возникновения никакого суждения еще и нет, есть лишь первоначальный миф наружного и внутреннего - именно это здесь и важно понять.

Вы уже чувствуете, как далеко идут последствия этого мифа о формировании наружного и внутреннего - ведь речь идет об отчуждении, на эти два термина опирающемся. То, что выступает как их формальная противоположность, становится по ту ее сторону отчуждением и враждебностью между ними.

Своей необычайной насыщенностью эти четыре-пять страниц обязаны, как видите, тому, что в них ставится под вопрос все, и что содержащиеся в них конкретные наблюдения, на вид столь малозначительные, но в своих обобщениях столь глубокие, ведут нас к чему-то такому, что в корне меняет нашу философию, нашу структуру мышления.

Так что же стоит за суждением атрибуции? А вот что: либо "я

хочу присвоить (себе), вместить в себя", либо "я хочу изгнать, вытолкнуть из себя".

Стоит первоначально, - так, кажется, говорит Фрейд, но это

"первоначально" есть не что иное, как мифическое "однажды". В этой истории было когда-то "Я" (то есть, в данном случае, субъект), для которого ничего чужого еще не существовало.

Различение себя и чужого - это операция, операция изгнания. И это делает понятным утверждение Фрейда, высказанное столь неожиданно, что кажется поначалу нелогичным: "dos Schlechte, т. е. дурное, das dem Ich Fremde, т. е. для "Я" чуждое, das Aussenbefindliche, т. е. внешнее, наружное, ist ihm zunachst

identiscb, поначалу ему идентично".

Но ведь как раз перед этим Фрейд и говорит о вмещении в себя и об изгнании из себя, т. е. говорит, что существует такая операция, как Операция изгнания, (без которой) операция вмещения (не имела бы смысла). Это и есть первоначальная операция, на которой то, чему предстоит стать суждением атрибуции, как раз и основывается.

Что же касается суждения существования, то оно берет начало в связи между представлением и восприятием. Здесь очень легко не заметить в каком отношении Фрейд эту связь углубляет. Самое важное тут - это что "вначале" все равно и безразлично знать, что существует или знать, что не существует. Существует. Субъект воспроизводит свое представление о вещах, исходя из их первичного восприятия имевшего место ранее. Когда он теперь говорит, что это существует, то вопрос не в том", чтобы узнать, соответствует ли это представление реальности до сих пор, а в том, сможет ли субъект обрести его вновь. Вот подчеркиваемая Фрейдом связь между представлением (испытанием его) и реальностью - (он основывает ее) в возможности заново обрести свой объект. Значение, которое придает Фрейд фактору повторения, доказывает, что мысль его движется в измерении более глубоком, нежели то, которое исследует Юнг и которое является по преимуществу измерением памяти". Здесь важно не потерять нить Фрейдова анализа. (Анализа столь сложного и детального, что я очень боюсь завести вас на ложный путь).

В суждении атрибуции речь шла о том, чтобы изгнать или вобрать в себя. В суждении существования речь идет о том, чтобы приписать "Я", или, скорее, субъекту (так будет понятнее) представление, которому более не отвечает, но отвечал в ретроспективе объект. Вопрос стоит ни о чем ином, как о происхождении "внешнего и внутреннего".

Перед нами - говорит Фрейд, - "картина рождения" суждения "из первичных влечений". Это означает, что мы имеем дело с "целенаправленной эволюцией того усвоения своему "Я" и изгнания из своего "Я", которое следует из принципа удовольствия".

Die Bejahung, утверждение - говорит Фрейд, - als Ersatz der Vereinigung, будучи просто эквивалентом единения, gehort dem Eros an, относится к Эросу: именно в нем и надо искать истоки утверждения. Так, суждение атрибуции проистекает из того факта, что мы вмещаем в себя, усваиваем себе, вместо того, чтобы изгонять из себя.

Слова, внесенные редактором в соответствии с текстом Фрейда: "Der erste und nachste Zweck bei Realitatsprufung ist also nicht ein dem Vorgestellten entsprechendes Objekt in der realen Wahrnemung zu finden, sondern es wiederzuflnden, sich zu (iberzeugen, dass es noch vorhanden ist." (Первая и последняя цель испытания на реальность состоит, следовательно, не в том, чтобы найти соответствующий представлению объект в реальном восприятии, а в том, чтобы найти тот же объект вновь, чтобы убедить себя в его наличии) - G.W. XIV, S. 14.

" Может быть, автор имеет здесь в виду платоновское припоминание? (Ж Л.)

В отношении отрицания Фрейд употребляет не слово Ersatz, а слово Nachfolge. Французский же переводчик передает их одним и тем же словом. В немецком тексте буквально следующее: утверждение - это Ersatz единения, Vereinigung, а отрицание Nachfolge изгнания, а точнее, инстинкта разрушения (Destruk- tionstrieb).

Картина приобретает характер мифа, и в этом лежащем в основе субъекта мифе, так сказать, переплетены два инстинкта: соединения и разрушения. Миф, как видите, грандиозный, и вторящий многим известным ранее. Однако лишь маленькая деталь в нем - а именно, что утверждение выступает просто-напросто как заместитель единения, в то время как отрицание следует за изгнанием как его результат, - способна, мне кажется, пролить свет на следующую фразу, где речь идет о негативизме и инстинкте разрушения. Ибо она хорошо объясняет тот факт, что возможно удовольствие от отрицания, негативизм, проистекающий просто-напросто из подавления" либидинальных составляющих, т. е. что в удовольствии от отрицания исчезает (=вытесняется) не что иное, как либидинальные составляющие.

Следует ли из этого, что инстинкт разрушения тоже зависит от (принципа) удовольствия? Ответ на этот вопрос я считаю очень важным, капитальным для техники анализа".

" Немецкое "Abzug": вычет, вычитание, удержание; "то, что в удовольствии от отрицания вычтено, и есть либидинозные компоненты". Возможность этого объясняется ссылкой на Triebentmischung, представляющее собой своего рода возврат в состояние чистоты; осветление, фильтрацию влечений. Обычно термин этот не слишком удачно переводится как "расплетение инстинктов". " Искусство, с которым Ипполит формулирует содержащуюся здесь трудность, вызывает тем большее восхищение, что к этому времени нами еще не были высказаны те тезисы об инстинкте смерти, что нам предстояло развить в следующем году в комментарии к работе "По ту сторону принципа удовольствия", - инстинкте, в этой работе Фрейда, вопреки всем ухищрениям ее автора, незримо присутствующем.

Однако, говорит нам Фрейд, - "выполнение функции суждения возможно лишь благодаря созданию символа отрицания"". Почему Фрейд не говорит, что функционирование суждения возможно благодаря утверждению? Дело в том, что отрицание станет выполнять свою роль уже не в качестве тенденции к разрушению, и не просто внутри самой формы суждения, а в качестве фундаментальной стратегии эксплицированной -имьоличности.

"Создание символа отрицания, давшее первую степень независимости по отношению к вытеснению и его последствиям, а тем самым и к принуждению (Zwang) со стороны принципа удовольствия".

Фраза, смысл которой не составлял бы для меня проблемы, не свяжи я только что стремление к разрушению с принципом удовольствия.

Ибо здесь возникает одна трудность. Что означает теперь диссимметрия между утверждением и отрицанием? Она означает, что все вытесненное может быть заново взято и использовано в виде как бы изъятом, и что вместе того, чтобы оставаться под властью инстинктов привлечения и выталкивания, оно может создать себе свободное, подобно полям в тетради, пространство мысли, призрак бытия в форме небытия - призрак, возникающий при запирательстве, т. е. когда символ отрицания связан с конкретной позицией запирательства.

Именно так и нужно понимать этот текст, если принять всерьез его заключение, которое поначалу казалось мне несколько странным.

"Этой трактовке запирательства очень хорошо соответствует тот факт, что в анализе не обнаруживается никакого "нет", которое исходило бы от бессознательного..." Но зато в анализе обнаруживается разрушение. Поэтому инстинкт разрушения нужно четко отделить от его формы - иначе сказанное Фрейдом останется непонятным. Следует рассматривать запирательство как конкретную позицию, обусловившую возникновение эксплицитного символа отрицания- символа, Выделено самим Фрейдом. который и делает возможным нечто вроде использования бессознательного с одновременным сохранением вытеснения.

Именно таким мне видится смысл окончания заключительной фразы; "...и что признание бессознательного со стороны "Я" выражается формулой отрицания".

Итак, вот наш вывод: в анализе не обнаруживается никакого "нет", которое исходило бы от бессознательного; признание бессознательного со стороны собственного Я показывает, что собственное Я — это всегда непризнание; даже в знании своем собственное Я всегда несет на себе печать возможности сохранить бессознательное, в то же время от него отрекаясь, - печать, выраженную формулой отрицания.

"Лучшее доказательство, что мы обнаружили бессознательное, - это когда пациент реагирует фразой вроде 'Я об этом не подумал', или даже 'Я всегда был далек от такой мысли'".

Итак, на этих четырех-пяти страницах Фрейда, к прочтению которых мне самому, - должен к стыду своему признаться, не без труда - удалось найти - не знаю, насколько верные - ориентиры, мы находим, с одной стороны, анализ конкретной поведенческой позиции, которая вырисовывается при наблюдении запирательства, с другой стороны, картину того, как интеллектуальное отделяется (в акте) от аффективного; и наконец - самое главное - происхождение всего того, что предшествует на первичном уровне, а следовательно, происхождение суждения и самой мысли (в форме мысли как таковой, ибо мышление было и раньше, в первичном, но оно было там не в качестве мысли), получающее через запирательство свое объяснение.

Ответ на комментарий Жана Ипполита к статье Фрейда "Verneimmg"

Я надеюсь, что чувство признательности, которое все мы испытываем к месье Жану Ипполиту за любезность, оказанную нам прочтением этого блестящего доклада, сможет оправдать в ваших глазах - не менее чем, я надеюсь, и в его собственных настоятельность, с которой я просил о ней.

Не доказывает ли это лишний раз, что представ уму непредвзятому, но отнюдь не неискушенному, текст этот, на первый взгляд представляющий вполне специальный интерес, обнаруживает перед нами неисчерпаемое богатство значений, заведомо обрекающих его дисциплине комментария. Перед нами не один из тех двумерных, бесконечно плоских, как говорят математики, текстов, что играют в организованном уже дискурсе роль своего рода средств обращения, а текст как носитель речи, поскольку эта последняя представляет собой новое явление истины.

Применить к тексту такого рода все находящиеся в нашем распоряжении средства истолкования подобает не только - и перед вами тому хороший пример - с целью изучения его взаимосвязи с тем, кто является его автором (вид исторической и литературной критики, в котором каждый профессиональный аналитик без труда распознает вид "сопротивления"), но и с целью заставить сам текст ответить на вопросы, которые он перед нами ставит. Другими словами, нам подобает обращаться с ним как с подлинной речью - и, если мы правильно пользуемся собственной терминологией, надо добавить: с речью, поскольку она имеет значение для переноса.

Это предполагает, разумеется, что текст должен подвергнуться истолкованию. А существует ли, в сущности, лучший критический метод, нежели тот, что использует для понимания сообщения те самые принципы понимания, носителем которых это сообщение выступает? Не в этом ли состоит наиболее рациональный метод испытания его подлинности?

Полная речь характеризуется своей идентичностью тому, о чем она говорит. И текст Фрейда, подтверждая наш тезис о транспсихологическом характере психоаналитического поля, блестяще это иллюстрирует, что Жан Ипполит только что, в соответствующих терминах, и разъяснил вам.

Вот почему тексты эти имеют, в конечном счете, для аналитика огромное образовательное значение, прививая ему - без чего, как мы не раз подчеркивали, в его деле не обойтись - навыки к работе в том регистре, вне которого опыту его грош цена.

Ибо речь идет ни больше ни меньше, как о его адекватной настройке на тот уровень человека, с которым он (знает он то или нет) приходит в соприкосновение, на котором он (хочет он того или нет) призван ему дать ответ, и за который он принимает (как бы дело ни обернулось) ответственность. А это значит, что он не вправе уклониться от этой ответственности, лицемерно прибегая к своей медицинской квалификации и ссылаясь без конца на клиническую базу.

Ибо психоаналитический new deal многолик - собственно говоря, он меняет свое лицо в зависимости от собеседника, и спустя некоторое время лиц этих становится так много, что ему самому случается иной раз поверить собственному алиби, а то и встретить, по ошибке, самого себя.

Что касается доклада, нами только что выслушанного, то сегодня я хотел бы лишь указать вам на те перспективы, которые он открывает нашим самым конкретным исследованиям.

Своим анализом Ипполит позволил нам преодолеть пропасть, отмеченную в субъекте перепадом уровня между символическим созданием отрицания, с одной стороны, и Bejahung, с другой. При этом он подчеркнул, что это создание символа следует мыслить как момент скорее мифический, чем генетический. И ставить это создание в связь с образованием объекта нельзя, так как затрагивает оно не отношение субъекта к миру, а отношение субъекта к бытию.

Таким образом, в коротком тексте этом, как и во всем своем творчестве, Фрейд предстает перед нами как мыслитель, значительно опередивший свою эпоху и новейшим философским построениям ничем не обязанный. Нельзя, конечно, сказать, что он ни в чем не предвосхитил современного способа мыслить существование. Но ведь способ этот представляет собой лишь демонстрацию, обнаруживающую, у одних, или скрывающую, у других, более или менее ясно осознанные последствия раздумий над бытием, ставящих под вопрос всю традицию нашего мышления как обусловленного изначальным смешением бытия и сущего.

Читателя не может не поразить сквозящая во всех работах Фрейда близость к этим проблемам, которая дает повод думать, что постоянные ссылки его на учения досократиков свидетельствуют не об использовании от случая к случаю некогда законспектированного материала (что мало правдоподобно, учитывая ту граничащую с мистификацией неохоту, с которой Фрейд обнаруживает свою поистине необъятную культуру), а именно о метафизическом, в собственном смысле этого слова, восприятии актуализированных им проблем.

Таким образом, то, что Фрейд называет здесь аффективным, не имеет - надо ли об этом снова говорить - ничего общего с тем, что скрывается за этим термином у сторонников нового психоанализа, которые используют его как психологическое qualitus occulta для обозначения "переживания" - этого золота, которое, если послушать их, добывается в такой чистоте лишь таинствами их алхимии, на поверку же, как ни колдуют они над самыми нехитрыми его составами, всегда оказывается весьма невысокой пробы.

Дяя Фрейда в данном тексте аффективное - это то, что в итоге изначальной символизации сохраняет ее последствия вплоть до включения их в структурную организацию дискурса. Ибо структурная организация эта, именуемая также интеллектуальной, как раз и служит тому, чтобы в форме непризнания передать то самое, чем эта первичная символизация обязана смерти.

Мы оказываемся, таким образом, перед особого рода пересечением символического и реального, которое можно назвать непосредственным, ибо происходит оно без посредства воображаемого, будучи опосредовано - пусть не иначе, как в форме самоотрицания - тем, что было исключено уже на первом временном этапе символизации.

Несмотря на сухость этих формул, они понятны вам, ибо являются конденсированным выражением нашего с вами подхода к использованию категорий символического, воображаемого и реального.

Я хотел бы дать вам представление о плодородных землях, к которым то, что я только что назвал горным перевалом, как раз и ведет.

Для этого я возьму в качестве посылок два примера из двух различных областей: первый из них покажет нам, что могут эти формулы прояснить нам в психопатологических структурах, и вместе с тем дать понять в нозографии, а второй - что они позволяют понять в психотерапевтической клинике и одновременно прояснить в теории техники.

Первый пример касается функции галлюцинаций. При этом нельзя, разумеется, переоценить значение изменений, внесенных в постановку этой проблемы феноменологическим подходом к изучению ее данных.

Но какие бы успехи ни были в этом направлении достигнуты, проблема галлюцинирования по-прежнему остается сосредоточена на атрибутах сознания. Камень преткновения для теории мышления, которая искала в сознании гарантию своей достоверности, камень, легший в основу гипотезы о той подделке сознания, которую худо-бедно характеризует понятие эпифеномена - галлюцинация вновь, и в большей степени чем когда-либо в качестве именно феномена сознания, окажется подвергнута феноменологической редукции, в жерновах которой, растирающих составляющие формы ее интенциональности, и явится, наконец, как предполагается, ее смысл.

Наиболее впечатляющий пример подобного метода дают нам посвященные галлюцинации страницы "Феноменологии восприятия" Мерло-Понти. Но границы автономии сознания, наличия которых в самом феномене он с такой замечательной проницательностью опасается, требуют слишком изощренного манипулирования, чтобы поставить преграду грубому упрощению галлюцинаторного ноэсиса, в которое обыкновенно впадают психоаналитики, насилующие фрейдовские понятия, дабы мотивировать галлюцинирующее сознание вулканическим вторжением принципа наслаждения.'

Нетрудно, однако, в возражение указать, что связь ноэмы галлюцинации, т. е. того, что вульгарно именуют ее содержанием, с какого бы то ни было рода удовлетворением субъекта оказывается на поверку самой что ни на есть случайной. Да и феноменологическая проработка проблемы ясно показывает, что смысл она может приобрести лишь при условии, что мы дадим вопросу совершенно обратную формулировку: состоит ли ноэсис феномена в какой-нибудь необходимой связи с его ноэмой?

Вот здесь-то рассматриваемая нами статья Фрейда как раз и дает нам понять, насколько более структуралистской, чем это принято думать, является на самом деле его мысль. Ибо смысл принципа удовольствия окажется искаженным, если упустить из виду, что в теории он никогда не полагается совершенно независимо.

Уже структурное построение, на наших глазах выявленное Ипполитом в этой статье, сразу же ставит нас - сумей мы в него вглядеться - перед той самой обратной формулировкой, о необходимости которой мы только что говорили. И для того, чтобы вас к этой обратной формулировке приучить, я проанализирую пример, в котором, я надеюсь, вы почувствуете предзнаменование того подлинно научного восстановления данной проблемы, которое, может статься, будет делом и наших с вами рук, если только удастся нам найти к ней подходы, ускользавшие до сих пор от решающей альтернативы, перед которой ставит нас опыт.

Далеко за примером ходить не понадобиться - достаточно вновь обратиться к тому, который верой-правдой послужил нам в прошлый раз, и рассмотреть один многозначительный момент в анализе "человека с волками".

Образцом такого упрощенчества может послужить доклад Р. де Соссюра на Психиатрическом Конгрессе 1950 года и использование им при всяком удобном случае такого откровенно нового термина, как галлюцинированная эмоция..

Я думаю, вы еще не забыли ту галлюцинацию, след которой субъект обретает вместе с воспоминанием. След этот неясно проскальзывает на пятом году его жизни, сопровождаемый иллюзией, чья ошибочность будет впоследствии доказана, будто субъект уже рассказывал о нем Фрейду раньше. Изучение этого явления будет облегчено для нас тем, что мы знаем о его контексте. Ибо ясность вносит не нагромождение фактов, а факт, хорошо увязанный в изложении со всем тем, что ему сопутствует, т. е. с тем, о чем, не понимая факта, естественно забывают, - и лишь гений (что не менее естественно) формулирует загадку так, словно он заранее знает одно или множество решений, ее удовлетворяющее.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: