Вдохновенные речи Айры

Нью-Йорк

1974

После первого обеда с Говардом Кингсли Дена изо всех сил старалась развернуть шоу в противоположном направлении, но мало чего добилась.

Уже в четвертый раз просила она Айру поставить в программу интервью со слепой женщиной, которой присудили звание Учитель года, и в четвертый раз он ей отказывал. Уоллес, остатки шевелюры которого в этот момент стриг личный парикмахер Нейт Албетта, сказал:

— Никто не захочет смотреть эту слащавую до тошноты хренотень, правда, Нейт?

— Меня не спрашивайте, — ответил Нейт. — Откуда мне знать.

— Нет, захотят, Айра, — возразила Дена. — Вы не в курсе, но вокруг много хороших людей. Не все стараются перегрызть друг другу глотку. Пора вам выехать за пределы Нью-Йорка, поездить по стране, познакомиться с людьми, которые вас смотрят.

— Ты намекаешь, что я не знаю своего зрителя? Я? Ты видела цифры этой недели?

— Нет. Но дело не в этом.

— Я тебе кое-что скажу, с твоего разрешения, и я, между прочим, цитирую того великого журналиста, Уолтера Уинчелла.[21] «Слухи — как наркотик, если подсадил людей, им каждый день нужна новая доза, и если ты их не подведешь, они будут твоими до конца жизни».

Дена закатила глаза:

— Прекрасно, Айра, давайте выгравируем это на бронзовой доске и повесим на стену. — Дена посмотрела на Нейта, державшего в руке острую бритву: — Может, перережете ему горло, ради меня, а?

Нейт засмеялся, он привык к их спорам.

— Знаешь, детка, пора тебе избавиться от своих ошибочных представлений о человеческой натуре. Люди только и ждут, чтобы замарать грязью ближнего своего. Вот что заставляет мир крутиться и дает тебе зарплату, так что молись, чтобы ничего не изменилось. Ты где-то понабралась дурацких фантазий о братской любви. Да нет ее, пф! Думаешь, люди — это такие белые птички, парящие в облаках? Ничего подобного. Они свиньи и любят валяться в грязи.

— Прелестно выразились, Айра. Я так рада, что вы мне все это рассказали. А то я уж было начала подозревать, что в мире есть один-два достойных человека. Хорошо, что вы мне вовремя открыли глаза.

Нейт опять засмеялся, а Уоллес сказал, раскурив погасшую сигару:

— Давай, давай, можешь насмехаться, но если не будешь держать ухо востро, тебя затопчут. Нахваталась каких-то идеалистических идей. Человек — благородное создание, мы, мол, можем изменить природу человека… Чушь все это. Не можешь ты ее изменить, сколько ни долбись головой о стену. У людей была пара миллионов лет, чтобы измениться, и они пока не изменились, правда?

— Не слишком.

— Ага, и не собираются меняться. По крайней мере, ты этого не увидишь. Так что забудь об этом.

— А вы никогда не чувствовали себя хоть немного виноватым?

Уоллес вскинул руки:

— Иисус, что за дела? — Он поглядел на Нейта: — Я, кажется, вдруг очутился в фильме Франка Капры.[22]Только пощадите, не давайте мне роль жалкого неудачника.

— Айра, я не навязываю вам роль неудачника. Я согласна, надо говорить о коррупции, но вы вряд ли знаете: народ жалуется, что передачи становятся слишком жестокими. Я постоянно это выслушиваю.

— Естественно. Богатеи и власть имущие больше не могут контролировать прессу, и это их бесит. Но злодеи не мы, а они. Не стреляйте в гонца.

— Я не стреляю, но скрытые камеры, которые вы ставите, — вещь очень сомнительная.

— Эй, а кто тут решает, что умалчивать, что говорить? Ты? Президент? Нет. Говард Кингсли? Нет. Этот стародавний треп о том, что новости нужно умалчивать по причинам национальной безопасности, уже никого не убедит. Мы спустили с них штаны и выставили напоказ их хозяйство, и, разумеется, им это не нравится. Поэтому-то они и визжат как недорезанные свиньи, и кого бы мы ни застукали — кого угодно, будь это хоть сам Папа Римский, — на том, что он полез в казну или еще куда, где ему не место, мы об этом заявим. Правильно, Нейт?

— Правильно.

— Теперь-то телевидение зауважают. Мы можем поднять их или опустить, и они это поняли. Держись рядом со мной. Делай, что я тебе говорю, и народ будет драться, чтобы попасть к тебе на передачу. Ты станешь известней, чем большинство этих засранцев, у которых ты берешь интервью. И поверь, они рухнут и сгорят, а ты останешься и еще долго будешь работать.

Уоллес поднял руку, останавливая Нейта, и наклонился к Дене:

— Помнишь парня, который недавно залез на крышу высотки на Шестьдесят седьмой улице? Он грозился спрыгнуть, собрал толпу, и через каких-то полчаса они стали орать ему: «Прыгай, прыгай!»

— Да, помню. Гадость.

— Ага, гадость, но это и есть твоя аудитория, детка, вот они, твои «хорошие» люди. Так что когда ты берешь интервью, помни: они сидят и ждут, чтобы что-нибудь произошло. Они хотят событий, и рейтинг — тому доказательство. Думаешь, Уинчелл был виноват? Да нет же, черт, но помнят его, а не этих снобов из загородных клубов.

— Айра, я только спрашиваю, почему нам всегда нужно бить так больно? Это же не война, а всего лишь телепередача. Неужели нельзя для разнообразия показать несколько историй об интересных людях?

— Хочешь проповедовать? Иди в церковь. Это тебе не «Уолтоны»,[23]это новости.

— Полагаю, это ответ «нет», никаких учительских историй.

— Только если учитель заодно еще и растлитель малолетних. — Уоллес подал знак Нейту продолжать. — Вот тогда это история.

Не было, конечно, смысла спорить с Айрой. Он прав. И рейтинги доказывали его правоту. Он первым ввел моду на интервью-западни и стал совершенствовать возбуждающий болезненный укус. Поначалу над ним смеялись, затем стали ненавидеть, но теперь — нет. Мир так называемых теленовостей менялся, и менялся быстро. И сейчас все стремятся к такого рода изменениям.

Как любил говорить Айра, «эй, да это бы и так случилось, просто я первый до этого додумался».

Встреча

Нью-Йорк

1974

Дена проснулась в ужасе перед предстоящим походом к врачу, но идти все равно придется. Он отказывался и дальше прописывать лекарства без осмотра. Повезло же ей попасть к настоящему деспоту. После осмотра она сидела у него в кабинете, умирая от желания курить, пока доктор Холлинг проглядывал свои прошлые записи и изучал результаты гастроскопии, которую он заставил ее снова сделать. Вид у него был недовольный.

— Дена, ваша язва не затягивается, хотя должна была. Честно говоря, стало даже хуже. — Он посмотрел на нее: — Вы не курите?

— Нет.

— Ни кофе, ни алкоголя?

— Нет.

— И диету соблюдаете?

— Да, полностью.

На прошлой неделе она действительно съела тарелку овсянки.

— Ну, тогда не понимаю. — Он вздохнул. — Единственная причина, которая приходит мне в голову, это обычный стресс. Так что мне остается только прописать вам постельный режим.

Дена встревожилась не на шутку.

— Постельный режим? Это как?

Он глянул на нее поверх очков:

— Дена, это именно так, как я сказал. Я собираюсь уложить вас в постель по крайней мере на три недели. У меня ощущение, что иначе вас не остановить. Вы на грани. Еще немного — и язва начнет кровоточить, и тогда только операция. Или хуже — вы умрете от потери крови.

— Но она еще не кровоточит?

— Нет, но к этому идет, если станет хоть немного хуже. И я не позволю вам себя убить.

— Но мне нужно работать. Правда. Я потеряю работу, если залягу. А я только пробилась.

— Дена, это ваше здоровье.

— Послушайте, я обещаю. Я пойду прямо домой, лягу в постель и буду пить молочные коктейли и есть пюре — правда. Обещаю. Я всю жизнь работала, чтобы попасть туда, где сейчас оказалась. Неужели ничего нельзя сделать? Может, еще каких-нибудь таблеток пропишете?

Доктор Холлинг покачал головой:

— Нет. Вы уже все перепробовали, ничего не помогает.

— Честно говоря, я иногда позволяла себе отклоняться от диеты. И я покуриваю. Может, слишком много носилась, но я обещаю исправиться. В следующий раз вы увидите меня на сто процентов здоровее. Ну пожалуйста!

Он откинулся на спинку кресла:

— Это против моих правил, но я заключу с вами сделку. Я хочу, чтобы вы пришли через два месяца. И если лучше не станет, заточу вас в больницу, поняли?

— Да, да, поняла.

— А пока я хочу, чтобы вы побеседовали с моим другом. Может, он разберется, что является причиной этого стресса. Вы слишком молоды, чтобы доводить себя до такого состояния. Поговорите с ним, может, он поймет, что вас… снедает. Может, это не только из-за работы.

Он написал имя и адрес. Дена успокоилась.

— Хорошо. Пойду к кому скажете.

Доктор протянул ей листок. Но, прежде чем отпустить бумажку, сказал:

— Пообещайте, что будете ходить к этому человеку не меньше двух раз в неделю, или немедленно кладу вас в больницу.

— Клянусь. Позвоню ему, как только доберусь до дому.

Если бы Дена могла, она бы выбежала из кабинета бегом.

Днем она позвонила этому О'Мэлли и три дня спустя вошла в здание, где он вел прием, и прочитала в расписании на стене: «Доктор Джералд О'Мэлли, психиатр. 17-й этаж».

Дена пришла в ужас. Психиатр? Он что, обалдел, этот доктор Холлинг? Она хотела развернуться и уйти. Но одумалась. Холлинг узнает, если она не придет, так не лучше ли сходить, а про себя посмеяться над ними обоими.

Она поднялась на семнадцатый этаж, постучала и услышала: «Войдите». Навстречу Дене поднялся молодой врач, немногим старше ее самой, пожал ей руку:

— Здравствуйте, мисс Нордстром, я доктор О'Мэлли.

Аккуратный молодой человек смахивал на ученика частной школы и носил очки в роговой оправе. У него были голубые глаза и чистая, почти младенчески свежая кожа. Ощущение, что утром, перед уходом, его одевала и причесывала мамочка.

— Вы врач?

— Да. Присядете?

— Не знаю почему, — сказала она, садясь, — но я ожидала увидеть человека постарше и с бородой.

Он засмеялся.

— Жаль вас разочаровывать, но с бородой у меня как-то не сложились отношения.

Он сел, приготовил ручку и тетрадь и стал ждать, когда она заговорит. Ей предстояло узнать, что он это делает весьма часто.

Наконец она произнесла:

— Гм, я здесь не для того, чтобы попасть на прием к психиатру. Точнее, я здесь не потому, что считаю, будто мне нужен психиатр, поверьте.

Он кивнул. Это он тоже будет проделывать весьма часто.

— У меня язва, и это идея доктора Холлинга. У меня просто небольшой стресс, связанный с работой.

Он удовлетворенно кивнул и сделал пометку. Она откинулась на спинку и стала ждать, что он скажет.

Он молчал.

— В общем, поэтому я и здесь — из-за стресса по работе.

— А-га, — кивнул он, — а чем вы занимаетесь?

— В смысле?

— Какая у вас работа?

Дена была поражена.

— Телевидение!

— Что вы там… делаете?

— Я на нем работаю.

Он кивнул и стал ждать, что она продолжит. Повисла еще более длинная и неуклюжая пауза.

— Вы могли меня видеть. Я беру интервью в вечерней программе новостей.

— Нет, простите. К сожалению, я не имею возможности часто смотреть телевизор.

Он совсем сбил ее с толку.

— Ну ладно. В общем, это важная работа, и…

Вдруг Дена почувствовала раздражение. С какой стати объяснять, кто она такая и что делает.

— Вы наверняка говорили с доктором Холлингом насчет моей язвы. Он считает, что я должна с кем-то побеседовать о стрессе. — Дена взглянула в сторону кушетки. — Я не должна лечь или… еще чего?

Доктор О'Мэлли сказал:

— Только если сами захотите.

— Ага. Ну а… закурить можно?

— Я бы попросил этого не делать.

Дена разозлилась уже не на шутку.

— У вас что, аллергия какая-нибудь?

— Нет. Просто с язвой курить не следует.

Дена злилась все больше. Закинув ногу на ногу, она принялась покачивать туфлей. Парень-то настоящий кретин.

— Слушайте, я пришла только потому, что обещала доктору Холлингу.

Он кивнул.

— Ну так я не знаю, что мне нужно говорить. Не хотите задать мне какие-нибудь наводящие вопросы?

— А о чем бы вы хотели рассказать? — по-прежнему уклончиво спросил он.

— Я вам уже сказала. У меня на работе нервная обстановка, мне трудно заснуть, я думала, вы мне что-нибудь пропишете, и все.

— Предполагается, что сначала мы немного побеседуем.

— О чем вы хотите побеседовать?

— Вас беспокоит что-нибудь определенное, о чем бы вы сами хотели поговорить?

— Вообще-то нет.

Он смотрел на нее и ждал. Она оглядела кабинет.

— Послушайте, я уверена, что вы хороший человек, и не хочу обижать вас, но я во все это не верю. Все это нытье и жалобы на то, что твои мама и папа сделали, когда тебе было три года. Может, некоторым это подходит, но я никаким боком не принадлежу к их числу.

Он опять кивнул. Она продолжала:

— Я не в депрессии, у меня отлично идет работа. У меня нет желания спрыгнуть с Бруклинского моста, и я не считаю себя Наполеоном. Родители меня не били…

Доктор О'Мэлли, что-то пометив в тетрадке, сказал:

— Расскажите мне побольше о ваших родителях.

— Что?

— О ваших родителях.

— Нормальные были родители, они умерли, но они не привязывали меня к спинке кровати и ничего такого не делали. Я очень общительна. Обо мне всегда говорят, что я уверенная в себе и мудрая. Люди приходят ко мне со своими проблемами. Если откровенно, все говорят, что я самый нормальный человек в мире, а в моей работе, поверьте, это явление довольно редкое.

— Братья, сестры?

— Что братья-сестры?

— Есть?

— Нет. Я одна.

— Ясно. — Он записал: «Единственный ребенок». — Сколько вам было, когда умерли родители?

— Отец был убит на войне до моего рождения.

Он ждал. Она оглядывала кабинет.

— Сколько лет нужно, чтобы стать психиатром?

Доктор О'Мэлли сказал:

— Много. А ваша мать?

— Что?

— Сколько вам было, когда умерла мать?

— Не помню. На психиатра нужно меньше учиться, чем на настоящего врача?

— Нет, не меньше. Что вызвало смерть?

Дена посмотрела на него:

— Чью?

— Вашей матери.

— А-а, ее сбила машина. — Дена принялась рыться в сумке.

— Ясно. Какие вы чувства испытали?

— Такие, какие обычно испытывает человек, чью мать сбивает машина. Но потом все проходит. Нет ли у вас какой-нибудь жвачки или еще чего?

— Нет, к сожалению.

Он ждал, что она продолжит, но она молчала. Через минуту она еще больше разозлилась:

— Слушайте, я пришла не для того, чтобы меня анализировали. Мне это не нужно. Жаль огорчать вас, доктор, но я абсолютно счастливый человек. У меня есть все, что я хочу. У меня есть любимый. Все идет как нельзя лучше, единственный минус — это язва.

Он кивнул и сделал пометку. Да что там у него за почеркушки, крестики-нолики, что ли? Как только время сеанса закончилось, Дена тут же ушла. Интересно, о чем она будет говорить с этой хладнокровной рыбиной целых два месяца? Как с ним вообще можно о чем-то разговаривать? Он же идиот, неандерталец.

Даже телевизор не смотрит, господи прости.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: