Глава 6. Возвращение 5 страница

3

Я открыла холодильник и позвала Аню со словами:
- Забирай всё, что понравится и тащи в комнату.
Аня облизнулась и робко спросила:
- А можно ещё фрукты из вазочки взять?
- Не можно, а нужно! Сделаем фруктовый салат, хочешь? У нас даже йогурт есть.
- Здорово! – обрадовалась Аня, забирая у меня из рук клубничный йогурт.
Я потянулась за начатой бутылкой белого вина.
- Не возражаешь, если я напьюсь? – спросила я с улыбкой. – Раз пошла такая пьянка…
- А мне можно?
- Тебе? – я хмыкнула с важным видом. – Нельзя. Если ты опять отключишься, что я с тобой делать буду?
Аня пихнула меня локтем.
- И вовсе я тогда не отключилась!
И мы устроили шуточную потасовку, и хохотали и визжали так, словно в квартире кроме нас больше никого не было. Какая-то часть меня понимала, что веду я себя не очень хорошо. Это была та часть, которая не хотела показывать Ане «Детский час» и поить шампанским на Новый год. Та часть, которая, быть может, уберегла бы меня от множества ошибок, если бы я прислушивалась к ней почаще. Но, Господи Всемогущий, как же мне нравился её смех, как мне хотелось без конца смешить её, так, чтобы она долго не могла отдышаться и вытирала слёзы. Как же мне нравились её тяжелеющие веки после выпитого лёгкого вина и приоткрывающиеся губы. Её такие милые неловкие движения, когда она не знала, как себя вести, если я вдруг оказывалась слишком близко.
Если всё это и было ошибками, то я хотела бы ошибаться снова и снова. Снова и снова.
Когда все вкусности были похищены и переправлены на мой стол, я заперла дверь комнаты, включила музыку и ноутбук, задёрнула шторы и торжественно объявила:
- Добро пожаловать на нашу вечеринку! Кроме нас мы больше никого сюда не пустим! И сами всё съедим…
Аня засмеялась.
- Если честно, я не очень представляю, что такое «вечеринка», - сказала она. – Да и веселиться толком никогда не умела, так что…
- Тогда я покажу тебе, что это такое, - и я улыбнулась улыбкой маньяка. – А не будешь веселиться, защекочу тебя до смерти!
И так я какое-то время гонялась за ней по комнате, раскидав подушки, а она всё визжала и смеялась. Аня действительно очень боялась щекотки, и это было таким милым открытием и ещё одной возможностью услышать её замечательный смех. И мне дико, до безумия нравилось ловить её и щекотать до такой степени, что она начинала умолять прекратить и стонала, что сейчас умрёт. И только тогда я готова была сжалиться и слушала её прерывистое дыхание, любовалась на выступивший на щеках румянец.
Вот такой я была маньячкой. По уши счастливой.
А набесившись вдоволь, мы уселись за ноутбук и стали смотреть новые фотографии и уплетать разложенные кругом вкусности. Мы забыли взять вилочки для салата и решили есть руками, перепачкавшись в сладком фруктовом соке и йогурте. И что-то ударило мне в голову (как и всегда вообще-то), и я стала кормить Аню, отправляя ей в рот кусочки яблок и дольки мандаринов в йогурте. Она смущалась, но позволяла. А у меня были мысли самые невинные. С ней всегда. Что бы я ни делала: кормила ли её из рук, щекотала, поправляла размазавшуюся косметику или вдруг крепко-крепко прижимала к её себе – мои мысли были чисты и прекрасны. Она пробуждала лучшие чувства во мне, самые светлые, и я даже помыслить не могла о том, чтобы вдруг осквернить Аню любым намёком, пусть и случайным.
Мне хотелось, чтобы так было. Чтобы наши отношения были такими всегда.
- А вот интересно… - сказала Аня, облизывая сладкие губы и откидываясь на спинку стула.
- М-м-м?
- Интересно, а через десять лет мы так же будем дурачиться? Какими мы будем вообще?
- Ну… Мне будет тридцать, а тебе двадцать пять. Мы изменимся, наверное. Но это ведь не помешает нам дурачиться, правда?
- Десять лет… - протянула Аня. – Это ведь так много. Даже страшно.
Тогда нам действительно казалось, что десять лет – это страсть как долго. Я не могла представить, что когда-нибудь мне будет тридцать, а школьнице Ане, играющей с котятами – двадцать пять. Не могла и всё тут.
Всё-таки хорошо, что у меня было так много её фотографий. Она осталась на них такой, какой была в тот вечер в моей комнате. И я никогда не забуду.
- Это нам только кажется, что много, - сказала я. – Вот увидишь, не успеешь ты оглянуться, как станешь старой бабулькой, развлекающей внуков разноцветными погремушками.
Она улыбнулась и в то же время как-то погрустнела. Я смотрела в полутьме на её вдруг повзрослевшее, красивое лицо. Она действительно словно повзрослела за эти четыре месяца с того дня, как мы встретились. И по моей коже вдруг пробежали мурашки.
- Мне так не хочется, чтобы что-то менялось, - прошептала она и вдруг взяла меня за руку. Сердце моё подпрыгнуло и задрожало. – Я хочу, чтобы даже через пятьдесят лет, когда мы станем бабульками, мы оставались такими же, как сейчас. И чтобы ты так же щекотала меня, а я смеялась.
Я улыбалась и сжимала её руку. В глазах почему-то защипали слёзы.
- Так и будет, - шепнула я. – Даже через пятьдесят лет.
И осознала вдруг с пронзительной ясностью, что хочу провести с ней всю жизнь. И даже состариться. Вот так как сейчас держать её за руку, только всю жизнь. И никогда не отпускать.
Такое было со мной впервые. Как будто кто-то шепнул мне на ухо: «Вот оно, то, что тебе нужно». То самое. То, чего я всегда искала.
И эта мысль настолько потрясла меня, что я смотрела на Аню во все глаза, и сердце моё бешено колотилось, а в горле пересохло.
- Что с тобой? – спросила Аня. – Ты смотришь на меня как на привидение.
- Правда? – я нервно усмехнулась, отпустила её руку, запихнула в рот мандариновую дольку и начала быстро жевать.
- Что-то не так? – она испугалась.
И я тоже боялась. Боялась собственных чувств, которые вдруг вспыхнули с такой неожиданной силой, что в какой-то момент мне показалось, они убьют меня. И я действительно была напугана и растеряна, и смущена.
- Нет, всё отлично, - ответила я и добавила холодно: - Мы так и не досмотрели фотографии.

4

В первых числах марта снова ударили морозы, и я замерзала даже дома, напяливала на себя несколько тёплых кофт и пила горький крепкий дымящийся кофе, сидя напротив Аниной фотографии с котёнком. Я ни о чём не думала, только смотрела, вздрагивая от холода. А в окна бился яростный ветер.
На улице было серо, дома – как-то слишком просторно, тихо, уныло.
Какая-то непонятная тяжесть навалилась на меня. На самое сердце, так что я то и дело вздыхала, словно что-то сдавливало грудную клетку. Может, я пила слишком много кофе.
А потом я вдруг позвонила Ане и отменила нашу встречу на завтрашний день, сказав, что не успеваю сделать кое-какую работу в университете.
Её расстроенный вздох лёг на сердце ещё большим камнем, и теперь я вдобавок чувствовала себя последней сволочью. Стало противно.
- Ну ничего, - сказала она, изображая, что ничего страшного не случилось. – Посмотрю фильм, который ты мне дала.
- Извини.
- Угу. Всё нормально.
Мы попрощались, и я долго сидела с телефоном в руке, тупо уставившись на погасший дисплей. Я не хотела врать ей. Это тяжело, это неприятно, но почему? Почему я не хочу видеть её? Почему боюсь? Почему всегда убегаю?
Когда я возвращалась в свою комнату, дверь Машиной была приоткрыта. Я остановилась и какое-то время не решалась заглянуть, а потом, обозвав себя подлой трусихой, вздохнула и подошла ближе.
Маша сидела на кровати и смотрела в окно. На голове её была повязана та самая голубая косыночка с белыми цветочками и листочками, которую она в тот злополучный день надевала в церковь.
- Можно к тебе? – спросила я.
Она не повернулась в мою сторону.
- Можешь зайти, только не садись.
Я вошла, остановилась у кровати и, помолчав немного, сказала:
- Я вчера говорила с бабушкой, она просит тебя позвонить ей. Спрашивает, понравился ли свитер. Я сказала, что понравился.
- М-м-м, - ответила Маша и продолжила наблюдать происходящее за окном.
Я попыталась подавить раздражение, и сначала мне это даже удавалось.
- Не хочешь поговорить?
- О чём?
- Об Ане. Она твоя подруга, и ты несправедливо обходишься с ней.
- Неужели? А я думала, её подруга – ты.
Вдох. Спокойно, говорила я себе, подавляя желание оправдаться. Никаких оправданий я никому не должна. И отчитываться тоже не обязана.
- Ты скоро выйдешь в школу, - сказала я. – Вы снова будете видеться каждый день. Аня очень переживает. Не будь с ней такой суровой, она же ничего плохого тебе не сделала.
- Она заодно с тобой. Этого мне уже достаточно.
- Ты не права! Мы просто… - я осеклась. Мы «просто» кто? – Аня приходила к тебе каждый день, пока ты была без сознания. Волновалась за тебя. Нельзя так раскидываться друзьями, она очень любит тебя.
- Правда? А по мне, так она приходила в больницу, чтобы встретиться с тобой.
Я так опешила, что даже не нашлась, что ответить. Сердце заколотилось, и я почувствовала, что краснею. Да что же это?
- Но мне даже жаль её, - сказала Маша. – Аня сама не понимает, с кем связалась. Ей тяжело придётся, и я хочу избежать зрелища её слёз и стенаний, когда ты бросишь её.
- С чего ты…
- Я знаю, что бросишь. Я ведь знаю, какая ты. Можешь считать меня чокнутой фанатичкой и кем угодно, мне всё равно. Но я всё-таки не дура и всё вижу. А вот ты совсем ослепла. Ты говоришь, что у вас ничего нет, что тебе даже в голову не придёт её соблазнять. Пусть так, я даже готова в это поверить. Но проблема в том, что ты делаешь это неосознанно. Ты соблазняешь так же естественно, как дышишь. Бог наградил тебя редким обаянием, но в данном случае, это скорее твоё наказание. А Аня – только жертва. Ты сейчас думаешь, что я несу полную околесицу и делаешь вид, что не понимаешь, о чём я говорю. Хватит обманывать себя. Аня от тебя без ума, она влюблена и страдает, а ты продолжаешь прикидываться, что ничего не замечаешь. Отмахиваться от того, что тебя пугает – в этом вся ты.
Я молчала. Как это всегда и бывало, Маша умела в нескольких метких, колких и обидных фразах расставить по местам всё, что творилось в моей больной голове. Она с холодным цинизмом и нерушимым спокойствием говорила о том, о чём я даже думать боялась.
Она права. Конечно, она права. Спорить здесь – значит показать себя последней дурой.
- Ладно, - я вздохнула, пытаясь взять себя в руки. – Но почему ты сказала ей, что я постоянно вожу в дом новых девиц и обманываю своего парня? Откуда ты взяла всё это? Зачем лгала? Ты ведь знаешь, что кроме Вики у меня никого не было.
- Знаешь… - моя сестра вдруг горько усмехнулась. – Да я готова была насочинять про тебя какую угодно ложь, самую грязную и мерзкую, только чтобы уберечь её. Когда я видела, как вспыхивают её глаза при упоминании о тебе, я начинала ненавидеть тебя. Я только хотела спасти её от этого губительного чувства, но было уже поздно. А теперь уже ничего нельзя будет сделать. А я лгала во благо, Бог простит меня.
Мне стало нехорошо. По-настоящему. Не зря говорят, что словом можно убить. В тот момент я в полной мере прочувствовала это на себе.
И я сказала только одно, что могла сказать в этой ситуации, то, во что сама так старалась поверить.
- Я никогда не причиню Ане боль.
- Уже причиняешь, - безапелляционно возразила Маша. – Всё так же неосознанно. Если бы тебя действительно волновала её судьба, если бы ты боялась причинить ей боль, ты бы уже давно прекратила с ней всяческие отношения и свела любые контакты до нуля.
От мысли, что Аня вдруг может исчезнуть из моей жизни, меня обуял самый настоящий ужас. Если не будет Ани, что же тогда останется?
- С этим я, пожалуй, сама разберусь, - сказала я. – Спасибо за ценный совет.
- Да не за что. Услышала всё, что хотела? Может, достаточно с тебя на сегодня?
- Достаточно, - и я вышла из комнаты, поборов желание хлопнуть как следует дверью. Меня остановила только мысль, что так делают лишь всякие дуры и истерички в кино.
Однако особо умной я себя тоже не чувствовала. Скорее я ощущала себя оплёванной. Да уж, вот и поговорили.
И без того взвинченная, я налила себе ещё кофе и, попивая его на ходу, вернулась в зал, где на диване так и валялся брошенный телефон.
Нет, говорила я себе. Всё не так! Совсем не так! Я не брошу Аню! Я не сделаю ей больно! А у неё нет ко мне никаких чувств, кроме дружеских! Да, всё именно так. Мы станем хорошими подругами. Всё так и будет. Так и будет… Господи, пожалуйста, пусть всё будет так!
Мои пальцы дрожали, когда я набирала номер. Нет, я докажу, думала я. Докажу, что всё совсем не так.
- Да? – раздался вдруг её удивлённый голос в трубке, и я вздрогнула, потому что пока ждала ответа, уже успела забыть, кому звоню.
- Ой, Аня, привет! – я вдруг неестественно и глупо рассмеялась.
- Привет ещё раз… - я услышала, как она неуверенно улыбается, не зная, хорошее или плохое от меня ждать.
- Я тут подумала… Знаешь, пожалуй, у нас завтра всё-таки получится встретиться.
- Правда?! – её голос ожил.
- Да. Я разберусь со всем и время на тебя тоже найду.
- Ты уверена? – спросила она, и столько надежды и нескрываемой радости было в ней, что сердце моё словно замерло, а время в комнате вдруг остановилось, и даже часы как будто перестали тикать.
- Уверена, - сказала я. И я была в самом деле уверена, что всё делаю правильно. – Завтра будет холодно, так что погулять вряд ли получится. Но можно посидеть у меня, ну… или хотя бы в кино сходить.
- Ну… В кино всё равно ничего интересного нет. Если хочешь, можно и у меня посидеть…
И так мы долго фантазировали о том, что будем делать завтра. Мы любили строить планы. И пока мы говорили, я верила. Что всё совсем не так, как сказала моя сестра. Не так.
А потом мы наговорились вдоволь, и я положила трубку.
Но легче не стало.

5

Когда пришла Аня, я как раз разбирала старые альбомы с фотографиями. Я обещала показать ей те снимки, где я в седьмом классе с короткой стрижкой, и где в девятом, как она.
И как это всегда бывает, когда начинаешь разбирать фотографии, я невольно начала рассматривать их, вспоминать. Я словно смахивала пыль со своего прошлого и снова могла яснее увидеть его.
Сейчас я тоже иногда просматриваю старые фотографии, но всё реже. Если в двадцать лет они вызывали у меня лёгкую светлую грусть и умиление, то теперь только горечь, отчаянную боль, когда хочется сминать, рвать снимки, давясь слезами, и отворачиваться от равнодушных бумажных картинок, на которых вся семья счастливо улыбается в ожидании птички. Все улыбаются.
Больше всего мне нравилась фотография, которую сделал мой отец. А мы с мамой и бабушкой сидели рядышком на длинных качелях во дворе. У бабушки на руках была маленькая смеющаяся Маша. Ей здесь было годика два. А папа тогда тоже смеялся и приговаривал: «Девочки мои любимые!».
А ещё был снимок на тех же качелях, только я сидела одна и держала Машу на коленках. Здесь она тоже улыбалась, хотя за несколько минут до этого ревела на весь двор из-за сломавшегося ведёрка, у которого отломилась пластмассовая ручка.
Как же это было давно. Я помню только обрывки – яркие образы, а себя семилетней уже не помню. Так странно. По этому поводу нет никакого сожаления, ведь, как можно сожалеть о том, чего не помнишь? И вместе с тем внутри зарождалось неприятное и пугающее чувство, что какая-то очень важная часть моей жизни исчезла бесследно, что от неё не осталось ничего, кроме выцветшей черно-белой карточки с помятым уголком.
А потом пришла Аня, румяная с мороза, весёлая, чуть смущённая и сразу с порога протянула мне какой-то пакет.
- Вот, держи! Это мне мама всучила.
- М-м-м… - я заглянула внутрь, откуда на меня смотрели маленькие поджаристые булочки с какими-то причудливыми завитками на верхушке. – Да… Если твоя мама продолжит подсовывать мне всякую вкуснятину, я скоро в дверь пролазить не буду.
- Да брось! – она махнула на меня рукой в пушистой перчатке, которую тут же и сняла. – Вон какая ты худенькая.
- Да? – спросила я с недоверием. – А, по-моему, кто из нас на самом деле худенький, так это ты. Не кормят тебя что ли? Судя по каждодневным булочкам, вряд ли. Выходит, ты сама ничего не ешь? – я положила пакет и помогла Ане повесить куртку.
- Ну почему же, ем, - она вдруг сразу как-то поникла.
- Плохо ешь! Ты не заболела?
- Нет… Конечно нет. Просто аппетита нет.
Я смотрела на болтающийся на ней свитерок, который ещё недавно был в обтяжку, на тонкие запястья, осунувшееся лицо. И, несмотря на эту сквозящую в каждом движении усталость, она была прекрасна. Как-то по-взрослому красива.
«Аня от тебя без ума, она влюблена и страдает, а ты продолжаешь прикидываться, что ничего не замечаешь», - услышала я вдруг в голове Машин голос так явственно, словно он прозвучал у меня за спиной.
Нет. Это не так.
И я продолжала всматриваться в её лицо, но её ускользающий взгляд не давал мне никаких ответов. Тех мыслей, что мучили её и лишали аппетита и сна, я прочесть не могла.
- Ух ты! – воскликнула Аня, проходя в зал, где были разложены на полу и на диване раскрытые альбомы и отдельные фотографии. – С ума сойти, неужели это в самом деле ты?
Она присела рядом со снимком, где мне было лет семь, и осторожно взяла его в руки, как будто боялась, что он рассыплется в прах от её прикосновения.
- Узнала? – я усмехнулась. – А может, это и не я вовсе, а Маша например?
- Нет, это ты. Я бы ни за что не перепутала.
Я со вздохом опустилась на пол рядышком. Желание узнать, о чём она думает сейчас, было столь непреодолимым, что я едва удержалась, чтобы прямо не спросить об этом. Аня смотрела на меня семилетнюю со спокойной умиляющейся улыбкой. Смотрела очень долго, как будто старалась запомнить моё детское лицо.
И мне было и приятно, и немного страшно от этого, и так волнительно.
- Эм… Вот. Та фотка, которую ты хотела увидеть, - я протянула ей групповую фотографию, где у доски выстроился весь наш класс, а в центре сидела учительница математики с огромным букетом жёлтых цветов. Здесь мне было тринадцать. – Найдешь меня? – улыбнулась я, невольно смущаясь. Найти меня на этой фотографии было непросто даже тем, кто знал меня уже давно, уж больно я там походила на мальчишку.
Но Аня сразу указала пальцем на моё обиженное и отчего-то недовольное лицо.
- Вот, - сказала она с поразившей меня уверенностью. А потом улыбнулась. – Ты так похожа здесь на мальчика! Мило!
Я совсем засмущалась и усмехнулась нервно, запуская руку в волосы.
- Да не так уж мило! Ты приглядись получше, вон какая у меня свирепая физиономия!
Она засмеялась, прикрывая рот ладошкой.
- Ты, наверное, была задирой и гоняла мальчишек!
- Так и было. Они боялись меня как огня, - ухмыльнулась я с гордостью.
- А девочки? С девочками дружила?
- Да тоже как-то не очень… Они казались мне дурами и плаксами.
- Хех. Значит, ты была трудным ребёнком?
- А то! Бедных родителей вызывали в школу чуть ли не каждую неделю. Однажды я разбила камнем окно самого директора, и вот тогда мне устроили великую взбучку! Зато все мальчишки зауважали меня и перестали задираться.
Аня улыбалась, не отрывая глаз от фотографии, осторожно провела пальцем по моей хрупкой детской фигурке.
- А училась плохо? – спросила она.
- Нет. С этим как раз проблем не было. Если бы я была ещё и двоечницей, мои родители давно убили бы меня или загремели в психушку. Им всегда было тяжело со мной.
- Зато Маша твоя полная противоположность. Твои родители, наверное, гордятся ей.
Я вздохнула.
- Конечно. Но у них никогда не было таких тёплых отношений с Машей, как со мной. Знаешь, это всегда чувствуется, кого из детей родители любят больше. Так вот, меня они всегда любили больше, хоть и больше ругали. Маша была замкнутым и холодным ребёнком, и они также отвечали ей холодной сдержанностью.
- А твои родители… - Аня запнулась. – Они… знают, что ты…
- Нет. Конечно, нет. В детстве я и так доставила им слишком много проблем, так что решила, пусть поживут спокойно. Ни к чему им это знать.
Я нашла среди фотографий себя в девятом классе, в пиджаке, с двумя короткими косичками и букетом ярко-розовых и белых пионов, и протянула Ане. На этом снимке я была одна на фоне школьного окна.
- Вот. Здесь мне пятнадцать, - пробубнила я себе под нос, снова отчего-то смущаясь.
- Красивая, - сказала Аня с восхищённой улыбкой. – Даже тогда ты была очень красивой.
Она говорила это таким серьёзным тоном, что я впервые не знала, куда себя деть от стыда и растерянности.
- Иногда я думаю… - продолжала она, проведя пальцем по моей шее и воротничку блузки на фото. – Если бы мы были одного возраста и учились в одном классе, подружились бы мы? Почему-то, мне кажется, что нет.
Мне казалось точно так же, но я сказала:
- Кто знает… Может, и подружились бы. Но это только в том случае, если бы ты не дружила с моей сестрой!
Она улыбнулась, с такой грустью и тяжёлой тоской, что мне самой вдруг стало больно. Даже не знаю, почему. Просто очень больно в груди. Я вдруг начала жалеть, что мы не встретились раньше, что я её старше, что мы не учились в одном классе. Быть может, тогда моя жизнь повернулась бы по-другому. Быть может, она была бы лучше и чище, светлее и радостнее. Только если бы мы встретились чуть раньше.
- Аня?
- Да?
Я пододвинулась ближе и осторожно обняла её, положив голову ей на плечо. Неважно, что она будет думать. Только бы не оттолкнула. Только бы позволила посидеть так немного. Совсем чуть-чуть.
Её пальцы разжались, и она уронила фотографию на пол. Опустила голову, а по телу её пробежала дрожь, а потом она успокоилась.
Мы молчали.
Я закрыла глаза, вдыхала её знакомый запах, нежный, лёгкий, принадлежащий только ей одной. И я думала, что даже если это правда, даже если то, что говорила Маша, правда, если Аня действительно что-то чувствует ко мне, я сделаю всё возможное, чтобы не причинить ей боли. Я сделаю всё, что она захочет, всё, чтобы она улыбалась. Я смогу.
Но что я сама чувствую? Сейчас мне так хорошо, тепло и спокойно, словно я вдруг нашла в жизни то, что давно искала. Нашла самое главное, а больше мне ничего и не нужно. Почему так? То ли это истинная дружба, то ли настоящая, сильная любовь.
Я не знала. Я запуталась. У меня никогда не было подруг, настоящих верных подруг, таких, которым всё доверяешь. Я не знала, какие чувства испытываешь к ним. Да и не особо мне хотелось задумываться об этом. Мне хотелось просто чувствовать её рядом. Здесь и сейчас.
- Я нечаянно помяла твою фотографию, - сказала Аня тихо, и голос её дрогнул.
- Ничего страшного, - я крепче обняла её. – Давай просто посидим так немного.
- М-м-м. Давай.
И как бы там ни было, и что бы там ни говорили другие, я почему-то была уверена, что всё у нас будет хорошо. Мы так молоды, и всё у нас впереди, и пока мы можем вот так быть рядом, просто обнимая друг друга, всё у нас будет хорошо. Есть только то, что мы чувствуем сейчас, это самое главное.
Так начиналась наша жизнь.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: