СУБЪЕКТА В ТЕХНИКЕ ПСИХОАНАЛИЗА 1 страница

ЖАК ЛАКАН

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

Доклад на Римском Конгрессе, читанный в Институте психологии

Римского Университета 26 и 27 сентября 1953 года

МОСКВА

«ГНОЗИС»

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

FONCTION ET CHAMP DE LA PAROLE ET DU LANGAGE

EN PSYCHANALYSE

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВВЕДЕНИЕ

I. РЕЧЬ ПУСТАЯ И РЕЧЬ ПОЛНАЯ В

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ РЕАЛИЗАЦИИ СУБЪЕКТА

II. СИМВОЛ И ЯЗЫК КАК СТРУКТУРА И ГРАНИЦА

ПОЛЯ ПСИХОАНАЛИЗА

III. РЕЗОНАНСЫ ИНТЕРПРЕТАЦИИ И ВРЕМЯ

СУБЪЕКТА В ТЕХНИКЕ ПСИХОАНАЛИЗА

ПРИМЕЧАНИЯ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Не следует, в частности, забывать, что деления на эмбриологию, ана­томию, физиологию, психологию, социологию и клинику в природе не существует, и что есть лишь одна дисциплина - нейробиология, к которой наблюдение обязывает нас добавить, в соответствии со сферой наших интересов, эпитет: человеческая. (Надпись на здании Институ­та психоанализа, выбранная в качестве девиза в 1952 году).

Прежде чем произнести эту речь, нелишним будет рассказать об обстоятельствах ее появления на свет. Ибо она несет на себе их печать.

Тема речи была предложена автору в качестве основы теоретичес­кого сообщения для ежегодного съезда, который в течение восем­надцати лет традиционно созывался обществом, представлявшим в те годы французский психоанализ, и проходил под названием «Конгресс франкоязычных психоаналитиков», а затем, в течение последних двух лет, существовал как съезд аналитиков романоязычных (голландский был допущен в порядке языковой терпимос­ти). Конгресс этот должен был состояться в Риме в сентябре 1953 года.

Между тем, возникшие во французской группе серьезные разног­ласия закончились ее расколом. Поводом для них послужило ос­нование так называемого «института психоанализа». Определенная группа, сумевшая навязать этому учреждению свой устав и свою программу, заявила, что она не позволит выступить в Риме человеку, пытавшемуся вместе со своими сторонниками утвердить в институте иную концепцию, и действительно употребила все доступные средства, чтобы этому выступлению помешать.

Однако создатели успевшего возникнуть к тому времени нового Французского психоаналитического общества не сочли допусти­мым лишать записавшегося к ним на обучение студенческого большинства запланированного публичного манифеста, равно как и лишать этот манифест предназначенной для него почетной трибуны.

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

Щедрые симпатии итальянской группы доказали студентам, что в Вечном Городе они отнюдь не являются нежелательными гостями. Что до автора настоящего доклада, то сколь бы тяжкой ни каза­лась ему задача держать речь о речи, его не оставляла мысль, что само место подает ему молчаливые знаки сочувствия.

Ведь он помнил, что еще задолго до того, как воссияла в этом месте слава высочайшей кафедры мира, Авл Геллий в своих Ат­тических ночах возводил название этого места, Mons Vaticanus, к слову vagire, означающему младенческий писк, первые попытки речи.

И даже прозвучав беспомощным криком новорожденного, речь эта могла стать благим предзнаменованием обновления основ на­шей дисциплины, укорененной именно в языке.

К тому же обновление это унаследовало от истории слишком мно­го смысла, чтобы не порвать, со своей стороны, с традиционным стилем «доклада» как чего-то среднего между компиляцией и син­тезом, сообщив ему иронию, ставящую основы этой дисциплины под вопрос.

Поскольку слушателями доклада были студенты, ждущие от нас слова, мы построили свою речь в расчете именно на них, отказавшись ради этого от принятого между авгурами обычая выдавать мелочность за строгость и путать правило с достоверностью.

В конфликте, который привел к настоящему исходу, автономия их в качестве субъектов игнорировалась, как выяснилось, в такой чудовищной степени, что в первую очередь потребовалось отреагировать на сам тон обращения, сделавший эти злоупотребления возможными.

Дело в том, что за спровоцировавшими конфликт частными об­стоятельствами обнаружился порок, далеко выходящий заих рам­ки. Сами притязания на подобную авторитарность в подготовке психоаналитиков наводят на мысль: а не приводят ли устоявшие­ся методы такой подготовки к парадоксальному результату - сво­его рода увековеченной ущербности?

Разумеется, жестко организованные формы посвящения, в кото­рых Фрейд видел гарантию передачи учения, для дисциплины, которая может выжить, лишь удерживаясь на уровне целостного опыта, являются совершенно оправданными.

Но не обернулись ли они обманчивым формализмом, который, наказывая риск, пресекает тем самым всякую инициативу, а неп-

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

ререкаемость мнения ученых мужей возводит в принцип, обрат­ной стороной которого является послушная осторожность, обескровливающая и вконец иссушающая всякий подлинно научный поиск?

В силу исключительной сложности понятий, которыми в данной области приходится оперировать, всякий, высказывающий в ней свое суждение, как нигде рискует обнаружить истинный масштаб своих умственных способностей.

Вследствие этого первой, если не единственной нашей задачей, должна была стать выработка независимых тезисов путем прояс­нения основоположении.

Суровый и неизбежный отбор должен делаться не путем бесконеч­ных проволочек мелочной кооптации, а исходя из плодотворности конкретной продукции и диалектической проработки противопо­ложных полиций.

Это вовсе не значит, будто мы признали за разногласиями самостоятельную ценность. Напротив, не без удивления услышали мы, как на Международном конгрессе в Лондоне, куда, не удовлетворив его формальным требованиям, мы явились в качестве просителей, некое лицо, к нам весьма благожелательно расположенное, выразило сожаление, что в оправдание своего отделения мы не могли сослаться на какие-либо доктринальные разногласия. Зна­чит ли это, что организация, считающая себя интернациональной, имеет какие-то иные цели помимо поддержания принципа общ­ности нашего профессионального опыта?

То, что дела давно уже обстоят иначе, является теперь секретом полишинеля, и в ответ непроницаемому господину Зильборгу, от­клонившему нашу просьбу на том основании, что поводом для от­деления могут быть исключительно научные разногласия, прони­цательный господин Вельдер сумел без лишнего скандала возра­зить, заметив, что поставив под вопрос принципы, которые каж­дый из нас рассматривает как основу своей деятельности, мы раз­берем перегородки, хранящие нас от Вавилонской неразберихи.

Мы, со своей стороны, заявляем, что внося что-то новое, мы вовсе не склонны ставить себе это в заслугу. Поскольку предмет наш обязан своей научной ценностью исклю­чительно тем концепциям, которые были выработаны Фрейдом в ходе его исследований - концепциям еще недостаточно критичес­ки проработанным и сохраняющим тем самым двусмысленность вульгарного словоупотребления, которая, идя им на пользу, созда-

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

ет в то же время опасность лишних недоразумений, - разрыв со сложившейся терминологической традицией представляется нам преждевременным.

Однако нам кажется, что мы только проясним эти термины, если приведем их в соответствие с языком современной антропологии и проблемами новейшей философии, в которых психоанализ зача­стую без труда узнает свои собственные.

Так или иначе, обнаружение в понятиях их стершегося в рутин­ном употреблении смысла, вновь обретаемого ими при постановке их в историческую перспективу и осознании их субъективных ос­нований, кажется нам задачей первоочередной важности. Выполнение этой задачи и является той главной функцией наставника, которой определяются все остальные и которая отра­жает истинную цену аналитического опыта. Если мы этой задачей пренебрежем, то лишится смысла та дея­тельность, результат которой только от ее смысла и зависит, а технические приемы окажутся сведены к простым рецептам, что лишит аналитический опыт статуса знания, равно как и всякого критерия реальности.

Ибо в отношении статуса своей деятельности психоаналитик край­не невзыскателен, и, будучи не в состоянии указать ее место внут­ри концептуального поля, без которого обходится его практика, готов видеть в ней чуть ли не магию.

Украшающий это предисловие эпиграф являет тому недурной при­мер.

Соответствующая ему программа подготовки психоаналитиков на­поминала бы школу водителей, преподаватели которой, не до­вольствуясь исключительной привилегией на выдачу водительских прав, вообразили бы, будто они вправе сами контролировать про­изводство автомобилей.

Справедливо это сравнение или нет, оно во всяком случае ничуть не хуже тех, что употребительны в самых серьезных наших кру­гах, но при этом, будучи предназначены нами для болванов, даже по тону своему очень далеки от шутки в кругу посвященных, хотя и успели стать расхожей мудростью ввиду своего велеречиво-бес­смысленного характера.

Первым в этом ряду следует известное сравнение преждевременно приступающего к практике кандидата с хирургом, делающим опе­рацию без стерилизации, а замыкается он душещипательным со-

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

поставлением несчастных студентов, сбитых с толку конфликтом среди преподавателей, с детьми, переживающими развод родителей.

Конечно, это последнее сравнение продиктовано, по всей видимости, уважением по отношению к людям, которые на своей шкуре испытали то, что можно деликатно назвать потугами к преподаванию, но в то же время, слушая трели учителей, невольно спраши­ваешь себя, не были ли границы инфантильности без предупреждения отодвинуты назад до границы глупости?

И все же истины, скрытые в этих клише, достойны более серьез­ного изучения.

Не вправе ли психоанализ, будучи методом обнаружения истины и демистификации субъективных камуфляжей, притязать на при­менение своих принципов и к собственной профессиональной кор­порации, то есть к представлению психоаналитиков о своей роли ч лечении больного, о своем месте в духовном сообществе, о своих собственных взаимоотношениях и, наконец, о своей образователь­ной миссии?

Мы надеемся, что открыв несколько окон, выходящих на просто­ры Фрейдовского учения, доклад этот поможет кому-то избавить­ся от тревоги, которая порождается символическим действием, когда оно теряется в собственных потемках.

Но как бы то ни было, мы напоминаем об обстоятельствах появления этой речи вовсе не для того, чтобы вынужденной спешкой оправдать его очевидные недостатки, ибо не в меньшей степени чем своей формой обязан он этой спешке и самим своим смыслом. Однажды, рассматривая характерный софизм интерсубъективного времени¹, мы уже имели случай продемонстрировать функцию спешки в той логической стремительности, что является непреложным условием истины.

Ничто сотворенное не появилось на свет без спешности, и нет в спешности ничего, что не порождало бы в речи свое преодоление.

Но если для человека наступает момент, когда он способен свести сделанный им выбор и обличаемое им нестроение к единой разум­ной причине, позволяющей ему понятьих сочетание в реальном, и уверенностью своей предвосхитить действие,их уравновешиваю­щее, в речи этой ничто случайным уже не станет.

ВВЕДЕНИЕ

«Определить это мы попытаемся теперь же, пока находимся по отношению к своему предмету в афелии, ибо когда мы окажемся в перше wu то от жары сможем обо всем позабыть».

Лихтенберг

«Flesh composed of suns. How can such be?» explain the simple ones».

Robert Browning.

Parleying with certain people.*

Когда человек открывает лик своего могущества, его охватывает такой ужас, что, снимая с него покров, он одновременно от него отворачивается. Именно так и получилось с психоанализом. Воистину прометеевское открытие Фрейда как раз и было таким двойным жестом, в этом убеждает нас не только его собственное творчество, но и любой скромный психоаналитический опыт воспитанника его школы, где жест этот налицо не в меньшей мере, чем в работах учителя.

С годами прослеживается неуклонное уменьшение интереса к функциям речи и полю языка Именно оно и является скрытым мотивом уже признанных внутри психоаналитического движения «изменений цели и техники», связь которых с ослаблением терапевтического эффекта остается, тем не менее, неоднозначной Первоочередное внимание, уделяемое теорией и техникой сопротивлению объекта, должно само подвергнуться диалектике анализа, которая не преминет распознать в нем алиби субъекта. Попробуем воспроизвести топику происшедшего смещения акцентов. Судя по литературе, которую мы именуем «нашей научной деятельностью», современные проблемы психоанализа можно расположить под тремя рубриками:

А. Функция воображаемого, как я буду называть ее, или, попросту говоря, фантазмов, в технике психоаналитического опыта и в образовании объекта на различных стадиях психического раз-

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

вития. Импульс работам в этой области был придан психоанали­зом детей и той соблазнительно благоприятной почвой, которую создавало для исследователей открытие доступа к формированию структур на довербальном уровне. Достигнув кульминации, им­пульс этот провоцирует возврат на прежние позиции, ставя воп­рос о том, какую символическую санкцию следует давать фантазмам приих интерпретации.

В. Концепция либидинальных объектных отношений, которая, обновляя идею прогресса лечения, незаметно изменяет способ его ведения. В этой сфере новые перспективы были открыты рас­пространением психоаналитического метода на лечение психозов и использованием в психоаналитической технике данных, имеющих иное происхождение. Психоанализ сближается здесь с экзистенци­альной феноменологией; можно даже сказать, с активизмом благотворительности. Здесь также четко прослеживается реакция в пользу возврата к символизации как стержню аналитической техники.

С. Значение контр-переноса и, соответственно, подготовки пси­хоаналитиков. На проблему эту заставили обратить внимание трудности, связанные с окончанием лечения, которые накладыва­ются на другие, аналогичные им, возникающие в тот момент, ког­да дидактический психоанализ завершается допуском кандидата к практике. Причем в обоих случаях можно наблюдать колебание между двумя позициями: с одной стороны, само существо анали­тика довольно смело рассматривается как немаловажный для действенности анализа фактор, который в конце анализа следует признать открыто, с другой же - не менее энергично заявляется, что никакое решение невозможно без глубокого изучения внутренних пружин бессознательного.

Помимо воистину первопроходческой активности, проявляемой ими на трех различных границах с витальностью служащего им опорой психоаналитического опыта, эти три проблемы имеют еще одну общую черту. Дело в том, что каждая изних склоняет ана­литика отказаться от речи, служащей анализу фундаментом; при­чем отказаться в тех самых областях, где, ввиду приближения к невыразимому, ее употребление должно было бы стать предметом особо внимательного исследования; мы имеем ввиду материнское воспитание, помощь в духе доброго самаритянина и овладение мастерством диалектики. И если аналитик к тому же отказывает­ся от собственного языка в пользу других, уже готовых языков, плохо представляя при этом как компенсируют они незнание, опасность становится неминуемой.

О последствиях символизации у ребенка действительно хотелось бы знать поближе, и даже матроны психоанализа - те самые,

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

что на наших совещаниях самого высокого уровня создают атмос­феру матриархата, - не застрахованы от того смешения языков, которым, по мнению Ференци, неизбежно отмечены взаимоотно­шения взрослого и ребенка².

Представления наших мудрецов о завершенном объектном отно­шении не отличаются определенностью и при изложении своем выдают посредственность, не делающую чести профессии.

Нет сомнения, что последствия эти - в которых психоаналитик выступает в роли современного героя, стяжавшего славу поистине смехотворными и в состоянии умопомрачения совершенными под­вигами, - могли бы быть скорректированы надлежащим возвра­том к изучению функций речи - деятельности, и которой психоа­налитику не должно быть равных.

Создается, однако, впечатление, что после Фрейда эта централь­ная область наших исследований была основательно запущена. Вспомним, сколь тщательно избегал сам Фрейд каких-либо выла­зок на ее окраины: либидинальные стадии детей открыты им пу­тем анализа взрослых, а в случае с маленьким Гансом он действует лишь через посредство его родителей. Для дешифровки целой области языка бессознательного в параноидальном бреде он вос­пользовался лишь одним ключом - текстом Шребера, который чудом уцелел в вулканических лавах духовной катастрофы авто­ра. Правда, в том, что касается диалектики этого труда и бережной передачи его смысла во всей его возвышенности, Фрейд выступает хозяином положения, мэтром.

Не значит ли это, что если место мэтра пустует, виной тому не столько его уход, сколько все большее забвение смысла его труда? И не достаточно ли, чтобы убедиться в этом, взглянуть, что же собственно на этом месте теперь происходит?

А происходит передача техники - унылой, полной затемняющих дело умолчаний и панически боящейся всякой свежей критики. По сути дела она превратилась в формализм едва ли не церемони­альный, так что невольно спрашиваешь себя, не подпадает ли она под категорию обсессивного невроза, с которым Фрейд столь убе­дительно связывал исполнение, и даже само происхождение рели­гиозных ритуалов?

Аналогия эта лишний рая подтверждается литературой, которую Деятельность эта порождает, чтобы в ней же найти себе питатель­ную среду. Создается впечатление, что перед нами любопытный замкнутый круг: непризнание истоков терминов порождает проб-

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

лему их согласования, а усилия разрешить эту проблему усугубля­ют исходное непризнание.

Чтобы докопаться до причин ухудшения аналитического дискурса, мы вправе применить психоаналитический метод к сообществу, которое этот дискурс практикует.

Говорить об утрате аналитическим дискурсом своего смысла столь же верно и столь же бесполезно, как объяснять симптом через его смысл, когда смысл этот еще не распознан. Ведь прекрасно из­вестно, что пока он не распознан, деятельность аналитика будет на своем уровне восприниматься не иначе как агрессия и что в отсутствие социальных «сопротивлений», служивших самоутверж­дению группы, пределы ее терпимости к собственной деятельнос­ти - если и не принятой окончательно, то по крайней мере «получившей признание», - зависят лишь от численности, служащей мерой ее присутствия на социальной лестнице.

Принципы эти вполне достаточны для распределения символичес­ких, воображаемых и реальных факторов, обуславливающих уз­наваемые нами в доктрине защитные механизмы: изоляцию, све­дение на нет, отпирательство и непризнание в любой его форме.

Поэтому если значение американской группы психоанализа для аналитического движения измерять ее численностью, достаточно просто определить весомость каждого из этих факторов.

На уровне символического прежде всего нельзя недооценивать важность фактора «С»*, на который мы обратили внимание на Психиатрическом Конгрессе 1950 года и который представляет собой константу, характеризующую данную культурную среду. В данном случае он обуславливает тот антиисторизм, который еди­нодушно признается главной чертой «коммуникации» в США и который нам представляется антиподом психоаналитического опыта. Дело усугубляется той доморощенной формой ментальности, которая под названием бихевиоризма утвердилась в американских понятиях о психологии настолько прочно, что дух Фрейда успел совершенно выветриться из тамошнего психоанализа.

Что касается двух других порядков - воображаемого и реально­го, - то рассудить, чем действующие в жизни психоаналитичес­ких сообществ механизмы обязаны, с одной стороны, отношениям престижа внутри группы и, с другой стороны, наличным результата воздействия свободного предпринимательства в этой области на общество в целом, мы предоставили заинтересованным лицам. Им же предстоит оценить, насколько применимо в данном случае

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

предложенная одним из наиболее проницательных их представи­телей теория конвергенции между «чужеродным» характером группы, обусловленным преобладанием иммигрантов, и дистанци­ей, на которую ставят ее от общества упомянутые выше культур­ные факторы.

В любом случае представляется совершенно очевидным, что в данной концепции психоанализа центр тяжести переносится на адаптацию индивидуума к социальному окружению, на поиск так называемых patterns, моделей поведения и прочих объективации, включаемых в понятие human relations. Рожденный в Соединен­ных Штатах термин human engineering как нельзя лучше указы­вает на привилегированность позиции исключения по отношению к человеческому объекту.

Именно соблюдение дистанции, предполагаемой подобной позици­ей, и привело к тому, что наиболее живые термины психоанали­тического опыта - такие как бессознательное и сексуальность - постепенно уходят в тень, а скоро и вовсе перестанут упоминаться. Мы не будем вдаваться в формализм и меркантильные разногла­сия, наличие которых явствует уже из официальных документов самого аналитического сообщества. Фарисей и лавочник интересу­ют нас лишь постольку, поскольку у них одна сущность, которая и является источником тех трудностей, которые оба испытывают, когда имеют дело с речью, особенно talking shop, т.е. когда речь заходит о делах.

Дело в том, что невозможность передачи мотивации сохраняет по­зиции мастера, но несовместима с подлинным мастерством - во всяком случае с тем, которое требуется для преподавания психоа­нализа. Не случайно еще недавно, чтобы сохранить первенство, кое-кому пришлось, хотя бы для проформы, дать по меньшей ме­ре один урок.

Вот почему после суммирования опыта, полученного на всех пере­численных выше фронтах работы, раздающиеся из того же лагеря твердые заверения о приверженности традиционной технике пси­хоанализа звучат довольно двусмысленно: недаром технику эту именуют уже не классической, а ортодоксальной. Приличия соб­людаются тем более тщательно, что о самом учении явно сказать нечего.

Мы со своей стороны утверждаем, что технику нельзя ни понять, ни правильно применить до тех пор, пока не будут правильно по­няты лежащие в ее основе концепции. Нашей задачей будет пока-

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

зать, что свой подлинный смысл эти концепции получают лишь тогда, когда они ориентированы в поле языка и подчинены функ­ции речи.

Здесь следует подчеркнуть, что для работы с любой концепцией Фрейда чтение его текстов будет нелишним, даже если понятиям, имеющим хождение в наши дни, концепция эта просто-напросто омонимична. Это очередной раз доказывает приходящая мне на память история неудачного пересмотра Фрейдовой теории ин­стинктов, предпринятого автором, не вполне ясно отдававшим се­бе отчет в откровенно мифическим характере ее содержания. Со­вершенно очевидно, что он и не мог отдавать себе в этом отчета, поскольку изучал эту теорию по работе Мари Бонапарт, которую он непрерывно цитирует как эквивалент текста самого Фрейда, ни разу не оповещая об этом читателя в расчете, надо пола­гать, - и отнюдь не слепом - на разборчивость этого последне­го, но невольно выдавая при этом полную слепоту в отношении истинного уровня своего вторичного источника. В результате, пе­реходя от редукций к дедукциям, и от индукций к гипотезам, ав­тор приходит к выводу строго тавтологичному его ложным исход­ным посылкам, а именно, что инстинкты, о которых идет речь, сводятся к рефлекторной дуге. Подобно стопке тарелок, которые бьются в классическом номере мюзик-холла, оставляя в руках ар­тиста лишь два не составляющих целое осколка, вся сложнейшая конструкция, движущаяся от открытия миграций либидо в эроген­ных зонах к метафизическому переходу обобщенного принципа удовольствия в инстинкт смерти, превращается вдруг в двучлен из пассивного эротического инстинкта, моделью которому служат любезные поэту* искательницы вшей, и инстинкта разрушения, инденфицируемого просто-напросто с двигательной функцией. Во­истину выдающийся результат в искусстве - бог весть, сознатель­ном или нет - доводить до логического конца последствия недо­разумения.

I. РЕЧЬ ПУСТАЯ И РЕЧЬ ПОЛНАЯ В

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКОЙ РЕАЛИЗАЦИИ СУБЪЕКТА

«Вложи в уста мои слово истинное и твердое и сдержи язык мoй».

(Внутреннее Утешение, гл.XV: о том, чтоне следует верить

каждому и о словесной оплошности)

«Говори сколько хочешь»

(Девиз «каузального» мышления)

Чего бы ни добивался психоанализ - исцеления ли, профессиональной подготовки, или исследования - среда у него одна: речь пациента. Очевидность этого факта вовсе не дает нам права его игнорировать. Всякая же речь требует себе ответа. Мы покажем, что речь, когда есть у нее слушатель, не остается без ответа никогда, даже если в ответ встречает только молчание. В этом, как нам кажется, и состоит самая суть ее функции в анализе.

Ничего об этой функции речи не зная, психоаналитик ощутит ее зов тем сильнее. Расслышав же в этом зове лишь пустоту, он ис­пытает эту пустоту в самом себе, и реальность, способную ее за­полнить, станет искать уже по ту сторону речи.

Тем самым он перейдет к анализу поведения субъекта, рассчитывая именно в нем обнаружить то, о чем тот умалчивает. Но чтобы получить от субъекта признание того, что обнаружено, об этом все-таки приходится заговорить. И он вновь прибегает к речи, но речь эта подозрительна уже тем, что служит ответом на неудачу его молчания перед ясно слышимым эхом собственного ничтожества.

Но какой, собственно, призыв раздавался по ту сторону пустоты высказывания субъекта? Это призыв субъекта к истине в ее осно­вании, на фоне которого можно расслышать и позывы потребнос­тей более скромных. Но первоначально и главным образом это зов самой пустоты, двусмысленное зияние которой покушается совратить другого средствами, где субъект прибегает к

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

самолюбованию и использует монумент, воздвигнутый собственным нарциссизмом.

«Так вот же она, интроспекция!» - воскликнет наш рассудитель­ный читатель, издалека почуявший грозящие ему опасности. Он охотно признается, что знает толк в ее прелестях, хотя пользы от нее больше никакой не ждет. Жаль, что он не привык терять вре­мя. Попади он на ваш диван, вы бы услышали от него немало прекрасного и глубокомысленного.

Непонятно, как психоаналитики, которые уже с первых шагов в своем ремесле обязательно сталкиваются с подобными типами, во­обще могут еще придавать какое-то значение интроспекции. Ибо как только пари вступает в силу, все прекрасные слова, что у не­го вроде бы были в запасе, куда-то пропадают. Счет им оказывается не так уж долог и к его изумлению на местоих явля­ются другие, которые поначалу кажутся ему настолько дурацки­ми, что лишают на некоторое время дара речи. Общая участь³.

Вот тогда-то он и улавливает разницу между призраком монолога, услужливые фантазии которого воодушевляли его болтовню, и принудительным трудом того не оставляющего лазеек дискурса, который психолог, не без юмора, и терапевт, не без задней мыс­ли, наградили именем «свободной ассоциации».

Ибо это именно труд, и труд настолько серьезный, что ею призна­вали требующим ученичества, и даже усматривали в необходимос­ти ученичества ценность этого труда как формирующего начала. Но что может сформироваться при таком подходе, кроме квали­фицированного рабочего?

Так как же следует нам тогда к этой работе относиться? Рассмотрим ее условия и ее плоды в надежде лучше усмотреть ее цель и выгоду. Но ходу дела уже отмечалась уместность термина durcharbeiten, которому соответствует английское working through и которое приводит в отчаяние наших переводчиков, хотя и дает им случай исполнить навеки отчеканенный в нашем языке завет классика: «спешите медленно»*. Так как же все-таки продвигается работа?

Теория предлагает нам триаду: фрустрация, агрессивность, рег­рессия. Создается объяснение на вид столь понятное, что от даль­нейшей необходимости понимать мы чувствуем себя изба­вленными. Интуиция проворна, но очевидность, превращаясь в расхожую истину, становится тем более подозрительной. И когда анализ обнаруживает ее слабость, негоже оправдываться ссылкой на «аффективность». Слово это, табуированное диалектической

ФУНКЦИЯ И ПОЛЕ РЕЧИ И ЯЗЫКА В ПСИХОАНАЛИЗЕ

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: