Певица, писатель, художница

По привычке я толкаю дверь квартиры Яблонской. Дверь заперта. Звонок по-прежнему не работает. Остается стучать по бронзовой ручке.

Я слышу за дверью женский голос, который не принадлежит Татьяне. Разобрать все слова невозможно, сквозь дверь проникают обрывки сказанного.

- Это она?... У нее хватает наглости... сюда... Как ты можешь?...совсем не нужна...

Яблонская открывает дверь. Она в халате. Из-за ее спины выглядывает девушка-подросток, в таком же халате - белом с голубыми цветами. Ей лет пятнадцать-шестнадцать, и только легкая тень под глазами выдает, что она лет на пять старше своего биологического возраста.

- Привет, Альбрехт, - говорит Татьяна. - Хотя ты не Альбрехт. Как тебя называть?
- Я - Альбрехт, - говорю я, входя в комнату.
- Ладно, - похоже, в это она поверила. - Познакомьтесь. Это Альбрехт. А это Алиса, моя... - почти неуловимая пауза, - племянница.
- Очень приятно, - я чувствую себя пудингом.

Алиса смотрит на меня с недружелюбным интересом. Она плотнее запахивает халат, слегка распахнув его перед этим - мелькает полоска бледной кожи и темно-коричневый сосок. Алиса смотрит, попался ли я на ее провокацию - я попался - ехидно скривленные губы, "племянница" отворачивается.

Спальня совсем не изменилась с того момента, как я покинул ее вчера. Те же смятые простыни, та же никотиновая дымка, протянувшаяся от пепельницы на полу к высокому окну. Добавился столик на лилипутских ножках, на котором - две чашки и маленький керамический чайник.

- Будете чай? - вдруг предлагает Алиса.

Я соглашаюсь - из интереса.

- Ничего, если из моей чашки?
- Нет проблем.

Она протягивает мне чай, я делаю глоток. Жасминовый. Терпеть не могу жасминовый.

- Я слушал твой диск сегодня, - обращаюсь я к Яблонской.
- Тебе такая музыка не нравится, - предположила она.
- Да, не нравится. Но мне понравилось, как ты поешь.
- Мне она тоже не нравится. Я пишу сейчас другую.
- Пишешь музыку?
- Да, - кивает в сторону компьютера, который я раньше не заметил. - А Алиса рисует.

Звонит телефон - Яблонская уходит в другую комнату с трубкой, зажатой между плечом и ухом.

- Ты художница? - спрашиваю я Алису.
- Ага. А ты кто?

Возвращается Яблонская.

- Ты хотел сыграть в шахматы.
- Я хотел поговорить о шахматах, - уточняю я формулировку.
- Что же ты хотел мне сообщить?

Яблонская замечает, что я покосился на ее подружку, и успокаивает меня:

- Алису это все не интересует. Ты можешь спокойно говорить при ней.
- Откуда ты можешь знать, что меня интересует? - девочка берет мою чашку, собирается сделать глоток, не делает, ставит на стол.
- Алиса, моя девочка, ты ведь даже не знаешь, о чем мы говорим! - говорит Татьяна чуть громче, чем этого требует небольшая комната.
- Не называй меня так, как ее! - Алиса вскакивает с кровати, в два шага оказывается у двери и, прежде, чем выйти, передразнивает: "Моя де-воч-ка!"

"Раз, два, три, четыре..." - считаю я удары сердца, заполняя пустоту паузы пузатыми секундами.

- Не обращай внимания, - говорит Яблонская. - Она ревнует. В том числе, и к тебе. Что там насчет шахмат?

Я задумываюсь на секунду. Голова соображает не совсем четко. Что я собирался ей сказать? Что хотел от нее услышать? Мне приходится выбрать самую простую технологию - откровенность.

На белом пластике столика забытым Алисой угольком я воспроизвожу упоминания о шахматах, которые встретились мне за последние пару дней.

- Слишком много шахмат? - переспрашивает Яблонская, когда я заканчиваю свой рассказ - мне потребовалось минут десять.
- Что ты думаешь об этом?
- Знаешь, сейчас мне кажется, что ты действительно брат Дали. Он тоже любил изображать факты на бумаге.
- Не имеет значения, чей я брат. Два наших общих знакомых покончили с собой. Другие наши общие знакомые думают, что причина самоубийств - это ты. Я ищу подлинную причину, поэтому пришел к тебе.
- Как я могу быть причиной самоубийства? Самоубийство - это то, что человек совершает сам, без посторонней помощи.
- То есть, ты считаешь, что между смертью Дали и Пикассо нет никакой связи?
- Я этого не говорила. Но связующее звено - это понятие, а не человек.
- Кто же? - спросил я. - Или что?
- Тренинг, - ответила Яблонская.

На кухне Алиса разбила тарелку.

- Пикассо не посещал Тренинг, в отличие от Дали, - я достал из кармана сигареты, при этом выпала визитка Малевича, которую я поймал в воздухе и спрятал обратно.
- Откуда тебе это известно, Альбрехт? Ты знаком со списками участников Тренинга?
- Нет.
- Что ты вообще знаешь о Тренинге кроме того, что это слово из восьми букв?
- Из семи. Я знаю, когда проходил Тренинг. Знаю, как изменилось поведение Сальвадора Дали после того, как занятия закончились...
- "Занятия"? - ее спина выпрямилась, глаза смотрели с еще большей издевкой. - О каких занятиях ты говоришь? Тренинг - это не занятия, которые начинаются в какой-то момент, а потом в какой-то момент заканчиваются. Ты можешь ничего не знать о Тренинге, и тем не менее участвовать в нем. Как ты думаешь, Альбрехт, что происходит с тобой в последнее время? Как бы ты это назвал? Твой сводный брат назвал бы это "Тренинг".

Алиса снова вошла в комнату и неслышно села на кровать возле Яблонской. Расстояние вытянутой руки плюс несколько сантиметров - Алиса еще сердится.

- Тренинг уже идет, - голос Яблонской звучал монотонно и достаточно равнодушно, как если бы она рассказывала о том, что ела на обед. - Участников Тренинга в твоем теперешнем окружении гораздо больше, чем ты думаешь. Ван Гог, Миро, Роден, Шагал, Гойя... Теперь еще и ты, Альбрехт. Все стали тренерами и тренируемыми, что, по сути, одно и то же. Тренинг находится всюду, и это равносильно тому, что его нет вовсе.

Она диктовала в меня слова, словно в диктофон - я и не пытался анализировать сейчас то, что она говорила.

- Кто звонил? - спрашивает Алиса Яблонскую.
- Когда?
- Десять минут назад. Когда ты уходила в другую комнату.
- Шишкин. По работе, - Яблонская меняет позу, в результате чего приближается к Алисе на десять сантиметров белой ткани.
- Я хочу узнать о Тренинге больше, - их флирт не давал мне сосредоточиться.
- Узнаешь, - пообещала Татьяна. - Если останешься здесь.

Я так и не понял, что она называла словом "здесь" - эту комнату, этот город или вообще "здесь".

- Послушай, Альбрехт, кто ты такой? - спросила вдруг Яблонская, и Алиса вздрогнула. - На детектива ты не похож, на брата Дали - еще меньше. Зачем тебе вся эта ситуация? Что ты здесь делаешь?

Она не давала мне ответить.

- Хочешь совет? - это звучало достаточно искренне. - Уезжай отсюда, Альбрехт. Ты сейчас на первой ступени Тренинга, но, судя по всему, скоро перейдешь на вторую. И тогда тебе придется доигрывать до конца. Ты понимаешь, о чем я?
- Что ты имеешь в виду, говоря "судя по всему"? - спросил я.
- Шахматы. Тебя окружили шахматы.

Алиса едва удержалась, чтобы не рассмеяться. Ее перепачканные углем пальцы уже встретились на поверхности кровати с рукой Татьяны.

- В этой истории действительно много шахмат, - сказал я. - Но ведь это касается не только меня.
- Это - только тебя, - ответила Яблонская. - То, что ты называешь "этой историей" - просто твоя жизнь, здесь и сейчас. Понятие, которое систематически вторгается в твою жизнь - это то, что участники Тренинга называют сигналом. Первая ступень Тренинга учит распознавать сигнал, вторая - его интерпретировать. Именно поэтому я рекомендую тебе прервать Тренинг сейчас, до второй ступени.
- Схожу в душ, - сказала Алиса.
- Опять? - удивилась Яблонская, но Алиса уже вышла.
- Чем угрожает вторая ступень Тренинга? - вернемся к нашим баранам.
- Твоя интерпретация сигнала не зависит от тебя. Она зависит от самого сигнала, - Яблонская запнулась. - Дело в том, что сигнал - это и есть ты... Вернее, ты - это и есть сигнал. Ты не поймешь. Пока не поймешь.

Головная боль, витавшая до этого момента где-то поблизости, теперь уверенно проникла в мой череп. То, за что я не люблю кокаин.

- Знаешь, есть вещь, которая волнует меня сейчас больше, чем все эти сигналы, - произнес я. - Меня по-настоящему волнует, почему покончил с собой Сальвадор Дали.

Купание Алисы, судя по звукам, прекратилось - стих шум душа, резиновые шлепанцы крякнули на мокром кафеле. Яблонская словно заспешила куда-то.

- Я - не твой тренер, - сказала она. - Не знаю, кто твой тренер, но это не я. Я и так с тобой слишком долго болтаю. Уже поздно.

Шах.

- Я тебе тоже могу рассказать о том, чего ты не знаешь, - предложил я.
- О чем именно?
- Предсмертная записка Пикассо в обмен на информацию о Дали.
- Дай мне ее.
- Сначала расскажи о самоубийстве Дали.
- Довольно! Я говорю сегодня слишком много. Твой ход, Альбрехт. Покажи записку.

Я даю ей кусок туалетной бумаги, на который переписал слова Пикассо: "Огюст Роден".

- Я переписал текст, - объясняю я. - Оригинальный документ пришлось уничтожить. Это была надпись фломастером на крышке коробки для бумаги. Я ее стер.
- Стер надпись? - Яблонскую что-то сильно удивило в моем поступке. - Значит, этот текст больше никто не видел?
- Только ты.
- Альбрехт, - голос Яблонской становится предельно серьезным. - Ты должен обязательно показать этот текст всем остальным. Не спрашивай, почему. Просто сделай это, иначе...

Раскрасневшаяся Алиса снова плюхается на кровать, прямо возле Татьяны.

- Может, музыку включим? - предлагает девочка.
- Уже уходишь, Альбрехт? - интересуется Яблонская.
- Ты не ответила на мой вопрос по поводу смерти Дали, - я прячу записку в карман.
- Ты покажешь записку всем остальным?
- Покажу, договорились. Что с Дали?

Яблонская задумалась, поглаживая близлежащую спину.

- Не могу точно сказать, что с ним произошло. Мне кажется, Дали понял, что может быть именно таким, каким ему хотелось быть в тот или иной момент. И в один из моментов он понял, что хочет быть мертвым. И стал таким. Это то, что я называю "интерпретация сигнала".

Заговор

Возле дома Яблонской меня ждал Роден. Он о чем-то разговаривал с Гогеном, но разговор прервался, когда я вышел, и Роден шагнул мне навстречу.

- Как самочувствие, Альбрехт, дружище? - поинтересовался он.
- Бодр и весел, - сказал я. Наверно, при этом у меня было такое выражение лица, словно я увидел покойника.

- Суть дела такая... - произнес Роден через десять минут, когда мы сидели за стойкой какого-то пустынного кабака в мексиканском стиле. Алиса и Татьяна в этот самый момент занимались любовью - я был уверен.

Cуть дела сводилась к тому, что Роден был испуган. Его пугали самоубийства, которые, по его мнению, прямо его касались, а также вещи, не имевшие прямого отношения к Родену. В частности то, как Ван Гог и Миро настроены по отношению к Яблонской.

- Они обвиняют Татьяну во всем, что происходит, - сказал он. - Я знаю ее. Поэтому знаю, что она не могла стать организатором убийств. Самоубийств, - поправил он себя. - Но суть не в этом. Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что Яблонская для них - всего лишь отвлекающий маневр. Они хотят отвлечь внимание от себя.
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, что если кому и выгодна смерть твоего брата, - он внимательно посмотрел на меня, - то Ван Гогу. Не говоря уже про смерть Пикассо. Ван Гог плюс Миро - думаешь, они просто единомышленники? Это заговор, Альбрехт, обычный заговор.

- Хочешь, расскажу тебе, как все произошло? - Роден подсел ближе. - Сначала Миро и Ван Гог провоцируют Дали на самоубийство. Им важно, чтобы все остальные поверили - за этим самоубийством последуют другие. Поэтому умирает Пикассо. Смерть Пикассо - явный промах, указующий на причастность Ван Гога к самоубийствам.
- Какая связь? - спросил я.
- Как это какая? - удивился Огюст. - Жена Пикассо - любовница Ван Гога. Об этом все знали, даже Пикассо.
- И как он к этому относился?
- Кто?
- Пикассо.
- Бог его знает, - ответил Роден. - Видно, не обращал внимания - в последнее время его больше интересовала Яблонская. Теперь их задача - заставить нас поверить в то, что во всем виновата Татьяна. Они сделают это любой ценой - ценой третьего самоубийства, четвертого... Пока не останется никого, кто мог бы верить им или не верить. Тогда они убьют Яблонскую, а потом, наверно, и друг друга...
- Слишком много противоречий, - перебил я его. - Ты утверждаешь, что Ван Гог и Миро виновны в двух смертях. Каким образом они убивали? Ведь все экспертизы доказывают, что речь идет о самоубийствах.
- Не хотел бы я узнать на своей шкуре, как они убивали, - Роден поежился. - Не знаю, как. Знаю только, что они это сделали. За самоубийствами действительно стоит Тренинг. Но за Тренингом - не Яблонская, а Миро с Ван Гогом.
- Мы не можем быть в этом уверены, - сказал я.
- Мы будем в этом уверены, когда одного из нас не станет, - Роден затянулся сигарой. - Если мы будем бездействовать, следующее самоубийство произойдет завтра... Может быть, сегодня.
- Что ты предлагаешь?
- Предлагаю действовать. Прямо сейчас, - он поправил кобуру под пиджаком. - У тебя есть пистолет?
- Нет, - признался я.

Роден подозвал своего охранника и что-то сказал ему. Через несколько минут у меня оказалось оружие.

- Ты предлагаешь убить Миро и Ван Гога? - я взвесил пистолет на ладони.
- Одного из них. Это остановит обоих.
- Миро? - предположил я.

Роден отрицательно покачал головой.

- Позвони Ван Гогу, договорись о встрече, - он протянул мне телефон.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: