Психология бессознательного 27 страница

но, к моему удивлению, двери были закрыты, заседание уже состоя­лось. Я ошибся днем: была уже суббота!*

б) Следующий пример представляет собой комбинацию симпто­матического действия и закладывания предметов; он дошел до меня далекими окольными путями, но источник вполне достоверен.

Одна дама едет со своим шурином, знаменитым художником, в Рим, Живущие в Риме немцы горячо чествуют художника и между прочим подкосят ему в подарок античную золотую медаль. Дама недовольна тем, что ее шурин недостаточно ценит эту красивую вещь* Смененная своей сестрой и вернувшись домой, она, раскладывая свои вещи, замечает, что неизвестно каким образом захватила с со­бой медаль* Она тотчас же пишет об этом шурину и уведомляет его, что на следующий день отошлет увезенную ею вещь в Рим, Однако на следующий день медаль так искусно была заложена куда-то, что нет возможности найти ее и отослать; и тогда дама начинает смутно догадываться, что означала ее рассеянность: жела­ние оставить вещь у себя.

Не стану утверждать, чтобы подобные случаи комбинированных ошибочных действий могли нам дать что-либо новое, что не было бы нам известно уже из примеров отдельных ошибочных действий, но смена форм, ведущих, однако, все к тому же результату, создает еще более выпуклое впечатление о наличии воли, направленной к достижению определенной цели, и гораздо более резко противоре­чит взгляду, будто ошибочное действие является чем-то случайным и не нуждается в истолковании. Обращает на себя внимание также н то, что в этих примерах сознательному намерению никак не удается помешать успеху ошибочного действия. Моему другу так и не удается посетить заседание общества, дама оказывается не в состоянии расстаться с медалью. Если один путь оказывается прегражден­ным, тогда то неизвестное, что противится нашим намерениям, находит себе другой выход. Для того чтобы преодолеть неизвестный мотив, требуется еще нечто другое, кроме сознательного встречного намерения: нужна психическая работа, доводящая до сознания неизвестное.

XII

ДЕТЕРМИНИЗМ.— ВЕРА В СЛУЧАЙНОСТИ И СУЕВЕРИЕ— ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

В качестве общего вывода из всего сказанного выше об от* дельных феноменах можно установить следующее положение, И з-вестные недостатки наших психических функ­ций— общий характер которых будет ниже определен более точно — и известные непреднамеренные на вид отправления оказываются, будучи подвергну­ты психоаналитическому исследованию, в п о л-

не мотивированными н детерминированными скрытыми от сознания мотивами.

Для того чтобы быть отнесенным к разряду объясняемых таким образом феноменов, психическое ошибочное действие должно удов­летворять следующим условиям:

а) Оно не должно выходить за известный предел, установлен­ный нашим оценочным суждением и обозначенный словами «в гра­ницах нормального»,

б) Оно должно носить характер временного и преходящего расстройства. Нужно, чтобы то же действие перед этим выполнялось правильно или чтобы мы считали себя неспособными в любой мо­мент выполнить его. Если нас поправил кто-либо другой, нужно, чтобы мы тотчас же увидели, что поправка верна, наш же психиче­ский акт неправилен,

в) Если мы вообще не замечаем погрешности, мы не должны отдавать себе отчета ни в какой мотивировке; наоборот, нужно, чтобы мы были склонны объяснить ее «невнимательностью» или «случайностью^.

Таким образом, в этой группе остаются случаи забывания, ошибки в таких вещах, о которых знаешь, обмолвки, описки, очитки, ошибочные движения и так называемые «случайности». Одинаково присущая большинству этих обозначений в немецком языке приставка ver (Vergessen, Versprechen, Verlesen, Verschreiben, Vergreifen)1 указывает уже в самой терминологии на их внутрен­нее единообразие. Выясняя определенные таким образом психиче­ские явления, мы приходим к ряду указаний, которые должны от­части иметь и более широкий интерес.

L Отрицая преднамеренность за некоторой частью наших психи­ческих актов, мы преуменьшаем значение детерминации в душевной жизни. Это последнее здесь, как и в других областях, идет гораздо дальше, чем мы думаем, В 1900 году в статье в „Zeif историк литературы Р, JVL Мейер показал и выяснил на примерах, что нет возможности сознательно и произвольно сочинить бессмыслицу. Мне уже давно известно, что нельзя вполне произвольно вызвать в своем воображении какое-либо число или имя. Если исследовать любое произвольное на вид, скажем, многозначное число, назван­ное якобы в шутку или от нечего делать, то обнаружится столь стро­гая детерминация, которая действительно кажется невозможной,, Я хочу разобрать сперва вкратце один пример произвольного вы­бора имени, а затем более подробно проанализировать аналогич­ный пример с числом, «сказанным наугад*.

а) Подготовляя к печати историю болезни одной из моих па­циенток» я раздумываю над тем, какое бы имя дать ей в моей работе. Выбор, казалось бы, очень велик; конечно, некоторые имена уже заранее исключаются— прежде всего настоящее имя, затем имена

1 По*русски ей соответствует приставка «об> (обмолвки, описки) и отчасти «за* (забывание; закладывание).— Примеч. псрев.

10 3, Фрейд 289

членов моей семьи» которые меня коробили бы, затем» быть может, еще какие-нибудь женские имена, особенно странно звучащие; но вообще мне не приходится стесняться в выборе имен. Можно было бы ожидать, и я действительно ожидаю, что в моем распоряже­нии окажется целое множество женских имен.

Вместо этого всплывает только одно, и никакое другое не со­провождает его: Дора, Задаюсь вопросом о его детерминации. Кто носит имя Доры? Первое, что мне приходит в голову и что мне хочется отбросить как нечто бессмысленное: так зовут няньку моей сестры. Однако я обладаю достаточной выдержкой или доста­точной опытностью в анализах» чтобы удержать пришедшую мне в голову мысль и продолжить нить* Тотчас же мне вспоминается мел­кий случай, происшедший прошлым вечером, случай» несущий с со­бой искомую детерминацию. В столовой у моей сестры я видел на столе письмо с надписью; г-же Розе В, Я удивлен и спрашиваю, кто это, мне отвечают, что мнимая Дора называется, собственно, Розой, но должна была при поступлении к моей сестре сменить имя, потому что так же звали и сестру. Я говорю с соболезнованием: бедные люди, даже имени своего они не могут сохранить за собой! Как я теперь припоминаю, я на минуту замолчал и стал размышлять о всякого рода серьезных вещах, которые как-то расплылись тогда, но которые теперь я мог бы легко вызвать в своем сознании. Когда я затем на следующий день искал имя для лица, которому нель­зя было сохранить свое собственное имя, мне пришла в голову именно «Дора». То обстоятельство, что мне пришло на ум только одно это имя, основывается здесь на прочной внутрен­ней связи, ибо в истории моей пациентки влияние, сыгравшее ре­шающую роль также и в ходе ее лечения, исходило от лица, служащего в чужом доме,— от гувернантки.

Этот мелкий случай имел спустя несколько лет неожиданное продолжение. Однажды, разбирая в своей лекции давно уже опубли­кованную историю болезни девушки, которую я так и назвал Дорой, я вспомнил, что одна из моих двух слушательниц тоже носит имя Дора, произносимое мною так часто в самых различных комбина­циях; я обратился к этой студентке, с которой был знаком лично, с извинением: «Я, право, не подумал о том, что вас так зовут, охотно заменю для лекций это имя другим». Передо мной была, таким обра­зом, задача быстро выбрать другое имя, причем я имел в виду, как бы мне не напасть на имя другой слушательницы и не дать таким образом дурного примера опытным уже в пснхоанализе студентам, Я был очень доволен, когда вместо Доры мне пришло в голову имя Эрна, которым и воспользовался в своей лекции. По окончании лек­ции я спросил себя, откуда же могло взяться имя Эрна, и не мог не рассмеяться, ибо заметил, что как раз то, чего я боялся, все же случилось при выборе нового имени, хотя и частично. Фамилия второй студентки была — Люцерна; половина этого слова — Эрна.

б) В письме к другу я сообщаю ему, что покончил с корректурой

„Traumdeutung" и не желаю больше ничего изменять в этой работе, «будь в ней даже 2467 ошибок». Тотчас же я пытаюсь выяснить себе происхождение этого числа и присоединяю этот маленький ана­лиз в качестве постскриптума к письму. Лучше всего будет, если я процитирую то, что написал тогда же, когда поймал себя на месте преступления,

«На скорую руку еще маленькое сообщение на тему о психопа­тологии повседневной жизни. Ты найдешь в письме цифру 2467; ею я определяю произвольно, в шутку, число ошибок, которые ока­жутся в моей книге о снах. Я хотел этим сказать: любое большое число, и в голову пришла эта цнфра. Но так как в области психи­ческого нет ничего произвольного, недетерминированного, то ты с полным правом можешь ожидать, что здесь бессознательное по­спешило детерминировать число, которое в моем сознании не было связано ничем. Непосредственно перед этим я прочитал в газете, что некий генерал Е, М, вышел в отставку в звании фельдцейхмейстера. Надо тебе сказать, что этот человек интересует меня. Когда я еще отбывал в качестве медика военную службу, он — тогда еще пол­ковник— пришел однажды в приемный покой и сказал врачу: «Вы должны меня вылечить в неделю, потому что мне нужно выполнить работу, которую ждет император», Я поставил себе тогда задачу проследить карьеру этого человека, и вот теперь (в 1899 г.) он ее закончил — фельдцейхмейстером и уже в отставке. Я хотел высчи­тать, во сколько лет он проделал этот путь, и исходил при этом из того, что видел его в госпитале в 1882 году. Стало быть, в 17 лет, Я рассказал об этом жене, и она заметила: «Стало быть, ты тоже должен уже быть в отставке?» Я запротестовал; боже меня избави от этого. После этого разговора я сел за стол, чтобы написать тебе письмо. Но прежний ход мыслей продолжался, и не без основания. Я неверно сосчитал; о том свидетельствует имеющийся у меня в вос­поминаниях спорный пункт. Мое совершеннолетие — стало быть, 24-й год — я отпраздновал на гауптвахте (за самовольную отлучку}* Это было, значит, в 1880 году — 19 лет тому назад. Вот тебе и цифра 24 в числе 2467! Теперь возьми мой возраст — 43 и прибавь к нему 24 года, и ты получишь — 67. То есть: на вопрос, хочу ли я тоже выйти в отставку, я мысленно прибавил себе еще 24 года рабо­ты. Очевидно, я огорчен тем, что за тот промежуток времени, в течение которого я следил за полковником М., я сам не пошел так далеко, и вместе с тем испытываю нечто вроде триумфа по поводу того, что он уже конченый человек, в то время как у меня еще все впереди. Не правда ли, можно с полным основанием сказать, что даже и ненамеренно взятое число 2467 не лишено своей детер­минации, идущей нз области бессознательного».

Со времени этого первого объяснения якобы произвольно выбран­ных чисел я неоднократно повторял этот опыт с тем же успехом; од­нако большинство случаев настолько интимно по своему содержа-нию, что не поддается передаче.

Именно поэтому я и не хочу упустнть случая привести здесь

Ш* 291

весьма интересный анализ, который мой коллега д-р Альфред Адлер получил от знакомого ему «авторитетного» корреспондента1: «Вчера вечером,— сообщает этот корреспондент,— я взялся за «Психопато­логию обыденной жизни» и прочел бы всю книгу до конца, если бы мне не помешал замечательный случай. Когда я прочел о том, что всякое число, которое мы, казалось бы, совершенно произвольно вызываем в своем сознании, имеет определенный смысл, я решил сделать опыт. Мне пришло в голову число 1734, Вслед за этим мне приходит на мысль одно за другим следующее: 1734:17=102; 102: 17=6. Затем я расчленяю задуманное число на 17 и 34* Мне 34 года. Кзк я уже сам, кажется, сказал однажды» я смотрю на 34-й год как на последний год молодости, и потому последний раз в день моего рождения чувствовал себя отвратительно. К концу 17-го года для меня начался очень отрадный и интересный период развития. Я делю свою жизнь на отделы, по 17 лет каждый. Что должны обозначать эти доли? По поводу 102 мне приходит на мысль, что № 102 „Reklam-Universalbibliothek" содержит пьесу Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние».

Мое теперешнее психическое состояние — это ненависть к людям и раскаяние. № 6 этой библиотеки (я знаю наизусть множество номе­ров) это «Вина» Мюллнера. Меня неустанно мучает мысль, что я по своей вине не стал тем, чем мог бы стать в силу своих способностей. Далее мне приходит в голову, что № 34 той же библиотеки содержит рассказ Мюллнера же под названием „Der Kaliber" («Калибр»). Разделяю это слово на *Ka-li-ber»; далее мне приходит в голову, что оно заключает в себе слова АН и Kali. Это напоминает мне о том, что я однажды подыскивал с моим (шестилетним) сыном Али рифмы. Я предложил ему найти рифму к Али* Ему ничего не при­ходило в ум, и когда он попросил меня дать ему рифму, я сказал: Али полощет рот гипермарганцевым кали. Мы много смеялись, и Али был очень мил, В последние дни мне пришлось, однако, с доса­дой констатировать, что он «не милый» Али (daS er ka (kein) lieber

АН sei).

Я спросил себя затем, что содержит в себе № 17 «Рекламской

библиотеки^, и не мог этого доискаться. Но раньше я наверное знал это, стало быть, надо допустить, что я хочу позабыть это число. Все попытки вспомнить были напрасны. Я хотел читать дальше, но читал чисто механически, не понимая ни слова, так как меня мучи­ло число 17. Я погасил лампу и продолжал искать. Наконец мне пришло на ум, что № 17 — это, должно быть» вещь Шекспира. Но какая? Мне приходит в голову; «Геро и Леандр». Очевидно — нелепая попытка моей воли сбить меня со следа* Наконец я встаю и отыскиваю каталог, № 17 это «Макбет». К моему смущению» я должен констатировать, что я из этой вещи почти ничего не помню, хотя она и занимала меня не меньше, чем другие драмы Шекспира,

1 Alf. Ad ler Drei Psycboanalysen von Zahlenemfatlen und obsedierenden Zah-len // Psych.-Neur, WothenschriH, Nr. 28, 1905.

Мне вспоминается только: убийца, леди Макбет, ведьмы, «красивое уродливо» и также еще и то, что в свое время мне очень понравилась

обработка «Макбета» Шиллером. Нет сомнения, стало быть, что я хотел забыть эту вещь. Приходит мне в голову еще одно: 17 и 34, деленные на 17, составляют 1 и 2, №№ 1 и 2 «Рекламской библиоте­ки* — это «Фауст» Гёте* В прежнее время я находил в себе очень много фаустовского»*

Приходится пожалеть о том, что в силу вынужденной скрыт­ности врача мы не можем понять значения этого ряда мыслей, Адлер замечает, что синтез всех этих рассуждений не удался данному лицу. Впрочем, их и не стоило бы сообщать, если бы в дальнейшем не выступило нечто, дающее нам ключ к пониманию числа 1734 и все­го ряда мыслей.

«Сегодня утром со мной действительно случилось нечто, гово­рящее много в пользу правильности фрейдовских взглядов. Жена моя, которую я разбудил, вставая ночью, спросила меня, зачем мне понадобился каталог. Я рассказал ей всю историю. Она нашла, что все это вздор, и (это очень интересно!) признала значение только за «Макбетом», от которого я так хотел отделаться. Она сказала, что ей ничего не приходит в голову, когда она задумывает какое-нибудь число. Я ответил: «Сделаем опыт». Она называет число 117, Я тотчас же возражаю на это: «17 — относится и к тому, что я тебе рассказал. Далее, вчера я сказал тебе: если жене 82 года, а мужу 35, то это ужасное несоответствие». Последние дни я дразню жену тем, что она, мол, старая 82-летняя бабушка. 82+ +35=117».

Таким образом, человек» который сам не мог детерминировать свое число, тотчас же нашел решение, когда жена назвала ему якобы произвольно выбранное число. На самом деле жена прекрасно поняла, из какого комплекса взялось число ее мужа, и выбрала свое число из того же комплекса, несомненно, общего для обоих этих лиц, так как речь шла об отношении между их возрастами. Теперь нам нетрудно истолковать число мужа* Оно выражает, как на это и указывает д-р Адлер, подавленное желание мужа, которое, будучи вполне развито, гласило бы: «человеку 34 лет, как я, под стать только семнадцатилетняя жена».

Во избежание пренебрежительного отношения к подобного рода «забавам» добавлю, что, как я недавно узнал от д-ра Адлера, че­ловек этот через год после опубликования этого анализа развелся с женой1.

Подобным же образом объясняет Адлер и происхождение навяз­чивых чисел. Прекрасный пример происхождения навязчивого, т. е. преследующего, слова мы находим у Юяга (Diagnost, Assoziations-studien, IV, p. 215).

1 Для объяснения «Макбета» Ns 17 «Рекламской библиотеки» Адлер сообщает мне, что данное лицо на 17-и году своей жизни вступило в анархическое общество, поставившее себе целью цареубийство. Очевидно, поэтому и было позабыто содер­жание «Макбета*, В то же время это же лицо изобрело шифрованное письмо, в кото­ром буквы заменялись числами.

«Одна дама рассказала мне, что в последние дни у нее не* престанно вертится на языке слово «Таганрог» и она не имеет понятия о том, откуда оно взялось, Я спросил даму о связанных с аффектами событиях и вытесненных желаниях последнего вре­мени. После некоторых колебаний она рассказала мне, что очень хо­тела бы иметь утреннее платье (Morgenrock), но что муж ее отно­сится к этому без достаточного внимания* Morgen-rock — Tag-an-rock {Tag — день, rock — платье) — здесь, очевидно, частичное родство по смыслу и созвучию. Детерминация в форме русского слова объясняется тем, что приблизительно в то же время дама эта познакомилась с одним лицом из Таганрога».

В моих собственных анализах из этой категории мне особенно бросились в глаза две вещи. Во-первых, та прямо-таки сомнам­булическая уверенность, с какой я иду к незнакомой мне цели, погружаюсь в вычисляющий ход мыслей, который затем внезапно приводит меня к искомому числу, и та быстрота, с какой совершается вся последующая работа. Во-вторых, то обстоятельство, что числа с такой готовностью оказываются в распоряжении моего бессозна­тельного мышления, в то время как, вообще говоря, я плохой счетчик и с величайшим трудом запоминаю даты, номера домов и т. п. В этих бессознательных операциях моего мышления с числами я нахожу склонность к суеверию, происхождение которого мне долгое время оставалось непонятным*

II. Этот взгляд на детерминацию якобы произвольно выбранных имен и чисел способен, быть может, послужить к выяснению еще другой проблемы. Как известно, приводят в качестве довода про­тив последовательно проведенного детерминизма особое чувство убежденности в том, что существует свободная воля. Это чувство убежденности существует и не исчезает даже тогда, когда веришь в детерминизм. Как всякое нормальное чувство, оно должно на чем-нибудь основываться. Но, насколько я мог заметить, оно проявля­ется не в крупных и важных актах нашей воли; в подобного рода случаях мы имеем, напротив, чувство психического принуждения и охотно ссылаемся на него {лютеровское: «На этом я стою и не могу иначе»), Зато тогда, когда мы принимаем неважные, безразлич­ные решения, мы склонны утверждать, что могли бы поступить и иначе, что мы действовали свободно, не повинуясь никаким мотивам.

После наших анализов нам нет надобности оспаривать прав на существование чувства убежденности в свободной воле. Бели различать то, что мотивируется сознательно, и то, что имеет свою мотивировку в области бессознательного, то чувство убежденности [свидетельствует о том, что* сознательная мотивировка не распро­страняется на все наши моторные решения. Minima non curat praetor. ^Tfc то, что осталось не связанным одной группой мотивов, полу­чает свою мотивировку с другой стороны, из области бессознатель­ного, и таким образом детерминация психических феноменов проис­ходит все же без пробелов1,

III. Если по всей совокупности условий сознательное мышление и не может быть знакомо с мотивами рассмотренных выше ошибоч­ных действий, то было бы все же желательно иметь психологическое доказательство существования таких мотивов; при более близком изучении бессознательного действительно находишь основания пола­гать, что такие доказательства, вероятно, могут быть найдены. И в самом деле, в двух областях можно наблюдать феномены, которые, судя по всему, отвечают бессознательному и в силу этого претерпев­шему известное смещение знанию мотивировки.

а) В поведении параноиков бросается в глаза та общеизвестная черта, что они придают величайшее значение мелким, обычно незаме­чаемым нами деталям в поведении других людей, истолковывают эти детали и строят на их основе далеко идущие выводы. Так, например, последний параноик, которого я видел, заключил, что люди, с которы­ми он сталкивается, пришли к какому-то соглашению, потому что, отъезжая от вокзала, он видел, как они делали определенное движе­ние рукой. Другой отмечал, как люди ходят по улице, размахивают палками и т. п.2. Таким образом, если нормальный человек признает в применении к некоторой части своих собственных психических функций категорию случайного, не нуждающегося в мотивировке, то параноик отвергает эту категорию в применении к психическим актам других людей* Все, что он замечает у других, полно значения, все подлежит истолкованию. Каким образом он приходит к этому? Оче­видно, что здесь, как и во многих подобных случаях, он проецирует то, что бессознательно совершается в его собственной психике, в ду­шевную жизнь других людей. Ибо у параноика доходит до сознания много такого, что у нормального человека или у невротика может быть обнаружено лишь путем психоанализа, как находящееся вне сознания3. Таким образом, параноик здесь в известном смысле прав,

1 Этот взгляд на строгую детерминацию кажущихся произвольными психических актов принес уже обильные плоды для психолога — быть может, и для судебной практики. Блейлер н Юнг выяснили в этом смысле те реакции, какие наблюдаются при так называемом ассоциативном эксперименте, когда исследуемое лицо отвечает на сказанное ему слово первым же словом, пришедшим ему на мысль (реакция на раздражение словом), и измеряется протекшее при этом время (время реакции). Юнг показал в своих "Diagnostische Assoziationsstudien" (1906 г.), какой тонкий реагирующий аппарат сказывается в этом эксперименте. Ученики криминалиста Г* Гросса (Прага) ВертгеЙмер и Клейн развили на основе экспериментов особую тех* ннку «диагностирования обстоятельств дела> для уголовных процессов, рассмотрени­ем которой заняты в настоящее время психологи и юристы.

2 Исследователи, исходившие из других точек зрения, причисляли эту оценку несущественных, случайных проявлений у других людей к «бреду отношения» (Be* ziehungswahn).

3 Так, например, фантазии истериков о сексуальных и жестоких истязаниях, фан­тазии, которые при помощи анализа могут быть доведены до сознания, в соответст­вующих случаях до мелочей совпадают с жалобами преследуемых параноиков. Достойны внимания — хотя и не непонятны — случаи,, когда идентичное содержание выступает также и в реальной форме — в виде тех шагов, которые предпринимают люди извращенные для удовлетворения своей похоти,

29$

он познает нечто ускользающее от нормального человека, его взор острее нормальной мыслительной способности, и только пере­несение того, что он познал таким образом, на других людей лишает его познание всякой цены. Надеюсь, от меня теперь не будут ожи­дать защиты отдельных параноических истолкований. Но те основа­ния, на которые паранойя имеет право при этом взгляде на случай­ные действия, облегчат нам психологическое понимание той убеж­денности, с которой связываются у параноика все эти толкования. В них есть доля правды; и чувство убежденности, при­сущее нашим собственным ошибкам суждения, которые нельзя было бы назвать болезненными, создается тем же самым путем. Поскольку речь идет о некоторой части ошибочного хода мыслей или об источ­нике его, это чувство вполне оправдывается> и уже затем мы рас­пространяем его на всю остальную связь мыслей.

б) Другое указание на бессознательное и «смещенное» зна­ние мотивов случайных и ошибочных действий мы находим в фено­менах суеверия. Чтобы выяснить свой взгляд, я воспользуюсь обсуж­дением одного мелкого инцидента, послужившего мне исходным пунктом в моих рассуждениях.

После того как я возвратился после каникул, мои мысли тотчас же обратились к больным, которыми мне предстояло заняться в начинавшемся рабочем году. Первый визит я должен был сделать одной очень старой даме, над которой я (см. выше) с давних пор произвожу каждый день дважды одни и те же врачебные манипуля­ции. Благодаря этому однообразию у меня очень часто на пути к больной или в то время, когда с ней бывал занят, пробивались наружу бессознательные мысли, Ей свыше 90 лет; было бы немудре­но» если бы в начале каждого года я спрашивал себя, сколько ей еще осталось жить, В тот день, про который я рассказываю, я спешил и потому взял извозчика, который и должен был отвезти меня к ней. Каждый извозчик с биржи против моего дома знает адрес старухи, ибо каждый из них не раз отвозил меня к ней. Сегодня слу­чилось так, что извозчик остановился не перед ее домом, а перед тем же номером на близлежащей параллельной улице, действитель­но сходной. Я замечаю ошибку, ставлю ее извозчику на вид, тот извиняется. Должно ли что-нибудь означать, что меня подвезли к дому, в котором моей старой пациентки не оказалось? Для меня, конечно, ничего, но если бы я был суеверен, я увидел бы в этом обстоятельстве предзнаменование, знамение судьбы, что этот год будет последним в жизни старухи. Целый ряд предзнаменований, сохранившихся в истории, основывается на символике, ничуть не лучшей, чем эта. Во всяком случае я вижу в этом инциденте прос­тую случайность, не имевшую значения.

Совершенно иначе обстояло бы дело, если бы я прошел этот ко­нец пешком и затем, «задумавшись^, «по рассеянности*, пришел бы к дому на параллельной улице. Это я счел бы уже не случаем, а по­ступком, имеющим бессознательное намерение и требующим истол­кования. По всей вероятности, я должен был бы истолковать его

в том смысле, что я предполагаю в скором времени уже не застать более этой старой дамы.

Я отличаюсь, таким образом, от суеверного человека в следую­щем*

Я не думаю, что событие, к совершению которого моя душевная жизнь непричастна, могло мне сказать что-либо о реальном будущем; но я думаю, что ненамеренное проявление моей собственной душев­ной деятельности вполне может разоблачить что-либо скрытое, опять-таки относящееся лишь к моей душевной жизни; если я и верю во внешний (реальный) случай, то не верю во внутреннюю (психи­ческую) случайность. Суеверный же человек, наоборот, не подозре­вает о мотивировке своих собственных случайных действий и по­грешностей, верит в психические случайности, зато склонен припи­сывать внешнему случаю значение* которое должно проявиться в форме реальных событий, склонен усматривать в случае средство выражения чего-то внешнего, скрытого от него. Различие между мной и суеверным человеком двоякое. Во-первых, он проецирует на­ружу мотивировку, в то время как я стараюсь найти ее внутри; во-вторых, он истолковывает случай событиями, в то время как я свожу его к мысли. Однако скрытое у него отвечает бессоз­нательному у меня, и нам обоим обще стремление не призна­вать случая случаем, а всегда истолковывать его,

Я и предполагаю, что это сознательное неведение и бессознатель­ное знание мотивировки психических случайностей служит одним из психических корней суеверия. Так как суеверный человек не подозре­вает о мотивировке своих собственных случайных действий и так как факт наличия этой мотивировки требует себе признания, то он вынужден путем смещения отвести этой мотивировке место во внеш­нем мире, И если такая связь существует, то ее вряд ли можно огра­ничить этим единичным случаем» Я и думаю, что значительная доля мифологического миросозерцания, простирающегося даже и на но­вейшие религии, представляет собой не что иное» как прое­цированную во внешний мир психологию. Смут­ное познание1 (так сказать, эндопсихическое восприятие) психиче­ских факторов и отношений бессознательного отражается — трудно выразиться иначе, приходится воспользоваться аналогией с пара­нойей — в конструировании сверхчувственной реаль­ности» которую наука должна опять превратить в психоло­гию бессознательного. Можно было бы попытаться раз­решить таким путем мифы о рае и грехопадении, о боге, добре и зле, о бессмертии и т. д., превратить метафизику в мета-психологию. Различие между смещениями, происходящими у параноика и у суеверного человека, не так велико, как это кажется на первый взгляд. Когда люди начали мыслить, они были вынужде­ны, как известно» антропоморфически разложить внешний мир на множество лиц по своему собственному подобию; случайности, кото-

* конечно» не имеет ни одного из свойств познания.

рые они суеверно истолковывали, были, таким образом, действиями, поступками определенных лиц; так что люди поступили тогда так же, как поступают параноики, делающие выводы из незаметных знаков, подаваемых им другими людьми, или как здоровые люди, с полным правом определяющие характер своих ближних по их слу­чайным и непреднамеренным поступкам. Суеверие представляется столь неуместным лишь в нашем современном, естественнонаучном, но все еще далеко не законченном миросозерцании; в миросозерца­нии донаучных времен и народов оно было вполне законно и последо­вательно.

Римлянин, отказывающийся от важного предприятия из-за неблагоприятного полета птиц, был, таким образом, относительно прав; он действовал последовательно, сообразно со своими пред­посылками. Но когда он отменял предприятие из-за того, что спотк­нулся на пороге своей двери („un romain retournerait"), то он и абсолютно стоял выше нас, неверующих, и лучше знал человеческую душу» чем знаем ее, несмотря на все старания, мы. Ибо тот факт, что он споткнулся, мог служить для него доказательством сущест­вования сомнения, встречного течения (Gegenstromung) в его душе, которое могло в момент исполнения ослабить силу его намерения. Между тем быть уверенным в полном успехе можно лишь тогда, когда все душевные силы дружно стремятся к желанной цели. Как отвечает шиллеровскии Вильгельм Телль, так долго колебавшийся сбить выстрелом с головы своего мальчика яблоко, на вопрос фогта, зачем он приготовил вторую стрелу?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: