7 страница. Выездная служба состоит из трех бригад, оснащенных машинами; она организует стационары на дому, оказывая больным и их родственникам все виды помощи —

Выездная служба состоит из трех бригад, оснащенных машинами; она организует стационары на дому, оказывая больным и их родственникам все виды помощи — медицинской, социальной и психологической. Она же отби­рает больных для госпитализации, порой и развозит их из хосписа домой и обратно.

Сосредоточенность всех трех подразделений в одном месте крайне целе­сообразна, так как позволяет решать многие проблемы больных: с ними про­должают встречаться и быть в курсе их дел выездные медсестры и врачи, ста­ционарный персонал своевременно получает информацию о выписавшихся больных, в том числе и об их родственниках. Хотелось бы отметить, что меди­цинские сестры выездной службы прикреплены к районным поликлиникам, и последние по мере возможности выполняют рекомендации хосписа.

Хосписная служба в Приморском районе завоевала авторитет, осуществ­ляя патронаж, оказывая психологическую и материальную поддержку боль­ным, делясь с ними гуманитарной помощью, обеспечивая катетерами, кало-приемниками, общими обезболивающими препаратами.

Интересно отметить влияние хосписов на моральный климат общества. Первоначально возникновение хосписа в России вызвало резко негативную реакцию как среди части чиновничества, так и среди населения, видевшего в

хосписах очаги онкологической «заразы». Однако через короткое время ре­путация «оазиса милосердия», где «не ждут денег», где «не просто работают,,но служат больным», где «снимают боль как физическую, так и психологи­ческую», произвела огромное впечатление. Особенно любопытен факт улуч­шения криминальной обстановки в Приморском районе, что можно объяс­нить снижением агрессивности. Вероятно, многие понимают, что безудерж­ная пропаганда американских «боевиков» с культом насилия и жестокости носит не просто развлекательный, но и «научающий» характер. Изображение см-ерти на экране имеет некий романтизированный оттенок и не воспринима­ется всерьез.

Однако столкновение с реальной смертью, память и присутствие ее в нашей жизни в ореоле страданий заставляет по иному взглянуть на вещи. Информация о милосердном учреждении, работающем с умирающими, бы­стро разнеслась по городу. Среди заинтересованных лиц оказались и юные суициденты. Та же история с романтикой, где неудача может быть преобра­зована в героику самоубийства — «киношный трюк». Тем не менее рост су­ицидов среди молодежи неуклонно растет. Психиатрам известно, что пер­вый неудавшийся суицид влечет за собой последующие, уже более серьез­ные. И вот, столкновение с реально умирающими людьми — а оказалось, что многие молодые люди приезжали к хоспису «посмотреть на смерть», — отрезвляло эти горячие головы. Вот еще одно следствие — отказ от суицида после встречи с реалиями смерти.

Выражая деятельность хосписа в цифрах, можно сказать, что в среднем через стационар хосписа проходит около 300 больных, выездная служба опе­кает в год 400 пациентов. В год ею же осуществляется 5 тысяч выездов на дом. Число родственников, охваченных работой хосписа, — около полутора тысяч человек.

Теперь хотелось.бы поделиться нашими наблюдениями, перспективами и проблемами.

1. Особенностью российских хосписов является то, что две трети больных умирают в стационаре. Это «некачественная цифра», поскольку свидетельствует о низком социальном уровне населения. Наличие убогих бытовых условий, трудности во взаимоотношениях с родными вынуждают больных искать именно здесь, в хосписе, свое последнее прибежище. Хоспис же на самом деле не яв­ляется домом смерти, но служит качественной жизни до конца.

2. Нехватка лекарств заставляет «лечить собой», что предполагает удвоен­ный уход за пациентами, включающий огромную личностную самоотдачу Врачи и медсестры знают, что это означает и сколько сил на это тратится.

3. Третья проблема связана с персоналом. Трудность работы в хосписе обусловлена целым комплексом «вредных факторов». Более 60% наших боль-

ных имеют психические нарушения либо в момент смерти (интоксикация, аго­ния, расстроенное сознание), либо в предагональном периоде (интоксикация, метастазы в головной мозг). Мы постоянно имеем около 30% неврологичес­ких, обездвиженных больных, нуждающихся в специфическом уходе. Есть и так называемые «грязные больные»: с выводами кишки наружу, недержанием мочи, распадом опухоли, со рвотами и т. д. Наконец, сам процесс смерти и участие в нем с целью облегчения страдания (например, держание больного за руку даже при нарушенном сознании) и т. д. и т. д. Все эти трудности никак не сопоставимы с деньгами, тем более не соизмеримы с той зарплатой, какую имеют работающие здесь. Но эксплуатация энтузиазма не может быть вечной. Текучесть кадров в хосписе едва возмещается наличием стабильного контин­гента людей верующих. Практически нищенствуя, они, работающие «по серд­цу», в основном и держат на себе всю деятельность хосписа.

4. Небольшое количество добровольцев в хосписе контрастирует с запад­ными показателями, где на 20 больных приходится около 100-150 волонтеров. Хочется отметить, что нравственное содержание волонтерской службы как явления трудно переоценить. Часто в качестве волонтеров выступают люди, пережившие тяжелое горе. Обретение нового смысла жизни, заключенного в служении страдающим, несет двойную ценность, так как помогает и стражду­щим, и самим «недомогающим» благотворителям. Формирование волонтерс­ких команд в России осуществляется часто под эгидой церкви, чьи прихожане становятся ядром волонтеров. Так, на базе хосписа в Лахте организована Об­щина сестер милосердия Святой великомученицы княгини Елизаветы Федо­ровны. Психологический отбор и обучение добровольцев осуществляется пер­соналом хосписа.

5. Оставляет желать лучшего сама система организации хосписов. В ней царит полный произвол. У нас, в России, стало возможным наживаться на смерти. Стали появляться отделения, называющие себя «хосписами», но ни­как не отвечающие ни духу, ни организационной структуре, ни методикам, по каким работают все хосписы мира. Стала возможной дискредитация хоспис-ного движения как милосердного шага общества навстречу умирающему боль­ному. Поэтому мы ратуем за то, чтобы было организовано методическое обу­чение персонала новых хосписов; чтобы наименование «хоспис» присваива­лось лишь тем учреждениям, которые соответствуют мировому образцу веде­ния больных и помощи им; а также необходимы доступность и бесплатность хосписной службы.

6. Не следует думать, что мы стремимся канонизировать наш опыт. Одна­ко некоторые, «выстраданные нами» моменты мы хотели бы превратить в не­зыблемые. Например, принцип территориальности, который принят в нашей Работе. Во-первых, он способствует абсолютной доступности помощи для

любого жителя обслуживаемого района. Во-вторых, отграничение от других районов ставит администрацию последних перед необходимостью создания подобной службы и для населения своего района. В-третьих, мы имели воз­можность убедиться, что расчет числа коек хосписа и медперсонала выездной службы на население в 300-400 тысяч человек является оптимальным. В са­мом деле, хоспис как семья, как дом психологическом помощи населению, способен принять и обслужить 300-350 больных 4-й клинической группы. Но увеличение этой цифры вдвое или втрое тотчас же нарушит созданный ба­ланс. Именно в этом вопросе у нас имеются расхождения с опытом другого Санкт-Петербургского хосписа, берущегося обслужить теми же силами 1 мил­лион населения. Как нам кажется, это лишь нанесет ущерб качеству работы. Две-три бригады выездных медсестер при самых оптимальных условиях не смогут качественно обслужить 600-700 тяжелых больных, каждый из которых требует особого психотерапевтического подхода. При этом необходимо учи­тывать, что время контакта больного с врачом (медсестрой) должно опреде­ляться самим больным и, как минимум, при первичном знакомстве занимает около часа (без учета времени, затраченного на дорогу). Добавим к сказанно­му, что, если 6 медсестер вполне могут иметь «семью» из 200 человек (на каж­дую сестру — по 33 пациента), то эмоциональная связь одной медсестры со ста пациентами — весьма проблематична, особенно если принять во внима­ние запас душевных и физических сил персонала.

Итак, совершенно очевидно, что продуманность «пропорции» — соотно­шения численности персонала к определенному числу больных — должна сохраняться, то есть 30 коек в одном хосписе и не больше, чтобы уберечь боль­ных и персонал от излишней психологической нагрузки. (То же и в отношении выездной службы, органически связанной со стационаром.)

7. «Самодеятельность» в хосписе, как явствует из вышесказанного, не спо­собствует улучшению качества обслуживания онкологических больных. Так же, как не предполагает его. на наш взгляд, и создание так называемых Цент­ров паллиативной помощи, по сути кабинетов противоболевой терапии вмес­то хосписов и хосписной службы.

В процессе обсуждения вопросов развития в России хосписной службы группой наших коллег было высказано следующее соображение: вместо хос­писов («поскольку выйдет дешевле») предлагалось создание кабинетов пал­лиативной терапии. Самым обескураживающим в этом «рацпредложении» было то, что прозвучало оно буквально час спустя после того, как всеми нами был прослушан (усвоен...) курс по паллиативной медицине, прочитанный всемирно признанными в этой области авторитетами —'врачами хосписов Англии и Канады, имеющими колоссальный опыт и практику именно хос­писной службы.

Насколько мы могли судить по опыту Санкт-Петербурга и мнению многих московских медиков отделения паллиативной терапии направлены на купиро­вание физических болей, и в основном там используются «блокады», то есть «острые» методы обезболивания.

Осуществление этой помощи, во-первых, требует неоднократного посе­щения кабинета. Если отбросить в сторону отсутствие психотерапевтически подготовленного персонала, могущего не только лечить, но и осуществлять уход за больным, то как при этом мыслится доставка больного в кабинет? Транс­порт отсутствует, но если даже он будет, сколько сил потребуется, чтобы до­ставить больного в отделение? В помощь перемещающему (перетаскивающе­му!) больного с этажа на этаж на узких лестницах многоэтажек — в лучшем случае неприспособленный для этих целей лифт. Другого способа добраться до квалифицированной медицинской помощи нет. А если нет и «сопровож­дающего» — осуществление медпомощи мыслится на дому, в антисанитар­ных условиях? Скольких же больных охватит центр? И есть ли гарантия, что кто-то непременно будет находиться у постели умирающего? А кто будет под­держивать родственников?

И, самое главное, — ревнители центров паллиативной помощи даже не скрывают этого, — их кабинеты будут дешевле только для государства, но ни­как не для больного, которому «надлежит раскошелиться». И это вместо сис-•темы хосписной службы!

А не проще ли организовать ту же помощь противоболевой терапии в рам­ках выездной службы хосписа с его принципами гуманности, с его системой дачи обезболивающих средств через рот, тем самым обеспечивая помощь не выборочно, а всему контингенту онкобольных района?

Заканчивая полемику, хотелось бы подчеркнуть еще один момент. Хоспис в определенном отношении является альтернативой эвтаназии (об­легчения предсмертных страданий больного путем врачебного вмешательства, ускоряющего наступление смерти). Мы убеждены, обрывать жизнь больного, Даже по его просьбе, не только не гуманно, но и противоестественно. С точки зрения психиатра, просьба ускорить наступление смерти — это зов отчаяния, момент слабости, депрессии, беспомощности и одиночества. Этот момент проходит и сменяется другим, и наша задача — вовремя снять боль и купиро­вать то психическое состояние, в котором человек решился на ускорение при­хода смерти. С точки зрения природы, в которой большинство процессов це­лесообразно, каждый организм обладает своими биоритмами, и акушеры, ис­ходя из этих позиций, считают, что лучшие роды происходят без постороннего вмешательства. С тех же позиций можно попытаться оценить и смерть.

С позиций философии, науки — никто еще не знает определенно, явля­ется ли смерть концом жизни, или мы можем надеяться на ее продолжение.

Если принять во внимание последнее, то вхождение в мир, откуда человек пришел, также должно быть естественным, ненасильственным. Но даже если следовать привычной точке зрения о смерти «всего» человека, то исследова­ния последнего времени показывают, что момент фиксации смерти отдаля­ется и отдаляется: прежде это была остановка сердца, теперь фиксируется остановка деятельности мозга, а завтра может оказаться, что и наше физи­ческое тело полностью прекращает свою деятельность в гораздо более по­здние сроки. Не дополнительное ли это основание для недопустимости на­сильственной смерти?..

Психотерапия терминальных больных Психотерапия средой

Обращаясь к вопросам психотерапии, мы должны прежде всего обратить­ся к анализу тех страданий, которые испытывает больной. Если попытаться выразить их обычными словами;'то это будет звучать как «страшно, больно, одиноко». Система хосписа должна изменить эту ориентацию на противопо­ложную: «не страшно, не больно, не одиноко».

Когда мы оцениваем состояние пациента, мы должны помнить, что чело­век — это не только его тело, но и весь его психический мир, и, прежде всего, связь с понятием «дома». Дом — это та среда (социальная, бытовая, психоло­гическая), которая окружает нас, это не только стены квартиры, дом — это в первую очередь близкие, родные, это и любимые предметы, и животные— словом, все, что окружает человека, создает его «Я».

Обычно, когда человек попадает в больницу, он лишается дома: он лиша­ется обычной жизни, своих близких, которых может видеть только в опреде­ленные часы, лишен и привычно окружающих его предметов,— здесь он под­чинен режиму государственного учреждения. Словом, в больнице происходит депривация дома. В противоположность этому, хоспис ставит задачей созда­ние дома в своих стенах,— дома, в котором человек чувствовал бы себя защи­щенными.

В хосписе происходит возвращение пациенту утраченного «дома», ибо нередко в условиях малогабаритных квартир, в условиях оставшихся комму­налок и трудных взаимоотношений в семье человек, имея крышу над головой, бывает давно уж лишен дома как такового.

Если мы попробуем расшифровать понятие дома с точки зрения хоспи­са, то прежде всего вспомним, что для ребенка «дом» — это прообраз матки. В этом ключе рождение является потерей матки и в какой-то мере трагедией для ребенка. То же происходит в момент смерти — больной лишается «дома»

в широком смысле. И это страшно, поскольку неизвестность в первую очередь предполагает утрату защищенности, потерю привычных ориентиров.

Естественно, человек, оценивающий смерть с позиций жизни, и за гробо­вой доской пытается создать себе определенный «дом», каковым представля­ет себе могилу, памятник. И в этом его последнем распоряжении — где и как его похоронить — кроется отношение к телу, к самому себе и, в конечном итоге, отношение к «дому». В связи с этим чуткость, милосердие и внимание персонала к желаниям (и пожеланиям) больного приобретают особую значи­мость. Именно эти гуманные нравственные начала и заложены в психотера­певтической этике хосписной службы:

1. Отношение к пациенту как к личности.

2. Страдание страшно не само по себе, а когда оно бессмысленно, поэтому смысл обретается в ценностях окружающего мира:

а) в поисках истины, Бога;

б) в красоте;

с) в любви; в прощении и примирении с врагами; д) в окружающем мире.

3. Делать добро — один из важнейших этических принципов хосписа.

4. Минимум вреда и травматичности для пациента.

5. Оказание помощи, когда ее ждут или просят.

6. Уважение к жизни.

7. Принятие неизбежности смерти.

8. Использование всех ресурсов пациента.

9. Исполнение последнего желания.

10. Нельзя, чтобы лечение было тяжелее самого заболевания.

11. Стремление сохранить жизнь, но при биологической невозможности — создание условий комфортной смерти.

12. Индивидуальным потребностям больного дается приоритет перед со­циальными правилами. Больной должен чувствовать свободу, не ограни­ченную режимными моментами хосписа, поскольку он живет в особом времени и пространстве.

13. Чем меньше ожиданий, тем выше качество жизни.

14. Больной и семья — единое целое. Забота о семье — это продолжение заботы о пациенте.

Из этики паллиативной медицины вытекают основные принципы ухода за пациентом:

1. Умение слушать.

2. Терапия присутствием.

3. Умение служить.

4. Умение жить с пациентом.

5. Важность создания психотерапевтической среды.

6. Единство персонала и семьи в уходе за пациентом.

7. Привлечение волонтерской службы.

8. Индивидуальный подход к каждому пациенту и его близким.

9. Использование всех резервов.

10. Удовлетворение духовных потребностей.

Анализ рассуждений больных на тему того, как, каким образом они «хоте­ли бы» умереть, показывает, что пожелания людей в основном определяются параметрами: 1) быстро; 2) легко; 3) незаметно; 4) красиво; 5) дома.

Итак, попытаемся соотнести эти пожелания с возможностями хосписноп службы, исходя при этом из практики и опыта работы хосписа «Лахта».

Понятие быстроты — это временное понятие, оно связано с качеством. Именно качество проживаемой жизни дает больному желанное ощущение бы­строты («незаметности») умирания. Вспомните простой пример из обыден­ной жизни: когда «все хорошо», тогда и время летит незаметно, быстро.

В этом же ключе возможна и расшифровка незаметности: незаметно, потому что страшно. Смерть порождает в человеке ужас, и не зря антич­ность оставила нам образ Медузы-Горгоны, один лишь взгляд на которую убивает любое живое существо. Интересно, что «тяжесть, страх и болез­ненность» атеистами и верующими связываются именно с ситуацией перс-хода. Само пребывание в «небытии» или «ином бытии» уже не порождает столько проблем в сознании.

Эстетика или красота смерти имеет явно компенсирующее значение, так как несет самостоятельный смысл. Возьмем ли мы гибель Пети Ростова из «Войны и мира» Л. Толстого, или смерть героини романа Ремарка «Три товарища», — элементы героики, подвига или жертвы поднимают челове­ческий Дух над обстоятельствами, которые не преодолеть. Кроме того, опре­деленный ритуал умирания, эстетичность сферы — словом, «красота», ка­кой она видится больному, придает смысл самой нелепой смерти. О красоте применительно к смерти свидетельствуют многие философы, в том числе и Виктор Франкл.

Наконец, желание умереть дома являет собой как бы комплекс всех чая­ний, ведь дом — это и окружение знакомых лиц и предметов, и тепло твоих рук, вложивших жизнь и настроение в быт. и любовь тех, кто является твоей семьей. Вероятно, главным негативным фактором госпитализации является депривация любви, которую заключает в себе дом как таковой.

В задачах хосписа не на последнем месте -— действенная любовь к боль­ному и вместе с тем желание пробудить в пациенте ответные чувства, способ­ствуя тем самым, проявлению его личностного начала и возможности самовы­ражения. То, что мы пытаемся дать больному, это любовь-раскрепощение, ко-

торая делает человека не зависимым, а свободным. Для каждого, кто приходит в хоспис, гарантировано признание его личности, какой бы она ни была. Мы ни­кому не даем рецептов, как умереть, — смерть так же индивидуальна, как жизнь, и «передать опыт» увы, невозможно,— но в хосписе возможно создать ту обста­новку, в которой больной, чувствуя себя свободно, может самостоятельно рсо-знать свой «переход». В нашей власти убедить его лишь в том, что смерть, какой бы она ни была, — это естественный процесс, как и рождение; и само умирание —- это возвращение в тот мир, из которого мы пришли сюда.

Мы сказали, что опыта смерти нет. Но тем не менее каждый ищет, на что опе­реться, и чаще всего обращается в этом поиске к собственной жизни, где подобный опыт действительно может быть найден, ибо человек несет в себе генетическую память предшествующих поколений, которые жили и умирали приблизительно одинаково. Кроме того, у человека есть опыт собственного рождения, который, как ни странно, невероятно совпадает с опытом смерти, о чем свидетельствуют много­численные психологические исследования последнего времени.

Итак, психотерапия средой включает в себя, прежде всего, домашнюю обстановку в хосписе, где нет жестких законов санэпидрежима, где в пала­тах рядом с больным могут находиться домашние животные, домашние вещи и вообще предметы, которые ему дороги, на стенах могут висеть любимые им «домашние» фотографии близких; в любой час дня и ночи сюда могут прийти родственники и остаться с больным на столько, на сколько им это необходимо.

Заслуживает внимания и тот факт, что особым психотерапевтическим воздействием обладают старые — «добольничные» — фотографии больных, которые мы обычно просим принести в хоспис.

Фотографии пожилого пациента или пациентки в юные годы помогают лучшему контакту между больным и персоналом — последний видит не толь­ко процесс увядания, но и годы расцвета своего подопечного. Это «совмест­ное» проживание лучших времен жизни больного способствует также более полноценному восприятию больным самого себя. Нередко облегчали процесс умирания, как бы поддерживая пациентов, и фотографии их родителей.

В хосписе существует альбом памяти больных, где помещены фотогра­фии пациентов хосписа и записаны последние или наиболее значимые их сло­ва. Такое сохранение памяти об ушедших способствует сохранению и улучше­нию качества взаимоотношений с вновь поступающими больными.

Психотерапия средой —это и эстетотерапия, и арттерапия; все, что делает окружающую среду красивой, — будь то цветы, музыка, картины или скульп­тура. Мы применяли и применяем экспозиции вееров, репродукций картин, скульптуры, антикварных ширм, но делаем упор на эстетике интерперсональ­ных отношений.

Психотерапия средой предполагает групповую психотерапию, осуществ­ляемую не одним или двумя людьми, но всем персоналом хосписа, который составляет единую команду. Поэтому в хосписе окружен вниманием каждый пациент, персонал готов услышать желание каждого и попытаться облегчить страдания.

Создание психотерапевтической среды требует определенных усилий, они должны быть направлены на высказанные или невысказанные желания боль­ного. Учитывая это, надо проявить крайнее внимание к деталям, которые по­могли бы создать максимальную комфортность пациенту. Принимая во вни­мание особенности больного, можно, например, предвидеть стеснительность при физиологических отправлениях в присутствии других лиц. Создание при­вычной домашней обстановки вокруг пациента —- это вопрос уюта, комфорта, вопрос красоты. Он предполагает определенное самоощущение больного, не как человека, которого лишь жалеют, но как личности, сохраняющей свою индивидуальность, и если не физическую, то духовную привлекательность.

Среди персонала, объединенного желанием служить во благо больного, последний вправе выбрать, отыскать того, кто ему наиболее симпатичен и бли­зок душевно. И это не станет обидой для тех, кем «пренебрегли». В самой идее хосписа заложена эта идеология свободы, свободы выбора в том числе. И в этом ключе, «главный» в хосписе не тот, кто выше по административной лест­нице, но прежде всего, больной. За ним — тот, кто ему здесь наиболее близок. И таковым может оказаться санитарка, а потом уже медсестра, врач, начмед или главный врач.

В отношении психотерапии средой также очень важен интерьер хосписа. Кроме того, живая природа. Ничто так не утешает, не успокаивает и не гармо­низирует пациента, как природа. Поэтому мы ратуем за то, чтобы хоспис был окружен садом, чтобы больной мог прикоснуться к цветам, деревьям, земле и воде, чтобы его взгляд не упирался в стену и он мог бы смотреть вдаль и ви­деть просторы неба и «море» звезд,— все то, что так облагораживает чувства и дает ощущение вечности и стабильности.

Нелишне упомянуть о психотерапии через родственников и близких боль­ного. Гармонизация их отношений дает возможность передать тяжелую ин­формацию менее болезненно, — имея больший опыт общения, они легче най­дут с больным общий язык.

Терапия домашними животными. Это очень важный вид терапии, посколь­ку эмоциональное тепло, которое животные (собаки, кошки и др.) дают чело­веку, несоизмеримо ни с каким иным источником эмоций.

Арттерапия. Звукотерапия

Вряд ли необходимо здесь подробное перечисление имен художников, со­зерцание полотен которых также создает особый, возвышенный настрой лич­ности, но ориентировка на Николая Рериха, на высокую духовность картин этого мастера, думаем, не станет лишней при выборе средств психотерапевти­ческого воздействия на больного.

Не последнее место должны занимать и голоса природы, а также ими­тирующие их музыкальные звуки. Наш опыт показал, насколько успокои­тельно воздействовали на больных записи, воспроизводящие журчанье ру­чья, стук дождя по крыше, мерное дыхание морских волн. Мы хотели бы обратить внимание и на психотерапию посредством колокольного звона. Интересно, что подобное воздействие восходит к старым русским традици­ям, где звон был не только сигналом тревоги или призывом к всеобщему вниманию, но и призывом к молитве, способствуя таким образом проявле­нию чувства соборности.

В условиях хосписа отмечается особое воздействие звуков колокола на больного. По старым церковным традициям для больных и для умирающих создавался особый ритм звона, который служил как бы звуковым солнцем и помогал душе больного или умирающего проходить через препятствия про­странства в высшие сферы.

Остановимся немного подробнее на этом виде психотерапии. Мы пришли к нему, исследуя старые русские традиции помощи больным и умирающим, пытаясь осуществить, ввести в практику новые невербальные формы контак­та с пациентами. К сожалению, варианты вербального общения с пациентами были скомпрометированы психологией лжи больному. В этих условиях боль­шую актуальность обрела терапия невербальная.

Известно, что в основу жизни заложен ритм: вдох — выдох, прилив — отлив, восход — заход. Существуют ритмы патологические и естественные, природные. Среди искусственных, вызывающих патологические реакции, мы можем указать хотя бы те, что создаются телевидением: мелькание света на экране вовлекает в свой ритм сосуды сетчатки глаза, те, в свою очередь, влия­ют на сосуды головного мозга, и в результате — четкая связь «достижений» Цивилизации с увеличением числа инсультов, инфарктов, вегетоневрозов. Можно также привести пример искусственных ритмов, создаваемых так на-Зь1ваемой поп-музыкой, тяжелым роком и т. п., которые доводят толпу фана-тов-поклонников до истерического состояния, нервных спазмов и сексуально­го возбуждения. Психотерапевтам известна связь между наркоманией и разви-тИем рок-музыки. И то и другое вызывает зависимость и притупляет деятель-ость мозга, вызывает явления энцефалопатии.

Творчество может носить разрушительный характер и буквально парали­зовывать психическую жизнь.

Если попытаться обосновать воздействие звука на человека, то можно со­слаться на авторитет Библии, утверждающей, что «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог» (Иоан. 1, 1).

«Слово» мы понимаем как сочетание звуков, и организованный звук ле­жит в основе сущего мира. Во многих религиях имеются так называемые свя­щенные слова. В христианской традиции — «аминь», «амен», в индуизме «ом», «аум». Не есть ли это словесный эквивалент колокольного звона?

Существуют научные исследования, которые полагают, что каждый орган человеческого тела настроен на звук определенной высоты, на свой тон, и весь организм как чуткий музыкальный инструмент резонирует с окружаю­щим звуковым полем.

Известно утверждение, что низкие звуки стабилизируют психику, а высо­кие ее дестабилизируют. В русском музыкальном фольклоре к Богу взывает звон, при обращении к демонам необходим свист. Соловей-разбойник, если припомнить, со своими противниками расправлялся тоже исключительно с помощью свиста.

Мы применили бронзовые пластины, имитирующие колокольный звон. Больным предлагалось найти тот тон, который им наиболее приятен, затем подсказать или найти ритм ударов и, наконец, определить силу удара в пласти­ну. Впечатляющим для нас явилось облегчение некоторых болевых симпто­мов у наших пациентов.

Любопытно, что обезболивающий эффект достигался не прямым воздей­ствием на больное место, но косвенно, через вегетативный центр, соответ­ствующий этому месту. Мы могли констатировать, что эти центры совпадают с семью чакрами, выделяемыми ведической медициной. Облегчение боли на­ступало через 5-10 минут после начала воздействия и соответствовало фазе затухания звука. Больные оценивали это воздействие как звуковой массаж, ко­торый вначале как будто усиливал боль, а затем рассеивал ее в пространстве. Многие подчеркивали релаксирующий эффект колоколотерапии. Замечателен факт, что и те пациенты, которые отрицали облегчение болей, засыпали под воздействием звона, что само по себе уже являлось свидетельством испыты­ваемого ими седативного эффекта.

Нежданным для нас был также эффект воздействия колокольного звона на чувство предсмертной тоски. Больные погружались в состояние релаксации и в то же время испытывали сложные переживания во время сеанса. Они рас­сказывали о расширении пространства, удлинении чувства времени, ощуще­нии психологического стержня внутри себя, часть из них свидетельствовала

об особом экстатическом переживании, близком к религиозному откровению. Они видели свое тело со стороны, ощущали, как вместе со звуком растворяют­ся в пространстве, поднимаются в иные сферы. Верующие пациенты говори­ли о видениях святых. Почти все говорили о том, что звук помогал им преодо­леть больничные стены и слиться с природой. Интересно, что это пережива­ние «выхода из тела», особого состояния сознания, совпадали с теми ощуще­ниями больных, о которых говорил Станислав Гроф1.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: