Значение как проблема психологии сознания

Чувственные образы представляют всеобщую форму пси­хического отражения, порождаемого предметной деятельно­стью субъекта. Однако у человека чувственные образы приоб­ретают новое качество а именно свою означенность. Значения и являются важнейшими «образующими* человеческого со­знания.

Как известно, выпадение у человека даже главных сенсор­ных систем — зрения и слуха — не уничтожает сознания. Даже у слепоглухонемых детей в результате овладения ими специ­фически человеческими операциями предметного действия и языком (что, понятно, может происходить лишь в условиях специального воспитания) формируется нормальное созна­ние, отличающееся от сознания видящих и слышащих людей только своей крайне бедной чувственной тканью. Другое дело, когда в силу тех или иных обстоятельств «оминизация» дея­тельности и общения не происходит; В этом случае, несмотря на полную сохранность сенсомоторной сферы, сознание не возникает. Это явление (назовем его «феноменом Каспара Гаузера») сейчас широко известно.

Итак, значения преломляют мир в сознании человека. Хотя носителем значений является язык, но язык не демиург значе­ний. За языковыми значениями скрываются общественно вы­работанные способы (операции) действия, в процессе которых люди изменяют и познают объективную реальность. Иначе говоря, в значениях представлена преобразованная и сверну­тая в материи языка идеальная форма существования пред­метного мира, его свойств, связей и отношений, раскрытых совокупной общественной практикой. Поэтому значения сами по себе, т. е. в абстракции от их функционирования в инди­видуальном сознании, столь же «не психологичны», как и та об­щественно познанная реальность, которая лежит за ними[15]» <…>

Сознание как форма психического отражения, однако, не может быть сведено к функционированию усвоенных извне значений, которые, развертываясь, управляют внешней и внутренней деятельностью субъекта. Значения и свернутые в них операции сами по себе, т. е. в своей абстракции от внутрен­них отношений системы деятельности и сознания, вовсе не являются предметом психологии. Они становятся им, лишь будучи взяты в этих отношениях, в движении их системы;

Это вытекает из самой природы психического. Как уже говорилось, психическое отражение возникает в результате раздвоения жизненных процессов субъекта на процессы, осуществляющие его прямые биотические отношения, и «сигнальные" процессы, которые опосредствуют их; развитие внутренних отношений порождаемых этим раздвоением, и находит свое выражение в развитии структуры деятельности, а на этой основе — также в развитии форм психического отражения. B дальнейшем, на уровне человека, происходит такая трансформация этих форм, которая приводит к тому, что, фиксируясь» языке (языках), они приобретают квазисамостоятельное существование в качестве объективных идеальных явлений. При этом они постоянно воспроизводятся процессами, совершаю­щимися в головах конкретных Индивидов. Последнее и со­ставляет внутренний «механизм»- их передачи от Поколения к поколению и условие их обогащения посредством индивиду­альных вкладов.

Здесь мы вплотную подходим к проблеме, которая являет­ся настоящим камнем преткновения для психологического анализа сознания. Это проблема особенностей функциониро­вания знаний, понятий, мысленных моделей; с одной стороны, в системе отношений общества, в общественном сознании, а с другой — в деятельности индивида, реализующей его обще­ственные связи, в его сознании.

Как уже говорилось, сознание обязано своим возникновени­ем происходящему в труде выделению действий, познаватель­ные результаты которых абстрагируются от живой целостности человеческой деятельности и идеализируются в форме Языко­вых значений. Коммуницируясь, они становятся достоянием сознания индивидов: При этом они отнюдь не утрачивают сво­ей абстрагированности они несут в себе способы, предметные условия и результаты действий, независимо от субъективной мотивации деятельности людей, в которой они формируются. На ранних этапах, когда еще сохраняется общность мотивов деятельности участников коллективного труда, значения как явления индивидуального сознания находятся в отношениях прямой адекватности. Это отношение, однако, не сохраняется. Оно разлагается вместе с разложением первоначальных отно­шений индивидов к материальным условиям и средствам про­изводства, возникновением общественного разделения труда и частной собственности. В результате общественно вырабо­танные значения начинают жить в сознании индивидов как бы двойной жизнью. Рождается еще одно внутреннее отношение, еще одно движение значений в системе индивидуального со­знания.

Это особое внутреннее отношение проявляет себя в самых простых психологических фактах. Так, например, все учащие­ся постарше, конечно, отлично понимают значение экзамена­ционной отметки и вытекающих из нее следствий. Тем не ме­нее отметка может выступить для сознания каждого из них

существенно по-разному: скажем, как шаг (или препятствие) на пути к избранной профессии, или как: способ утверждения себя в глазах окружающих, иди, может быть, как-нибудь ещё иначе. Вот это-то обстоятельство и ставит психологию перед необходимостью различать сознаваемое объективное значе­ние и его значение для субъекта. Чтобы избежать удвоения терминов, я предпочитаю говорить в последнем случае Р лич­ностном смысле. Тогда приведенный пример может быть вы­ражен так: значение отметки способно приобретать в сознании учащихся разный личностный смысл. <...>

При всем неисчерпаемом богатстве, при всей многосторонности этой жизни значений (подумать только — все науки занимаются ею!) в ней остается полностью скрытой другая их жизнь, другое их движение — их функционирование в процессах деятельности и сознания конкретных индивидов, хотя по­средством этих процессов они только и могут существовать.

В этой второй своей жизни значения индивидуализируются и «субъективируются», но лишь в том смысле, что непосредственно их движение в системе отношений общества в них уже не содержатся; они вступают в иную систему отношении, в иное движение. Но вот что замечательно: они при этом отнюдь не утрачивают своей общественно-исторической природы, своей объективности.

Одна из сторон движения значений в сознании конкретных индивидов состоит в том «возвращении» их к чувственной предметности мира, о котором шла речь выше. В то время в своей абстрактности, в своей «надиндивидуальности» значения безразличны к формам чувственности, в которых мир открывается конкретному субъекту (можно сказать, что сами по

себе значения лишены чувственности), их функционирование в осуществлении его реальных жизненных связей необходимо предполагает их отнесенность к чувственным впечатлениям. Конечно, чувственно-предметная отнесенность значении в сознании субъекта может быть не прямой, она может реализоваться через как угодно сложные цепи свернутых в них мыслительных операций, особенно когда значения отражают действительность, которая выступает лишь в своих отдаленных косвенных формах. Но в нормальных случаях эта отнесенность всегда существует и исчезает только в продуктах их дви­жения, в их экстериоризациях.

Другая сторона движения значений в системе индивиду­ального сознания состоит в той особой их субъективности, которая выражается в приобретаемой ими пристрастности. Сторона эта, однако, открывает себя лишь при анализе внут­ренних отношений, связывающих значения с еще одной «об­разующей» сознания — личностным смыслом.

Личностный смысл

Психология издавна описывала субъективность, пристраст­ность человеческого сознания. Ее проявления видели в изби­рательности внимания, в эмоциональной окрашенности пред­ставлений, в зависимости познавательных процессов от по­требностей и влечений. В свое время Лейбниц выразил эту зависимость в известном афоризме: «... если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, как нравственность, то мы бы также спорили против нее и наруша­ли ее вопреки всем доказательствам Эвклида и Архимеда:..»[16].

Трудности заключались в психологическом объяснении пристрастности сознания. Явления сознания казались имею­щими двойную детерминацию — внешнюю и внутреннюю. Соответственно, они трактовались как якобы принадлежащие к двум разным сферам психики: сфере познавательных про­цессов и сфере потребностей, эффективности. Проблема соот­ношения этих сфер — решалась ли она в духе рационалисти­ческих концепций или в духе психологии глубинных пережи­ваний — неизменно интерпретировалась с антропологической точки зрения, с точки зрения взаимодействия разных по своей природе факторов-сил.

Однако действительная природа как бы двойственности явлений индивидуального сознания лежит не в их подчинен­ности этим независимым факторам.

Не будем вдаваться здесь в те особенности, которые отли­чают в этом отношении различные общественно-экономические формации. Для общей теории индивидуального сознания

главное состоит в том, что деятельность конкретных индиви­дов всегда остается «втиснутой» (insere) в наличные формы проявления этих объективных противоположностей, которые и находят свое косвенное феноменальное выражение в их со­знании, в его особом внутреннем движении.

Деятельность человека исторически не меняет своего об­щего строения, своей «макроструктуры». На всех этапах исто­рического развития она осуществляется сознательными дей­ствиями, в которых совершается переход целей в объективные продукты, и подчиняется побуждающим ее мотивам. Что ра­дикально меняется, так это характер отношений, связываю­щих между собой цели и мотивы деятельности.

Хотя на первоначальных этапах формирования сознания значения выступают слитно с личностными смыслами, одна­ко в этой слитности имплицитно уже содержится их несовпа­дение, которое далее неизбежно приобретает и свои открытые, эксплицированные формы. Последнее и делает необходимым выделять в анализе личностный смысл в качестве еще одной образующей систему индивидуального сознания. Они-то и создают тот «утаенный", по выражению Л. С. Выготского, план сознания, который столь часто интерпретируется в пси­хологии не как формирующийся в деятельности субъектов, в развитии ее мотивации, а как якобы непосредственно выража­ющий изначально заключенные в самой природе человека внутренние движущие им силы.

В индивидуальном сознании извне усваиваемые значения действительно как бы раздвигают и одновременно соединяют между собой оба вида чувственности — чувственные впечатле­ния внешней реальности, в которой протекает его деятельность, и формы чувственного переживания ее мотивов, удовлетворения или не удовлетворения скрывающихся за ними потребностей.

В отличие от значений личностные смыслы, как и чув­ственная ткань сознания, не имеют своего «надындивидуаль­ного», своего «не психологического» существования. Если внешняя чувственность связывает в сознании субъекта значе­ния с реальностью объективного мира, то личностный смысл связывает их с реальностью самой его жизни в этом мире, с ее мотивами. Личностный смысл и создает пристрастность че­ловеческого сознания.

Выше говорилось о том, что в индивидуальном сознании значения «психологизируютея», возвращаясь к чувственно данной человеку реальности мира. Другим, и притом решающим, обстоятельством, превращающим значения в психологи­ческую категорию, является то, что, функционируя в системе индивидуального сознания, значения реализуют не самих себя, а движение воплощающего в них себя личностного смыс­ла — этого для-себя-бытия конкретного субъекта.

Психологически, т. е. в системе сознания субъекта, а не в качестве его предмета или продукта, значения вообще не суще­ствуют иначе, как реализуя те или иные смыслы, также как его действия и операции не существуют иначе, как реализуя ту или иную его деятельность, побуждаемую мотивом, потребно­стью. Другая сторона состоит в том, что личностный смысл — это всегда смысл чего-то: «чистый», непредметный смысл есть такая же бессмыслица, как и непредметное существо.

Воплощение смысла в значениях — это глубоко интимный, психологически содержательный, отнюдь не автоматически и одномоментно происходящий процесс. В творениях художе­ственной литературы, в практике морального и политическо­го воспитания этот процесс выступает во всей своей полноте. Научная психология знает этот процесс только в его частных выражениях: в явлениях «рационализации» людьми их дей­ствительных побуждений, в переживании муки перехода от мысли к слову («Я слово позабыл, что я хотел сказать, и мысль бесплотная в чертог теней вернется», — цитирует Тютчева Л. С. Выготский),

Н. И. Чуприкова

ПСИХИКА И СОЗНАНИЕ КАК ФУНКЦИИ МОЗГА [17]

Среди главных признаков понятия сознания в психологии на первом месте наиболее.часто называют познавательное отделение «Я» и «не-Я», знание о собственном знании объек­тивной реальности, способность отдавать отчет в своих дей­ствиях, переживаниях и мыслях. Предпринятая попытка тео­ретической реконструкции процесса становления сознания позволяет наметить следующую общую схему возникновения этих особенностей человеческой психики.

1. В условиях коллективной трудовой деятельности возни­кает необходимость обмена предметной информацией, резуль­татами отражательной деятельности мозга отдельных членов коллектива.

2. Эта необходимость порождает специфическое средство обмена результатами отражательной деятельности мозга — систему общепринятых слов-знаков, условно связанных с раз­ными внешними и внутренними воздействиями.

3. Наиболее оптимальный способ обмена предметной ин­формацией состоит в том, что со словами-знаками связываются как некоторые устойчивые комплексы воздействий (отдель­ные предметы и явления в их целостности, их постоянные сочетания), так и их отдельные свойства и отношения. Поэтому благодаря языку чувственно данная действительность оказы­вается расчлененной на высшем корковом уровне отражения на множество составляющих ее элементов — более крупных и бо­лее дробных. В этой действительности существуют различные, отличные друг от друга предметы и явления, характеризую­щиеся разными свойствами; тело человека как специфический предмет отграничено от воздействий на него и в определенной степени от его собственных состояний и действий, а сами дей­ствия—от их причины и результата.

4. Посредством относительно немногих слов-знаков, комби­нируя их различными способами, можно передать практиче­ски неограниченное количество сведений, составляющих содержание бесконечного многообразия реального чувствен­ного отражения. Комбинирование слов-знаков, отвечающее задаче максимально полной передачи воспринятой (или нахо­дящейся в памяти) предметной информации, выступает с лингвистической стороны как высказывание, с логико-психологической — как суждение, с психолого-физиологической — как акт экстренного нервного синтеза словесных знаков и связанных с ними паттернов возбуждений, отображающих рад личные элементы ситуации. Действительность, расчлененная посредством знаков языка на элементы, в актах суждения вновь приобретает утраченную целостность, хотя эта послед няя никогда не может охватить всю действительность цели ком, а только отдельные ее стороны, части, аспекты.

5. В актах суждения осуществляются первичные процессы познавательного синтетического противопоставления впечатлений со стороны собственного тела и со стороны внешних воздействий (познавательное разделение «Я» и «не – Я»).

6. Познавательный анализ суждений, объективированных в словесных высказываниях, ведет к заключению, что человек не только имеет знание о себе самом и о внешнем мире, но и знает об этом знании. Путь к такому заключению лежит через два этапа. Анализ содержания множества разных конкретных суждений, в которых представлено разделение «Я» и различных внешних объектов, приводит к выводу, что человеку «даны» объекты внешнего мира, что он знает их. Факт же анализа самих суждений такого рода ведет к заключению о знании о собственном знании. Точно так же возникает заключение, что человеку «даны» его собственные действия и состояния и что он знает об этом аспекте своих знаний.

Как видим, то, что на первый взгляд представляется само собой разумеющимся первичным, неотъемлемым и как бы «непосредственно» познаваемым свойством психического (данность объекта субъекту и знание о собственном знании), оказывается на самом деле результатом длительного развития процессов психического отражения.

До сих пор основную функцию вербального мышления, ос­новное решающее отличие человека от животных чаще всего было принято связывать с развитием процессов обобщения и формирования понятий. Но проведенный анализ приводит к выводу, что исходным решающим обстоятельством здесь является расчленение целостных чувственных впечатлений, а собственно человеческое понятийное обобщение по суще­ственным признакам само выступает как результат такого рас­членения. Имеет смысл отметить, что предлагаемый не впол­не традиционный подход к проблеме становления сознания через процесс расчленения данных восприятия, по существу, совпадаете представлениями Гегеля об этапах развития пред­метного сознания, как они изложены в его труде «Феномено­логия духа». Эти этапы, по Гегелю, следующие: непосред­ственная нерасчлененная чувственная достоверность, которую невозможно выразить в слове; знание о вещах, как совокупно­сти и единстве многих отдельных свойств; упорядоченное зна­ние о вещах как системе общих и частных, родовых и видовых свойств. Собственно понятия возникают только на этом по­следнем этапе, необходимой предпосылкой которого, однако, обязательно является второй этап, когда вещи выступают как сочетание многих отдельных свойств. Конечно, само выделе­ние отдельных свойств также может рассматриваться как фор­мирование определенных обобщений, поскольку выделяемые свойства всегда, как правило, являются общими для каких-то классов вещей. Но при этом надо отдавать себе отчет в том, что такое обобщение еще далеко от статуса подлинного понятия. Вообще же расчленение, обобщение, абстрагирование и упо­рядочивание результатов отражения составляют, по-видимому, лишь разные стороны, моменты или аспекты единого процес­са становления и развития сознания, в котором они не могут быть отделены друг от друга и вместе с тем сами изменяются на разных этапах развития познания. Суть, однако, состоит в том, что все же одна определенная сторона этого процесса — расчленение — составляет его главный стержень, а другие — выступают как его способы, формы или результаты.

При анализе познавательной деятельности человека при­нято считать, что он мыслит, т. е. отражает действительность в образах и в понятиях. Однако в последнее время все чаще вы­двигаются сомнения в адекватности такого дихотомического деления. Так, Хебб с соавторами (Hebb, Lambert, Tucker, 1971) полагают, что с точки зрения физиологии мозга образ и поня­тие представляют собой лишь крайние точки континуума, в котором располагаются клеточные ансамбли и последовательности разных уровней, отвечающие более узким и более широким классам объектов. В. Н. Пушкин на основе анализа результатов мыслительной деятельности человека при реше­нии задач (игра «5») приходит к заключению о существовании

определенной психологической реальности, которую трудно описать традиционными терминами психологии. Это нечто, уже переставшее быть чувственно наглядной формой отраже­ния (образом восприятия или представления), но не являюще­еся той устойчивой совокупностью общих свойств и признаков, которую принято обозначать категорией «понятия» (Пушкин, 1978). Для обозначения той формы отражения, которая обна­руживает себя при анализе решения оперативных задач, Пуш­кин вводит термин «ситуативный концепт». О. К. Тихомиров, анализируя процесс решения шахматных задач, приходит к сходному выводу о наличии особой формы отражения объек­та, которую нельзя отнести к таким известным категориям, как перцептивный образ, понятие или объективное значение. Он предлагает называть выделяемую им форму отражения термином «операциональный смысл» (Тихомиров, 1981). Проведенный нами анализ также заставляет думать, что эле­менты отражения, участвующие в процессах мышления, весь­ма неоднородны и далеко выходят за пределы дихотомии «об­раз - понятие». Это более или менее дробные элементы чув­ственного опыта, их разнообразные комплексы, имеющие разную степень внутренней расчлененности, и обязательно возбуждения в более или менее обширных областях вербаль­ных сетей и структур долговременной семантической памяти. Остановимся теперь еще на одном аспекте проблемы пе­рехода от психики животных к сознанию человека, которая, по существу, совпадает с проблемой перехода от чувственного познания к отвлеченному мышлению. Наиболее распростра­ненный традиционный взгляд на проблему происхождения мышления состоит в том, что мышление как процесс возника­ет на основе развития и усложнения чувственного познания. Точка зрения И. М. Сеченова также относится к этому тради­ционному взгляду. Наряду с этим высказывались диаметраль­но противоположные представления об отсутствии непрерыв­ности в развитии высших форм отражения из низших. Так, идея скачка, разрыва постепенности лежала в основе теории культурно-исторического развития психики человека Л. G. Вы­готского, который подчеркивал, что высшие психические функции человека носят опосредствованный характер и воз­никают лишь в процессе совместной деятельности людей, в процессе их общения и сотрудничества и иначе возникнуть не могут. Именно в этом смысле Выготский противопоставлял общественные по своей природе высшие психические функ­ции человека «естественно сформированным» психическим процессам животных и маленьких детей.

Сходные взгляды развивал А. Валлон (1956; Основные на­правления исследований психологии мышления в капитали­стических странах, 1966). По вопросу о происхождении мышле­ния Валлон принципиально расходился с Ж. Пиаже и отрицал существование какой бы то ни было прямой и непосред­ственной преемственности между сенсомоторным интеллек­том и собственно мышлением, сущность которого он видел в дискурсивных процессах, протекающих в плане представле­ний. Валлон рассматривал сенсомоторный интеллект как приспособительную деятельность к физической предметной сре­де и полагая, что представления не могут быть порождены этой деятельностью. Они продукт иных — социальных отно­шений. Их истоки следует искать не во взаимодействии инди­вида с предметной физической средой, но в его взаимодействии со средой социальной.

В последние годы Идею об отсутствии непрерывности и прямой преемственности в антропогенезе между процессами высшей нервной деятельности человека и животных развивал Б. Ф. Поршнев (1968,1974). При этом он прямо опирался на Валлона и Выготского.

Теория Выготского подвергалась справедливой, на наш взгляд, критике за отрыв высших психических функций от низших. Та же критика может быть высказана и в адрес Вал­лона. Однако дело, по-видимому, не в ошибочности данной концепции, а в ее односторонности. Обосновывая выдвигае­мые нами представления, мы старались определенным обра­зом разрешить тот парадокс, что высшие формы отражатель­ной деятельности мозга человека, с одной стороны, безусловно, должны развиваться из более низших форм, и здесь невозмо­жен перерыв постепенности и в то же время столь же безусловно, что они не являются прямым и непосредственным результатом развития этих низших форм. Разрешение этого парадокса состо­ит, по нашему мнению, в том, что для возникновения в антро­погенезе высших форм отражательной деятельности мозга на базе низких потребовалось принципиальное изменение усло­вий, в которых стали осуществляться поведение и деятель­ность индивидов вида Homo sapiens. Эти новые условия — труд и речь — формировали человеческий мозг как орган осуществ­ления таких функций, которые не представлены или представ­лены только в самом зачаточном виде в жизнедеятельности животных. В онтогенезе же современного ребенка с его гене­тически запрограммированным человеческим мозгом разви­тие познавательной деятельности представляет собой единый поступательный процесс (и здесь И. М. Сеченов и Ж. Пиаже принципиально правы), где каждая новая ступень возникает на базе предыдущей, где специально человеческие механизмы отражения пронизывают все формы психической деятельно­сти и речь взрослых очень рано становится ведущим фактором

развития.

В литературе часто принято говорить, что сознание в его развитой форме свойственно только человеку, но и у живот­ных все же есть его определенные элементы или зачатки. И это, надо думать, действительно так. С развиваемой точки зрения об элементах или зачатках сознания можно говорить применительно к тем формам отражательной деятельности мозга животных, в которых имеется определенное расчлене­ние афферентных потоков и оперирование в актах синтеза с их отдельными частями (орудийная деятельность антропоидов, употребление и понимание элементов языка антропоидами и домашними животными) и «возврат» возбуждений, претер­певших обработку в высших отделах мозга и системах памяти, к участкам их первоначального прохождения в сенсорных проекциях (ориентировочный рефлекс, селективное внима­ние). В контексте проблемы антропогенеза было бы, вероятно, полезно и поучительно изучение доведения и нервной дея­тельности животных под этим углом зрения.

Заключение

Душа и тело составляют одну и ту же вещь, в одном случае представля­емую под атрибутом мышления, в дру­гом под атрибутом протяжения. (Спиноза)

Основная мысль, или главный итог, этой книги состоит в том, что психическое — это специфические нервные процессы, имеющие двойственную природу. Это особый вид или класс телесных (нервных) процессов, в которых отражается, вопло­щается объективная действительность, в силу чего они обла­дают и материальным (телесным) и идеальным бытием (вы­ступают в роли представителей других материальных объек­тов и процессов). Таким образом, эта двойственность состоит совсем не в том, что соответствующие нервные процессы име­ют две разные стороны, два разных аспекта (внешний и внут­ренний), разные свойства (материальные и идеальные) или характеризуются каким-то особым качеством субъективности, не имеющим объективного бытия и неуловимого никакими способами, кроме интроспекции субъекта. Психические не­рвные процессы субъективны лишь в том смысле, что они яв­ляются свойством индивидуального организма, не существу­ют и не могут существовать вне конкретного индивидуально­го мозга с его периферическими нервными окончаниями и нервными центрами и не являются абсолютно точной зеркаль­ной копией объективной действительности.

Интроспекционистское представление о Психическом, включая все его самые слабые, остаточные и замаскированные формы, неразрывно связано с дуалистическим решением про­блемы соотношения понятий психики и деятельности мозга, ибо в рамках этого представления в психическом, даже если оно признается целиком и полностью зависящим от деятель­ности мозга и функцией мозга, всегда мыслится нечто такое, что содержится в нем сверх материальных нервных процессов и как бы «витает» над ними.

В отличие от всех форм дуализма и параллелизма предлагае­мое решение вопроса является монистическим. В идеальном бытии одного особого вида телесных нервных процессов, когда она рассматривается в контексте материального бытия самих этих процессов, не предполагается ничего, что существовало бы сверх этих, материальный процессов, над ними, параллель­но им. Их идеальное бытие целиком и полностью заключено, воплощено в их материальном бытии. Оно обнаруживается в них не как нечто «витающее» и бестелесное, а как их собствен­ная организация, делающая возможной их особую связь со все­ми остальными материальными процессами в мире: будучи функцией наиболее высокоорганизованной из всех известных форм материи, они воплощают в себе весь остальной мир, вос­создают его свойства и отношения с большей или меньшей сте­пенью приближения в своем собственном материальном бы­тии. В силу двойственной сущности психического мир открыт для живого существа, потому что представлен в нем самом, в одной из частей его тела. Мир как бы «встроен» в живое суще­ство; он с определенной мерой приближения к оригиналу вос­произведен, дублирован в одном специфическом классе про­цессов его жизнедеятельности. Именно поэтому живое суще­ство имеет возможность сообразовывать процессы своей внутренней жизнедеятельности и поведения со свойствами и отношениями объективной действительности. Живое суще­ство организует множество процессов своей жизнедеятельно­сти и поведения на основе сигналов, поступающих из цент­ральной нервной системы, но в силу отражательной природы последних результатом этой организации является их сообра-зование, со свойствами и отношениями объективной дейст­вительности.

Необходимым элементом общего монистического мате­риалистического решения вопроса о соотношении понятия психики и деятельности мозга должно быть ясное понимание принципиального своеобразия психических процессов челове­ка по сравнению с психикой животных. Черты этого своеобра­зия, наиболее важные в контексте решения проблемы «мозг и психика», состоят в далеко идущем корковом членении ре­зультатов чувственного отражения посредством связывания его отдельных элементов и их устойчивых сочетаний со сло­весными знаками, в разнообразных процессах высшего коркового синтеза выделенных элементов и их сочетаний в актах суждения и, наконец, в анализе самих суждений. Такой подход к механизмам сознания позволяет выявить иллюзорность распространенных представлений о прямой непосредственной данности человеку его психических состояний, о существова­нии особого внутреннего опыта или внутреннего зрения (ин­троспекции как «смотрения внутрь себя»), а также иллюзорность более современных представлений о сознании как о прямом не­посредственном «явлении» объектов субъекту, личности или о непосредственной данности личности информации об объек­тах внешнего мира.

Подход к деятельности мозга как отражательной и анализ ее специфически человеческих особенностей, возникающих в связи с коллективным трудом и речью, позволяют предложить в первом приближении следующую общую схему процессов, реально лежащих за теми особенностями психики человека, которые до сих пор получали искаженное субъективистско-интроспекционистское истолкование.

1. В мозгу всех живых существ, достигших достаточно высокого уровня эволюционного развития, отражен внешний мир, их собственное тело, его действия и состояния. Посколь­ку отражение действительности основывается на анализе раздражителей, в мозгу живых существ (с достаточно разви­тым мозгом) разные классы внешних и внутренних воздей­ствий и разные их свойства представлены в деятельности от­носительно самостоятельных нейронных структур (разные анализаторы и их отдельные каналы).

2. На уровне коры больших полушарий осуществляется высшая форма анализа внешних и внутренних воздействий — анализ через синтез. Анализ через синтез является механиз­мом разнообразных форм высшего дробления и коркового обособления возбуждений, несущих функцию отражения. В той мере, в какой разные раздражители, их отдельные свой­ства и отношения, а также их устойчивые сочетания становят­ся сигналами разных условных реакций, в такой мере отра­женная действительность расчленяется в коре полушарий, с одной стороны, на элементы, а с другой — на устойчивые их сочетания.

3. У человека формируется обширная система из множества условных словесных реакций. В результате этого отражательная деятельность коры мозга и отражаемая действитель­ность приобретают высоко расчлененный характер. В частно­сти, на высшем корковом уровне обособляются возбуждения, относящиеся, с одной стороны, к внешнему миру, а с другой — к собственному телу человека. В структуре двигательных ак­тов обособляются возбуждения, относящиеся собственно к движениям, к их объектам и результатам.

4. Динамический синтез дробных элементов действитель­ности, связанных с разными словами-знаками, осуществляется в форме актов суждения.

5. На определенном этапе развития отражательных процес­сов мозга человека акты суждения, объективированные в фор­ме речевых высказываний, в свою очередь начинают подвер­гаться анализу, как и любые другие события объективной дей­ствительности.

6. Анализ суждений, в которых в расчлененном единстве представлено отражение тела человека и других объектов, тела и его движений и состояний, приводит к формированию представлений о «Я» как о субъекте, которому известно мно­жество вещей и явлений, находящихся вне его и который зна­ет также о своих собственных действиях, состояниях, мыслях, чувствах и воспоминаниях. Все это знание в его совокупности составляет реальное содержание осознаваемого внутреннего субъективного духовного мира человека. На этом этапе разви­тия процессов отражения мозговые паттерны возбуждений, формирующие представление человека о своем «Я», уже дале­ко выходят за пределы исходной первоначальной системы воз­буждений, связанной со зрительными, двигательными и интероцептивными ощущениями со стороны тела.

7. Отсутствие знаний о том, что за всеми элементами рас­сматриваемого класса суждений лежат определенные мозго­вые паттерны возбуждений, несущие функцию отражения, а также игнорирование факта анализа самих суждений, легко ведет к идеалистическому и спиритуалистичеекому истолко­ванию понятия субъекта, источников его знаний об объек­тивной действительности и о самом себе, о природе его внутреннего субъективного духовного мира и о способах его по­знания.

Очерченная схема показывает принципиальную ложность любых попыток «напрямую» понять, как именно субъектив­ные психические явления или явления сознания возникают из деятельности мозга. Раскрытие материального субстрата этих явлений требует совсем другого пути. Прежде всего деятель­ность мозга должна быть понята как отражательная по своей основной функции и по своей сущности. А далее только ана­лиз развития процессов отражения позволяет обнаружить та­кие черты работы мозга человека, на которые, и только на ко­торые уже можно «наложить» психологическую феноменоло­гию явлений сознания.

С появлением сознания связаны еще две особенности чело­веческой психики, которые следует учитывать и правильно интерпретировать при теоретическом анализе проблемы «мозг и психика». Во-первых, по мере развития единой отра­жательно-знаковой системы и по мере того как она сама начи­нает подвергаться анализу, отражательная деятельность моз­га перестает ограничиваться непосредственно доступной орга­нам чувств реальностью и ее объектом становится также, говоря словами И. М. Сеченова, широкая область возможного. Во-вто­рых, люди, обладающие сознанием, непрерывно обмениваются результатами своей индивидуальной отражательной психиче­ской деятельности. Этот обмен, будучи необходимым условием общественной жизни, является также необходимым условием возникновения и нормального функционирования сознания. На этой основе в ряду поколений происходит постоянное накопление, аккумуляция результатов отражательной дея­тельности мозга отдельных индивидов. Поэтому в отличие от психики животных, которая всегда сугубо индивидуальна, сознание, не теряя этой индивидуальной формы, становится так­же культурно-групповым и общечеловеческим явлением. Со­знательная психика не только свойство отдельных индивидов, до в определенном смысле также и свойство сначала отдель­ных культурных общностей, а затем и всего человечества. В своей надличной, надындивидуальной общеродовой форме сознание объективируется, фиксируется и воплощается в языке и во множестве объектов материальной и духовной культуры. И язык и все эти объекты становятся новыми материальными носителями сознания наряду и вместе с мозгом отдельных индивидов. Они, как и психические отражательные процессы мозга, обладают двойственным — и материальным, и идеаль­ным бытием и, являясь созданиями человеческого мозга и человеческих рук, как носители сознания, могут быть названы, го­воря словами Маркса, «неорганическим телом человека».

В европейской философской мысли в течение веков тело и дух представлялись совершенно разными по природе и происхождению сущностями. При этом тело рассматривалось лишь как косная инертная материя, не способная не только к мыш­лению, но и к активным целесообразным действиям. Непо­средственной причиной действий считалась душа, приводя­щая в движение органы тела. Начало конца этой многовековой традиции связано с именами двух выдающихся мыслителей XVII в. — Декарта и Спинозы. Декарт решительно вывел из под власти нематериальной бестелесной души большой класс поведенческих актов животных и человека, показав, как имен­но их внутренний механизм и целесообразный характер мог­ли бы быть поняты на основе чисто естественных природных причин и следствий, В монистической же системе Спинозы мышление и протяженность были представлены не как разные сущности, а как два атрибута одной и той же единой субстан­ции и была полностью теоретически отвергнута мысль о воз­можности вмешательства души в деятельность тела.

По мере развития естествознания, медицины и физиологии в XVIII-XIX вв. в умах сначала отдельных выдающихся мыс­лителей, а затем и все большего числа образованных людей стало складываться и усиливаться убеждение о неразрывной и непреложной зависимости не только некоторых, как думал Декарт, но всех так называемых духовных явлений от мате­риальных процессов в одном из органов человеческого тела — в его мозге. Однако в силу недостаточности знаний о деятель­ности мозга и неразработанности принципа отражения харак­тер этой зависимости еще долгое время «ускользал» от ясного понимания и определения. Спиноза в свое время высказал глубокую мысль, что никто не будет в состоянии адекватно и отчетливо понять единства души и тела, пока не приобретет адекватного познания о теле. В переводе на современный язык эта мысль может быть интерпретирована в том смысле, что, до тех пор пока не достигнуто адекватное понимание природы деятельности мозга, не может быть достигнуто также ясное удовлетворительное логически непротиворечивое решение психофизиологической проблемы.

Французские материалисты, опираясь уже на большой арсенал фактических данных, выдвинули тезис, что психика представляет собой функцию высокоорганизованной мате­рии, функцию мозга. Это положение оказало очень большое влияние на последующее развитие научной и философской мысли, но у многих авторов при попытках его конкретизации оно истолковывалось либо в вульгарно-материалистическом, либо в параллелистическом и эпифеноменалистическом духе. Вульгарно-материалистическая конкретизация сводилась к тому, что так называемые психические процессы — это на са­мом деле процессы деятельности мозга, которые в принципе по своей сущности ничем не отличаются от процессов во всех других органах человеческого тела. В этом случае исчезало какое-либо существенное своеобразие психических процессов по сравнению со всеми другими отправлениями тела. Если же во главу угла ставилось своеобразие психических процессов, то оно понималось исключительно в рамках субъективистско-интроспекционистской их трактовки как внутренне данных и непосредственно переживаемых явлений сознания. Это вело к параллелистическому взгляду, что процессы в мозге обладают особым свойством влечь за собой появление психических яв­лений и состояний, характеризующихся непосредственной данностью и переживаемостыо. Хотя последовательными параллелистами признавалось, что не существует психического без нервного, что тождеству, сходству или различию субъек­тивных психических состояний необходимо должно отвечать сходство, тождество или различие соответствующих нервных процессов (вторая аксиома психофизики Г. Мюллера), нерв­ное и психическое все же оставались двумя разными рядами явлений. Связь же этих двух рядов представлялось абсолют­но непостижимой, что и было со всей решительностью провозглашено Дюбуа-Реймоном. Столь же непостижимой оказывалась жизненная приспособительная роль психических процессов, что неизбежно вело к эпифеноменализму в трактовке психики. В другом широко распространенном варианте параллелизма психическое и нервное рассматривались как внутреннее и внешнее проявление одних и тех же процессов. Наблюдаемые изнутри, со стороны мыслящего.субъекта, моз­говые процессы выступают как психическое, как явления со­знания, тогда как извне, для постороннего наблюдателя, они есть и остаются телесными материальными процессами дея­тельности мозга. Но и это решение вопроса, кажущееся на пер­вый взгляд достаточно ясным и понятным, при более внима­тельном и скептическом анализе оказывается столь же непо­стижимым, как и первый вариант параллелизма. Ф. Ланге в труде «История материализма» (1899) писал, что остается, в сущности, совершенно необъяснимым, как внешний процесс природы есть в то же время внутренний для мыслящего субъекта. «Это и есть тот пункт, который вообще выходит за границы познания природы»[18]. Теория двух сторон, писал К. Штумпф, величественна, поэтична, заманчива, но темна. Это «не что иное, как слово, свидетельствующее о потребности избегнуть дуализма при невозможности действительного преодоления той пропасти, на которую наталкивается наш ум»[19]. Причина неудач решить психофизиологическую проблему в духе материалистического монизма, к чему неуклонно вела вся логика развития естествознания, коренилась, по нашему мнению, в отсутствии понимания деятельности мозга как отражательной по своей сущности. Мозговые процессы трак­товались только по аналогии с Другими процессами в теле и вообще в природе. Физико-химические и энергетические пре­вращения в мозге, протекающие во времени и в пространстве, представлялись единственно существенными характеристи­ками мозговой деятельности. Предполагалось, что с помощью этих, и только этих характеристик можно дать ее полное и ис­черпывающее описание. Материалистические теории были сосредоточены вокруг доказательства тезиса, что психика — это природные, телесные, мозговые явления и что их способ­ность вызывать определенные действия не может находиться в противоречии с законом сохранения энергии. В то же время самое главное положение французского материализма, что психика — это функция особым образом организованной мате­рии, функция высокоорганизованной материи, оставалось со­вершенно в тени. Специфические особенности организации мыслящей материи, которые могли бы отличать ее от живой, но немыслящей материи, оставались не только неизвестными, но и не обсуждались в теоретическом плане. Господствовала установка на подчеркивание черт сходства и даже тождества психики как совокупности мозговых процессов со всеми дру­гими процессами в теле и вообще в природе, а не установка на выявление их специфических отличительных черт. В силу это­го описания психического как деятельности мозга не наклады­вались сколько-нибудь содержательным образом на описание психических явлений в житейской практике, искусстве, логи­ке, философии, психологии и теории познания. Психофизио­логическая теория И. М. Сеченова представляет в этом отно­шении одно из немногих выдающихся исключений. Но в силу общего состояния современной ему физиологии и абсолютно­го господства субъективно-интроспекционистских взглядов в психологии, не до конца преодоленных и им самим, ему не уда­лось переключить естествоиспытателей на новый подход к трактовке деятельности мозга. <...>

Предлагаемое решение вопроса о соотношении понятий психики и деятельности мозга не может быть отождествлено с такими формулировками этого отношения, в которых просто ставится знак равенства между психическими процессами и нервными, между понятиями психики и деятельности мозга. Эти формулировки не учитывают того, что с самой общей теоретической точки зрения должны существовать два вида принципиально разных мозговых процессов, один из которых несет собственно функцию отражения, а другой нет. Если из-за травмы, нарушения локального кровотока или опухоли в определенных участках коры возникает медленная ритмика, то она, конечно, является мозговым процессом, но имеет ли смысл называть его психическим? Сложнейшие превращения, развертывающиеся под действием самых разных стимулов в

митохондриях нервных клеток коры полушарий, также принадлежат к категории мозговых процессов и несомненно, что без них никакое целесообразное поведение невозможно, так как в противном случае корковые клетки просто не смогут ответить залпом импульсов на приходящие к ним возбуждения Но есть ли основания относить неспецифические процессы энергетического обеспечения специфических функций нейронов к категории психических явлений? С теоретической точки зрения процессы, примеры которых мы привели, характеризуют определенные особенности работы мозга как телесного органа — носителя функции отражения, а не те изменения в нем, которые воспроизводят особенности отражаемых объектов и специфически содержательно участвуют в организаций поведения. Поэтому они не могут быть подведены под обще- теоретическую категорию информационной причинности.

Если имеется особый вид, или класс, нервных процессов, несущих специфическую функцию отражения и организации на этой основе множества процессов внутри организма и пове­дения живого существа, включая и человека, то, очевидно, должна существовать специальная наука или область знания, которая изучала бы эти процессы. По-видимому, есть все осно­вания сохранить за этой наукой или областью знания название психологии, считая ее специфическим предметом отражатель­ную деятельность нервной системы и мозга и ее роль в орга­низации поведения и реакций внутренних органов.

В. М. Аллахвердов

ПОДДАЕТСЯ ЛИ СОЗНАНИЕ РАЗГАДКЕ? [20]

О терминах

Психологика стремится к строгой терминологии, а потому различает теоретические термины, включенные в логическое

описание психического, и эмпирические термины, предназна­ченные для описания непосредственно наблюдаемой реально­сти. К сожалению, в психологии основныетермины до сих пор не являются теоретическими. Они описывают некоторые на­блюдаемые людьми явления и, вообще говоря, напрямую за­имствованы из естественного, языка. Это часто бывает в на­уке — например, из обычного языка в механику и физиологию пришел термин «сила», а в оптику и электродинамику — «вол­на». Однако бытовой термин, включаясь в структуру научной концепции, всегда существенно меняет и уточняет свое значе­ние. «Высота» в геометрии, «корень» и «иррациональность» в арифметике обозначают совсем не то же самое, что можно было бы предположить из этимологии этих слов. Термины только тогда становятся теоретическими, когда они включены в теорию. В психологии же слова обычно используются стро­го в том же смысле, что и в обыденной жизни. Поэтому счита­ется вполне надежным даже теоретические положения обо­сновывать лингвистическим анализом слов: например, дока­зывать, как это делает А. Н. Леонтьев, что сознание, поскольку оно сознание, есть совместное знание; или что эмоция — это движение изнутри (от лат. е — из, и movere — двигаться).

Словарь естественного языка, как отмечают лексикографы, принципиально содержит лишь донаучные понятия, язык пре­доставляет в распоряжение человека не научную, а «наивную картину мира». Поэтому опасно строить психологическую на­уку, исходя из этимологического анализа терминов или спосо­бов их употребления в обычной речи. В противном случае, на­пример, пришлось бы признать, опираясь на сотни выражений русского языка, что орган, где локализуются различные эмо­ции, — это сердце. Поэтому же фраза «ужас леденит мне душу» отнюдь не означает измеряемое термометром реальное снижение температуры души. Семантический анализ слов очень полезен для перевода идиом, но не слишком применим для построения психологической теории. <...>

Если человек сообщает экспериментатору: «я запоминаю», то это не значит, что он в этот момент осознанно впечатывает в память какие-то реальные следы — такое не под силу никому. Но все же при этом он испытывает какие-то реальные субъективные переживания, обозначающие для каждого весьма разные процессы: один испытуемый начинает повторять предъявленный материал или применять другие известные ему мне монические приемы; второй — просто напрягается как только может; третий - удивляется малости того, что может воспроизвести, хотя чувствует, что. помнит намного больше, а потому раздражается на экспериментатора и т. д. Субъективное переживание испытуемого — конечно же, психическая реальность. Однако эта реальность лишь метафорически выражается терминами наивной психологии. Опасно строить на мета-форах логически стройную теорию.

Дело еще белее усложняется тем, что большинство психологических терминов — омонимы, обозначающие одновременно весьма разные представления. Даже ключевое понятие психологической науки — сознание — имеет едва ли не сотню разных и противоречащих друг другу значений:

— как идеальное оно находится в оппозиции к материальному;

— как осознанное — в оппозиции к бессознательному;

— как проявление исключительно человеческой психики — в оппозиции к психике животных;

— как состояние бодрствования — в оппозиции к состоя­нию сна;

— как механизм, как процесс или как состояние — в оппо­зиции друг к другу;

— как выражаемое в словах (вербальное) — к словесно не­выразимому[21];

— как осознание собственных переживаний и своей лично­сти (самосознание) — в оппозиции к осознанию внешних явлений и предметов;

— как нечто качественное: например, как способ маркиров­ки имеющейся информации, как некий «луч", освещающий психические процессы, как «субъективную окрас­ку», которой сопровождаются многие из этих процессов; — как нечто количественное, подлежащее измерению: напри­мер, объем сознания, время сознательной реакции и пр. Этот перечень, разумеется, далеко не завершен. Ведь еще говорят об уровнях сознания, об измененных состояниях со­знания и т. д.

В итоге любая попытка строгого определения сознания, к сожалению, обречена на справедливую и беспощадную крити­ку, так как не может соответствовать всем популярным значе­ниям этого понятия. Одни из этих значений в принципе проти­воречат другим. Так, если идеальное тождественно сознатель­ному (как понимается большинством философов), то бес­сознательное — идеально, поскольку находится в оппозиции к материальному, и следовательно, сознательно! Это, кстати, со­гласуется с позицией ряда специалистов по бессознательному. Так, по мнению А. Адлера, «бессознательное... не таится в ка­ком-то бессознательном или подсознательном уголке нашей психики, а составляет неотъемлемую часть нашего сознания, значение которой мы не вполне понимаем»[22]. Неосознанное как словесно невыразимое может переживаться человеком и в со­знательном (бодрствующем) состоянии, а в сновидениях, в свою очередь, встречается много словесных высказываний. Объем сознания формально количественно можно измерить у якобы не имеющих сознания животных, которые могут, по-ви­димому, — например, под воздействием наркотических ве­ществ — иметь измененные состояния сознания. И проч., и проч. Можно понять А. Бэна, который в XIX столетии назвал сознание самым запутанным словом в человеческом словаре. И понять, почему и сегодня Дж. Рэй, констатируя разноречи­вость использования слова «сознание», уверяет, что «нет ясно­го смысла, который можно было бы связать с этим словом в тер­минах какого-либо реального феномена в мире»[23]. А К. Изард добавляет: «Ученые часто говорят о сознании, не только не оп­ределяя его, но даже и не соотнося со смежными понятиями»[24]

Иногда даже один автор умудряется использовать одинаковые термины в самых разных и зачастую противоречивых смыслах. Например, для 3. Фрейда понятие «бессознатель­ное» имеет не менее десятка разных значений. В частности, со­гласно Фрейду, бессознательное:

— выступает как проявление влечений организма (как Оно в терминологии Фрейда); но в то же время и как проявление высших социальных идеалов (т. е. как Сверх-Я);

— как вытесненное из сознания порождается истории индивидуального сознания, т. е. вторично по отношению к сознанию, но одновременно является также первичным процессом, порождающим само сознание и определяющий eго становление в онтогенезе;

—-как архаческое наследие, когда, как он пишет, «человек выходит за границы собственного переживания (т. е.за границы собственного сознания) и переживает события глубокой древности. При таком понимании увеличивается неопределенность, что же именно (сознание или бессознательное) являет­ся причиной, а что — следствием. Действительно: как решить, является ли нечто осознанно пережитое в архаическом про­шлом бессознательным влиянием на нынешнее сознательное или, наоборот, влиянием прошлого сознательного на Нынеш­нее бессознательное?

— противопоставляется сознанию как нечто принципи­ально отличное от него, но при этом рассматривается как единный энергетический источник всей психической (а значит, и сознательной) жизни...

Вряд ли стоит этому удивляться. Если ключевое понятие — сознание — плохо определено, то тем хуже будут определены любые другие базовые психологические понятия. Поэтому в психологии вообще нет ясных и общепринятых определений практически всех важнейших терминов. Крайне загадочны определения психики, эмоций; памяти, интуиции, личности... Существующую психологическую терминологию не ругает только ленивый. Ее критика весьма популярна и ведется с са­мых разных точек зрения. <...>

Все психологи признают, что психические процессы вза­имосвязаны друг с другом. Горы литературы доказывают, что память невозможна без восприятия, а восприятие — без памя­ти. Психотерапевты знают, что даже такие вроде бы разные вещи, как эмоции и мысли, плохо различимы. Вот, например, как об этом пишет А. Эллис: «Большую часть того, что мы на­зываем эмоциями, можно другими словами назвать просто-напросто мышлением... Мышление и эмоции иногда становятся по сути одним и тем же — мысль превращается в эмоцию, а эмо­ция — в мысль (1998). В целом, как глубокомысленно сооб­щается во многих книгах, воспринимает и мыслит не восприя­тие и мышление, а личность. Без воспринимающей, запомина­ющей, чувствующей и мыслящей личности не бывает никаких психических процессов. И тем не менее все эти процессы обычно почему-то считаются реально существующими как нечто отдельное и самостоятельное. А следовательно, подразумева­ется, что они подлежат независимому изучению и подчи­няются своим собственным законам.

Но когда психологи на самом деле выделяют какой-либо теоретический психический процесс, будь то вытеснение в психоанализе или выделение фигуры из фона в гештальт-пси­хологии, то этот новый процесс всегда оказывается одновре­менно и перцептивным, и мнемическим, и мыслительным, А это значит, что стандартная классификация не привносит в теоретические рассуждения ничего нового. Как отмечают В. П. Зинченко и А. И. Назаров, из дидактического приема эта классификация превратилась в теоретическую догму[25]. В ито­ге идущая от античности и средневековья классификация пси­хических процессов с помощью плохо определенных терминов (ощущение, восприятие, мышление и т. д.) имеет для совре­менной экспериментальной психологии в лучшем случае та­кой же теоретический смысл, как для современной химии — классификация спосо6ов добывания философского камня, со­зданная алхимиками. <...>

Отказаться от существующих терминов уже нельзя — они сами стали психической реальностью, в них отражается уни­кальный опыт самосознания человечества, веками складывающееся в сознании людей представление о психической жизни. Именно поэтому анализ встречающихся в словарях понятий, характеризующих человеческие качества, позволил Р. Кеттеллу создать один из самых авторитетных личностных опросников. Поэтому же психологика не отказывается от привычной тер­минологии, но использует обычно употребляемые слова лишь как сложившуюся классификацию накопленного опыта психической жизни. Тем самым психологика рассматривает их как предназначенные для удобного описания эмпирических феноменов и соответствующих им экспериментальных проце­дур — но и только, т. е. как понятия эмпирические, операцио­нальные, a не теоретические.

Так, если в психологике употребляется слово «восприя­тие», то предполагается, что речь идет не о названий некоего пусть неведомого, но реального психического процесса, а об описании и анализе эмпирики — конкретных реакций субъекта на нечто им увиденное или услышанное. (И в этом психо­логика солидаризируется с таким тонким психологом, как К. Коффка. «Когда я говорю о восприятии, — писал Коффка в 1922 г., — я не имею в виду специфической психической функ­ции; все, что я хочу обозначать этим термином, относится к той области опыта, которую мы не считаем воображаемой, пред­ставляемой или мыслимой»[26]). Аналогично, если упоминается память, то это значит, что описывается сообщение испытуемо­го о том, что именно он запомнил или как он запоминал. Если мы говорим» что испытуемый нечто осознает, то это обознача­ет как факт представленности субъекту картины мира и само­го себя, так и выраженную в словах способность испытуемого отдавать себе отчет в том, что происходит.<...>

Разумеется, эмпирические термины сами по себе проблем" не решают и остаются достаточно неопределенными. Напри­мер, эмпирическое определение осознанного как того, о чем человек может дать словесный отчет, не позволяет всегда од­нозначно интерпретировать наличие ососзнанности Напри­мер, ребенок, с младенчества живущий в двуязычной среде, учится полнее и точнее свои мысли выражать сначала на одном языке, а затем уже на другом. Значит, осознанность, вы­раженная на одном языке, отличается от осознанности, выра­женной на втором языке. Все же, когда ребенок на одном язы­ке владеет падежными окончаниями и сообщает, что кладет «куклу в ящик», а на другом говорит лишь «кукла ящик», то обычно из этого делают вывод, что ребенок лучше осознает пространственные отношения, чем их произносит на втором языке[27]. При болезни Альцгеймера (форма старческого слабо­умия) описан так называемый «синдром зеркала»: больней, увидев в зеркале свое изображение, принимает его за другою человека и вступает с ним в «беседу». Данное выше эмпирическое определение осознанности не позволяет однозначно ре­шить, находится ли этот разговаривающий сам с собой больной в сознании. Ведь больной отдает себе отчет, что видит в зеркале человека, выражает это понимание словами, но при этом, прав­да, не узнает сам себя..,. Да и вообще, как это ни парадоксально, в любом языковом сообщении содержится информация, не пе­редаваемая в явном виде единицами языка. На основе предло­женной эмпирической характеристики осознанности нельзя решить, осознается такая информация или нет. <...>

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: