ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ. ВЫЛАЗКА

Hamlet

Dead, for a ducat dead!

Shakespeare

Гамлет

Ставлю золотой - мертва!

Шекспир (англ.). [104]

Мелкий, холодный дождь зарядил на всю ночь и перестал, только когда

побелевший восток предвозвестил зарю. По земле стлался такой плотный туман,

что солнечным лучам трудно было его прорезать, и как ни пытался разогнать

его ветер, то тут, то там оставляя в нем как бы широкие прогалы, а все же

серые его клочья срастались вновь, - так волны, разрезанные кораблем, снова

низвергаются и затопляют проведенную борозду. Из густой мглы выглядывали,

точно из воды во время разлива, верхушки деревьев.

В городе неверный утренний свет, сливавшийся с огнями факелов, озарял

довольно многочисленный отряд солдат и добровольцев, собравшихся на той

улице, что вела к Евангельскому бастиону. Продрогнув от холода и сырости,

всегда пробирающих до костей на зимней утренней заре, они переминались с

ноги на ногу и топтались на месте. Они ругательски ругали того, кто

спозаранку заставил их взяться за оружие, но как они ни бранились, все же в

каждом их слове звучали бодрость и уверенность, какою бывают проникнуты

солдаты, которыми командует заслуживший их уважение полководец. Они говорили

между собой полушутя, полусерьезно:

- Ох, уж эта окаянная Железная Рука, Полунощник проклятый! Позавтракать

не сядет, пока этих детоубийц не разбудит. Лихорадка ему в бок!

- Чертов сын! Разве он когда даст поспать?

- Клянусь бородой покойного адмирала: если сию секунду не затрещат

выстрелы, я засну как все равно в постели!

- Ура! Водку несут! Сейчас у нас тепло разольется по жилам, а иначе в

этом чертовом тумане мы бы наверняка схватили насморк.

Солдатам стали разливать водку, а в это время под навесом лавки Лану

принялся излагать военачальникам, слушавшим его затаив дыхание, план

предстоящей вылазки. Забил барабан; все разошлись по местам; пастор,

благословив солдат, воззвал к их доблести и пообещал вечную жизнь тем, кому

не суждено, возвратившись в город, получить воздаяние и заслужить

благодарность своих сограждан.

Пастор был краток; Лану, однако, нашел, что наставление затянулось.

Теперь это был уже не тот человек, который накануне дорожил каждой каплей

французской крови. Сейчас это был воин, которому не терпится взглянуть на

схватку. Как скоро пастор кончил поучать и солдаты ответили ему: Amen [ Аминь

(лат.). ], Лану заговорил твердо и сурово:

- Друзья! Пастор хорошо сказал: поручим себя господу богу и божьей

матери Сокрушительнице. Первого, кто выстрелит наугад, я убью, если только

сам уцелею.

- Сейчас вы заговорили по-иному, - шепнул ему Мержи.

- Вы знаете латынь? - резко спросил Лану.

- Знаю.

- Ну так вспомните мудрое изречение: Age quod agis [ Делай свое дело

(лат.). ].

Он махнул рукой, выстрелила пушка, и весь отряд, шагая по-военному,

направился за город. Одновременно из разных ворот вышли небольшими группами

солдаты и начали тревожить противника в разных пунктах его расположения с

тою целью, чтобы католики, вообразив, что на них нападают со всех сторон, не

решились, из боязни оголить любой из своих участков, послать подкрепление

туда, где им предполагалось нанести главный удар.

Евангельский бастион, против которого были направлены усилия

подкопщиков католического войска, особенно страдал от батареи из пяти пушек,

занимавшей горку, на которой стояла мельница, пострадавшая во время осады.

От города батарея была защищена рвом и бруствером, а за рвом было еще

выставлено сторожевое охранение. Но, как и предвидел протестантский

военачальник, отсыревшие аркебузы часовых отказали. Нападавшие, хорошо

снаряженные, подготовившиеся к атаке, были в гораздо более выгодном

положении, чем люди, захваченные врасплох, не успевшие отдохнуть после

бессонной ночи, промокшие и замерзшие.

Передовые вырезаны. Случайные выстрелы будят батарею, уже когда

протестанты, овладев бруствером, взбираются на гору. Кое-кто из католиков

пытается оказать сопротивление, но закоченевшие руки плохо держат оружие,

почти все аркебузы дают осечку, а у протестантов ни один выстрел зря не

пропадает. Всем уже ясно, кто победит; протестанты, захватив батарею,

испускают кровожадный крик:

- Пощады никому! Помните двадцать четвертое августа!

На вышке мельницы находилось человек пятьдесят солдат вместе с их

начальником. Начальник, в ночном колпаке и в подштанниках, держа в одной

руке подушку, а в другой - шпагу, отворил дверь, чтобы узнать, что это за

шум. Далекий от мысли о вражеской вылазке, он вообразил, что это ссорятся

его солдаты. Он был жестоко наказан за свое заблуждение: удар алебарды

свалил его на землю, он плавал в луже собственной крови. Солдаты успели

завалить дверь, ведшую на вышку, и некоторое время они удачно защищались,

стреляя из окон. Но подле мельницы высились кучи соломы и сена и груды

хвороста для туров. Протестанты все это подожгли, огонь мгновенно охватил

мельницу и стал подбираться к вышке. Скоро оттуда донеслись умоляющие

голоса. Крыша была объята пламенем и грозила обвалиться на головы

несчастных. Дверь загорелась, заграждения, которые они тут устроили, мешали

им выйти. Те, что прыгали в окна, падали в огонь или прямо на острия пик.

Тут произошел ужасный случай. Какой-то знаменщик в полном вооружении тоже

решился выскочить в узкое оконце. Его кираса, как того требовал довольно

распространенный в описываемое время обычай, оканчивалась чем-то вроде

железной юбки [ Подобного рода доспех выставлен в Артиллерийском музее. По

превосходному рубенсовскому наброску, на котором изображен турнир, можно

понять, как в таких железных юбках люди, однако, садились на коней. Седла

были снабжены чем-то вроде табуреточек, которые входили под юбки и

приподнимали всадников настолько, что их колени оказывались почти на одном

уровне с головой коня. Что же касается человека, сгоревшего в своих латах,

то об этом см. Всемирную историю д'Обинье. ], прикрывавшей бедра и живот и

расширявшейся в виде воронки, чтобы юбка не мешала ходьбе. Для этой части

вооружения окно оказалось слишком узким, а знаменщик с перепугу сунулся туда

очертя голову, и почти все его тело оказалось снаружи, застряло - и ни туда,

ни сюда, как в тисках. А пламя все ближе, ближе, вооружение накаляется, и он

сам жарится на медленном огне, будто в печке или же в знаменитом медном быке

[105], который был изобретен Фаларисом. Несчастный дико кричал и махал

руками, тщетно зовя на помощь. Атаковавшие на мгновение притихли, потом

дружно, точно по уговору, чтобы заглушить вопли горевшего человека, проорали

боевой клич. Человек исчез в вихре огня и дыма, только его раскалившаяся

докрасна, дымившаяся каска мелькнула среди рухнувших обломков вышки.

Во время боя тяжелые или же грустные впечатления стираются быстро: в

солдатах силен инстинкт самосохранения, и они скоро забывают о чужих

несчастьях. Одни ларошельцы преследовали беглецов, другие заклепывали пушки,

разбивали колеса и сбрасывали в ров туры и трупы артиллеристов.

Мержи одним из первых спустился в ров и поднялся на вал; остановившись

передохнуть, он нацарапал на орудии имя Дианы, затем вместе с другими

принялся разрушать земляные работы противника.

Солдат взял за голову католического военачальника, не подававшего

признаков жизни, другой схватил его за ноги, и оба принялись мерно

раскачивать его с тем, чтобы швырнуть в ров. Неожиданно мнимый мертвец

открыл глаза и, узнав Мержи, воскликнул:

- Господин де Мержи! Пощадите! Я сдаюсь, спасите меня! Неужели вы не

узнаете вашего друга Бевиля?

Лицо у несчастного было залито кровью, и Бернару трудно было узнать в

умирающем молодого придворного, которого он помнил жизнерадостным и веселым.

Он велел бережно опустить Бевиля на траву, своими руками перевязал ему рану,

а затем, положив поперек коня, приказал, соблюдая осторожность, отвезти его

в город.

Пока он прощался с Бевилем и помогал свести коня с горки, на которой

была расположена батарея, между городом и мельницей показалась ехавшая на

рысях группа всадников. Судя по всему, это был отряд католического войска,

намеревавшегося отрезать протестантам отступление. Мержи побежал

предупредить Лану.

- Доверьте мне ну хотя бы сорок аркебузиров, - сказал он, - я схоронюсь

с ними вон за той изгородью, всадники поедут мимо, и если они на всем скаку

не поворотят коней, прикажите меня повесить.

- Добро, мой мальчик! Когда-нибудь из тебя выйдет изрядный полководец.

Эй, вы! Идите за этим дворянином и исполняйте все его приказания.

Бернар живо расставил аркебузиров за изгородью, приказал опуститься на

одно колено, взять аркебузы на изготовку и строго воспретил стрелять без

команды.

Всадники быстро приближались. Уже явственно слышно было, как чвакают по

грязи конские копыта.

- Их начальник - тот самый пострел с красным пером на шляпе, в которого

мы вчера не попали. Зато попадем сегодня.

Аркебузир, стоявший справа от Мержи, кивнул головой как бы в знак того,

что берет это на себя. Всадники были уже не более чем в двадцати шагах, их

начальник повернулся к отряду, очевидно, для того, чтобы отдать приказ, но в

эту самую минуту Мержи неожиданно вскочил и крикнул:

- Пли!

Начальник с красным пером на шляпе обернулся и Бернар узнал Жоржа. Он

потянулся к аркебузе стоявшего рядом солдата, чтобы отвести дуло, но, прежде

чем он до нее дотронулся, заряд успел вылететь. Напуганные внезапным

выстрелом, всадники бросились врассыпную. Капитан Жорж, сраженный двумя

пулями, упал.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: