6 страница. На второй день завуч попросила как можно любезнее Людмилу Григорьевну принести ей в учительскую для контроля тетради учеников

Глава 8

На второй день завуч попросила как можно любезнее Людмилу Григорьевну принести ей в учительскую для контроля тетради учеников. Та недовольно хмыкнула, мотнула плиссированной старательно отутюженной юбкой и вышла из учительской, но через несколько минут вернулась.

- Вот, − и она положила шесть тетрадей по русскому языку и столько же по математике.

− А где остальные? Прошу принести все тетради, − уже более веско потребовала завуч.

− А те не пишут, они же дебилы! Их нужно определять в спецшколу! − наивно-капризно ответила учительница.

− Со справками я еще буду разбираться в районе и думаю, что их аннулирую, так как на мой взгляд дети у вас нормальные, только с разной подготовкой, и обучать требую всех. И пожалуйста, не создавайте вакуум вокруг этих детей. Мы с вами, учителя, а не вандалы. И вам не советую выступать в роли вахлака. Давайте не будем и между собой портить взаимоотношения. Это не блеф, Людмила Григорьевна, а моя к вам просьба и приказ. Завтра сама непосредственно займусь этими детьми. И бойкотировать мои приказы не советую. Не хотите работать – не надо. Ваша вакансия будет занята. Напишу в город, приглашу другого учителя… А вас нужно бы лишить диплома за такие проделки, − и завуч посмотрела на молоденькую курносенькую девчонку, так бесстыдно и нагло, даже варварски вступившую на свой трудовой путь. Лицо той девчонки вдруг вытянулось, в глазах появился испуг, вроде ей сейчас будут делать вивисекцию, распластают тут же в учительской на столе…

− Хорошо, год доработаю сама, − ответила Людмила Григорьевна, закусив от обиды и полного своего бессилия нижнюю губу.

− Но под моим наблюдением. Через каждые два дня будете подавать мне тетради учащихся для контроля. Технику чтения буду проверять на уроке, засекая время. Если будут затруднения в любом вопросе – обращайтесь сразу ко мне. Насколько хватит моих знаний и ума – помогу.

Канат халтуры нужно рубить сразу. Биссектриса делит угол пополам, они с Семеном Ефимовичем тоже поделят поле своей деятельности. Он пусть занимается хозяйственной частью, а ей поднимать работу школы. Она хоть и маленькая, а спрос такой же… Вон из районо позвонили в отношении экспонатов от школы на районную техническую выставку – это трудовику работа, ей подготовить художественную самодеятельность к седьмому ноября для лесорубов. Нужно ставить в жизни школы новую веху. В работу обязательно втянуть Софью Ивановну и Гузееву. Пусть составят эскиз сценария, подберут соответствующий материал, выявят более одаренных ребят. Подключится и библиотека… «А мне написать стихи, посвященные женщинам-сучкорубам. Алешка отлично читает Маяковского… Хорошо б, если бы Гузеева и Люба спели что-нибудь дуэтом. У них неплохо получается…»

Шли рабочие дни. Завуч потихоньку втягивала в работу весь коллектив школы. Сама ходила, на удивление всей деревни, по домам учеников, знакомилась с их бытом. После уроков вместе с литераторами, особенно Софьей Ивановной, готовила концерт. Среди ребят оказались одаренные, но особенно выделялась Куркина Валя, незаурядная ученица пятого класса. Белокудрая со смуглыми щеками девочка, в которую были влюблены все мальчишки школы, в том числе и Алешка. Длинноногая, с гордой независимой походкой. Когда она появлялась в школе, то всё мужское население восхищенно провожало взором ее хрупкую и удивительно стройную, спортивную фигуру. Куркина Валя первой была на районных спортивных соревнованиях и сигала через барьеры и в высоту, как никто ее возраста. А читала стихи и прозу так, что Анна Андреевна была поражена ее природному таланту. С таким проникновенным чувством, игривой интонацией и необыкновенно приятным, звонким, переливающимся голосом читать дано далеко не всякому профессионалу…

И концерт для лесорубов состоялся. Правда, без дуэта Любы и Гузеевой, но вместе с детьми выступала и завуч. Она читала свои стихи: «Тихо падали дождинки на листву вокруг. По лесной ты шла тропинке – домой недосуг. Вся промокла и устала, в грубых сапогах. Хлеб нелегкий добывала с топором в руках…»

В клубе было битком людей, сидели на стульях, пристроились просто на полу у стен. Люди хлопали в ладоши, смеялись, но воспринимали всё как и должное. Оваций больших не было. Вы, мол, деньги за это получаете, то и развлекайте нас.

После концерта Анна Андреевна отправила сына домой, а сама еще постояла около клуба, поджидая Софью Ивановну.

Ночь была слегка морозная, душистая. Пахло теплым снегом, лозами, корой тополей. Около клуба кучковался группами народ.

− Вы домой? Не хотите пройтись? − предложила учительница русского языка завучу.

− Да, не мешает подышать перед сном этим эликсиром. Боже мой! Сколько его здесь! Опьяняющего, волшебного воздуха! Чувствуете, как пахнет смолянистыми кедрачами? По-моему, Ясная – уникальнейшее место не только в крае, но и во всей стране. Необыкновенно красивое и с морем кислорода, − восхищалась Анна Андреевна.

Они дошли до мостика, остановились, облокотились о перила. Шумела тихонько река.

− Не замерзает, − сказала завуч, глядя вниз.

− В декабре, когда будут сильные морозы, − скует. Сначала образуются изо льда на поверхности барельефы, потом наледни потолще, а в конце зимы целые торосы. Здесь многие родники теплые, всю зиму над снегами парят, вот и образуют наносы на речке…

Стали обсуждать удачные и неудачные выступления.

− А как мои стихи? Вы же литератор, оцените? − сказала Анна Андреевна.

− Не буду говорить с точки зрения их качества. Но сюжет вы подобрали неудачно. Здешние лесорубы – народ гордый и ставят себя центром вселенной. Как же, сучкоруб выполняет государственное задание… Лес идет за границу… А вы их своей жалостью унизили: «Вся промокла и устала, в грубых сапогах… Хлеб нелегкий добывая с топором в руках…» И кто их пожалел? Учительница, которая по их понятиям, ест почти даром чужой хлеб, тунеядка, тем более, что она еще и городская? Вы ударили своим «топором» по их самолюбию…

В лице завуча было недоумение:

− Да, Софья Ивановна, как в деревне трудно жить. Нужно быть очень осторожным в обращении с людьми. Вот видите, что вышло… А я как-то иду, еще по осени, моросит дождь, навстречу мне женщина-сучкоруб, в больших сапогах, в брезентовой куртке, без зонтика естественно… Торопится домой с работы… Вот так… − И добавила: − Зато ваша Куркина привела всех в восторг и шок. Как читает?!

− Ваш Алеша не хуже выступил.

− Да, но я своего сына готовила, как только он произнес первое слово мама. В него было вложено и вложено труда. А это самородок… И семья простая, четверо детей, родители целыми днями в лесу… Хотя у них есть что-то не такое, как у других… При посещении этой семьи, я заметила не только удивительно дружные взаимоотношения, но и нечто больше – газеты, журналы, книги… Что не у каждого здесь есть…

Пожелав спокойной ночи, Софья Ивановна ушла. Завуч осталась стоять еще на мостике, послушала мягкий уставший шум реки. По одну сторону с клубом и рядом с мостом – дом Крысина. Спят. Огней нет. Темными дырами смотрели в ночь окна. Неприятно было вспоминать слова Софьи Ивановны о ее стихах. Хотя та была, по-видимому, права… Из памяти выплыл случай. На днях ее соседка, Лида, увидав вечером Анну Андреевну, когда та шла из магазина, остановила около своей калитки.

− Зарабатываете на хлеб и воду? − кивнула она на небольшую сетку с продуктами в руках учительницы.

− Да нет, хватает и на масло, − улыбнулась Анна Андреевна.

− Рублей хоть сто получаете? − спросила Лида и как-то свысока посмотрела на свою соседку, вроде перед нею стояла женщина по всем жизненным статьям ниже ее голов на десять.

− Да почему же сто? Больше трехсот…

− Неужели?! − ахнула та, выразив на лице не только удивление, но и гамму чувств возмущения. − Я в лесу целый день топором машу и получаю столько же, а вы в тепле…

Сказать было нечего, доказывать не хотелось. Зачем? Обижать или ссориться с соседями? О, нет! Лучше помолчать, пожав плечами, и спокойно ретироваться в свой двор. И появилась запись в тетради:

Я отдаю души творенье

И грусть ее, и ее боль,

Мечты мои, судьбы терпенье

В них моя нежность, моя соль.

Я как раба в своих дерзаньях,

Горит во мне души накал,

Пусть не встречает мир в признаньях,

Но не закончен еще бал.

Я растворюся вся стихами,

Рассыплюсь пеплом над землей,

Покорно встану между вами

Лампадой блеклой, неземной…

Что ж? Каждому свое!.. Но картошку вам копать не буду!

Анна Андреевна направилась к себе домой. Подошла к клубу, там полным ходом шли танцы. Хлопала туда и сюда входная дверь. От толпы отделился рослый парень и подошел к ней. Это был их восьмиклассник Вася Нестеренко. Не по годам развитый физически и умственно, вступивший недавно в комсомол. Чужак. Занимавшийся дома в противовес другим самостоятельно изучением физики и математики. После восьмого собирается уехать в краевой центр в математическую школу, по окончании которой метит в Ленинградский университет электроники. Семья только в прошлом году приехала в Ясную Поляну на заработки, чтобы сколотить денег, а потом где-нибудь недалеко от города купить домик с приусадебным участком. Дома развели порядочное хозяйство. Все брошено, чтобы скопить нужную сумму. Родители в лесу, Вася дома с хозяйством и огородом…

Увидев Анну Андреевну, он подошел к ней.

− Гуляете? − спросил. И вдруг буркнул: − Анна Андреевна, зря стараетесь. Вас здесь всё равно из учителей никто не поддержит. Ваш концерт…

− Вася, ну ты и даешь! − перебила учительница. − Выдумщик ты.

− Хотите, я вам расскажу про себя?

− Давай, говори.

− Знаете, в прошлом году, когда я приехал сюда, меня выбрали председателем совета дружины. Смотрю – работы никакой. Собрал председателей советов отрядов, наметили план, решили поднять пионерскую работу. Меня на второй день вызвали в учительскую и давай распекать за какой-то пустяк: бывшая завуч, тут же был и Ярков… Я ничего тогда не понял. Страшно только обиделся. Думаю – за что? Потом мы решили устроить соревнования на лыжах, катались с той горки, что за тёть Мотиным магазином. Я дома победителям медали из картона сделал, на ленточках… Меня на второй день снова вызвали в учительскую и стали кричать, что я бездельник, безобразно в классе вымыл пол. Тут я кое-что дорубил. Думаю, проверю. Пишу красочное объявление: «Все на сбор макулатуры». Расчертил плакат, создал комиссию из пацанов по приему бумаги. Детвора загорелась, потащила с утра кипы, перевязанные бечевками. И в тот же день к концу уроков была выстроена школа на линейку, и мне перед всеми был вынесен выговор за безобразную работу пионерской организации и самоуправство. Винили, что я не подготовил место для приема макулатуры. А место было – сарай. Мы даже весь там мусор с пацанами убрали. Тогда я понял, что никто не хочет, чтобы в школе шла работа. Меня садили на свое место. Мол, сиди и не рыпайся, не мешай нам тихонько жить…

− И что же ты?

− А что? Притих. Думаю, что дадут такую характеристику после восьмого, что с нею и в тюрьму не возьмут.

− Но теперь, я думаю, что у меня будет хороший помощник – ты и твоя пионерия.

− Да, в этом году я вам буду помогать, хотя у меня и времени в обрез, но на будущий год я не вижу себе замены из семиклассников. Там нет заправил. Каждый сам по себе…

− Ничего, Вася. До будущего года еще нужно дожить. И людей растят, как и дерево. Не всегда они бывают самородками как Валя и… − Она хотела сказать вроде тебя, но не сказала. Знала, парень умный, талантливый, дружит с деревенскими парнями лет на пять-шесть старше его. Сам поймет… И переменила тему разговора:

− Скажи, а почему ты дружишь с деревенскими взрослыми парнями?

− А с кем надо? Со школьной мелюзгой?

Да, Вася их всех перерос, что и говорить. Но он добавил то, что завуч не собиралась услышать из уст ученика:

− Я не хочу выделяться среди других, иначе будут бить. Другой раз и закурю и матюкнусь...

Что было сказать ей? А разве она сама не подделывалась под общую массу? Кое-где кривила душой, подстраивалась. Вон с Валерием Ивановичем сидела на бревне... Для чего? В городе живешь, ну и живи. Ни к кому не нужно подлаживаться. Прошел и чихать на всех. А здесь попал в волчью стаю и по-волчьи вой? Так? Тьфу, какие глупости! Во-первых, тут не волчья стая, но с людьми как-то нужно уживать­ся и постепенно изменять их. И она ответила Васе:

− Нет, все-таки это ты зря. Тем более сейчас, когда уже вы при­жились... − и тут же спросила: − А танцевать будешь до двенадцати, как и все взрослые? Ведь тебе положено в десять спать?

− Ой, что вы, Анна Андреевна! Завтра же праздник, отосплюсь. Завуч ничего не ответила, знала, что тут вечером вместе с родителя­ми идут и дети на любой сеанс, конечно если он не до шестнадцати...

Вася ушел, а к ней подошла молодая красивая женщина, Лариса, дочь Юрия Андреевича Плотникова. В Ясной Поляне она была заметной. И казалось, что если бы не было этой длинноногой стройной женщины, в любой одежде выделявшейся среди всех остальных деревенских, и Ясная Поляна потеряла бы часть своей живой красоты. Нет, Лариса не просто красивая женщина, с гордой походкой и высоко поднятой головой, а здешняя лесная фея, загадочная и неповторимая...

− Анна Андреевна, а вы надолго приехали в наши края? − спросила
Фея.

− Не знаю, может и задержусь у вас. Здесь так все необычно, и мне нравится.

− Да, о вас хорошо говорят наши люди в деревне, а у нас на пох­валу народ скупой. А тут захожу как-то в Мотин магазин, а Акулиха уж так вас возносит до небес... И сегодня в клубе хвалят... Правда, что вы отличник просвещения?

− Ой, Лариса, это и не так много. Нужно было уже и большего добиться.

И вдруг Лариса почти повторила, что только сейчас ей сказал Вася Нестеренко.

− Трудно здесь вам будет работать. У нас таких не любят. Начнут вас выживать всякими пакостями. Вы уже не первая такая здесь в школе. Особенно не любят городских...

− Ничего, Лариса, я не пугливая и вроде твёрдо хожу по земле. И люди у вас есть хорошие: ваш отец, Валерий Иванович, да и Ярков вроде ничего…

− Ярков? Пьяница он и безвольный человек... Это не директор, лопух на навозной земле...

Стало как-то обидно за Семена Ефимовича. Все-таки учитель он
неплохой, заслушаешься на уроках, с большой эрудицией. И дети его будто уважают, даже прощают, что пьет...

Но Лариса продолжала:

− Наши убирают тех, кто им не подходит. Тут народ − сброд.
Кто от алиментов скрывается, кто недоволен советской властью...

Мимо них тенью прошел Крысин. Господи, откуда он и взялся? Вроде из-под земли незаметно встал перед ними. Анна Андреевна, вздрогнув, даже отшатнулась. Ага, значит, не спит, а шарахается тут же. Наверное подслушивал. Лариса тоже, прикусив язык, замол­чала.

− Воркуете? − как-то ядовито с издёвкой спросил электрик.
Они ничего ему не ответили, а когда тот исчез в темноте, учи­тельница спросила:

− Что ему нужно? Вы знаете, он какой-то странный, что-то в нем есть неприятное... Вроде не человек, а злой дух... Мне кажет­ся − он меня преследует...

− А как же? Он вас боится, вы же член партии, а вдруг на него стукнете, куда следует? − прошептала Лариса.

− А что я должна стукать? − тоже почему-то шепотом спросила
учительница.

– Да все же знают, что он бывший полицай и здесь скрывается, но местные его не трогают. Зачем? Здесь лес. Дальше дороги нет.

Всё! Тупик. Пусть работает.

Учительница ахнула:

− А в районе знают?

−Думаю, что да. Но не трогают. Почему? Эта жизнь для него − уже
есть наказание. Кругом лес и постоянный страх за свою шкуру. Да
разве он один у нас? Кроме него еще двое... Глушак... например...
Смотрите, вы тут здорово не связывайтесь с кем попало. Залезут в душу лисой, а потом разотрут вас. И не принимайте ничье ухаживание.

Да, чем больше Анна Андреевна вникала в жизнь деревни, тем боль­ше поражалась людям, которые здесь жили. По-видимому, сюда действи­тельно сползались те, кому где-то не светило солнце. Но разве все такие? Елкин, Куркины... Да и Васи Нестеренко семья... Приехали просто подзаработать...

Лариса вдруг доверчиво дотронулась до рукава пальто учительницы: Скажите, только честно, правда, что Людмила Григорьевна на мою Катю справку достала от психиатра? Не скрывайте, говорите…

На Анну Андреевну слова Ларисы произвели такое неожиданное впе­чатление, что вроде крыша шарахнула ее по голове. Но она нашла в себе силы сказать как можно спокойнее и безразличнее:

Какие справки? Ничего не знаю. Что за ерунда? Кто вам это
сказал?

− Земля слухом пользуется, − ответила женщина, теперь уже совсем не похожая на фею, а была какой-то обыденной, простой. Она тут же заговорила быстро, возбужденно:

− Мне душно здесь жить среди этих людей. Закончит мой Витек
институт − уедем. Там подучусь, найду работу. Я в школе хорошисткой была. Потом случилось это... Вам уже про меня конечно говорили.

Глупая была, − обманул один офицер, с солдатами тут помогал лесоучастку.... у меня Катюша осталась... Теперь каждый меня считает последней в деревне. Мать Вити, Бова, ненавидит меня и даже слушать не хочет о нашей женитьбе. Но мы договорились против ее воли...

− А я думала, что у вас тут более свободные нравы… Вон у Глотихи Марина…

− То Марина, а то я. Та для многих и в основном для своих, бывает, и для бичей. Это в их понятии не грех. А я хотела сделать себя счастливой, связалась с чужим, городским, который наплевал на меня. А заступиться некому, у нас тут нет родни, да и отца мно­гие недолюбливают, мол, слишком строг... Коммунист, выслуживается перед властями. И ненавидят не рабочие, а такие как Бова... Она заведующая магазином, муж − продавец, племян­ница − помощник. Бова − паук. Ворует, наценки делает на товары, где можно, обсчитывает...

− А почему люди молчат?

− А кому захочется связываться с такой большой родней? Да она и хитрая, ловчит. Кому в долг даст, кому с базы что-нибудь привезет, потом их же и обсчитает. Вот человек и молчит, так как другой раз не уважит, − и тут же добавила: − а про справку вы скрываете. Знаю. Но это проделка не только Людмилы, но и Бовы, чтобы меня позорить и добить... Господи, когда я только вырвусь из клещей Бовихи? Почему меня эти твари считают ниже себя, последней?

− Лариса, успокойтесь. Ясная Поляна − это еще не вся наша страна.

Поженитесь, уедите, да и Юрий Андреевич переедет к вам.

− Да, отец хороший, он понимает меня. Зато мать поедом
ест. Я у нее на языке всегда потаскуха, подойти ко мне никому не дает. Видите ли, опозорила ее на всю деревню. А я же молодая...
Сейчас живу отдельно от них на краю деревни, одна в пустом доме...

− Мне говорили − в деревне учитель − первый человек, − перевела
учительница разговор на другую тему.

− Что вы?! У нас первые − продавцы, фельдшерица Чернякова. У той все лекарства в руках, да и освобождение при случае может дать человеку или справку там какую написать... Да еще кто на машинах работает: кому подвезет, кому увезет. А с учителя что взять?

«Да, с учителя, конечно, нечего взять, − подумала Анна Андреевна, открывая свою калитку. − Он должен сам отдавать людям. Так как она мне сказала? Не принимать ухаживание? Намекнула на Яркова? Ну и народ, еще только подумаешь что-то сделать, а они уже тут как тут...».

В клубе допоздна полным ходом шли танцы. Здесь были молодые, пожилые и даже старики. Скамейки сдвинуты и поставлены вдоль стен. Танцевали в куртках, в праздничных, недавно купленных, в рабочих пиджаках, а кто сбросив верхнюю одежду, и приткнув ее на скамей­ку, блистал своим модным новым нарядом. Молодые женщины и особен­но девчата, с подведенными глазами и намалеванными красными щеками, что шарахаешься от такой дикой косметики, и она бросает просто таки в дрожь, козыряли еще и своими экстравагантными прическами. Перед праздником два дня с утра до позднего вечера работали в доме быта, за стеной учительницы, приехавшие на леспромхозовских маши­нах парикмахеры. Они безжалостно обстригали кудлатые головы взрос­лым и детям, красили и завивали женщин, какому-нибудь чудаку-пар­ню варганили такую химию, что родной батько не узнавал родного сына. Бабы наводили и на заскорузлых руках шмон: маникюр. Тут же закройщики раскладывали красивейшие ткани, кроили, делали наметку, примеряли, подрезали. Оставалось дома только прострочить. И народ готов. У девчат голова шла кругом от предвкушения будуще­го успеха в такой обновке.

Танцевавшие многие уже были под хмельком: кто купил бутылку заранее у Бовы, кто дома хватил медовухи... Мужики и парни еще безбожно и курили. В клубе стоял чад от табачного дыма и пыли. Пахло мужицким потом, затасканными пиджаками, кирзовыми сапогами... Все эти запахи перемешивались с дорогими французскими духами и дешевым одеколоном...

Тут же среди лесорубов были и молодые учителя: Галина Гавриловна, Людмила Григорьевна и Таня, воспитательница детского сада, которая жила за стеной у Лиды. Какими ветрами и какой судьбой эта, двадцатилетняя девушка, была заброшена в Ясную Поляну вместе с ее двенадцатилетним братом − одному богу известно. Эта упругая, рослая и довольно миловидная воспитательница отъелась на садиковых харчах, там же и ее брат наел розовые щеки. Который говорил друзьям: «Я же не толстый, а в меру упитанный». А те смеялись, завидовали его красивому по-девичьи лицу. В садике их жа­лели − усиленно подкармливали. Мать Тани вроде умерла, а отец где-то мотался по белому свету. Где? Да черт его знает, ну и хорошо, что о нем ни слуху ни духу, а то помощи от такого, что с козла молока, а вдруг и тянуть с детей еще начнет...

К Людмиле Григорьевне подошел рослый парень, стал приглашать на танец:

− Пойдем, Людка, рванем.

− Не хочу, − ответила та, − и выражайся, пожалуйста, покультурнее.

− А ты что, уже слишком фу ты, ну ты, ножки гнуты стала? У
меня и пузырь есть. Пойдем хряпнем по стаканỳ...

− Иди ты со своим блатным языком, − возмутилась учительница.

− Я не такой блатной, как голодный, − не сдавался парень.
И вдруг спросил: − А что? Опять Андреевна на тебя бочку катит? Небось, гоняет вас и в хвост, и в гриву?.. Так пойдем, потанцуем, Люд, а Люд?

− Да отстань ты, вон Таньку пригласи...

Людмила Григорьевна была сегодня явно не в духе. А зло брало опять таки из-за нового завуча. Подумать только, как обрабатывает людей! Стихи им уже свои читала. А те дураки и уши развесили... «Вот Андреевна дает...» «Наша Андреевна...» Тьфу, дряни! А то, что она, Людмила Григорьевна, третий год здесь торчит ради их детей, то никому и дела нет? Да если бы она захотела, то может и похлеще сочинила бы, и концерт могла б подготовить... А так вроде оплевала сегодня их с Галиной Гавриловной эта старуха. Ушлая. А ты сиди как дурак на том концерте и лупай глазами перед всей деревней.

А тут каждый подонок еще и Людкой может назвать. Галину Гавриловну и то никто не посмеет по имени...

Людмила Григорьевна встала, поискала взором танцующую Таню.

Подозвала.

− Пойдем к тебе домой, покурим. Надоели все эти скоты...

Глава 9

Анна Андреевна неожиданно проснулась, вроде ее кто-то сильно толкнул в бок. За окном тишина, затих гомон у клуба и песни лесору­бов, только мягко, убаюкивающе долетал до слуха шум реки. Танцы, по-видимому, закончились давно. Почему-то тоскливо сжалось сердце. Почему? От какого-то предчувствия? Да, да... Вдруг до слуха долетели далекие удары тяжелых сапог о дорогу. Кто-то со стороны клуба приближался к ее дому. Господи, она не видела этого человека, но знала, что он бежит именно к ней... Да, да... К ней с недоброй целью. Она, затаив дыхание, забилась под одеяло и сжалась в тугой комок. Странно, она видела по дороге бежавшие, сапоги. Нет, челове­ка перед нею не было, а только большие кирзовые сапоги, бухавшие о дорогу. Вот сейчас они подбежат к ее дому, сейчас... Какое же окно?.. Хоть бы не перепугался сын, ведь камень может и в голову по­пасть? Вот еще шаг... Она по-животному слышит тяжелое дыхание запыхавшегося человека, и явно видела проклятые те сапоги... Ага, первое окно они пробежали, второе... О! Боже! Сейчас... Еще сильнее сжалось и забилось сердце… Вот сейчас, сию секунду… И вдруг будто гром обрушился на ее крышу. Раз, второй раз, третий... Уда­ры тяжелые... Четвертый глуше со стороны дома быта... И опять пе­ред ее глазами только большие кирзовые сапоги… Они оббежали ее дом мимо могучего тополя, мимо ее калитки от школы и пустого напротив дома, и стали постепенно затихать, где-то там, удаляясь к школе… Это был финал праздника для Анны Андреевны.

Праздники прошли, кончились и каникулы. А когда учителя и учени­ки пришли первый день в школу во второй четверти, то на двери висел обрывок бумаги, на котором было накарябано: «Курятник закрыт. Все можете идти по домам, уроков не будет». Тут же на крыльце были огромные кучи человеческих испражнений. Замок набит спичками, что пришлось долго повозиться, пока открыли дверь...

Детвора говорила, что это сделали пацаны, но взрослые и верили этому, и не очень… Сколько потом пришлось беседовать с детьми и взрослыми во время собраний, что школа − не курятник, а второй дом, где дети растут и учатся, что она в их сердцах должна остаться на всю жизнь как что-то самое дорогое, и каждый камушек во дворе ее должен быть для них родным... Решали вопрос с родителями, как утеплить на будущий год школу; как украсить ее, чтобы было уютно...

Вторая четверть прошла более менее спокойно. Давались уроки, проводились нужные мероприятия. Вспоминали ошибки и достоинства дебюта на сцене клуба, готовились дать новый концерт под новый год. Подбирали новых дебютантов, создали кружок поэзии... Появились свои поэты, юмористы и сатирики...

Анна Андреевна наконец побывала у Бовы в магазине. Она с тайным интересом шла знакомиться с этой женщиной. Та встретила ее совсем не так, как Мотя. Вначале учительница увидела за прилавком сидевше­го на стульчике пожилого мужчину, по-видимому уже пенсионера. Об­мякший, добродушный, скорее похожий на закройщика-еврея. Таким по­чему-то показался учительнице муж Бовы. В отделе бакалеи продукты отпускала высокая сухопарая женщина, лет двадцати пяти. Племянница. И тут же за всеми прилавками хозяйственно ходила владыка всей деревни, знаменитость Поляны − Бова. Вряд ли кто знал ее имя и отчество. По-видимому, его, и что она женщина, давно забыл и ее собственный муж. Бова − это Бова. Коренастая, крепкая, с черными пронизывающими глазами и пушком на щеках и под носом. Подперев ру­кой бок, она нахально смотрела на новенькую, до сих пор не соизво­лившую прийти к ней на поклон. Посмотрела, а потом независимо пошла вдоль прилавков, где-то застряла в конце магазина.

Анна Андреевна подошла к промышленным товарам. Чего только здесь не было! Красивые тетароновые кружевные кофточки, джинсы и джинсовые костюмы, двухцветный трекатин, удивительной расцветки, трикотаж, пропускающий воздух и поглощавший влагу. Висели отличные женские плащи, целой грудой свалены осенние пальто под замш.

Бова повозилась где-то за прилавком, но все-таки не вытерпела, подошла к учительнице, двулично улыбнулась:

− Товары эти только для лесорубов, посторонним не даем, − сразу отрубила она Анне Андреевне.

− А я и не собираюсь их у вас покупать, − ответила ей в тон учительница и подумала: «Вот действительно дрянь, а не баба». Но сдать так просто без боя свои позиции? О нет, возьмем хоть упрямством. И она продолжала стоять и рассматривать вещи. Что все-таки купить, чтобы не уйти с пустыми руками?

Но вдруг Бова что-то смекнула и предложила ей померить замшевое пальто. Анна Андреевна колебалась − как поступить. Нет ли здесь какого-нибудь подвоха? Коль враг пошел на примирение − значит выигрывает только для себя. Учительницу окружило несколь­ко баб. Пришлось согласиться. И все ахнули − какое пальто! С чу­десным пушистым воротником и такими же манжетами. Впереди золо­тые застежки... Модное... И как оно ей шло! Ну, берегитесь, дев­чата, заткнем вас за пояс.

Теперь Бова сама стала уговаривать учительницу купить пальто. Она, как барыга, выложила перед нею еще и плащ. «Если нет денег − в зарплату принесете». Анна Андреевна не устояла, пошла на примирение, но с пользой. Купила и то, и другое. Тут же бабы наки­нулись примерять и плащи, и замшевые пальто. Но почему-то они висели на них как на корове седло. И все-таки несколько штук бы­ло куплено. «Пошлем в город своим...» А после того, как завуч съездила в обновке в районо, где ее покупку осмотрел не один женский глаз, да узнали где куплено и за сколько, из района нагря­нули покупатели. Были даже ленинградские артисты, которые в это время там давали концерты. Бова, хитрая Бова, использовала завуча школы как ходячую рекламу. Но Анна Андреевна тогда в магазине подсмотрела другое. Много людей просто стояли, балагурили, остроумно перебрасывались шутками, в которых принимала участие и сама хозяйка. Да, видно сюда любили ходить, магазин был что-то вроде клуба, значит, клуб плохо работает, а людям общение нужно, как воздух...

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: