ЛЮБОВЬ И ЕЕ РАСПАД В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ

Если любовь это способность зрелого, созидательного характера, то отсюда следует, что способность любить у индивида, живущего в какой-либо определенной культуре, зависит от влияния этой культуры на характер обычного человека. Если мы говорим о любви в современной западной культуре, мы должны отметить, способствует ли социальная структура западной цивилизации и соответствующий этой структуре дух развитию любви. Если так поставить вопрос, то придется ответить на него отрицательно. Объективное наблюдение за нашей западной жизнью не вызывает сомнения, что любовь - братская любовь, материнская любовь и эротическая любовь, это относительно редкое явление, и их место занято неким количеством разных форм псевдолюбви, которые, на деле, являются многочисленными формами разложения любви.

Капиталистическое общество основано на принципе политической свободы, с одной стороны, и принципе рынка, как регулятора всех экономических, а следовательно, и социальных отношений, с другой. Товарный рынок определяет условия, при которых происходит обмен товаров, трудовой рынок регулирует занятость работой и продажу труда. Как полезные вещи, так и полезная человеческая энергия и навыки превращаются в товары, которые обмениваются без применения силы и без обмана согласно условиям рынка. Туфли, хотя они могут быть пригодны и надежны, не имеют экономической ценности (обменной ценности), если на них нет спроса на рынке; человеческая энергия и навыки не имеют обменной ценности, если при существующих рыночных условиях на них нет спроса. Владелец капитала может купить труд и заставить его приносить прибыль своему капиталу. Владелец труда должен продавать его капиталисту по существующим рыночным условиям, если он не хочет умереть с голоду. Эта экономическая структура отражена в иерархии ценностей. Капитал господствует над трудом; нагромождение вещей, - то, что мертво, - имеет более высокую ценность, чем труд, человеческие силы, - то, что живо.

С самого начала это было основной структурой капитализма. Но хотя она все еще характерна для современного капитализма, однако измени-лись некоторые факторы, придав современному капитализму его специ-фические качества и оказав глубокое влияние на характер структуры современного человека. Как результат развития капитализма, мы наблюдаем все возрастающий процесс централизации и концентрации капитала. Большие предприятия беспрерывно растут, меньшие подавляются. Обладание капиталом, инвестированным в эти предприятия, все больше и больше отделяется от функции управления им. Сотни тысяч держателей акций "владеют" предприятием; бюрократический аппарат хорошо оплачиваемых управляющих, которые однако не владеют предприятием, управляет им. Эта бюрократия намного меньше заинтересована в создании максимальной прибыли, чем в расширении предприятий и своей собственной силы. Растущая концентрация капитала и появление могущественной бюрократии управления идет параллельно с развитием рабочего движения. Вследствие организации трудовых объединений отдельный рабочий не должен сам от своего имени выступать в роли продавца своего труда на трудовом рынке; он включен в большие трудовые союзы, также руководимые мощной бюрократией, которая представительствует за рабочего в отношениях с индустриальными гигантами. Как в области капитала, так и в области труда, к. лучшему или к худшему, инициатива перешла от индивида к бюрократии. Огромное число людей утратили независимость и стали зависимы от управляющих крупных экономических предприятий.

Другая решающая характерная черта, являющаяся результатом концентрации капитала и характеризующая современный капитализм, это специфический способ организации труда. Огромная централизация предприятий при предельном разделении труда ведет к такой организации, при которой индивид теряет свою индивидуальность, становится легко заменимым винтиком в машине. Человеческая проблема капитализма может быть сформулирована так:

Современный капитализм нуждается в людях, которые кооперированы в большие массы и слаженно трудятся сообща; которые хотят потреблять все больше и больше; чьи вкусы стандартизированы, легко могут быть направляемы извне и предвосхищены. Он нуждается в людях, которые чувствуют себя свободными и независимыми, неподвластными какому-либо авторитету или принципу, или совести - и при этом готовы подчиняться приказу, делать то, что от них требуют; без конфликта прилаживаются к социальной машине; ими можно руководить без приме-нения силы, вести без ведущих, заставлять двигаться без какой-либо определенной цели - за исключением цели делать товар, быть в движении, идти вперед.

Что из этого следует? Современный человек отчужден от себя, от своих ближних, от природы1. Он превращен в товар, свои жизненные силы он воспринимает как инвестицию, которая должна приносить ему максимальную прибыль, возможную при существующих рыночных условиях. Человеческие отношения в сущности являются отношениями отчужденных автоматов, каждый из которых основывает свою безопасность на том, чтобы держаться поближе к стаду и не отличаться от других в мысли, чувстве или действии. Хотя каждый старается быть как можно ближе к остальным, каждый остается крайне одиноким, проникнутым глубоким чувством небезопасности, тревоги и вины, которые всегда появляются там, где человеческое одиночество не может быть преодолено. Наша цивилизация предлагает много паллиативов, помогающих людям не осознавать своего одиночества: во-первых, строгий шаблон бюрократизированного, механизированного труда, который помогает людям оставаться вне осознания своих самых основных человеческих желаний, стремления к трансценденции и единству. Поскольку один этот шаблон не справляется с задачей, человек пытается преодолеть неосознанное отчаяние при помощи шаблона развлечений, пассивного потребления звуков и зрелищ, предлагаемых развлекательной индустрией, а также удовлетворения от покупки новых вещей и скорой замены их другими. Современный человек, действительно, близок к картине Хаксли, описанной в его "Прекрасном новом мире": "Хорошо накормленный, хорошо одетый, сексуально удовлетворенный, но не обладающий собственным "я", не имеющий никаких, кроме самых поверхностных, контактов со своими ближними, направляемый лозунгами, которые Хаксли сформулировал так кратко: "Кто страсти любит, тот общество губит" или "Никогда не откладывай на завтра развлечение, которое можешь получить сегодня" или, как коронный принцип: "Теперь каждый счастлив". Человеческое счастье сегодня состоит в том, чтобы развлекаться. Развлекаться это значит получать удовольствие от употребления и потребления товаров, зрелищ, пищи, напитков, сигарет, людей, лекций, книг, кинокартин - все потребляется, поглощается. Мир это один большой предмет нашего аппетита, большое яблоко, большая бутылка, большая грудь; мы - сосунки, вечно чего-то ждущие, вечно на что-то надеющиеся - и вечно разочарованные. Наш характер приспособлен к тому, чтобы обменивать и получать, торговать и потреблять; все предметы, как духовные, так и материальные, становятся предметом обмена и потребления. Там, где дело касается любви, ситуация соответствует по необходимости социальному характеру современного человека. Автоматы не могут любить; они могут обменивать свои "личные пакеты" и надеяться на удачную сделку. Одно из самых значительных выражений любви, и особенно брака с его отчужденной структурой, это идея "слаженности". В статьях о счастливом браке его идеал описывается как идеал исправно функционирующей слаженности. Это описание не слишком отличается от идеи функционирующего служащего: он должен быть "разумно независим", готов к совместной работе, терпим и в то же время честолюбив и агрессивен. Таким образом, как скажет нам брачный адвокат, муж должен "понимать" свою жену и помогать ей. Он должен делать благосклонные замечания по поводу ее нового платья и вкусного блюда. Она, в ответ, должна понимать его, когда он приходит домой усталый и расстроенный, должна внимательно его выслушивать, когда он говорит о своих деловых затруднениях, не сердиться, а понимать его, когда он забывает о ее дне рождения. Весь набор этих видов отношений сводится к хорошо отлаженной связи двух людей, остающихся чужими друг другу на протяжении всей жизни, никогда не достигающих "глубинной связи", но любезных друг с другом и старающихся сделать друг для друга жизнь как можно приятнее.

При таком понимании любви и брака главный акцент делается на отыскании убежища от непереносимого в других случаях чувства одиночества. В "любви" отыскивается, наконец, спасение от одиночества. Создается союз двоих против мира, и этот эгоизм вдвоем ошибочно принимается за любовь и близость.

Подчеркивание духа слаженности, взаимной терпимости и т. д. это явление относительно новое. В годы после первой мировой войны этому предшествовало понятие любви, где в основу удовлетворительных любовных отношений и в особенности счастливого брака было положено обоюдное сексуальное удовлетворение. Были убеждены, что причины множества несчастливых браков надо искать в том, что партнеры в браке не достигали "сексуального соответствия"; причину этой беды видели в незнании "правильного" сексуального поведения, то есть, в незнании сексуальной техники одним или обоими партнерами. Чтобы "излечить" эту беду и помочь неудачливым парам, которые не смогли любить друг друга, многие книги давали инструкции и советы относительно правильного сексуального поведения и обещали, скрыто или явно, что тогда наступит счастье и любовь. Основополагающая идея состояла в том, что любовь дитя сексуального наслаждения, и если два человека научатся сексуально удовлетворять друг друга, то они будут любить друг друга. В соответствии с общей иллюзией времени, считалось, что использование правильной техники это решение не только технических проблем индустриального производства, но также и всех человеческих проблем. Игнорировался тот факт, что истина прямо противоположна этому основополагающему предположению. Любовь не является результатом адекватного сексуального удовлетворения, сексуальное счастье - даже знание так называемой сексуальной техники - это результат любви. Если бы этот тезис нуждался в ином, кроме повседневного наблюдения, доказательстве, то такое доказательство можно найти в обширном материале психоаналитических данных. Изучение наиболее часто встречающихся сексуальных проблем - фригидность у женщин и более или менее острые формы психической импотенции у мужчин - показывает, что причина здесь не в отсутствии знания правильной техники, а в торможениях, производящих эту неспособность любить. Страх или ненависть к другому полу служат причиной тех трудностей, которые мешают человеку отдаваться полностью, действовать стихийно, непосредственно и просто довериться сексуальному партнеру в физической близости. Если человек с сексуальными торможениями сможет избавиться от страха или ненависти и обретет способность любить, исчезнут и ее или его сексуальные проблемы. Если нет, то не поможет и знание сексуальной техники.

Но в то время как данные психоаналитической терапии указывают на ошибочность идеи, что знание правильной сексуальной техники ведет к сексуальному счастью и любви, благодаря теории "Фрейда основопола-гающее положение, что любовь сопутствует обоюдному сексуальному удовлетворению, имело огромное влияние. Для Фрейда любовь была, в основном, сексуальным феноменом. "Человек, на опыте убедившись, что половая /генитальная/ любовь приносит ему самое большое удовлетворение, так что, фактически, она для него становится прототипом счастья, вынужден вследствие этого искать свое счастье на пути сексуальных связей, поставить генитальную эротику в центр своей жизни"2. Переживание братской любви, по Фрейду, результат сексуального желания, но когда сексуальный инстинкт обращен в импульс, направленный на "запретную цель". Любовь, имеющая целью что-то запретное, была первоначально чувственной любовью и в бессознательном человеке она все еще остается такой. Что касается чувства слиянности, которое является сущностью мистического переживания и источником самого напряжен-ного чувства единства с другим человеком или ближними, то оно было интерпретировано Фрейдом как патологический феномен, как возвраще-ние к состоянию раннего, "неограниченного нарциссизма"3.

Стоит сделать еще только один шаг, чтобы, как Фрейд, счесть любовь, в сущности, иррациональным феноменом. Разница между иррациональной любовью и любовью, как выражением зрелой личности, для него не существует. Он подчеркивал в своей работе о трансференции любви, что любовь, перенесенная на другой объект, в сущности своей не отличается от нормального феномена любви4. Влюбленность всегда граничит с ненормальностью, она всегда сопровождается безрассудностью в отношении действительности, подчиненностью слепой силе и является перенесением с объектов детской любви. Любовь как разумный феномен, как вершина достигнутой зрелости, не составляла для Фрейда предмета исследования, поскольку она для него вообще реально не существовала.

Однако будет ошибкой переоценивать влияние идей Фрейда на понимание любви, как результата сексуального влечения, или вернее, как результата сексуального удовлетворения, отражающегося в сознательном чувстве. На самом деле причинная зависимость здесь обратная. Фрейдовские идеи были отчасти внушены духом XIX века, отчасти они стали популярны благодаря настроениям, преобладающим в годы после первой мировой войны. Определенные факторы, которые оказали влияние как на общепринятое, так и на фрейдовское понимание, были прежде всего реакцией на строгие нравы викторианской эпохи. Другой фактор, определивший фрейдовские теории, состоит в преобладании тогда такого понимания человека, которое основано на структуре капитализма. Чтобы доказать, что капитализм соответствует естественным потребностям человека, нужно было доказать, что человек был по природе своей склонен к конкуренции и полон враждебности к другим людям. В то время как экономисты "доказывали" это, говоря о ненасытной жажде экономической наживы, а дарвинисты, говоря о биологическом законе выживания наиболее приспособленных существ, Фрейд пришел к тому же результату, полагая, что мужчиной руководит безграничное желание сексуального покорения всех женщин, и только давление общества препятствует ему в осуществлении этого желания. В результате, мужчины обязательно завидуют друг другу, и эта взаимная зависть и конкуренция будет продолжаться, даже если для этого исчезнут все социальные и экономические причины5.

Наконец, мышление Фрейда находилось в значительной мере под влиянием этого типа материализма, который преобладал в XIX веке. Считалось, что субстратом всех духовных явлений служат явления физиологические, а потому любовь, ненависть, честолюбие, зависть объяснялись Фрейдом, как многочисленные проявления различных форм сексуального инстинкта. Он не замечал, что основополагающая реаль-ность это целостность человеческого существования; во-первых, общая всем людям человеческая ситуация, и во-вторых, практика жизни, заданная специфической структурой общества. (Решительный шаг вперед от этого типа материализма был сделан Марксом в его "историческом материализме", в котором не тела и инстинкты, вроде потребности в пище или имуществе, служат ключом к пониманию человека, а целостный жизненный процесс человека, его "практика жизни"). Согласно Фрейду, полное и ничем не сдерживаемое удовлетворение всех инстинктивных желаний вело бы к духовному здоровью и счастью. Но очевидные клинические факты показывают, что мужчина - или женщина - которые посвящают свою жизнь неограниченному сексуальному удовлетворению, не достигают счастья и очень часто страдают от острых невротических конфликтов или симптомов. Полное удовлетворение всех инстинктивных потребностей не только не дает основы для счастья, но даже не гарантирует психического здоровья. Все же идея Фрейда могла стать популярной в период после первой мировой войны только вследствие тех изменений, которые произошли в духе капитализма, когда центр тяжести был перенесен с накопления на расходование, с самоограничения, как средства экономического успеха, на потребление, как основу для сверхширокого рынка и главное удовольствие для одержимо-го тревогой, автоматизированного индивида. Не откладывать удовлетворение какого бы то ни было желания стало главной тенденцией как в сфере секса, так и в сфере всякого материального потребления.

Интересно сравнить понятия Фрейда, соответствующие духу капитализма, когда он еще существовал в нерушимом виде в начале нашего века, с теоретическими понятиями одного из самых блестящих современных психоаналитиков покойного Г. С. Салливена. В психоаналитической системе Салливена мы находим, в противоположность фрейдовской, строгое различение между сексуальностью и любовью.

Что означает любовь и близость в концепции Салливена? "Близость это такой тип ситуации, включающей двух людей, которая дает достаточные возможности для утверждения всех их личных ценностей. Утверждение личной ценности требует такого типа отношений, которые я называю сотрудничеством, а под ним разумею четко сформированную приспособленность поведения одного человека к выраженным потребностям другого человека ради увеличения идентичного, т. е. все более и более полного, взаимного удовлетворения, а также для поддержания возрастающей у обоих безопасности их положения"6. Если мы освободим салливенские утверждения от некоторой языковой сложности, то сущность любви предстанет как ситуация сотрудничества, в котором два человека чувствуют так: "Мы играем по правилам игры, чтобы поддержать наш престиж, чувство превосходства и достоинство"7.

Как фрейдовская концепция любви дает описание опыта патриархального самца в условиях капитализма XIX века, так салливенское описание передает опыт отчужденной, мыслящей рыночными категориями личности XX века. Это описание "эгоизма вдвоем", эгоизма двух людей, объединенных своими общими интересами и противостоящих вместе враждебному и чуждому миру. В действительности, такое описание близости, в принципе, применимо к чувству любого слаженного сотрудничества, в котором каждый "приспосабливает свое поведение к выраженным потребностям другого человека ради общих целей" (пока-зательно, что Салливен говорит здесь о выраженных потребностях, в то время как любовь предполагает у двух людей реакцию именно на невыраженные потребности).

Любовь, как взаимное сексуальное удовлетворение, или любовь, как "слаженная работа" и убежище от одиночества это две "нормальные" формы разложения любви в современном западном обществе, социально моделированной патологии любви. Существует много индивидуальных форм патологии любви, которые приводят к сознательному страданию, и их как психиатры, так и все увеличивающиеся число непрофессионалов считают невротическими. Некоторые из наиболее часто встречающихся форм кратко описаны в следующих примерах.

Основу невротической любви составляет то, что один или оба "любовника" остаются привязанными к фигуре одного из родителей, и уже будучи взрослыми, переносят чувства, ожидания и страхи, которые испытывали по отношению к отцу или матери, на любимого человека. Эти люди никогда не освобождаются от образа детской зависимости и, став взрослыми, ищут этот образ в своих любовных требованиях. В этих случаях человек остается в смысле чувств ребенком двух или пяти, или двенадцати лет, хотя интеллектуально и социально он находится на уровне своего времени. В наиболее тяжелых случаях эмоциональная незрелость ведет к нарушениям в социальной дееспособности такого человека; в менее тяжелых случаях конфликт ограничивается сферой интимных личных отношений.

Имея в виду наши предыдущие обсуждения матерински- или отцовски-центрированной личности, следующие примеры этого типа невротических любовных отношений, часто встречающихся сегодня, коснутся людей, чье эмоциональное развитие осталось на стадии детской привязанности к матери. Это люди, которые как бы никогда так и не отделились от матери. Они все еще чувствуют себя детьми, жаждут материнской опеки, любви, тепла, заботы и восхищенья; жаждут безусловной материнской любви, любви, которая дается по той только причине, что в ней нуждаются они - дети своей матери, они беспомощны. Такие мужчины часто бывают нежны и обаятельны, если стараются возбудить к себе женскую любовь, и даже после того, как добились своего. Но их отношение к женщине (как, фактически, и ко всем другим людям) остается поверхностным и безответственным. Их цель - быть любимыми, а не любить. В мужчине такого типа обычно много пустоты, более или менее прикрытой грандиозными идеями. Если они находят подходящую им женщину, они чувствуют себя беспечными, на вершине мира, и могут проявлять много нежности и обаятельности. Вот почему эти люди часто обманчивы. Но когда, по прошествии некоторого времени, женщина перестает удовлетворять их фантастическим ожиданиям, начинаются конфликты и обиды. Если женщина не всегда восхищается им, если она делает попытки своей собственной жизни, если она хочет быть любима и окружена вниманием, и в крайних случаях, если она не согласна прощать его любовные дела с другой женщиной (или проявлять к ней восхищен-ный интерес), то мужчина чувствует себя глубоко задетым и разочарованным и обычно рационализирует это чувство посредством идеи, что женщина "не любит его, эгоистка или подавляет его". Все, что не согласуется с отношением любящей матери к своему очаровательному ребенку, расценивается как доказательство отсутствия любви. Такие мужчины обычно смешивают свое нежное поведение, свое желание нравиться с подлинной любовью, а затем приходят к выводу, что с ними обошлись просто нечестно; они воображают себя великими любовниками и горько жалуются на неблагодарность своих любовных партнерок.

В редких случаях такая матерински-центрированная личность может жить без каких-либо тяжелых беспокойств. Если мать в самом деле "любила" ребенка, сосредоточив на нем все свое внимание (возможно, она подавляла его, не оказывая при этом разрушающего воздействия), если такой человек нашел жену того же типа, что и мать, если его особые дарования и таланты позволяют ему использовать свое обаяние и возбуждать восхищение (как иногда в случае с удачливыми политиками), он хорошо приспосабливается в социальном смысле, так никогда и не достигнув более высокого уровня зрелости. Но при менее благоприятных условиях - а это случается, естественно, чаще - его любовная, а то и социальная жизнь, приносит ему серьезные разочарования. Когда такой человек предоставлен сам себе, возникают конфликты, зачастую напряженная тревога и депрессия.

В более тяжелой форме патологии фиксированность на матери глубже и более иррациональна. На этом уровне желание в том, чтобы, образно говоря, вернуться не в материнские заботливые руки или к ее кормящей груди, а в ее - всеприемлющее и всеуничтожающее - лоно. Если су-щность психического здоровья в том, чтобы из материнского лона выйти, то сущность душевной болезни в том, чтобы быть принятым в лоно;

вернуться в него обратно - и так избавиться от жизни. Этот вид фиксации обычно имеет место в отношении к матерям, которые связывают себя со своим ребенком поглощающе-разрушительным образом. Иногда во имя любви, иногда во имя долга они хотят удержать своего ребенка, юношу, мужчину при себе; он не должен дышать иначе, как через нее, не должен любить иначе, как на поверхностном сексуальном уровне -унижая всех других женщин; он должен быть не свободным и независимым, а вечным калекой или преступником.

С этой стороны предстает отрицательный аспект материнского образа - разрушительный, поглощающий. Мать может дать жизнь и может забрать жизнь. Она та, кто порождает жизнь, и та, кто уничтожает; она может творить чудеса любви - и никто не может причинить больше боли, чем она.

В религиозных образах (таких как индусская богиня Кали) и в символике снов часто можно найти оба этих противоположных аспекта матери.

Другую форму невротической патологии находим в тех случаях, где главное это привязанность к отцу.

В данном случае мать холодна и сдержанна, отец (отчасти вследствие холодности своей супруги) сосредотачивает все свои чувства и интересы на сыне. Он - "хороший отец", но в то же время он авторитарен. Всякий раз как он доволен поведением сына, он хвалит его, дарит подарки, бывает чуток; когда же сын вызывает недовольство отца, он лишает его своей нежности или бранит. Сын, для которого отеческая любовь это единственное, что он имеет, становится по-рабски привязан к отцу. Его главная цель в жизни - нравиться отцу, и когда эnо удается, он чувствует себя счастливым, беспечным, довольным. Но когда он допускает промахи, или что-то у него выходит не так, или ему не удается доставить отцу удовольствие, он чувствует себя упавшим в глазах отца, нелюбимым, отвергнутым. В последующей жизни такой человек будет стараться найти в ком-либо отцовский образ, чтобы привязаться к такому человеку, как к отцу. Вся его жизнь становится цепью взлетов и падений, в зависимости от того, удается или нет добиться отцовской похвалы. У таких людей социальная карьера часто бывает очень успешной. Они сознательны, надежны, усердны - при условии, что человек, избранный в качестве отцовского образа, понимает, как ими управлять. Но в своих отношениях с женщиной они остаются сдержанными и держатся на расстоянии. Женщина для них не имеет центрального значения; они обычно относятся к ней с пренебрежительной снисходительностью, часто маскируемой под отеческий интерес к маленькой девочке. Поначалу они часто производят на женщину сильное впечатление своими мужскими качествами, но когда женщина, которую взяли в жены, открывает, что ей выпало играть вторую роль после идущего впереди чувства привязанности к отцовскому образу, который в данное время является главным для мужа, то ее разочарование все возрастает; может однако случиться, что и жена остается привязанной к своему отцу - и тогда она счастлива с мужем, который относится к ней как к капризному ребенку.

Более сложный вид невротического нарушения в любви, основанного на ином виде родительской ситуации, имеет место тогда, когда родители не любят друг друга, но слишком сдержанны, чтобы ссориться или проявлять вовне какие-либо знаки неудовольствия. Отстраненность не позволяет им быть непроизвольными в своих отношениях к ребенку. Маленькая девочка живет в атмосфере "корректности", эта атмосфера не допускает близкого контакта с отцом или матерью, и, следовательно, девочка оказывается лишенной возможности разрешать свои проблемы и живет боязливой. Она никогда не знает, что родители чувствуют или думают; в этой атмосфере всегда присутствует элемент неопределенности, таинственности. В результате девочка уходит в свой собственный мир, в мечты наяву, остается отстраненной и сохраняет эту же установку в своих позднейших любовных отношениях.

Далее, эта замкнутость в себе сказывается на развитии напряженной тревожности, чувства недоверия к миру, и часто ведет к мазохистским склонностям, как единственному способу пережить напряженную возбужденность. Часто такая женщина предпочитает, чтобы муж устроил сцену и стал кричать вместо того, чтобы сохранять более нормальное и благоразумное поведение, потому что, по крайней мере, это хоть как-то может снять с нее бремя напряжения и страха; нередко такие женщины бессознательно провоцируют подобное поведение, чтобы избавиться от мучительного состояния эмоциональной нейтральности.

Далее описываются другие часто встречающиеся формы иррациональной любви, без анализа особых факторов детского развития, являющихся их источниками:

Форма псевдолюбви, которая нередко встречается и часто воспринимается (а еще чаще изображается в кинокартинах и романах) как "великая любовь", это любовь-поклонение. Если человек не достиг уровня, на котором он обретает чувство аутентичности, собственного "я", благодаря продуктивной реализации своих собственных возможностей, он имеет склонность "поклоняться" любимому человеку. Он отчужден от своих собственных сил и проецирует их на любимого человека, которого почитает как высшее благо (summum bonum), воплощение любви, света, блаженства. В этом процессе он лишает себя всякого ощущения собственной силы, теряет себя в любимом человеке вместо того, чтобы находить себя в нем. Поскольку обычно никакой человек не может в течение долгого времени жить согласно ожиданиям своего поклоняющегося почитателя, то наступает разочарование, и, как лекарство, отыскивается новый идол, иногда так происходит по многу раз. Что характерно для этого типа поклоняющейся любви, так это сила и внезапность любовного переживания на начальном этапе. Эта любовь-поклонение часто описывается как истинная, великая любовь; но хотя она, казалось бы, должна свидетельствовать о силе и глубине любви, на самом деле она лишь обнаруживает голод и отчаяние поклоняющегося. Нет необходимости говорить, что нередко два человека относятся друг к другу с взаимным поклонением, которое иногда, в крайних случаях, представляет образ folie a deux.

Другая форма псевдо-любви может быть названа "сентиментальной любовью". Ее сущность в том, что любовь переживается только в фантазии, а не в здесь и сейчас существующих отношениях с другим реальным человеком. Наиболее широко распространенная форма этого типа любви это заместительное любовное удовлетворение, переживаемое потребителем кинокартин и романов с любовными историями, песен о любви. Все неосуществленные желания любви, единства и близости находят удовлетворение в потреблении такой продукции. Мужчина и женщина, которые в отношениях к своим супругам неспособны проникнуть сквозь стену отчужденности, бывают растроганы до слез, когда принимают участие в счастливой или несчастливой любовной истории, разыгрываемой на экране. Для многих пар, смотрящих эти истории в кино, это единственный способ пережить любовь - не друг к другу, а вместе, в качестве зрителей "любви" других людей. Пока любовь существует как сон наяву, они могут принимать в ней участие; но как только они спускаются в мир реальности отношений двух реальных людей, - они становятся холодны.

Другой аспект сентиментальной любви представляет собой абстракция любви во времени. Пара может быть глубоко растрогана воспоминаниями о своей прежней любви, хотя когда это прошлое было настоящим, никакой любви не чувствовалось, - или фантазиями о своей будущей любви. Как много помолвленных или молодоженов мечтают о блаженстве любви, которая придет в будущем, тогда как в данный момент, в котором они живут, они уже начинают скучать друг с другом. Эта тенденция совпадает с общей установкой, характерной для современного человека. Он живет в прошлом или в будущем, но не в настоящем. Он сентиментально вспоминает свое детство и свою мать или строит счастливые планы на будущее. Переживается ли любовь заместительно, как участие в фиктивных переживаниях других людей, переносится ли она из настоящего в прошлое или будущее, такая абстрактная и отчужденная форма любви служит наркотиком, который облегчает боль реальности, одиночества и отчуждения.

Еще одна форма невротической любви состоит в использовании проективных механизмов для того, чтобы уйти от своих собственных проблем, сосредоточив внимание на недостатках и слабостях "любимого" человека. Индивиды поступают в этом отношении во многом как группы, нации и религии. Они оказываются способными прекрасно разобраться в маленьких недостатках другого человека и блаженно проходят мимо своих собственных, игнорируя их, - всегда поглощенные стремлением обличать или реформировать другого человека.

Если два человека делают это одновременно - как часто и бывает -то отношения любви превращаются в отношения взаимной проекции. Если я властен, или нерешителен, или жаден, я обличаю это в моем партнере и в зависимости от моего характера желаю или излечить его или наказать. Другой человек делает то же самое - и таким образом оба успешно игнорируют свои собственные проблемы и потому не предпринимают никаких шагов, которые помогли бы им в их собственном развитии.

Другая форма проекции это проекция своих собственных проблем на детей. Прежде всего такая проекция часто проявляется в желании иметь ребенка. В таких случаях желание иметь ребенка задается главным образом проекцией проблем своего собственного существования на ребенка. Когда человек чувствует, что он не в состоянии придать смысл своей собственной жизни, он старается обрести этот смысл в ребенке. Но так можно ввергнуть в беду как самого себя, так и своего ребенка. Себя потому, что проблема существования может быть разрешена каждым человеком только внутри самого себя, а не при помощи посредника; ребенка потому, что в человеке могут отсутствовать качества, которые необходимы для воспитания ребенка. Дети служат проективным целям и тогда, когда встает вопрос о расторжении несчастливого брака. Главный аргумент родителей в такой ситуации тот, что они не могут разойтись, чтобы не лишать ребенка благодеяний единой семьи. Всякое тщательное изучение показало бы, однако, что атмосфера напряженности и несчастливости внутри "единой семьи" более вредна для ребенка, чем открытый разрыв - который по крайней мере учит, что человек в состоянии посредством смелого решения изменить непереносимую ситуацию.

Следует упомянуть здесь еще одну часто встречающуюся ошибку. А именно, иллюзию, что любовь обязательно означает отсутствие конфликтов. Так же как люди привыкли думать, что боли и печали надо избегать при любых обстоятельствах, так же они привыкли думать, что любовь означает полное отсутствие конфликтов. И они находят верные доводы в пользу этой идеи в том, что столкновения, которые они видят вокруг, оказываются лишь разрушительным взаимным обменом, который не несет ничего хорошего ни одной из сторон. На самом деле для большинства людей конфликты являются попытками избежать действительных конфликтов. Это скорее несогласие по незначительным и поверхностным вопросам, по самой своей природе не поддающимся прояснению или разрешению. Действительные конфликты между двумя людьми служат не тому, чтобы что-то скрыть или свалить на другого человека, а переживаются на глубоком уровне внутренней реальности, из которой они исходят. Такие конфликты не разрушительны. Они ведут к прояснению, они рождают катарсис, из которого оба человека выходят обогащенными знанием и силой. Это заставляет еще раз подчеркнуть то, о чем говорилось выше.

Любовь возможна, только если два человека связаны друг с другом центрами существования, а значит каждый из них воспринимает себя из глубины своего существования. Только в таком " центральном переживании" состоит человеческая реальность, только здесь жизненность, только здесь основа любви. Любовь, так переживаемая, это постоянный риск, это состояние не отдыха, а движения, роста, работы сообща; нали-чие гармонии или конфликта, радости или печали является вторичным по отношению к основному факту, что два человека чувствуют полноту своего существования, в единстве друг с другом каждый из них обретает себя, а не теряет. Есть только одно доказательство наличия любви: глубина отношений, жизненность и сила каждого из любящих: это плод, по которому узнается любовь.

Как автоматы не могут любить друг друга, так не могут они любить и бога. Разложение любви к богу достигло тех же размеров, что и разложение любви к человеку. Этот факт разительно противоречит идее, что мы в данное время являемся свидетелями религиозного ренессанса. Ничего не может быть дальше от истины. Мы свидетели (даже несмотря на некоторые исключения) возврата к идолопоклонскому пониманию бога и превращения любви к богу в нечто, соответствующее структуре отчужденного характера. Возврат к идолопоклонскому понятию бога вполне очевиден. Люди тревожны, у них нет ни принципов, ни веры, они не видят для себя другой цели кроме движения вперед; поэтому они продолжают оставаться детьми, надеяться, что мать или отец придут к ним на помощь, когда эта помощь потребуется.

Конечно, в религиозных культурах, таких как средневековая, обычный человек тоже смотрел на бога как на дающих помощь отца и мать. Но в то же время он принимал бога всерьез в том смысле, что высшей его целью была жизнь в согласии с божьими заповедями; "спасение" составляло то высшее, чему были подчинены все другие действия. Ныне никаких таких усилий не обнаруживается. Повседневная жизнь четко отделена от всех религиозных ценностей. Она посвящена борьбе за материальные блага и за успех на личном рынке. Принципы, на которых основаны наши светские усилия, это принципы безразличия и эгоизма (последний часто величается "индивидуальной инициативой"). Человека истинно религиозных культур можно сравнить с ребенком лет восьми, который нуждается в отце-помошнике, но который старается применять его учения и принципы к своей жизни. Современный человек скорее похож на трехлетнего ребенка, который зовет на помощь отца, когда нуждается в нем, и которому вполне достаточно самого себя, когда он занят игрой.

С этой точки зрения, в детской зависимости от антропоморфного образа бога без изменения жизни, согласно божьим принципам, мы ближе к примитивному племени идолопоклонников, чем к религиозной культуре Средневековья. С другой точки зрения, наша религиозная ситуация обнаруживает черты, которые новы и характерны только для современного западного капиталистического общества. Я могу сослаться на утверждения, сделанные в предыдущей части этой книги. Современный человек превратил себя в товар; он воспринимает свою жизненную энергию как инвестицию, с которой он желал бы получить как можно большую прибыль, учитывая свое положение и ситуацию на личном рынке. Он отчужден от себя, от своих ближних, от природы. Его главная цель - прибыльно обменяться своими умениями, знаниями и самим собой, своим "личным пакетом" с другими людьми, которые в равной мере стремятся к честному и прибыльному обмену. Жизнь не имеет ни цели, - кроме цели двигаться; ни принципов, - кроме принципов чест-ного обмена, ни удовольствия, - кроме удовольствия потреблять.

Что может означать понятие бога в данных обстоятельствах? Оно превратилось из своего первоначального религиозного значения в значение, соответствующее отчужденной культуре успеха. В религиозном оживлении недавних времен вера в бога превратилась в психологический прием, призванный способствовать лучшему приспособлению к конкурентной борьбе.

Религия приравнивается к самовнушению и психотерапии в деле помощи человеку в его деловой деятельности. В 20-х годах еще никто не взывал к богу, чтобы "усовершенствовать свою личность". Бестселлер 1938 г. "Как находить друзей и влиять на людей" Дайла Карнеги ограничился исключительно светским уровнем. Функция книги Карнеги в то время была той же, что и функция нашего величайшего сегодняшнего бестселлера "Сила позитивного мышления" Рэвэрэнда Пила. В этой религиозной книге даже не ставится вопрос, находится ли доминирующая ныне заинтересованность в успехе в согласии с духом монотеистической религии. Напротив, эта высшая цель не подвергается сомнению, а вера и молитва рекомендуются как средства увеличить собственную способность в достижении удачи. Так же как современные психиатры пекутся о счастье трудящихся, чтобы привлечь клиентуру, так некоторые священники пекутся о любви к богу, чтобы самим оказаться более удачливыми. "Сделай бога своим партнером" - это скорее значит сделай бога своим партнером в бизнесе, чем воссоединись с ним в любви, справедливости и истине. Так как братская любовь заменена безличной ярмаркой, то бог превратился в далекого Генерального директора акционерного общества Вселенной: ты знаешь, что он есть, что он руководит предприятием (хотя, вероятно, оно также могло бы управляться и без него), ты никогда не увидишь его, но ты признаешь его руководство, делая то, что тебе надлежит.

________________________________________________________________________

1Ср. более подробное обсуждение проблемы отчуждения и влияния современного общества на характер человека в кн. Е. Fromm. Тhе Sаnе Sосiety. New York. 1955.

2S. Freud. Civilization and its Discontents. London.1953. р. 69

3Ibid. р. 21.

4S. Freud. Gesamte Werke. London. 1940.-52. vоl. X.

5Единственным учеником Фрейда, который так никогда не отделился от учителя, и все же в последние годы своей жизни изменил взгляд на любовь, был Шандор Ференци. Замечательный анализ этого предмета см. в кн.: The leaven of love by Izette de Forest. New York. 1954.

6H. S. Sullivan. The Interpersonal Theory of Psychiatry. 1953. р. 246. Следует отметить, что хотя Салливен дает определение в связи с подростковыми стремлениями, он говорит о них как об интегративных тенденциях, появляющихся в подростковом возрасте, "которые, когда они полностью разовьются, мы называем любовью',' и утверждает, что эта любовь в подростковом возрасте "представляет начало чего-то, очень похожего на то, что будучи развито, называется психиатрами любовью".

7Там же, с. 246. Другое салливенское определение любви, что она появляется тогда, когда человек чувствует потребности другого человека такими же важными, как свои собственные, в меньшей степени окрашено рыночным духом, чем приведенное выше.

________________________________________________________________________

ПРАКТИКА ЛЮБВИ

Рассмотрев теоретический аспект искусства любви, мы сейчас стоим перед гораздо более трудной проблемой, проблемой практики искусства любви. Как можно научиться практике какого бы то ни было искусства, не практикуя его?

Трудность проблемы в том, что ныне большинство людей, а значит и многие читатели этой книги, ожидают, что им будут даны предписания, "как сделать это самому", в нашем случае это означает научиться любить. Боюсь, что всякий, кто приступает к этой последней главе с таким настроением, будет глубоко разочарован. Любовь это личное переживание, которое каждый может пережить только сам и для себя; в самом деле, вряд ли найдется хоть кто-то, кто не имеет или не имел этого переживания хотя бы в малой степени, по крайней мере, в детстве, юности, или в зрелом возрасте. Рассмотрение практики любви может сосредоточиться на предпосылках искусства любви и подступах к нему, и осуществлении этих предпосылок и подступов. Шаги к этой цели можно сделать только самостоятельно, а рассмотрение закончится прежде, чем будет сделан решительный шаг. Все же я полагаю, что рассмотрение подступов может помочь в достижении овладения этим искусством, по крайней мере, для тех, кто освободился от ожидания "предписаний".

Практика любого искусства имеет определенные общие требования, независимо от того, имеем ли мы дело с врачебным искусством или искусством любви. Прежде всего практика любого искусства требует дисциплины. Я никогда ни в чем не достигну хороших результатов, если не буду исполнять свое дело дисциплинированно; если я делаю что-то, только когда я "в настроении", это может быть приятным или забавным хобби, но я никогда не стану мастером в этом искусстве. Но проблема не исчерпывается дисциплиной только в практике какого-либо отдельного искусства (заниматься, скажем, определенное количество часов каждый день), но требует дисциплины всей собственной жизни. Можно подумать, что для современного человека нет ничего легче, чем научиться дисциплине. Разве он не проводит самым дисциплинированным образом восемь часов в день на работе, которая подчинена строгому шаблону? Факт, однако, в том, что современный человек имеет чрезвычайно низкую самодисциплину за пределами рабочей сферы. Когда он не работает, ему хочется быть ленивым, ничего не делать, или, выражаясь покрасивее -"отдыхать". Само это желание безделья в значительной степени является реакцией на строгий шаблон жизни. Из-за того, что человек пребывает в напряжении восемь часов в день, используя свою энергию не для своих собственных целей, не по своему усмотрению, а в предписанном для него ритме работы, он бунтует, и его бунт принимает форму детского потворства себе. К тому же, в борьбе с авторитаризмом он становится недоверчив ко всякой дисциплине, как к принуждению посредством иррационального авторитета, так и к рациональной дисциплине, однако, жизнь становится расхлябанной, хаотичной и лишенной сосредоточенности.

Едва ли нужно доказывать, что сосредоточенность составляет необходимое условие для овладения искусством. Всякий, кто когда-либо пытался обучиться какому бы то ни было искусству, знает это. Сосредоточенность однако еще более редка в нашей культуре, чем самодисциплина. Напротив, наша культура ведет к ни с чем не сравнимой рассредоточенности и беспорядочному образу жизни. Ты делаешь много вещей сразу: читаешь, слушаешь радио, говоришь, куришь, ешь, пьешь. Ты -потребитель с открытым ртом, готовый поглощать все - картины, напитки, знания. Это отсутствие сосредоточенности очевидно, если вспомнить, как трудно нам оставаться наедине с собой. Для большинства людей невозможно сидеть спокойно, не разговаривая, не куря, не читая, не выпивая. Они становятся нервными и взвинченными и должны что-то делать со своим ртом и своими руками. (Курение это один из симптомов такого отсутствия сосредоточенности, оно занимает руку, рот, глаза и нос).

Третий фактор это терпение. Опять же всякий, кто когда-либо пытался заниматься каким-либо искусством, знает, что терпение необходимо, если вы хотите чего-то достичь. Если кто-то гонится за быстрыми результатами, он никогда не научится искусству. Однако для современного человека терпение столь же трудно достижимо, как дисциплина и сосредоточенность. Вся наша современная индустриальная система содействует прямо противоположному - поспешности. Все наши машины предназначены для быстроты: автомобиль и самолет быстро переносят нас к месту назначения - и чем быстрее, тем лучше. Машина, которая может производить то же количество за половину времени, в два раза лучше старой и более медленной машины. Конечно, для этого существуют важные экономические причины. Но как и во многих других отношениях человеческие ценности стали определяться экономическими ценностями. Что хорошо для машины, должно быть хорошо и для человека, - такова логика. Современный человек думает, что он теряет время, когда не действует быстро, однако он не знает, что делать с выигранным временем, кроме как убить его.

Последним условием обучения всякому искусству является высшая заинтересованность в обретении мастерства в этом искусстве. Если искусство не является для него предметом высшей важности, ученик никогда не обучится ему. Он останется, в лучшем случае, хорошим дилетантом, но никогда не станет мастером. Это условие столь же необхо-димо в искусстве любви, как и в любом другом искусстве. Однако по-видимому, в искусстве любви больше, чем в каком-либо другом искусстве, пропорция между мастерами и дилетантами нарушается в сторону дилетантов. Наряду с общими условиями обучения всякому искусству следует уделить внимание еще одному пункту. Искусству начинают учиться не впрямую, а как бы исподволь. Прежде чем приступить к самому искусству, нужно научиться большому числу, казалось бы, несвязанных вещей. В столярном искусстве ученик начинает с того, что учится строгать доску; начинающий в искусстве игры на фортепьяно начинает с гамм; ученик в дзенском искусстве стрельбы из лука начинает с дыхательных упражнений. Если человек хочет стать мастером в каком-либо искусстве, ему должна быть подчинена вся его жизнь, или, по крайней мере, она должна быть связана с этим искусством. Собственная личность становится инструментом в практике искусства, инструментом, который нужно поддерживать в таком состоянии, чтобы он мог исполнять свои особые функции. В отношении искусства любви это означает, что тот, кто стремится стать мастером в этом искусстве, должен начать с практикования дисциплины, сосредоточенности, терпения во всех сферах жизни.

Как нужно практиковать дисциплину? Наши деды были, казалось бы, гораздо лучше подготовлены к ответу на этот вопрос. Они рекомендовали вставать рано утром, не предаваться ненужным излишествам, упорно трудиться. Этот тип дисциплины имеет очевидные недостатки. Она была сурова и авторитарна, сосредоточена на ценностях умеренности и бережливости, и во многих отношениях враждебна жизни.

Как реакция на этот вид дисциплины возникла все усиливающая тенденция подозрительности ко всякой дисциплине и ленивого, недисциплинированного потворства своим желаниям в остальной жизни, как противовеса и противодействия шаблону жизни, навязываемому нам в течение восьми часов рабочего времени. Вставать в определенное время, посвящать определенное количество времени в течение дня таким действиям, как размышление, чтение, слушание музыки, прогулка; не предаваться, по крайней мере сверх определенного минимума, отклоняющимся действиям вроде чтения детективов и просмотра кинофильмов не переедать и не перепивать - вот несколько ясных и простых правил. Однако сущность в том, что дисциплина не может практиковаться как какие-то извне навязанные правила. Надо, чтобы она стала выражением собственной воли человека, воспринималась как что-то приятное. Надо постепенно приучить себя к такому поведению, чтоб нехватка дисциплины сразу почувствовалась, если перестанешь ее исполнять. Один из неудачных аспектов нашей западной концепции дисциплины (как и всякой добродетели) отражает мнение, что ее практикование должно быть чем-то мучительным, и только если эта мука наличествует, то тогда "все хорошо". Восток давно осознал, что то, что хорошо для человека -для его тела и духа - должно быть приятным, хотя бы в начале и пришлось преодолеть некоторые препятствия.

Сосредоточенность еще более трудна для проектирования в нашей культуре, где все, кажется, направлено против способности сосредоточения. Самый главный шаг в обучении сосредоточенности это научиться оставаться наедине с собой, без чтения, слушания радио, курения и выпивки. Да, быть в состоянии сосредоточиться это значит быть в состоянии оставаться наедине с собой, - и эта способность является необходимым условием способности любить. Если человек привязан к другому человеку, потому что не могу стоять на собственных ногах, он или она могут быть моим спасением в жизни, но это отношение не будет отношением любви. Парадоксально, но способность оставаться наедине с собой является условием способности любить. Каждый, кто попытался оставаться наедине с собой, убедится, как это трудно. Он почувствует беспокойство, возбужденность или даже испытает чувство сильной тревоги. Он будет склонен рационализировать свое безволие в продолжении этой попытки мыслью, что сосредоточенность не имеет ценности, что она просто глупа, отнимает слишком много времени и т. д. и т. д. Он к тому же заметит, что ему приходят в голову и овладевают им всевозможные мысли. Он словит себя на том, что думает о планах на день или о каких-то трудностях в предстоящей работе, думает, куда пойти вечером, или о каких-либо других вещах, которые приходят в голову вместо того, чтобы в ней наступила пустота. В этом может помочь выполнение нескольких упражнений. Например, сесть в свободную позу (не слишком расслабившись и не слишком напрягаясь), закрыть глаза и попытаться увидеть перед собой белое пятно, а потом постараться удалить все рассеянные образы и мысли; попытаться следить за своим дыханием, не думать о нем и не управлять им, а следить за ним - дыша, чувствовать его; далее, попытаться почувствовать свое "я"; я - это я сам, центр своих сил, творец своего мира. Следует делать такое упражнение на сосредоточение каждое утро, по крайней мере, двадцать минут (а если возможно, то дольше) и каждый вечер перед сном1.

Кроме этих упражнений можно научиться быть сосредоточенным во всем, что бы ни делалось: в слушании музыки, в чтении книги, в разговоре с человеком, в рассматривании чего-либо. То, что делается в данный момент, должно быть единственной вещью, которой следует отдаваться целиком. Если сосредоточиться, то не имеет значения, что делать; как важные, так и неважные вещи получают новое измерение, потому что на них сосредоточено все внимание. Обучение сосредоточенности требует избегать, насколько это возможно, тривиальных разговоров, т. е. разговоров несущественных. Если два человека говорят о росте деревьев, которые они оба знают, или о вкусе хлеба, который они вместе ели, или об общем чувстве в своей работе, то такая беседа может быть уместной при условии, что они переживают то, о чем говорят, а не толкуют об этом отвлеченно; с другой стороны, беседа может касаться вопросов политики или религии, и все же быть тривиальной. Так получается, когда два человека говорят штампами, когда они не вкладывают душу в то, о чем говорят. Я должен здесь добавить, что насколько важно избегать тривиального разговора, настолько же важно избегать дурной компании. Под дурной компанией я разумею не только людей злобных и вредных: их компании следует избегать, потому что они отравляют атмосферу и угнетают. Я имею в виду такую компанию "живых трупов", людей, чей дух мертв, хотя тело их живо; людей, чьи мысли и разговорs тривиальны; которые болтают вместо того, чтобы говорить, и которые изрекают мнения - штампы вместо того, чтобы думать самостоятельно. Однако не всегда возможно даже не обязательно избегать компании таких людей. Если реагировать не так, как они ожидают - т. е. произнося штампы и тривиальности - а прямо и по-человечески, то часто случается, что такие люди меняют свое поведение. Этому способствует их удивление перед чем-то неожиданным.

Быть сосредоточенным в отношениях с другими людьми это значит, в первую очередь, быть в состоянии слушать. Большинство людей слушают других или даже дают советы, фактически не слушая. Они не принимают слова другого человека всерьез, они не принимают всерьез и свои собственные советы. В результате, разговор утомляет их. Они подвержены иллюзии, что утомились бы еще больше, если бы слушали сосредоточенно. Но истина в противоположном. Всякая деятельность, если она осуществляется сосредоточенно, - пробуждает (хотя впоследствии и наступает естественная и полезная усталость). В то же время всякая несосредоточенная деятельность - усыпляет, хотя в конце дня она не дает уснуть.

Быть сосредоточенным это значит жить полностью в настоящем, в здесь - и - сейчас, а не думать о том, как сделать предстоящее дело, в то время, когда нужно правильно делать что-то именно сейчас. Нет необходимости говорить, что больше всего сосредоточенности должно быть у тех, кто любит друг друга. Он; должны научиться быть близкими друг другу, не разбрасываться по многим направлениям, как это обычно бывает. Начинать практиковать сосредоточенность будет трудно; будет казаться, что этой цели никогда не достичь. Едва ли надо говорить о том, что здесь необходимо терпение. Если забыть, что все требует времени, и хотеть форсировать дело, то, действительно, никогда не достичь успеха ни в обретении сосредоточенности, ни в искусстве любви. Чтобы понять, что такое терпение, надо только посмотреть, как ребенок учится ходить. Он падает, падает, и снова падает, и асе же продолжает делать попытки, совершенствуется, пока однажды не пойдет, не падая. Чего мог бы достичь взрослый человек, если бы обладал терпением ребенка и его сосредоточенностью на важных целях!

Нельзя научиться сосредоточенности, не умея чувствовать себя. Что это значит? Нужно ли все время думать о себе, "анализировать" себя? Если бы мы говорили о том, что значит чувствовать машин, это нетрудно было бы объяснить. Например, каждый, кто водит автомобиль, - чувствует его. Он замечает даже малейший, необычный стук, малейшие изменения при включении мотора. Точно также водитель чувствует изменения поверхности дороги и движение машин, едущих перед ним и после него. Однако же он не думает обо всех этих факторах; его ум находится в состоянии релаксированной бдительности, открыт всем существенным изменениям ситуации, на которой он сосредоточен, - безопасно вести автомобиль.

Если мы хотим узнать, как чувствовать другого человека, то самый лучший пример даст нам чувствительность и отзывчивость матери к своему ребенку. Она замечает любые телесные перемены, нужды, тревоги ребенка еще до того, как они будут открыто выражены. Она пробуждается от плача ребенка, тогда как другие, более громкие звуки не могли бы ее разбудить. Все это означает, что она чувствует проявленпя жизни ребенка; она не тревожна и не беспокойна, а находится в состоянии бдительного равновесия, восприимчива ко всякому малейшему сигналу, идущему от ребенка. Таким же образом можно чувствовать самого себя, Например, можно отдавать сере отчет в чувстве усталости и депрессии, но вместо того, чтобы предаваться им и поддерживать их угнетающими мыслями, которые всегда есть наготове, надо спросить себя: "В чем дело? Почему я подавлен?" То же самое надо делать, когда замечаешь, что раздражен или разозлен, или хочется пофантазировать, или иным способом убежать от себя. В каждом из этих примеров важно понять себя, а не объяснять, как попало тысячей и одним способом. Более того, надо быть открытым собственному внутреннему ГОЛОСУ; он- скажет -часто очень тихо, едва слышно - почему мы тревожны, подавлены, раздражены.

Обычный человек восприимчив к своим телесным процессам: он замечает в них перемены и даже незначительную боль; такой вил телесной восприимчивости относительно легко испытать, поскольку большинство людей имеют опыт хорошего самочувствия. Такая же восприимчивость к собственным духовным процессам намного более труднодостижима, потому что многие люди никогда не знали человека, живущего оптимально. Они принимают за норму психическую жизнь своих родителей и близких или социальной группы, в которой рождены, но пока они сами не отличаются от них, то чувствуют себя нормально и не заинтересованы в каких-либо наблюдениях. Есть много людей, которые не видели, например, любящего человека или человека честного, отважного, сосредоточенного. Вполне очевидно, что чтобы стать восприимчивым к себе, надо иметь образ полной здоровой человеческой жизни. А как достичь такого переживания, если его не было ни в детстве, ни в позднейшей жизни? Ясно, что на этот вопрос нет простого ответа, но сам вопрос указывает на один достойный критики фактор в нашей системе обучения.

Хотя мы учим знанию, мы оставляем без внимания такое обучение, которое в высшей степени важно для человеческого развития: обучение посредством простого присутствия зрелого, любящего человека, В предшествующие эпохи нашей культуры, или в Китае и Индии, наиболее высоко ценимым был человек выдающихся духовных качеств. Учитель был не только, и даже не в первую очередь, источником информации, но в его функцию входило обучение определенным человеческим установкам. В современном капиталистическом обществе - и то же "относится и к русскому коммунизму - людьми, внушающими восхищение и желание подражать, являются кто угодно, но только не носители выдающихся духовных качеств. В глазах общественности значительны те, кто дает обычному человеку чувство заместительного удовольствия. Кинозвезды, исполнители песен, обозреватели, важные деловые и правительственные фигуры - вот образцы для подражания. На эту роль их зачастую выдвигает то, что им удалось добиться известности. Все же ситуация не представляется совсем уж безнадежной. Если принять во внимание, что такой человек, как Альберт Швейцер смог стать знаменитым в Соединенных Штатах, если представить, как много есть возможностей познакомить нашу молодежь с живущими ныне и историческими личностями, жизнь которых доказывает, чего могут достичь настоящие люди, а не увеселители в широком значении этого слова, если вспомнить о великих произведениях литературы и искусства всех времен, то окажется, что есть шанс создать представление о настоящей человеческой жизни. А значит и восприимчивость к неправильной жизни. Если же нам не удастся способствовать такому представлению о зрелой жизни, тогда мы действительно станем лицом к лицу с вероятностью, что вся наша культурная традиция прервется. Эта традиция основывается на передаче прежде всего не определенных видов знания, а определенных видов человеческих черт. Если грядущие поколения никогда больше не увидят этих черт, то культура пяти тысячелетий рухнет, даже если будет дальше передано и развито ее знание.

Пока что я рассматривал необходимое для практики любого искусства. Теперь я собираюсь рассмотреть те качества, которые имеют особое значение для способности любить. В соответствии с тем, что я говорил о природе любви, главное условие в достижении любви составляет преодоление собственного нарциссизма. При нарциссистской ориентации человек воспринимает как реальность только то, что существует внутри него самого, явления же внешнего мира имеют для него реальность не сами по себе, а только с точки зрения их полезности или опасности для него. Полюс, противоположный нарциссизму, это объективность; она представляет собой способность видеть людей и вещи как они есть, объективно, а также способность отделять эту объективную картину от картины, сформированной собственными желаниями или страхами человека. Все формы психозов показывают доходящую до крайности неспособность объективности. Для безумца единственная реальность та, которая существует внутри него, реальность его страхов и желаний. Явления внешнего мира он видит, как символы своего внутреннего мира, свое творение. Со всеми нами происходит то же самое, когда мы спим. Во сне мы творим события, ставим драмы, которые являются выражением наших желаний и страхов, а иногда и наших интуиции. Хотя мы спим, мы воспринимаем продукты наших сновидений столь же реальными, как и реальность, которую воспринимаем в состоянии бодрствования.

Безумец и фантазер полностью лишены объективного взгляда на внешний мир. Но все мы в большей или меньшей степени безумны, все мы в большей или меньшей степени имеем необъективный взгляд на мир, взгляд, искаженный нашей нарциссистской ориентацией. Привести примеры? Каждый может легко их найти, взглянув на самого себя, на своих ближних, или почитав газеты. Они разнятся лишь степенью нарцисстского искажения действительности. Например, женщина звонит врачу и говорит, что она хочет придти к нему на прием в полдень. Врач отвечает, что в полдень он не свободен, но может принять ее в следующий день. Она отвечает: "Доктор, но я живу всего в пяти минутах ходьбы от вашей клиники". Она не может понять его объяснение, что ее близкое местонахождение к клинике не сэкономит ему время. Она воспринимает ситуацию нарциссистски; поскольку она экономит время, то значит и он экономит время; единственная реальность для нее это она сама.

Менее экстремальны - или возможно только менее очевидны -искажения, которые встречаются в повседневных отношениях между людьми. Как много родителей реагирует только на то, послушен ли их ребенок, доставляет ли он им радость, является ли он их гордостью, и так далее, вместо того, чтобы воспринять или даже заинтересоваться тем, что чувствует сам ребенок? Как много мужей считают своих жен тиранками только потому, что привычка к материнской снисходительности застав-ляет их воспринимать любое требование как ограничение собственной свободы. Как много жен считают своих мужей глупыми или неумелыми только потому, что они не соответствуют фантастическому образу блестя-щего принца, созданному ими в детстве?

В присловье вошло отсутствие объективности в отношении к другим народам. Что ни день в другом народе открываются все новые черты испорченности, жестокости, в то время как свой народ олицетворяет все хорошее и благородное. Каждое действие врагов оценивается по одному критерию, каждое собственное действие - по другому. Даже хорошие поступки неприятеля считаются знаками особых дьявольских уловок, имеющих целью обмануть нас и весь мир, в то время как наши плохие поступки признаются необходимыми и оправдываются нашими благородными целями, которым они служат, В самом деле, если проследить отношения между народами, как и между индивидами, можно придти к заключению, что объективность это исключение, а большая или меньшая степень нарциссистского искажения это правило.

Способность думать объективно это разум. Эмоциональная установка, основанная на разуме, это смирение. Быть объективным, пользоваться собственным разумом возможно только при достижении установки на смирение, при избавлении от мечтаний о всезнании и всемогуществе, которые свойственны детству.

В отношении данного рассмотрения практики искусства любви это означает: любовь, будучи зависима от относительного отсутствия нарциссизма, требует развития смирения, объективности и разума. Вся жизнь должна быть посвящена этой цели. Смирение и объективность нераздельны, как и любовь. Я не могу быть по-настоящему объективным к своей семье, если не могу быть объективным к чужим людям, и наоборот. Есл

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: