Историческое происхождение развернутой формы игровой деятельности

Д.Б. Эльконин.

Психология игры.

М., “Педагогика”, 1978.

Глава вторая

Об историческом возникновении ролевой игры

Из истории игрушки

Центральным для теории ролевой игры явля­ется вопрос о ее историческом происхождении — это и есть вопрос о ее природе.

Ведя борьбу за материалистическое понима­ние происхождения искусства, Г. В. Плеханов по­путно затрагивает и вопрос об игре: “Решение вопроса об отношении труда к игре или, если хотите, игры к труду в высшей степени важно для выяснения генезиса искусства” (1958, с. 336). Вместе с тем Г. В. Плеханов выдвигает ряд по­ложений, которые являются основными и для ре­шения вопроса о происхождении игры.

Важнейшим является его положение о том, что в истории человеческого общества труд стар­ше игры. “Сначала настоящая война и создава­емая ею потребность в хороших воинах, а потом уже—игра в войну для удовлетворения этой потребности” (там же, с. 342). Это положение, как указывает Плеханов, дает возможность по­нять, почему игра в жизни индивидуума предше­ствует труду. “...Если бы мы не пошли дальше точки зрения индивидуума, — пишет Плеханов, — то мы не поняли бы ни того, почему игра является в его жизни раньше труда; ни того, почему он забавляется именно этими, а не какими-нибудь другими играми” (1958, с. 343) Игра, в свете этих положении Плеханова, пред­ставляется деятельностью, возникающей в ответ на потребности об­щества, в котором живут дети и активными членами которого они должны стать.

Для того чтобы ответить на вопрос, при каких условиях и в свя­зи с какими потребностями общества возникает ролевая игра, не­обходимо было бы историческое исследование.

В советской психологии первым вопрос о необходимости исто­рического исследования для построения полноценной теории игры поставил Е. А. Аркин “Только на фактическом материале, почерп­нутом из прошлого и сопоставленном с настоящим, может быть построена правильная научная теория игры и игрушки, и только из такой теории может исходить здоровая, плодотворная, устойчивая' педагогическая практика”. “История детской игры и детской игрушки” - продолжает Е. А. Аркин, - должна служить фундаментом для построения их теорий” (1935, с 10).

В своем исследовании Е. А. Аркин почти не касается вопроса об историческом возникновении игры, в частности ролевой игры, а останавливается главным образом на игрушках и их истории. Со­поставляя игрушки, добытые при археологических раскопках, с со­временными игрушками, Аркин пишет: “В собранных ими (архео­логами - Д. Э.) и хранящихся в музеях коллекциях не оказалось ни одной, которая не имела бы своего двойника в современной дет­ской” (там же, с. 21). Не ограничиваясь сравнением с археологической игрушкой, Е. А. Аркин исследует и детские игрушки наро­дов, стоящих на низших уровнях развития. И здесь автор приходит к аналогичным выводам- “Действительно, тот факт, что, невзирая на разнородность источников, из которых мы черпали свой матери­ал, картина при смене форм и различий деталей сохраняет единст­во, что у народов, отделенных друг от друга огромными пространствами, игрушка остается все той же неувядаемой, вечно юной, и ее содержание, ее функции остаются теми же у эскимосов и полине­зийцев, у кафров и индейцев, у бушменов и бороро- этот факт говорит о поразительной устойчивости игрушки и, следовательно, той потребности, которую она удовлетворяет, и тех сил, которые ее создают” (1935,с. 31).

Приводя далее факты тождественности не только игрушек, но и игр современных детей и детей народов, стоящих на более низ­ких уровнях общественного развития, Е. А. Аркин заключает свое сравнение “...устойчивость детской игрушки, ее универсальность, неизменность ее основных структурных форм и выполняемых ею функций- очевидный факт, и, может быть, именно очевидность этого факта была причиной того, что исследователи не считали нуж­ным останавливаться на нем или подчеркивать его. Но если порази­тельная устойчивость детской игрушки—факт бесспорный, то со­вершенно непонятно, почему из этого бесспорного факта психоло­ги, антропологи и естествоиспытатели не сделали никаких выводов, почему они не искали для него объяснения. Или этот бесспорный факт настолько прост и ясен, что не требует никакого толкования? Вряд ли это так. Наоборот странным должно казаться, что ребе­нок, рожденный и растущий в условиях культуры XX в, пользуется сплошь и рядом как источником радостей и орудием для свое­го развития и самовоспитания той же игрушкой, которая является достоянием ребенка, рожденною от людей, которые по своему ум­ственному развитию близки к обитателям пещер и свайных пост­роек, и растущего в условиях самого первобытною существования. И эти дети столь отдаленных друг от друга эпох человечества про­являют свою глубокую внутреннюю близость тем, что они не только получают или сами создают сходные игрушки, но- что еще более поразительно, тем, что делают из них одинаковое применение” (1935, с. 32).

Мы привели эти большие выдержки из работы Е. А. Аркина для того, чтобы показать, как историческое лишь по видимости исследование привело автора к антиисторическим выводам. Сравнив игрушки детей первобытных обществ и археологические игрушки сравнительно недавнего исторического прошлого с игрушками современных детей, автор не нашел в них ничего специфического. И там и здесь одни и те же игрушки и одно и то же употребление их ребенком. Следовательно, никакой истории игрушки, никакого ее развития нет. Игрушка осталась такой же, какой она была на заре человеческой культуры.

Причину этой кажущейся неизменяемости игрушек Е. А. Аркин видит в том, что “дитя человеческое, как и его игрушки, проявля­ет свое единство в единстве человеческих черт развития” (там же, с. 49). Е. А. Аркину понадобилось утверждение об исторической неиз­менности игрушки для доказательства положения о том, что с возникновением homo sapiens дети во все эпохи - от самых древних и до настоящего времени- появлялись на свет с одинаковыми возможностями. Да, это несомненно так. Но один из парадоксов раз­вития детей и заключается в том, что, приходя в этот мир с одинаковой мерой беспомощности и одинаковыми возможностями, они проходят в обществах, стоящих на разных уровнях производства и культуры, совершенно различный путь развития, достигая и разными путями и в разное время своей социальной и психологической зрелости.

Положение Е. А. Аркина о неизменности игрушки в ходе истори­ческого развития общества логически приводит нас к выводу, что игрушка отвечает каким- то неизменным природным особенностям ребенка и не находится ни в какой связи с жизнью общества и жизнью ребенка в обществе. Это в корне противоречит верному положе­нию Г. В. Плеханова, что игра по своему содержанию восходит к труду взрослых. Совершенно естественно, что и игрушка не может быть ничем иным, как воспроизведением в той или иной упрощенной, обобщенной и схематизированной форме предметов из жизни и деятельности общества, приспособленных к особенностям детей того или иного возраста.

Е. А. Аркин покидает историческую точку зрения и становится, выражаясь словами Г. В. Плеханова, на точку зрения индивидуума. Но такая точка зрения не может нам объяснить почему дети играют в те или иные игры и используют в своих играх те или иные игрушки. В настоящее время общепризнано, что игра детей по своему содержанию теснейшим образом связана с жизнью, трудом и деятельностью взрослых членов общества. Как же может быть, чтобы игра детерминировалась в своем содержании жизнью обще­ства, а игрушка- этот необходимый спутник всякой игры- не име­ла никакого отношения к жизни общества и отвечала каким- то не­изменным природным особенностям ребенка?

Полученные Е. А. Аркиным выводы из его сравнительного исто­рического исследования прежде всего противоречат фактам. Дет­ская современного дошкольника заполнена игрушками, которые не могли существовать в первобытном обществе и игровое употребление которых недоступно для ребенка этого общества. Можно ли представить себе среди игрушек ребенка этого общества автомо­били, поезда, самолеты, луноходы, спутники, строительные мате­риалы, пистолеты, наборы деталей для конструирования и т. п. Е. А. Аркин в ущерб фактам ищет единства там, где в глаза бросается явное различие. В этом изменении характера игрушек ребенка на протяжении человеческой истории наглядно отражена дей­ствительная история игрушки в ее причинной обусловленности ис­торией развития общества, историей развития ребенка в обществе.

Правда, Е. А. Аркин пишет не обо всех игрушках, а об игруш­ках, называемых им изначальными игрушками, к которым он отно­сит:

а) звуковые игрушки- трещотки, жужжалки, бубенцы погремушки и т. д.;

б) двигательные игрушки- волчок, мяч, змей, примитивные ва­рианты бильбоке;

в) оружие- лук, стрелы, бумеранги и т. д.;

г) образные игрушки- изображения животных и куклы;

д) веревочку, из которой делают различные, порой самые за­мысловатые фигуры. Прежде всего необходимо отметить, что и так называемые из­начальные игрушки имеют свою историю возникновения. Совершен­но очевидно, что лук и стрелы могли стать игрушками только после того как они появились в обществе как орудия действительной охо­ты. До появления орудий труда, требовавших для своего употребления вращательных движений, никаких игрушек, приводимых в движение этим способом (жужжалки, волчки), не могло быть.

Для анализа процесса возникновения каждой из “изначальных игрушек” следовало бы провести специальное историческое иссле­дование, и тогда стало бы ясно, что они вовсе не “изначальны”, а возникли на определенных ступенях развития общества и что их возникновению предшествовало изобретение человеком соответст­вующих орудий труда. История возникновения отдельных игрушек могла бы быть в таком исследовании представлена как отражение истории орудий человеческого труда и предметов культа.

Все игрушки которые Е. А. Аркин относит к “изначальным” в действительности являются продуктом исторического развития. Од­нако, раз возникнув на определенном историческом этапе развития человеческого общества, они не исчезли вместе с исчезновением тех орудий, копиями которых они являются. Лук и стрелы давно ис­чезли как орудия охоты и заменены огнестрельным оружием, но они остались в мире детских игрушек. Игрушки живут дольше, чем орудия труда, изображениями которых они являются, и это произ­водит впечатление их неизменности. Такие игрушки действительно как бы застыли в своем развитии и сохранили свой первоначальный облик. Однако у этих игрушек отсутствует история только при внеш­нем, чисто феноменологическом рассмотрении их как физических предметов.

Если же рассматривать игрушку в ее функции, то можно с пол­ной уверенностью сказать, что так называемые изначальные игруш­ки в ходе истории человеческого общества радикально меняли свою функцию, становясь в новое отношение к процессу развития ребенка.

Исследование исторического изменения игрушек представляет довольно трудную задачу: во-первых, археологическая игрушка ни­чего не говорит исследователю об ее употреблении ребенком; во-вторых, в настоящее время некоторые игрушки, даже у народов, стоящих на наиболее низких уровнях общественного развития, по­теряли непосредственную связь с орудиями труда и предметами оби­хода и утратили свою первоначальною функцию.

Приведем лишь несколько примеров. На ранних ступенях раз­вития общества человек пользовался для добывания огня трени­ем одного куска дерева о другой. Непрерывное трение лучше всего обеспечивалось вращением, которое и достигалось посредством при­способлений в виде разнообразных дрелей. У народов Крайнего Се­вера для крепления нарт необходимо было просверливание много численных дыр. Сверление тоже требовало непрерывного враще­ния. По свидетельству А. Н. Рейнсон- Правдина (1949), маленькие деревянные дрели с примитивным устройством смычка- из палоч­ки со шнурком, которые могут приводить в движение дети и до сих пор бытуют среди детских игрушек народов Крайнего Севера. Обучение непрерывному вращению являлось необходимым, так как владеющий этим навыком ребенок легко овладевал орудиями труда требовавшими этого навыка.

Такое обучение могло производиться не только на маленькой модели дрели, но и на ее видоизмененных вариантах. Видоизмененны­ми вариантами дрели являлись кубари, которые есть не что иное, как дрель, приводимая в движение не лучком, а пальцами Так, ес­ли снять со стержня дрели ее лучок, то перед нами очутится простой волчок с несколько удлиненной палочкой.

Другим вариантом дрели являлись жужжалки, в которых непре­рывное вращение достигалось особым умением растягивать и отпускать закрученную веревочку. Таким образом, разнообразные кубари и жужжалки были видоизмененными дрелями, действуя с ко­торыми дети приобретали технические умения производить враща­тельные движения, необходимые для работы с дрелью. Игрушка и деятельность ребенка с ней являлись на этом этапе видоизменением орудия труда и деятельности с ним взрослых людей и стояли в прямом отношении к будущей деятельности ребенка.

Прошли века, существенно изменились орудия и способы добы­вания огня и сверления дыр. Кубари и жужжалки не стоят уже больше в прямом отношении к труду взрослых и к будущей трудовой деятельности ребенка. И для ребенка они больше не являются уменьшенными дрелями и даже не изображают их. Кубари и жужжалки превратились из “образных игрушек” в “двигательные” или “звуковые”, по терминологии Е. А. Аркина. Однако действия с ни­ми еще продолжают поддерживаться взрослыми, и они еще бытуют среди детей. Действия с этими игрушками превратились из тре­нирующих определенные, почти профессиональные навыки в фор­мирующие некоторые общие двигательные или зрительно- двига­тельные функциональные системы.

Интересно отметить, что для того, чтобы вызвать и поддерживать манипулирование этими игрушками, приходится прибегать к специальным хитростям, изобретать гудящие и музыкальные волчки и т. п., т. е. придавать им дополнительные свойства. Можно предположить, что механизм, вызывающий и поддерживающий действия с этими, лишь по виду одинаковыми, игрушками принци­пиально изменился. Всегда эти игрушки вносятся в детскую жизнь взрослыми, показывающими действия с ними. Однако если раньше на стадии, когда эти игрушки были уменьшенными моделями ору­дий взрослых, действия с ними поддерживались отношением “иг­рушка- орудие”, то теперь, когда такого отношения нет, манипу­лирование ими поддерживается ориентировочной реакцией на новизну. Систематическое упражнение сменяется эпизодическим использованием.

Аналогичным образом происходит процесс развития игр с вере­вочкой. На той стадии развития общества, где завязывание узлов и плетение были существенными элементами трудовой деятельно­сти взрослых, эти упражнения, бытовавшие как среди детей, так и среди взрослых, поддерживались потребностями общества, были прямо связаны с плетением сетей и т. п. В настоящее время они вы­родились в чисто функциональные, развивающие тонкие движения пальцев, и развлекательные: встречаются чрезвычайно редко и не стоят в прямой связи с трудовой деятельностью взрослых.

Особенно ясно виден процесс изменения и развития па таких “изначальных игрушках”, как лук и стрелы. У охотничьих племен и народов, стоявших на относительно низких уровнях развития, лук и стрелы были одним из основных орудий охоты. Лук и стрелы становились достоянием ребенка с самого раннего возраста. Постепенно осложняясь, они становились в руках ребенка самым под­линным оружием, приспособлением для его самостоятельной дея­тельности, с помощью которого он может добывать маленьких зверьков (бурундуков, белку) и птиц, рассказывает А. Н. Рейнсон- Правдин (1948). Ребенок, стрелявший из лука в маленьких зверь­ков и птиц, сознавал себя будущим охотником, таким же, как его отец; взрослые смотрели на стреляющего из лука ребенка как на будущего охотника. Ребенок овладевал луком, и взрослые были крайне заинтересованы в том, чтобы ребенок владел этим орудием в совершенстве.

Но вот появилось огнестрельное оружие. Лук по прежнему ос­тается в руках детей, но теперь действие с ним уже непосредственно не связано со способами охоты, и упражнения с луком используют­ся для развития некоторых качеств, например меткости, необходи­мых охотнику, пользующемуся и огнестрельным оружием. В ходе развития человеческою общества охота уступает свое ведущее ме­сто другим видам трудовой деятельности. Дети все реже пользу­ются луком как игрушкой. Конечно, и в нашем современном обще­стве можно встретить лук и некоторые дети могут даже увлекать­ся стрельбой из него. Однако упражнения современного ребенка с луком не занимают в его жизни того места, которое они занима­ли в жизни ребенка общества первобытных охотников.

Таким образом, так называемая изначальная игрушка лишь по внешней видимости остается неизменной. В действительности она, как и все остальные игрушки, возникает и исторически изменяется; ее история органически связана с историей изменения места ребенка в обществе и вне этой истории не может быть понята. Ошибка Е. А. Аркина и заключается в том, что он изолировал исто­рию игрушки от истории ее обладателя, от истории ее функции в развитии ребенка, от истории места ребенка в обществе. Допустив такую ошибку, Е. А. Аркин пришел к антиисторическим выво­дам, не подтверждающимся фактами из истории игрушки.

Историческое происхождение развернутой формы игровой деятельности

Вопрос о возникновении ролевой игры в ходе исторического развития общества является одним из труднейших для исследования. Для такого исследования необходимы, с одной стороны, данные о месте ребенка в обществе на различных ступенях исторического развития, с другой- данные о характере и содержании игр детей на этих же исторических этапах. Только из соотнесения жизни ребенка в обществе с его играми можно понять природу последних.

Данные о развитии и жизни ребенка и его играх на ранних сту­пенях развития общества чрезвычайно бедны. Никто из этнографов вообще не ставил себе задачей такое исследование. Лишь в 30-е годы нашего века появились специальные исследования Маргарет Мид, посвященные детям племен Новой Гвинеи, в которых имеют­ся материалы об образе жизни детей и их играх. Однако работы этой исследовательницы были посвящены некоторым специальным вопросам (о детском анимизме, половом созревании в условиях об­щества, стоящего на относительно низкой ступени развития, и т. п.), что, естественно, определяло отбор материала. Данные, которые разбросаны по бесчисленным этнографическим, антропологическим и географическим описаниям, чрезвычайно схе­матичны и фрагментарны. В одних имеются указания на образ жиз­ни детей, но нет никаких указаний на их игры; в других, наоборот, рассказывается только об играх. В некоторых исследованиях на­столько явно проведена колонизаторская точка зрения, в угоду которой исследователи всячески пытались принизить уровень умст­венного развития детей угнетенных народов, что эти данные не могут считаться сколько-нибудь достоверными. Соотнесение имеющих­ся материалов о детях с жизнью общества также затруднено, так как часто трудно определить, на какой ступени общественного раз­вития находилось в период описания то или иное племя, род, общи­на. Трудности усугубляются еще и тем, что, находясь приблизи­тельно на одном уровне общественною развития, они могут жить в совершенно различных условиях, и эти условия, в свою очередь, несомненно оказывают воздействие на жизнь детей в обществе, их место среди взрослых, а тем самым и на характер их игр. В отношении ранних периодов развития человеческого общест­ва М. О. Косвен пишет. “Не может быть и речи о действительном приближении к исходному пункту развития человечества или, как выражаются, к нулевой точке человеческой культуры. Здесь воз­можны лишь более или менее допустимые гипотезы, более или ме­нее удачные приближения к скрытой он нас навсегда загадке на­шего прошлого” (1927, с. 5). Еще в большей мере это относится к исследованию ребенка и его жизни в условиях первобытного об­щества. Наша задача заключается в том, чтобы ответить, пусть гипоте­тически, хотя бы на два вопроса. Во-первых, всегда ли существова­ла ролевая игра, или был такой период в жизни общества, когда этой формы игры у детей не существовало, во-вторых, с какими изменениями в жизни общества и положением ребенка в общест­ве может быть связано появление ролевой игры. Мы не можем непосредственно проследить процесс возникно­вения ролевой игры. Имеющиеся очень скупые данные позволяют наметить лишь в самых общих чертах гипотезу о возникновении ролевой игры, установить, и то лишь приблизительно, историчес­кие условия, при которых появилась потребность в этой своеобраз­ной форме жизни ребенка в обществе. В нашем исследовании мы далеко не исчерпали всех имеющихся материалов и приводим толь­ко те из них, которые достаточны для формулирования нашего пред­положения, оставляя в стороне все их многообразие.

Вопрос об историческом возникновении игры тесно связан с ха­рактером воспитания подрастающих поколений в обществах, стоя­щих на низших уровнях развития производства и культуры. Р. Алт (К. АН, 1956) на основании обширных материалов указывает на наличие исходного единства трудовой деятельности и воспитания, т. е. на невыделенность воспитания в качестве специальной обще­ственной функции. По его мнению, для воспитания детей на ранних ступенях развития общества характерны следующие черты: во-первых, одинаковое воспитание всех детей и участие всех членов общества в воспитании каждого ребенка; во-вторых, всесторонность воспитания- каждый ребенок должен уметь делать все, что умеют делать взрослые, и принимать участие во всех сторонах жизни об­щества, членом которого он является; в-третьих, кратковременность периода воспитания- дети уже в раннем возрасте знают все за­дачи, которые ставит жизнь, они рано становятся независимыми от взрослых, их развитие заканчивается раньше, чем на более позд­них ступеням общественного развития.

Главным фактором, оказывающим формирующее влияние на развитие детей, Р. Алт считает непосредственное участие детей в жизни взрослых: раннее включение детей в производительный труд, связанное с низким уровнем развития производительных сил; уча­стие детей совместно со взрослыми в танцах, праздниках, некото­рых ритуалах, торжествах и отдыхе. Указывая на игру как средство воспитания, Р. Алт замечает, что там, где ребенок может принимать участие в работе взрослых без особой предварительной подготовки и выучки, там он это делает. Там же, где этого нет, ребенок “врастает” в мир взрослых через игровую деятельность, которая отражает жизнь общества. (Здесь уже содержится намек на историческое возникновение игры и её связь с изменением положения ребенка в обществе). Таким образом, положение ребенка в обществе на самых ран­них ступенях развития характеризуется прежде всего ранним вклю­чением детей в производительный труд взрослых членов общест­ва. Чем на более ранней ступени развития стоит общество, тем рань­ше включаются дети в производительный труд взрослых и становят­ся самостоятельными производителями.

В наиболее ранние истори­ческие периоды жизни общества дети жили со взрослыми общей жизнью. Воспитательная функция еще не выделялась как особая общественная функция, и все члены общества осуществляли воспи­тание детей, основной задачей которого было сделать детей участниками общественною производительного труда, передать им опыт этого труда, а основным средством- постепенное включение детей в доступные им формы труда взрослых. Первобытные бродячие собиратели, по свидетельству В Вольна (\У. Уо1г, 1925), сообща- мужчины, женщины и дети- переходят с места на место в поисках съедобных плодов и кореньев. К деся­ти годам девочки становятся матерями, а мальчики—отцами и на­чинают вести самостоятельный образ жизни. Описывая одну из наиболее примитивных групп людей на зем­ле, М. Косвен указывает, что у народа кубу основной ячейкой явля­ется небольшая семья, основное занятие- собирательство плодов и кореньев; основное орудие- палка, представляющая собой расщепленный ствол бамбука с естественно заостренным концом, слу­жащим для выкапывания корней и клубней, единственное ору­жие- деревянное копье с наконечником из острой щепки бамбука; утварь- скорлупка кокосовых орехов и полые стволы бамбука. М. Косвен пишет: “Дети остаются со своими родителями и ходят за ними вместе на поиски пищи до 10—12 лет. С этого возраста как мальчики, так и девушки считаются уже самостоятельными и спо­собными устраивать свою судьбу и свое будущее С этого момен­та они начинают впервые носить повязку, скрывающую половые органы. Во время стоянки они сооружают себе отдельную хижину рядом с родительской. Но пищу они ищут уже самостоятельно и едят отдельно. Связь между родителями и детьми постепенно сла­беет, и часто вскоре дети отделяются и начинают самостоятельно жить в лесу” (1927, с. 38) Уже в наиболее ранних этнографических и географических опи­саниях русских путешественников имеются указания на приучение маленьких детей к выполнению трудовых обязанностей и включение их в производительный труд взрослых. Так, Г. Новицкий в своем описании остяцкого народа, относящемся к 1715 г, писал: “Обще всем едино рукоделие, стреляние зверя (убивают), ловление птиц, рыб, ими же себя пропитать может. Сих ибо хитростен и чада свои изучает и от младых ногтей приноровляются к стрелянию из лука убивать зверя, к ловлению птиц, рыбы (обучают их)” (1941, с. 43).

С. П. Крашенинников, описывая свое путешествие по Камчатке (1737—1741), замечает о коряках: “Всего достохвальнее в сем на­роде то, что они детей своих хотя и чрезмерно любят, однако издетска к трудам приучают; чего ради и содержат их не лучше холопов, посылают по дрова и по воду, приказывают на себе носить тяже­сти, пасти оленьи табуны и другое, тому подобное, делать” (1949, с. 457). В. Ф. Зуев, посетивший обские народы в 1771—1772 гг., писал о детях остяков и самоедов: “С молодых еще лет малые ребята дав­но привыкают нести всякую трудность, как видно из грубого их жи­тия, которое их ни мало, ни в каком случае не приводит в сожаление. Верно можно сказать, что сей народ рожден к понесению трудов не­сносных и, действительно, если бы они сызмала к тому не при­выкали, то б отцам мало было бы надежды видеть сыновей больших себе помощников и к понесению трудов удивительных помощников. Лишь мальчик начнет мало иметь понятия, то мать или нянька не иным чем тешит, как бряцанием лущной тетивы, а когда ходить начнет, то отец ему и лук готовит. Я в проезд мой через остяцкие юрты мало видел таких ребят, которые бы в простое вечернее вре­мя между игрой без лука шатались, но обыкновенно или по дере­вьям, или во что-нибудь на земле стреляют. Там городят езы около своей юрты, там запоры; и кажется, будто бы их игрушки уже бу­дущую жизнь предвещали. И совершенно есть ли посмотреть на ез, через какую-нибудь реку сделанный, то нельзя видеть, чтоб когда-нибудь тут старики с важанами сидели, кроме малых ребят, а боль­шие сами плавают по рекам или с неводами, или с кальданами и переметами, где уж малого или не в силах, или не разумеет, поспеть нельзя” (1947, с. 32—33).

Известный русский исследователь папуасов II. II. Миклухо-Мак­лай, много лет проживший в их среде, пишет о папуасских детях: “Дети обычно веселы, плачут и кричат редко, отец, а иногда и мать обращаются с ними очень хорошо, хотя мать обычно относится к детям менее нежно, чем отец. Вообще же у папуасов любовь к де­тям очень сильна. Я видел у них даже игрушки, что у дикарей встречаются не часто, именно- нечто вроде кубарей, маленькие лодочки, которые дети пускают по воде, и много других игрушек. Но уже рано мальчик сопровождает отца на плантацию, в скитаниях но лесу и в поездках на рыбную ловлю. Ребенок уже в детстве научится практически своим будущим занятиям и еще мальчиком становится серьезным и осторожным в обращении. Мне частенько приходилось видеть комичную сцену, как малень­кий мальчуган лет четырех пресерьезно разводил огонь, носил дро­ва, мыл посуду, помогал отцу чистить плоды, а потом вдруг вскакивал, бежал к матери, сидевшей на корточках за какой-нибудь рабо­той, схватывал ее за грудь и, несмотря на сопротивление, прини­мался сосать. Здесь всюду распространен обычай кормить детей грудью очень долго” (1451, с. 78).

В описаниях Н. Н. Миклухо-Маклая есть указание на участие детей не только в бытовом труде, но и в более сложных формах кол­лективного производительного труда взрослых. Так, описывая обработку почвы, он пишет- “Работа производится таким образом: двое, трое или более мужчин становятся в ряд, глубоко втыкают заостренные колья (колья - крепкие, длинные палки, заостренные с одного конца, ими работают мужчины, так как при работе с этим орудием требуется много силы) в землю и потом одним взмахом подымают боль­шую глыбу земли. Если почва тверда, то в одно и то же место втыкают колья два раза, а потом уже поднимают землю. За мужчина­ми следуют женщины, которые ползут на коленях и, держа крепко в обеих руках свои колья- саб(колья- саб- небольшие узкие лопатки для женщин), размельчают поднятую мужчинами землю. За ними следуют дети различного возраста и растирают землю руками. В таком порядке мужчины, женщины и дети обрабатывают всю плантацию” (1951, с. 231). Из этого описания ясно, что в обществе папуасов существовало естественное возрастное половое разделение труда, в котором принимали участие все члены общества, включая детей, кроме самых маленьких. Указывая на очень распространенную среди туземцев любовь к поучению других, которая очень ярко заметна даже в детях, Н. Н. Миклухо-Маклай так объясняет ее происхождение: “Это за­метно даже в детях: много раз маленькие дети, лет шести или семи, показывали мне, как они делают то или другое. Это происходит оттого, что родители очень рано приучают детей к практической жизни; так что, будучи еще совсем маленькими, они уже присмотрелись и даже научились более или менее всем искусствам и действиям взрослых, даже и таким, которые вовсе не подходят их возрасту. Дети мало играют: игра мальчиков состоит в метании палок напо­добие копий, в стрельбе из лука, и как только они делают неболь­шие успехи, то применяют их в практической жизни. Я видел маль­чиков очень небольших, проводящих целые часы у моря, стараясь попасть из лука в какую-нибудь рыбу. То же самое происходит и с девочками, и даже в большей степени потому, что они раньше начинают заниматься хозяйством и делаются помощницами своих матерей” (1951, с. 136). Мы столь подробно остановились на данных Н. Н. Миклухо-Маклая потому, что свидетельства этого видного русского гумани­ста для нас особенно ценны своей несомненной и полной объектив­ностью. Аналогичные указания на раннее участие детей в труде взрослых имеются и у ряда других авторов. Так, Дж. Ванян в сво­ем труде по истории ацтеков пишет: “Воспитание начиналось после отнятия от груди, т. е. на третьем году его жизни. Целью воспита­ния было как можно скорее ввести ребенка в круг тех навыков и обязанностей, из которых складывался обиход взрослых. Так как всё делалось при помощи ручного труда, то дети имели возмож­ность очень рано приобщаться к деятельности взрослых. Отцы наблюдали за обучением сыновей, матери учили дочерей. Вплоть до шестилетнего возраста их воспитание ограничивалось только нра­воучениями и советами, они обучались обращению с домашней утварью и выполняли незначительные работы по дому”. “Подобное воспитание- продолжает автор- непосредственно вводило под­растающее поколение в быт дома” (1949, с. 87). А. Т. Брайант, проживший среди зулусов около полувека, также указывает на раннее включение детей в производительный труд сов­местно со взрослыми: “Кто вышел из детского возраста, то есть досчитал шести лет, будь-то мальчик или девочка, одинаково обязан трудиться и беспрекословно выполнять поручаемую работу; маль­чики под руководством отца, девочки - под наблюдением матери” (1953, с. 123). Брайант указывает целый ряд работ, являющихся функцией детей. “Шести- семилетние малыши выгоняли по утрам на луг телят и коз, парни постарше- коров” (там же, с. 157). С на­ступлением весны “женщины и дети бродили по лугам в поисках съедобных дикорастущих трав” (там же, с. 184). В период созревания колосовых культур, когда посевы подвергались опасности опу­стошения со стороны птиц, “женщины и дети были вынуждены про­водить весь день, от восхода и до захода солнца, на поле, отго­няя птиц” (там же, с. 191).

Многие советские исследователи народов Крайнего Севера так­же указывают на раннее включение детей в труд взрослых и специ­альное приучение к труду. Так, А. Г. Базанов и Н. Г. Казанский пишут: “С очень ранних лет мансийские дети втягиваются в рыб­ный промысел. Они еле-еле ходят, а родители уже берут их с собой в лодку. А как только начинают подрастать, для них часто делают маленькие весла, обучают управлять лодкой, приучают к жизни ре­ки” (1939, с. 173). В другой своей работе А. Г. Базанов пишет: “Во­гульскому ребенку еще только успело стукнуть 5—6 лет, а он уже возле юрт бегает с луком и стрелами, охотится на птичек, вырабатывает в себе меткость. Охотником хочет быть. С 7- 8 лет вогуль­ских ребят начинают постепенно брать в лес. В лесу приучают, как находить белку, глухаря, как обращаться с собакой, где и как ставить слопцы, чирканы, капканы. Если туземец вырубает для слопцов жерди, то сынишка его налаживает насторожки к слопцам, разрыхляет почву, устраивает приманку, кладет сюда песочник, камешки, ягоды” (1934, с. 93). Дети, даже самые младшие, явля­ются страстными охотниками и, приходя в школу, имеют на своем счету десятки белок и бурундуков. А. Г. Базанов, описывая рыбную ловлю, очень хорошо подметил основной принцип воспитания в этих условиях: “Нас было четверо взрослых и такое же количество маленьких ребятишек...Мы вышли на выступающий острым языком песчаный мыс и, встав в два ряда, начали выбирать на помост невод. В середине между нами стояли ребятишки. Они также цеплялись загорелыми ручонками за края невода и помогали передавать его на лодку”. “Мой проводник- зы­рянин,- продолжает А. Г. Базанов,—кому-то из ребят крикнул: “Не толкайтесь под ногами”. Старый вогул сердито посмотрел на него, покачал головой. А потом заметил: “Нельзя так, нельзя. Пусть дети делают все, что делаем мы” (там же, с. 94). Г. Старцев указывает, что “уже в 6—7 лет детей приучают править оленями и ловить их арканами” (1930, с. 96). С. Н. Стебницкий, описывая жизнь коряцких детей, пишет: “В хозяйственной жизни особенно проявляется самостоятельность детей. Существует целый ряд хозяйственных отраслей и работ, исполнение которых лежит всецело на детях”. “На детях указывает С. Н. Стебницкий,- лежит также заготовка дров. В любой мороз и непогоду мальчик должен, запрягши оставшихся дома собак, ехать иногда километров за десять за дровами”. “Девочки,- продолжает С. Н. Стебницкий,- входят во всю эту работу играючи. Сначала дадут лоскуток, зазубренный тупой нож, сломанную иголку, потом возьмется за настоящую не умеючи, потом приобретает навыки и незаметно для самой себя втягивается в вековую женскую лямку” (1930, с. 44—45).

Не будем умножать примеров, ибо и приведенных материалов достаточно для того, чтобы показать, что в обществе, стоящем на относительно низкой ступени развития, при первобытнообщинной организации труда, дети очень рано включаются в производитель­ный труд взрослых, принимая в нем посильное участие. Происхо­дит это так же, как и в патриархальной крестьянской семье, в ко­торой, по словам К. Маркса, “различия пола и возраста, а также изменяющиеся со сменой времен года природные условия труда регулируют распределение труда между членами семьи и рабочее время каждого отдельного члена. Но затрата индивидуальных ра­бочих сил, измеряемая временем, уже с самого начала выступает здесь как общественное определение самих работ, так как индиви­дуальные рабочие силы с самого начала функционируют здесь лишь как органы совокупной рабочей силы семьи”. Занятость матерей и раннее включение детей в труд взрослых приводят к тому, что, во-первых, в первобытном обществе не суще­ствует резкой грани между взрослыми и детьми, и, во-вторых, к тому, что дети очень рано становятся действительно самостоятель­ными. Это подчеркивают почти все исследователи. Так, например, С. Н. Стебницкий пишет: “Вообще надо сказать, что резкого разделения на детей и взрослых у коряков нет. Дети - равноправные и равноуважаемые члены общества. За общей бесе­дой их слова выслушиваются так же внимательно, как и речь взрослых”. Крупнейший русский этнограф Л. Я. Штернберг также указы­вает на равенство детей и взрослых у народов северо-восточной Азии. “Цивилизованному человеку трудно себе даже представить, какое чувство равенства и уважения царит здесь по отношению к молодежи. Подростки 10—12 лет чувствуют себя совершенно равноправными членами общества. Самые глубокие и почтенные старцы с самым серьезным вниманием выслушивают их реплики, отвечают им с такой же серьезностью и вежливостью, как своим собственным сверстникам. Никто не чувствует ни разницы лет, им положений” (1933, с. 52). На раннюю самостоятельность, как характерную черту детей, живущих в первобытном обществе, указывают н другие авторы. Указанные характерные черты ребенка, живущего в условиях пер­вобытного общества, его ранняя самостоятельность и отсутствие резкой грани между детьми и взрослыми являются естественным следствием условий жизни этих детей, их реального места в об­ществе.

Существовала ли ролевая игра у детей на той ступени развития общества, когда орудия труда были еще достаточно примитивны­ми, разделение труда основывалось на естественных возрастно-по­ловых различиях, дети являлись равноправными членами общест­ва, участвовавшими в общем труде в соответствии со своими (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 23, с. 88) возможностями? Точных данных об играх детей на этом уровне развития общества нет. Этнографы и путешественники, описывав­шие быт народов, стоящих близко к этому уровню развития, указы­вают, что дети играют мало, а если и играют, то в те же игры, что и взрослые, и их игры не являются ролевыми. Так, Д. Левингстон, описывая быт одного "из негритянских племен- бакалахари, замечает: “Я никогда не видел, чтобы их дети играли” (1947, с. 35). Н. Н. Миклухо-Маклай также говорит о де­тях папуасов, что “дети мало играют” (1951, с. 136). А. Т. Брайант, проживший пятьдесят лет среди зулусов, в уже упоминавшейся работе описывает ряд игр зулусских детей, но среди них нет ни одной ролевой игры. М. Мид (М. Меаd, 1931), описавшая жизнь детей в обществе примитивных рыболовов в Меланезии, на одном из островов Адми­ралтейского архипелага, рассказывает, что детям народа папуа разрешается играть целыми днями, но их игра напоминает игру маленьких щенят и котят. По мнению М. Мид, эти дети не находят в жизни взрослых таких образцов, которые вызывали бы у них вос­хищение и желание подражать им. Она подчеркивает, что в обще­ственной организации взрослых дети не находят интересных образцов для своих игр. Лишь случайно и очень редко, раз в месяц, нам удавалось наблюдать подражательную игру, в которой дети разыгрывали сценки из жизни взрослых, например уплату выкупа за невесту при совершении брака или раздачу табака на поминаль­ных обрядах. Такие игры автор наблюдал всего 3- 4 раза. Автор при этом указывает на недостаток воображения в этих играх. Хотя, по мнению автора, у детей есть все возможности для разыгрывания ролевых игр (много свободного времени, возможность наблюдать жизнь взрослых, богатая растительность, дающая массу всевоз­можного материала для игры, и т. д.), они никогда не разыгрыва­ют сцен из жизни взрослых, никогда не подражают в своих играх ни возвращению взрослых с удачной охоты, ни их церемониям, ни их танцам и т. п. Таким образом, как показывают приведенные материалы, у де­тей, живущих в обществе, стоящем на относительно низкой ступени развития, ролевых игр нет. Это положение не должно приводить к выводу о низком уровне умственного развития детей, об отсутст­вии у них воображения и т. п., как утверждают некоторые исследователи. Отсутствие ролевых игр порождается особым положением детей в обществе и вовсе не свидетельствует о низком уровне умственного развития. Дети, живущие в условиях первобытного общества, настолько отстают от своих сверстников- детей современного общества в развитии ролевых игр, насколько превосходят их в отношении самостоятельности, участия в трудовой деятельности взрослых и связанных с этим умственных способностей: “Общими условиями первобытного воспитания и той самостоятельности, под знаком ко­торой преимущественно протекает детство,- пишет М. О. Косвенз,- следует объяснить замечательную способность к быстрому развитию и особую одаренность, которые проявляют дети отста­лых племен и народностей в колониальных школах. Скачок из пер­вобытности в цивилизацию оказывается для них чрезвычайно легким” (1953, с. 140). Доступные для ребенка примитивные орудия и формы труда дают ему возможность развития ранней самостоятельности, по­рождаемой требованиями общества, непосредственным участием в труде взрослых членов общества. Совершенно естественно, что детей не эксплуатируют, и их труд носит характер удовлетворения естественно возникающей, общественной по своей природе потреб­ности. Нет сомнения, что в выполнение своих трудовых обязанно­стей дети вносят специфические детские черты, может быть, даже наслаждаясь самим процессом труда, и уж, во всяком случае, испытывая чувство удовлетворенности и связанного с этим удоволь­ствия от деятельности, осуществляемой вместе со взрослыми и как взрослые. Это тем более вероятно, что, по свидетельству большинства ис­следователей, воспитание в первобытном обществе, суровое по со­держанию, является чрезвычайно мягким по форме. Детей не на­казывают и всячески поддерживают у них бодрое, веселое, жизне­радостное состояние. Однако увлечение самим процессом трудя, радостное настроение и испытываемое чувство удовлетворения и удовольствия не превращают этих, пусть самых примитивных и простых форм детского труда в игру. В условиях первобытного общества, с его относительно примитивными средствами и формами труда, даже маленькие дети, начи­ная с трех-четырех лет, могли принимать участие в несложных формах бытового труда, в собирательстве съедобных растений, корень­ев, личинок, улиток и т. п., в примитивной рыбной ловле простыми корзинами или даже руками, в охоте на мелких зверей и птиц, в примитивных формах земледелия. Предъявляемое детям со стороны общества требование самостоятельности находило себе есте­ственную форму реализации в совместном со взрослыми труде. Непосредственная связь детей со всем обществом, осуществляв­шаяся в процессе общего труда, исключала всякие другие формы связи ребенка и общества. На этой ступени развития и при таком положении ребенка в обществе не было никакой необходимости в воспроизведении труда и отношений между взрослыми в особые условиях, не было необходимости в ролевой игре. Переход к более высоким формам производства- земледелию и скотоводству, усложнение способов рыболовства и охоты, их пе­реход от пассивных ко все более активным формам сопровождался вытеснением собирательства и примитивных форм охоты и рыбо­ловства. Вместе с изменением характера производства происходило и новое разделение труда в обществе. “Развитие производства, -пишет М. Косвен,- выразившееся в переходе к плужному земле­делию, и возникновение скотоводства привели к важнейшему общественно-экономическому результату, который Энгельс назвал первым крупным общественным разделением труда, а именно раз­делению между земледельцами и скотоводами со всеми отсюда происшедшими последствиями, в частности развитием домашнего ремесла и регулярного обмена. Эти глубочайшие изменения обус­ловили и тот общественно-экономический результат, который выра­зился в новом разделении труда по полу, в изменении места муж­чины и женщины в общественном производстве. Разделение труда по полу сложилось и существовало, имея, как говорит Энгельс, “чисто естественное происхождение” уже при матриархате. Теперь оно приобрело несравнимо более глубокий характер и более глубо­кое общественное и экономическое значение. Скотоводство сдела­лось отраслью труда, принадлежащей мужчине. Происшедшие изменения в общей экономике привели к выделению в качестве особой отрасли производства домашнего хозяйства, “которое стало преимущественной областью труда женщины” (1951, с. 84—85). Вместе с изменением характера производства происходило, та­ким образом, и новое распределение труда в обществе. При усложнении средств и способов труда и при его перераспределении про­исходило естественное изменение участия детей в различных видах труда. Дети перестали принимать непосредственное участие в сложных и недоступных для них формах трудовой деятельности. За младшими детьми оставались только некоторые области хозяй­ственно-бытового труда и наиболее простые формы производственной деятельности. Хотя и на этой ступени развития дети еще явля­ются равноправными членами общества и участниками деятельно­сти взрослых в некоторых сферах их трудовой деятельности, в их положении намечаются новые черты. Некоторые из уже приводившихся нами материалов (материалы исследований народов Крайне­го Севера) относятся именно к этому периоду развития общества. В отношении наиболее важных, но недоступных для детей об­ластей труда перед ними ставится задача возможно более раннего овладения сложными орудиями такого труда. Возникают уменьшенные орудия труда, специально приспособленные к детским возможностям, с которыми дети упражняются в условиях, приближаю­щихся к условиям реальной деятельности взрослых, но не тожде­ственных с ними. Каковы эти орудия, зависит от того, какая отрасль труда является основной в данном обществе. Приведем некоторые относящиеся сюда материалы. У народов Крайнего Севера нож является необходимым орудием оленевода, рыболова. Обращению с ножом начинают учить уже с самого раннего детства. Н. Г. Богораз-Тан пишет. “Детство у чукчей проходит очень счастливо. Детей ни в чем не стесняют и не запугивают. Маленьким мальчикам, как только они начинают цепко хватать вещи, дают нож, и с этого времени они с ним не расстаются. Я видел одного мальчика, старавшегося резать ножом по дереву; нож был немногим меньше его самого” (1934, с. 101). “Так же как и взрослый охотник, - пишет А. Н Рейнсон- Правдин),- каждый мальчик имеет пояс, к которому на цепочке или на ремешке прикреплен нож, не игрушечный, а самый настоящий, иногда даже весьма внушительных размеров. Случайный порез лишь быстрее научит ребенка правильно обращаться с самым не­обходимым в жизни оружием. Нож нужен мальчику и для еды— отрезать кусочек мяса, и для того, чтобы сделать игрушку, выстро­гать стрелу, содрать шкуру с убитого зверька и т. д. Таким же обязательным орудием является для мальчика и топор... Малень­кий нож, первый на жизненном пути ребенка, обычно бывает подарком матери, большой нож с искусно отделанной рукоятью он получает от отца. При таких условиях, понятно, что в игрушках обских детей очень трудно найти нож или топор, игрушки, выстро­енные из дощечки, какие мы часто находим у детей многих наро­дов этой культуры, где ребенок не имеет раннего приучения к этому виду оружия” (1948, с. 100). “Так же обстоит дело и с лы­жами. Совсем крошечные, “кукольные” лыжи в игрушках детей очень редко можно встретить. В них нет надобности, так как ребе­нок получает лыжи буквально с того возраста, когда еще только учится ходить на ногах”. Далее он пишет: “Детские лыжи считаются взрослыми лучшей игрушкой ребят. Дети устраивают лыж­ные состязания, на лыжах проводятся многие охотничьи игры. Матери украшают лыжи маленьким узором, под ремень подклады­вают цветное сукно, иногда даже окрашивают лыжи в красный цвет. Этим подчеркиваются игровые функции лыж-игрушек. Подрастая, мальчик учится сам делать себе лыжи, а готовясь к про­мыслу, обшивает свои лыжи камысами, т. е. подклеивает под них кожу со лба и ног оленя, как это делают старшие, для охоты на дальних расстояниях. С этого момента лыжи уже перестают быть игрушкой” (1948, с. 198). Нам совершенно непонятно, почему А. Н. Рейнсон- Правдин относит детский нож и детские лыжи к игрушкам. То, что нож и лыжи приспособлены к возможностям детей- уменьшены и окра­шены, не даёт оснований относить их к игрушкам. То, что ножом дети вырезают игрушки, а на лыжах детьми могут разыгрываться состязания, также не дает права относить их к игрушкам. Это не игрушки, а предметы обихода, употреблением которых ребенок должен овладевать возможно раньше и которыми он овладевает, практически используя их так же, как взрослые. К этим общим для всех народов Крайнего Севера орудиям, ко­торыми дети должны овладеть возможно раньше, прибавляются у охотничьих народов- лук и стрелы, у рыболовов- удочка, у оленеводов- аркан. “Самодельные луки, стрелы и самострелы, типа древнерусских, круглый кол не выходят из рук ребят. Сломается один- ребята принимаются вырезать другой,- пишет С. Н. Стебницкий. В выделке их они достигли большого совершенства. Сюда же надо причислить и так называемую пращу, то есть ремешок, с помощью которого мечется камень. Можно поручиться, что вы не встретите ни одного коряцкого мальчика в возрасте от пяти до пятнадцати лет, у которого на шее не болталась бы эта самая праща, пускаемая в дело при всяком удобном и неудобном случае. Вороны, сороки, куропатки, мыши, зайцы, барашки, горностаи- представляют собой неистощимый материал для охоты, и надо ска­зать, что ребятишки для всего этого зверя враги очень опасные. Мне приходилось видеть, как какой-нибудь малыш, стреляя из своего корявою лука, сшибал на лету ворону или из пращи поубивал качающуюся на волнах метрах в 20—30 от берега морскую утку или гагару” (1930, с. 45). “Вильскому ребенку еще только успело стукнуть пять-шесть лет,- пишет А. Г. Базанов,- а он уже вовсю бегает с луком и стрелами, охотится на птичек, вырабатывает в себе меткость” (1934, с. 93). “Обычно детский лук изготовляется из одного слоя дерева. Но пока ребенок растет, лук- игрушка переделывается несколько раз с учетом детских возмож­ностей,- пишет А. Н. Рейнсон- Правдин. Постепенно усложня­ясь, он становится в руках ребенка самым подлинным оружием, приспособленным для его самостоятельной деятельности, с помо­щью которого он может добывать мелких зверьков и птиц” (1949, с. 113). “У детей кочевников,- пишет С. Н. Стебницкий,- к трем перечисленным видам первобытного оружия прибавляется четвертый- аркан, такой же неизменный спутник их, как и праща. Они не могут пройти мимо колышка, сколько- нибудь выдающеюся над землей, мимо куста, хоть самым кончиком торчащею из под снега, не испытав на нем меткость своей руки. Так вырабатывается та поразительная меткость, с которой коряцкие пастухи безошибочно вылавливают из вечно неспокойного стада именно того оленя, который необходим для поездки или на мясо” (1931, с. 46). Искусство быстро и ловко арканить не приобретается сразу,- пишет Рейнсон- Правдин,- им овладевают постепенно, учась обращаться с тынзеем с самого раннего детства. Поэтому среди промысловых игрушек, знакомящих детей с оленеводством, аркан занимает большое ме­сто. Размеры легких тынзеев самые разнообразные: 0,5 м, 1 м, 2 м и более. Тынзей, так же как и лук растет вместе с ребенком по мере накопления последним ловкости и навыка. Детские арканы свиваются из мочала (для маленьких), для семилетних и более старших детей делают ременные, как у взрослых. Игры с арканом для детей не менее интересны и действенны, чем игры с луком и стрелами. Малыши арканят сперва длинные узкие пеньки, затем переходят к подвижной цели- стараются заарканить собаку или ловят молодых телят оленей” (1448, с. 209).

У народов, основным промыслом которых является рыболовство дети столь же рано получают в руки удочки и ловят небольших рыбок, постепенно переходя к промысловому лову совместно со взрослыми посредством других, более сложных орудий лова. Таким образом, нож и топор, лыжи, лук и стрелы, арканы и удочки- все это в уменьшенном масштабе, приспособленное к детским рукам, очень рано передается в пользование ребенка и дети под руководством взрослых овладевают употреблением этих орудий. Особый интерес для рассмотрения интересующего нас вопроса имеет анализ функций куклы, которая бытует у детей почти всех народов на этой ступени общественною развития.

Интересные ма­териалы по этому вопросу содержатся в работах советских иссле­дователей Крайнею Севера. Н. Г. Богораз- Тан, описывая кукол чукотских девочек рассказы­вает “Чукотские куклы изображают людей, мужчин и женщин, но всего чаще детей, особенно грудных. Величина их почти так же из­менчива как и у культурных детей. Сшиты они довольно похожими на действительность и наполнены опилками, которые при каждом несчастном случае высыпаются. Куклы эти считаются не только игрушками, но отчасти и покровительницами женского плодородия. Выходя замуж женщина уносит с собой свои куклы и прячет их в мешок в тот угол, который приходится под изголовьем, для того, чтобы воздействием их получить скорее детей. Отдать кому-нибудь куклу нельзя, так как вместе с этим будет отдан залог плодородия семьи. Зато когда у матери родятся дочери, она отдает им играть свои куклы причем старается разделить их между всеми дочерьми. Если же кукла одна, то она отдается старшей дочери, а для остальных делают новые. Есть, таким образом, куклы, кото­рые переходят от матери к дочери в течение нескольких поколе­ний- каждый раз в исправленном и заново возобновленном виде” (1934, с. 49). Таким образом, Н. Г. Богораз- Тан выделяет особую функцию куклы- функцию охраны рода, кукла должна была обеспечить девочке плодородие и благополучное деторождение в будущем. Изготовление кукол принимало поэтому характер особого занятия П. М. Оберталлер так описывает работу по изготовлению кукол: “Процесс изготовления кукол своеобразен. Обычно в семье у каж­дой женщины, а с определенного возраста и у девочки имеется меховая, красиво орнаментированная сумка, либо берестяной короб, где хранятся лоскутки обрезки кожи, бисер и т. д. Весь этот материал и служит для пошивки кукол. Куклы шьются с большой охотой и преимущественно в летнее время обычно во вторую половину дня, когда девочки свободны от домашних работ. Если семья велика, то к шьющей матери присоединяются и девочки и начинают шить кукол. Иногда к девочкам одной семьи присоединяются другие, и тогда работа становится общей (1935, с. 46). По данным П. М. Оберталлера куклы изготавливаются преимущественно девочками разных возрастов, начиная с дошкольного и кончая под­ростковым возрастом включительно. В связи с рассмотрением вопроса о значении кукол среди игру­шек девочек А. Н Рейнсон- Правдин наряду с функцией охраны рода выделяет и другую ее функцию- трудовую. Через шитье нарядов кукле девочка получает чрезвычайно важные для женщин народов Крайнего Севера навыки шитья одежды. С. Н. Стебницкий указывает, что приучение коряцких девочек к шитью начинается очень рано: “Не надо забывать, что девочка у обских народов - пишет А. Н. Рейнсон- Правдин,- имела короткое детство, кончавшееся к 12-13 годам тем возрастом, в котором ее выдавали замуж, и что за этот короткий период детства она должна была освоить целый ряд умений: выделку оленьих постелей, камыса, замши, птичьих и звериных шкурок, рыбьей кожи, пошивку одежды и обуви, плетение циновок из травы, выделку берестяной утвари, а во многих районах и ткачество (1948, с. 281). Совершенно естественно, что обучение всем этим навыкам начиналось очень рано и проходило двумя способами. С одной стороны, как это указывает ряд авторов, девочки рано включались в труд своих матерей, они помогали им в приготовлении пищи, нянчились с малышами, участвовали в чисто женских промыслах: заготовке ягод, орехов, кореньев, с другой стороны, изготовление кукольного хозяйства, главным образом гардероба (по богатству и качеству которого будущий муж судит о том насколько будущая жена и мать овладела всеми женскими умениями и готова к супружеской жизни), служило школой обучения навыкам шитья.

Куклы детей народов Крайнего Севера, собранные в музе­ях наглядно свидетельствуют о том, какой степени совершенства достигают девочки в изготовлении кукольного гардероба и следовательно какого совершенства достигают в изготовлении одежды, обуви, вообще, в пользовании иглой и ножом. Таким образом кукла, являясь предметом постоянной заботы со стороны девочек, как охранительница родовых функции будущей женщины, с раннего детства служила обучению ведению хозяйства и шитью. Таким образом, развитие производства, усложнение орудии труда приводили к тому, что прежде чем принять участие в совместной со взрослыми наиболее важной и ответственной трудовой деятельности дети должны были овладеть этими орудиями труда, научиться их использованию. Совершенно естественно, что возраст включения детей в общественно-производительный труд взрослых постепенно повышался. То, когда дети включались в формы производительного труда взрослых, зависело, прежде всего, от степени сложности. “У приморских чукчей мальчики значительно позднее приступают к поношению различных работ, чем у оленеводов. Когда их берут на приморскую охоту они являются скорее поме­хой, чем помощью. Юноша не принимает участия в серьезной охоте до шестнадцати- семнадцати лет. До этого возраста он может стрелять из ружья в тюленя только с берега или помогать при установке тюленьих сетей на ледяных полях так называемого берегового припая” - пишет Н. Г. Богораз- Тан (1934, с. 103).

У оленеводов и других скотоводческих народов включение в труд взрослого скотовода происходит несколько раньше. Г. Стар­цев сообщает, что “уже с 6-7 лет детей приучают править оленями и ловить их арканами. С десяти лет мальчики могут пасти целые стада оленей, а силками и капканами они ловят куропаток и дру­гую дичь и зверьков. С 13-15 лет дети становятся настоящими работниками” (1930, с. 98). Нож и топор, лук и стрелы, аркан, удочки, иголки, скребки и тому подобные орудия- являются орудиями, овладение которыми необходимо для того, чтобы ребенок мог принять участие в труде взрослых. Дети, конечно, не могут самостоятельно открыть спосо­бы употребления этих орудий труда, и взрослые научают их этому, показывают способы действий с ними, указывают на характер уп­ражнений, контролируют и оценивают успехи детей в овладении этими необходимейшими орудиями. Здесь нет школы с ее системой, организацией и программой. Взрослые ставят перед детьми задачу овладения этими необходи­мейшими орудиями. Дети стремятся научиться стрелять из лука, набрасывать аркан, владеть ножом и топором, иглой и скребком и т. п. так же, как это делают их отцы, матери, старшие сестры и братья. Конечно, такое обучение не носило характера систематиче­ского обучения “всем предметам”, но это было специальное обуче­ние, вызванное потребностями общества. Может быть, дети вноси­ли в процесс овладения этими орудиями деятельности взрослых некоторые игровые моменты- увлечение процессом деятельности, радость от своих успехов и достижений и т. д., но это отнюдь не превращало эту деятельность, направленную на овладение спосо­бами действий с орудиями труда, в игру, а уменьшенные орудия- в игрушки, как это думает А. Н. Рейнсон- Правдин. В отличие от процесса овладения орудиями труда, происходящего при прямом участии ребенка в производительном труде взрос­лых, здесь этот процесс выделен в особую деятельность, осуществ­ляемую в условиях, отличных от тех, в которых происходит произ­водительный труд. Маленький ненец, будущий оленевод, учится владеть арканом не в стаде оленей, непосредственно участвуя в его охране. Маленький эвенк, будущий охотник, учится владеть луком и стрелами не в лесу, участвуя в настоящей охоте вместе со взрос­лыми. Дети учатся накидывать аркан или стрелять из лука снача­ла на неподвижном предмете, затем постепенно переходят на стрельбу по движущимся целям и лишь после этого переходят к охоте на птиц и зверьков или к заарканиванию собак или телят. Постепенно изменяются орудия, превращаясь из уменьшенных, приспособленных к детским силам, в такие, которыми пользуются взрослые, а условия упражнений все более приближаются к усло­виям производительного труда. Овладевая способами использова­ния орудий труда и приобретая при этом необходимые для участия в труде взрослых способности, дети постепенно включаются в производительный труд взрослых. Можно предполагать, что в этих упражнениях с уменьшенными орудиями есть некоторые элементы игровой ситуации. Во- первых, это некоторая условность ситуации, в которой происходит упражне­ние. Пенек, торчащий в тундре, не настоящая тень; а цель, в которую стреляет мальчик, не настоящая птица или зверь. Эти условности постепенно заменяются настоящими объектами охоты или лова. Во- вторых, осуществляя действие с уменьшенным оруди­ем труда, ребенок производит действие, сходное с тем, которое производит взрослый, и, следовательно, есть основания предполагать, что он сравнивает, а может быть, и отождествляет себя со взрослым охотником или оленеводом, со своим отцом или старшим братом.

Таким образом, в этих упражнениях могут содержатся элементы ролевой игры. В связи с этим хотелось бы заметить, что вообще всякое действие с предметом, которым овладевает ребенок по образцу, предлагаемому взрослыми, двойственно по своей природе. С одной стороны, оно имеет свою операционно-техническую сторону, содержащую ориентацию на свойства предмета и условия осуществления действия, с другой стороны, оно есть- общественно выработанный способ осуществления действия, носителем которого является взрослый, и тем самым приводит к отождествлению ребенка со взрослым. Требования, которые ставит перед детьми общество в отноше­нии овладения употреблением необходимейших орудий труда и тесно связанными с этим способностями, необходимыми будущему охотнику, скотоводу, рыболову или земледельцу, приводят к целой системе упражнений. Именно на этой основе создастся почва для различного рода соревновании. В содержании этих соревнований между взрослыми и детьми нет никакой принципиальной разницы. На тождественность игр взрослых и детей, имея в виду именно соревнования или спортивные подвижные игры с правилами, указывает целый ряд авторов.

Так, например, Н. И. Карузин говорит: “Дети играют те же игры, как и взрослые” (1890, с. 33). Г. Стар­цев, описывая быт самоедов, приводит примеры таких общих и одинаковых игр: “Любимая игра- это перегонки. Взрослые жен­щины и мужчины становятся в ряд и должны бежать расстояние часто более 1 километра до условленного места. Кто первый при­бежит, тот считается выигравшим, и о нем говорят как о хорошем бегуне. Детям он особенно служит любимой темой в разговоре, и они сами, подражая взрослым, устраивают такие же бега”. “Со­стязания в стрельбе, - продолжает Г. Старцев,- также является игрой, и в ней принимают участие мужчины и женщины. Меткий стрелок в почете. Дети подражают взрослым, но упражняются при помощи лука и стрел”. Г. Старцев указывает на широкое распро­странение игры в оленя, в которой участвуют взрослые и дети. Один из участников должен ловить остальных при помощи аркана (см.: 1930, с.141 и др.). На широкое распространение таких игр- упражнений указывает Е. С. Рубцова: “Суровая природа Чукотки, а также тяжелая зимняя охота на льду при крайне примитивных средствах охоты требо­вали от эскимосов исключительной выносливости. Старшее поколе­ние строго настаивало на том, чтобы молодежь тренировалась в развитии силы, быстроты бега, выносливости и ловкости. Некото­рые физические упражнения, развивающие силу и ловкость, начи­нали выполнять уже дети дошкольного возраста. Обычно отец или воспитатель (приемный отец) показывал мальчикам какой-нибудь тренировочный прием. Когда овладевали одним приемом, их обу­чали следующим. Некоторые тренировочные приемы выполняли и девочки. В длинные зимние вечера дети тренировались в поме­щении. Для развития быстроты бега летом в свободные от морского промысла дни эскимосы устраивают соревнования по бегу (по кругу), в которых принимают участие как взрослые, так и дети. Обычно дети упражняются отдельно от взрослых. Зимой бегают не по кругу, а по прямой линии и между установленными для этой цели границами. Победителем считается тот, кто самым последним останется на беговой дорожке.

Мне приходилось наблюдать, как дети тренируются в развитии силы. Опишем здесь один случай. Группа детей собралась в перед­ней части яранги. Там лежал большой, очень тяжелый камень. Учас1ники тренировки выстроились в одну линию и стали пооче­редно носить этот камень от одной стены к другой. Каждый из них носил камень взад и вперед до изнеможения. После того как все дети проделали это, они стали поочередно носить этот же камень. вокруг яранги, а затем по прямой линии до определенного места. Поскольку главным занятием эскимосов является охота, то старшие очень рано начинают приучать детей к стрельбе из ружья. Нередки случаи, когда восьмилетие мальчики стреляют очень мет­ко” (1954, с. 251). “Кто был на Крайнем Севере и наблюдал за бы­том и жизнью населяющих его народов, тот не мог не заметить большого интереса как взрослого населения, так и детей к различ­ным спортивным упражнениям и массовым играм”,- пишет Л. Г. Базанов. Описывая праздник “День оленя”,- этот автор пишет: “На празднике охотники и оленеводы, взрослые и дети,

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: