Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Я не хотел. А какого, там делать, когда на земле такая житуха идет!

Спасибо солнце я счастлив

Пролог

Кто из нас не хотел улететь в космос!?

Я не хотел. А какого, там делать, когда на земле такая житуха идет!

 

 

Случилось так, что Ерема оказался далеко от людей. Шла вторая неделя его добровольного одиночества среди гор, речек и северно-уральской растительности. Сидя вечером у костра, он трескал сушки, дожидал, когда в котелке будет готова вечерняя «бормотушка», сварганенная из травы, грибов и крупы. Из головы никак не улетучивался вопрос. Зачем? Зачем он здесь? Цель его путешествия была не совсем понятна ему, не говоря уже о его родственниках друзьях, случайных или неслучайных попутчиках, встретившихся ему в начале пути. Но, слава создателю, момент, когда он оторвался от цивилизации, позади.

Позади река, у которой можно было остаться или повернуть назад. Позади тот момент, когда нужно было пересилить себя, пересилить свой страх который сковывает движения, желания и мысли, и пройти сквозь реку как черту, за которой остаешься один на один с природой. Когда река осталась позади, стало легче. Первые дни проходили незаметно, боялся заблудиться, боялся простыть, боялся зверей и даже своего голоса. Постепенно страх проходил, но появилось нечто. И он стал замечать за собой странности, о которых ранее и не помышлял. Состояние никудышности, безысходности и какого то всепожирающего равнодушия начало уходить и он увидел, что он может многое сделать для себя и еще останется для родных, друзей, для места в котором он живет. Потому чтобы совсем избавиться от этого состояния решил смотаться в горы, а чтобы никто не мешал отправился в это горнее путешествие один.

Началось все третьего дня. Спустившись с Мартая, подошел к реке Велсу и как обычно, сняв портянки и штаны, положил в «Ермак» пару булыжников для весу (чтоб не унесло течением) в сапогах на босу ногу пошел прямо через быстрину. Тут его и ждала судьба, чтобы подшутить. Скользнув на илистых, подводных камнях, Ерема благополучно оказался в достаточно холодной воде. «Проплыв» по течению несколько метров, стуча зубами, почти на карачках вылез на берег. У подножия Пут Тумпа, прямо на Сибиревской тропе, устроил сушку одежды, спальника и сухарей, слава тому же прародителю они не сильно намокли. Правда, это были не сухари, а сушки, купленные в Вае. Сухари он дома забыл в духовке. Вот такие дела. Когда в маршрутном автобусе Красновишерск – Вая вспомнил о них, то долго смеялся. Над собой это можно делать.

То ли от жара костра, то ли от холодной воды температура все же подскочила. Раскинув мозгами, историк собрал в рюкзак свои пожитки и решил ее, окаянную, выгнать из тела самым народным способом. Для того попер напрямик, где покруче и камни побольше. В гору с рюкзаком, оно конечно, подниматься надо медленно. Но не сейчас. Через полчаса он опять был сырой, но уже по другому случаю. Ощущение уходящей из тела температуры вместе с потом было так явно, что казалось, можно было увидеть ее проходящей сквозь одежду. Поднявшись на одну из высоток Пут Тумпа, почувствовал прилив сил. Может быть, открылось «второе» дыхание, а вместе с ним в очередной раз после «подземки» открылись виды на окрестные вершины и цель его путешествия Молебный хребет. Точнее, на место между двух его вершин Ойка и Эква Чахли. Что находиться там еще одна вершина, можно было увидеть и на карте, но там было и еще что- то.

С высоты птичьего полета окрестности обозревать можно было бесконечно, и он, глубоко вздохнув, поскакал по камням правой стороны неимоверной подковы.

Одному путешествовать удивительно легко, захотел, остановился, не захотел иди, сколько хош и куда хош. Никого не надо дожидать или догонять. Лафа. Опять непривычно, конечно, что тебя никто ни о чем не просит, не намекает, не приказывает. Наверное, от этого и начались странности. Хотя кто его знает, с чего они начались. Может быть, с близкого звездного неба на Чувале, с избушки Козьмы и Демьяна под Мартаем или с купания в Велсе. Так или иначе, поначалу Ерема, как путевый умалишенный стал разговаривать сам с собой, конкретно раздвоившись на себя прошлого и здешнего - теперяшнего. Этот диалог иногда перебивался фантомазиями, приходящими по началу как ему показалось не откуда.

Например. На Мартае живут жители. Зовут их Мартайцы. А на пикообразной вершине они стерегут вход, ведущий под землю, заваленный огромным камнем. Там, огромных гротах – залах находятся материальные останки некогда развитой цивилизации. Сейчас Мартайцы уже не люди, а бесплотные духи. Они «шептали» Ереме, что настало время передать людям универсальный и объективный метод познания – озарение, известный в прошлом только им. А нужен ли он нам? Спросил он у себя. У нас хватает методов познания разных научных, иогических и магических школ. Нафига нам еще один.

В следующий раз пошла фонтомазия другого плана. Люди изобрели супер-карту. С первого взгляда она ничем не отличается от современной двухкилометровки. Но! Подогрев ее на солнце, нажимаешь именно своим пальцем на определенное место, и на ней начинает мигать крошечная, светлая точка. Мигающий огонек следует по карте, куда бы ты и как не шел. Она твой двойник, и ты всегда знаешь (насколько это позволяют сделать наши картографические возможности), где ты находишься.

Дальше больше, появляются карты проводники. Еще круче. Простая пластинка, относительно легкая, сделанная из «мототелохрено» материала, еще даже складная. Опять нагреваешь ее на солнце, «включаешь» и на ней относительно тебя в радиусе 50 км проявляются знакомые путешественникам реалии, которые по мере твоего направления – движения меняются, предоставляя тебе возможность ориентироваться. Соединив две такие карты в одну, получаешь конкретную возможность никогда и не где не заблудиться хоть в Африке, хоть в Сибирской тайге или в горах. Азимут на компасе благополучно уйдет в прошлое, а градусы останутся на градусниках, транспортирах, секстантах да на этикетках горячительных напитков…

Через несколько часов ходу, порядочно устав и проголодавшись, он остановился, у привлекшего внимание камня правильной пирамидальной формы, выступающего из мягкого мха, на который пришлось приземлиться. Навалившись на камень спиной, Ерема стал обозревать окрестности. На востоке, возвышался Нятый Тумп, он как цитриновый кабошон, вставленный в зеленую оправу лесов, переливался на солнце. В низу на юго-западе от камня, как кароста среди нежного тела, бурым пятном выделялся Сибиревский прииск. В «подземке» сквозь деревья сверкал Велс. Да… Взгляд медленно перетек на передний план. Среди голых камней стоял невысокий молодой кедр, а рядом лежал огромный старец побелевший от времени. Вечность пронеслось у него в голове, и он на какое-то мгновение «отъехал». События, люди, места этого заповедного края, как кадры на кинопленке, начали мелькать в его сознании. Двадцать пятым кадром шла мансийская метка с оленьей требухой и сердцем лежащим сверху. Она предупреждала нас, неразумных, не переходить границу нашего мира…

Но мы «бывалые», перли все вперед. Границы устанавливали не для нас! В стремлении докопаться до истины мы были готовы на любые жертвы. Истина была где-то рядом, ее запах пьянил похлеще первача, затуманивал сознание, заставлял подчиняться этому эфимерному созданию и мы переступали через людей, меняли веру, тасовали науку, предавали Природу…

Очнувшись и отвалившись от камня, Ерема попытался внушить себе, что это все чушь собачья, это не про меня, а про того длинного, волосатого или лысого парня, что давеча под кумаром трахнул девчонку.

Уткнувшись лицом в мягкий, пушистый мох увидел снующих по дорожкам черных, крупных муравьев, скрипя зубами, послал им привет и перевернулся на спину. От ярко-голубого неба замутило еще сильней. Он встал на карачки, оперся на рюкзак, оттолкнулся и пошел дальше, не ведая того, что происходило за гранью мига.

 

 

 

 

- Лопотал последний тёлок нашего облохода, - сказал Отец Родимичей, задумчиво смотря в окно на берег реки и вдруг резко развернувшись грозно глянул на только что набившихся в приход избы разодетых и при мечах за спиной, князей своего рода, - Чару нам радит гнарь мервь косматая, а вы гуртом ляже на приступке и аргините своим шишем!

Подойдя к стоящим у двери, притихшим и присмиревшим князьям обернулся, обвел глазами крепко сбитые и посаженые на клин стол и лавки, поставленные вдоль стен, глубоко вздохнул и жестом пригласил сесть. Предводители воинских дружин, потолкавшись, расселись. Отец Родимичей, Зардал Мерник посмотрел каждому в глаза и, махнув рукой, вновь уставился в окно.

Посреди избы стояла огромная печь. Пространство между печкой и простенком было задернуто полотняной, отбеленной занавеской, из-за которой выглянула и тут же скрылась мелкая девчонка с двумя русыми косичками в белой рубахе ниже коленок. Князья не понявшие за что сердит их отец, молчали.

- Давеча, вертаясь от Ашока, - он страдит на нашем Копище,- продолжил Зардал,- сорил сев, что щнырит в нашем властном рогоде ара из астры полуденной. Вы, Князья мои, зените в око, - Зардал показал рукой через окно на речку, - деко кчери нашей вылит не усрах, а щиль! Чаромуть идет за облоходом ныне. Ашока кощунил бытвор и лыбзал что дуб наш ерепенится норовом своим в колоб лесрода, а токмо нас не дубеет, не дубеет и дуба нашего. Страшал я Ашоку, страшаю вас. У Ашоки не дубеет яиди, что течет по вереде нашей, а у вас не дубеет воев.

Зардал замолчал и достал из мешочка притороченного к поясу небольшую вещь и кинул ее на стол, покрытый отбеленным полотном. Предмет оказался металлическим, и глухо ударившись, перевернулся. Князья наклонились вперед и стали молча его рассматривать. Перед ними лежала свасти народа, что строил свои города далеко на гаю. Свасти была знакома князьям, не раз видали ее на горшках, щитах и прочих нужных вещах. Через мгновение на стол полетела еще одна железка, на которой четырехугольная перна заключалась в треугольник, а рядом Зардал положил еще несколько на которых были видны разного рода круги, кресты, квадраты и линии с точками.

Князья подняли головы. В их глазах стоял немой вопрос. Что это и зачем? Отец родимичей знал что сегодня придется на наго ответить.

- Гурды догоня вякнул сеч сорпить с нашим рогодом, с нашими нежами и лами. Рогод наш вижит и тень ему нецы…

Ему не дали договорить. На городской площади зазвучал набатный колокол. Князья соскочили и замерли.

- Вперёр!- почти шепотом сказал Отец, - супить вас архонит ципа Кор, - вперёр!

Князья выбежали. Зардал вышел на крыльцо своего терема. Крыльцо, рубленное из теса, стояло на высоких столбах. Покрытое незатейливой резьбой перила и столбики, держащие крышу выгорели на солнце и потрескались. «Всего рапу телок дазна немили», - почему - то вдруг вслух пожалел Зардал и погладил теплое дерево. Ему не хотелось идти к воротам или подниматься в сторожевую башню. Он знал, кто стоит за воротами. Он знал что судьбою, роком, фаталом или еще чем ни будь, предопределено закончить его городу свое существование. Его город стоял на левом берегу большой речьки, которая, через месяц пути, впадает в полноводную реку Гловлю. Его река звалась Макош. Предки называли ее материнская утроба. На ее берегу варили лось, которую назвали в честь светила Лоска дарующего нам свет и тепло. Так же называлось животное, очень любившее лось, оно не боялось жителей города и дети кормили его лосью с рук. Город так и прозвали Улос. Лось варили прямо на берегу Макоши, черпая раствор в колодцах, стены которых были укреплены срубом.

Зардал очнулся и посмотрел на городские стены. Они были заполнены воями, которые готовились к битве. В низу на городской площади топталась конница. Коням тоже передалось возбуждение людей и они нетерпеливо топтались на месте. Городские стены были построены несколько лет назад да и то случайно. Строили их не для защиты жителей в случае нападения врага, а чтобы удержать и не пусть в город воду в половодье. Не случись его, не было и стен. Неужели Ашока сказал правду и за стенами стоят готовые сжечь, разграбить и умертвить нас жителей Улоса.

Зардал стукнув кулаком по перилам, зашел вновь в избу. За столом сидел непонятно откуда явившийся Ашока и перебирал железки, увидев Зардала сгреб их в ладонь и высыпал в мешочек притороченный к поясу.

- Ашока! - заглядывая ему в лицо, начал пытать Зардал, - жакси Ашока, чем мы не догували ципе Кору? Пошто не дают равить лось для лютей. Без лоси серпно жить лютям! Мы ж не вои мы Равины. Равил лось мой сето, дед и дерев весь равил! Мы. Нет, вы Ашоки сладили Артрозу, Дубе, Темгаму и этому сеятелю Иоме их реву, присватали каждому своего Ашока, а теперь их вои локо нашего рогода тятятся…

Зардал остановился не договорив. Голову немного тряхануло, как будто кто-то невидимый резко сорвал с головы рахатничек, открыв этим в голове пространство, которое как будто под высоким давлением начало заполнятся. Старые представления начали обретать новую форму, распределяясь по полочкам – ячейкам. Понимание происходящего поразило его своей простотой. Зардал медленно не разгибаясь, попятился от стола и сел на лавку. В голове пульсировал вопрос. Кто они эти Ашоки, сотворившие Девунов, Лохвов, Цержов, прочих свищенников, как полков, присосавшихся ко всем надорам? А здесь на Уларце они создали свой дагюшник которому мы лосеравы прислуживали. Наши рогоды по Локи, Шиверы, Нивы и других рек, впадающих в Макошь, все помогали Ашокам думая, что они несут свет, объединяя их Гилеры одним своим учением. Из лосоравов они выбирали самых разумных и пускали их по внутреннему кругу, обучая их властвовать над лютями, а затем пускали во внешний круг, где учили управлять природой. После чего лосерав становился Ашоком. Иногда они собирались со всех концов Межи и на площади Улос творили обряд. Обряжаясь в морохов, устраивали светопреставление, собираясь в копу, брали за руки жителей рогода, заводили песни и начинался водхора, закручиваясь по солнышку и раскручиваясь против строя лютый мир по образу лесрода. Лосевары поймав нирву велесились на полную катушку. Где то в сторонке от общей крутящейся массы стоял одинокий морох-Ашока и нежно трогая струны Окдуга тихо, но отчетливо пел лыбу. Ее слова до сих пор звучали у Зардала в голове.

 

Так как ворот той станины.

Навивает ткань основы.

Так Хамурия свивает поднебесные миры.

Ниченки основу делят.

Челноку дают пространство.

И к основе прибивает бердо ниточку судьбы…

 

- Чонись Зардал, - не вытерпел Ашока, - ревинь на табор.

Зардал лишь качался в такт своих мыслей, не обращая внимания на Ашока. Тот понял что отец родичей вышел из поля их силы, и стал неприкасаемым.

Когда-то давно, еще в молодости Ашока проходя второй круг посвещения, он путешествовал со своим учителем в астру Аидни. Только для того что бы наблюдать над теми, кого берет к себе под покровительство природа. Неприкасаемых ни что не держало в земном мире, одни с одухотворенными лицами подбегали к прохожим, брали их за руки и куда то звали, другие молчали, смотря в одну точку, третьи разговаривали сами с собой, с мимо пробегающей собакой, с одиноко стоящим деревом или с птицей парящей высоко в небе. Сначала Ашоке так понравились неприкасаемые, что он даже позавидовал их независимости, их открытости и искренности. Однажды, когда учитель вел беседу с местным Ашокой, его подцепил один из неприкасаемых и торопливо повел его за руку в неизвестном направлении. Ученик - Ашока не вырывал руку и покорно пошёл с ним, ведь он за этим здесь, чтобы понять этих неприкасаемых. Неприкасаемый далеко уводить его и не собирался, завернув за угол, он прижал его к стенке и начал шептать на ухо.

- Я писал Нигамы, Индра стоял рядом и давал мне карши, много карш, Варуна стоял за ним и пел мне мантры. Ты видел Варуну? Он небесный судья. Он сказал что я достоин пить сому. Таково правило дхармы, дважды вырожденные должны находиться в четырех ашрамах. Ты знаешь свою высшую цель? Риша знает.

Неприкасаемый что то почувствовал и оглянулся назад. Его лицо преобразилось, глаза потухли, вновь появилась непринужденная улыбка, заворковав что то непотребное, он погладил Ашоку - ученика по щеке и пошел восвояси. Ашока поднял глаза вверх и увидел идущего мимо Брахмана. Он важный как павлин, переваливался, поддерживая свой немаленький живот, давал целовать свои маленькие пухленькие ручки своим ученикам и делал им наставления. Появившуюся в голове, после этого случая мысль была передана Ашоке - учителю. Тот нисколько не удивился и сказал что скоро такие неприкасаемые появятся и у нас на Уларце и мы должны быть к этому готовы. В астре Аидни Брахманы уже ничего не значат, здесь тоже значим мы, а тебе пора узнать, как мы управляем природой…

 

Главного Ашоки не было никогда. Не было места, где они бы собирались обсудить свои дела, не было своего толмута, в котором могла быть описана их история, не было своей школы, где их бы обучали мудрости, не было своего рода, не было …

Но зато было огромное желание, переходящее в цель жизни и смысл существования. Они совершенствовали себя. Благодаря чему совершенствовался весь мир. Еще на заре существования нашей цивилизации они стремились познать суть вещей, услышать музыку земли и вселенной. Их рождала, точнее, являла миру, сама природа кого в детстве, а кого и под старость, но от этого ничего не менялось, если при жизни они становились Ашоками, то попадали в поле силы вселенной и могли стать бессмертными. Они не боялись обычной смерти, зная что они вернуться что бы продолжить незаконченное дело. У Ашоков не было потребности быть знахарями, суперагентами, прорицателями или президентами. Они могли быть кем угодно, но они не могли не совершенствовать себя и поэтому за свою короткую земную жизнь успевали и тут и там. Накопленный опыт передавался через программу воплощения последователей. Последователи появлялись, как только являлся Ашока. Точнее он их сам начинал притягивать своим силовым полем. Последователи это в своем роде спецы своего дела, и естественно самые первые кандидаты в будущем на Ашоку. Они создают новоиспеченному условия для его старта в будущее. Один подготавливает место, второй тренирует его физически, третий учит ремеслам, с помощью четвертого начинает понимать законы природы и так далее. Вопрос в том, как это они делают, если они сами не Ашоки. Ведь не знают, правильно они делают или нет. А с них это не спрашивается, их дело учить, он сам разберется что надо и что не надо. После того как Ашока немного поднатореет, окрепнет, главное поймет, кто он и зачем это ему нужно, придет время его ученичества у Ашоки – учителя. Тот ему первым делом преподаст Доровид, учитель на его подсознание положит основные символы и образы стержня Рода, которые потом будет сеять через игры, ремесло, семью, спорт, литературу, музыку, живопись, театр и через другие свои увлечения. Следующий этап заключается в том, что Ашока – учитель без сожаления бросает своего ученика. Проходит много лет, прежде чем он вернется к нему, а может и не вернуться, если, тот сам не справиться со своими устремлениями. Но может случиться так, что оставшись один, Ашока – ученик, может стать неприкасаемым. Он не обязательно станет умалишенным, но у него не будет сил справиться даже со своими людскими обязанностями, хотя он может сохранить способность заходить своей все - таки активной мыслью туда, куда обычному человеку путь заказан. Способность «косить» под неприкасаемого тоже один из путей, но на него ученик встает от своей неуверенности в себе, если он не уйдет с него, то станет каким ни будь Иванушкой - дурачком или шизанутым гением, а Ашокой ему не бывать. Дальше – больше ученик, дождавшись «второго пришествия» начинает примерять на себя «костюмчик», что бы все - таки не быть голым королем, и в таком обряде ему видать природный механизм, в котором народы, населяющие Землю, влияют на деятельность планет и светил. Взаимно естественно. Народы, государства, части материков, если хотите, как шестеренки крутятся, зацепляя друг друга, но крутиться они смогут только при одном условии, если направление движения у них будут разные. Вот и вся диалектика. Каждый Ашока выбирает по себе часть механизма, которую он приводит в действие или поддерживает в законсервированном виде до нужного момента. Разность потенциалов достигается запуском идей в готовую активно – полевую среду, естественно учитывая нюансы менталитета и интенсивности солнечного ветра. Идея преобразовывает людей до неузнаваемости, она может заставить кочевников стать землепашцами и воинов превратить в трусливых торговцев. Увы, здесь не пригодиться духовная практика восточных и западных систем, а третьего пока не дано…

Зардал вдруг вскочил на ноги и презрительно посмотрев на Ашоку вылетел из своего терема. Внизу стоял наготове конюх с оседланной лошадью. Отец родичей молодецки оказался в седле и с места рысью поскакал к воротам. Князь, руководивший конницей, на площади решил направиться за ним, но Зардал рукой показал что еще немного нужно постоять, а сам по пологой насыпи заскочил на стену. Вои расступились и Отец увидел противника.

На открытом пространстве за рекой Макош построенные ваджарой, макарой, гарудьей стояли арийские вои, пришедшие из Индии, Европы, Африки, Средней и малой Азии и Сибири. Вооружение и амуниция с иголочки, видать отборные части, боевые стяги разных цветов и форм нисколько не запылились, видать только что расчехлили. Африканцы, с какими то чудными перьями на шлемах, лихо хлопали по голым коленкам и локтям комаров, от этого их строй дрожал мелкой рябью. Наверное, впервой так далеко забрались, вон Европа сразу видать не в первой, укуталась что надо. Индийцы аж боевые колесницы прихватили, ладно хоть боевых слонов не привели и на том спасибо. Сибирь, как водится, сидела вся на лошадях, за спиной легкий кривой меч, а к седлу приторочен кожаный аркан. Эти сразу не рыпнутся подождут, когда ворота откроют, а потом они мастаки по улицам разъезжать и добивать, грабить и жечь что горит. А луки с тулами за плечами у них зря, стреляют плохо, да и косоглазые уже немного. По стрельбе из лука у нас ближняя Азия горазда, она и будет начинать, сначала зажигательными в город для потехи и куражу, ну, а потом как водиться начнет снимать со стены воев. Зардал стал высматривать предводителя, но ставка была глубоко в тылу, да и единого предводителя наверняка нет.

- Слетели на дём, мазурное ямели, как чёпы будет вам дём только лосиный, - руганулся Зардал сквозь зубы, - такиши бы к едрена ёме!

Отец родичей покосился на своих воев. Те стояли угрюмые, но не злые. Оно и понятно эти ары осенью и весной на равноденствие лосна, по Макоши приплывали в Улос на Яркараму. Площадь Улос не могла вместить всех желаюших, гротовали по уцили и перецили. Ары покупали у нас лось, хемру, чудо варты собранные на лугах Макоши, Шиверы и высоко в рогах Уларца, напитки из дёма, гор нелей и лосей, искусно плетенные из роки рябезы рокоба, лосинки, пешеры и изделия из тевсомасов Уларца. На яркараму обязательно приходил Ашока и показывал чудеса, тряс деревянными мудями и шишем приставая к гостям, а месные потешались и покатывались с хохоту. Гости поночалу обижались но чувствовали в этом какой то тайный смысл и прощали это Ашоке…

Воспоминания прервали пришедшие воевать Улос арии. Они запели военный гимн. Голоса нескольких тысяч воев заглушали журчание реки Макоши, шелест березовой рощи под крутым косогором и чириканье воробьев не крыше сторожевой башни. Арии в такт гимну стучали мечами в свои щиты, трубили в горны, всячески намекая защитникам города, что пора начинать битву. Между полков, нороров, страгинов, легионов и прочих соединений начали скакать предводители, вызывая из города на бой супротивника. И все - таки поняв, что лосоравы не собираются нападать первыми, решили пойти на крайность. Крайность заключалась в показном разрушении и осквернении находящихся на берегу речьки лосиных локодцев, равниц, небольших абрамчиков и других построек. Сначала к равницам строем подошла макара индийцев и они, без особого усердия, начали крушить строения и закапывать колодцы. Полководцам этого было мало, они отозвали тех и пригнали кагорту европейцев и те с нескрываемым удовольствием мочились в колодцы, а на крыше абрама насиловали захваченных женщин, которых вытащили из него и вытащили.

Зардал приказал открыть ворота.

 

Ашока стоял на городской каланче наблюдал за происходящим и удивлялся неразумности арийских полководцев. Улос не имел хорошей городской стены, а ту что была, можно было легко разрушить. Но нападавшие хотели непременно вытащить родичей на открытый бой, зная что, тогда их задавят своим количеством. Родичи не хотели драться, это было видно даже без третьего глаза и Ашока, решил пожертвовать несколькими женщинами и перед тем как зайти в город к Зардалу он перед самым подходом арийских воев, связал и закрыл в одном из абрамчиков несколько женщин. Полководцы попались на удочку. Теперь разъяренные родичи к вечеру уделают эту сборную армию. Не будет победы арийцев, хотя от родичей с их рогодом, вряд ли что ни будь останется. Несколько сот лет на этом месте не будет властного рогода. Арийцы постараются забыть об этой пировой победе и не сочинят в ее честь хвастливых былин. Для совершенства лютей нужно было, чтобы они на целый облоход забыли что здесь было.

Ашока увидел как открылись ворота и застоявшаяся конница выехала на бой. Проскочив вброд Макош, конные родичи остановились как вкопанные перед самой стеной арийцев. По всем правилам сражения тяжело вооруженная конница должна была врезаться со всего маху в строй противника и разрубить его на две части. На это надеясь, арийские военачальники поставили с флангов самых достойных воев, а сибирскую конницу отвели в сторону, в резерв, до момента, когда нужно будет ударить в спину. Они конечно слышали о необычном способе ведения боя этих дремучих родичей - землекопов, охотников и собирателей, но большого значения этому не придавали.

Зардал оторвался от общей массы своих всадников, спешился и подошел к арийскому строю.

- Лютни серед вас есть кевлеч который прилевил вас на тибится с нами, с лосоравами, - кричал Зардал стараясь чтобы его услышали и задние ряды, - от вас третьего янд пришел рокабль за лосью, артваз ее не будет, не будет велесной Яркарамы, не будет …

Другой Ашока, собравший все это воинство, стоял в первом ряду, к нему обращался Зардал, с призывом остановить эту, нужную только им Ашокам, мясорубку. Ашока выхватил из тула бронебойную стрелу, натянул лук и пустил ее Зардалу в грудь, защищенную броней. На то и существовали бронебойные стрелы, что бы пробить доспех. Зардала откинуло назад, но он, удержавшись на ногах, повернулся, и дав сигнал своему князю упал навзничь. Князь не струхнул и принял командование на себя, чтобы обозначить свое положение, он выхватив меч, из ножен висевших за спиной и прокричал приветствие своему месту в котором жил он и все его сородичи.

- Э, э, эй Уларец ты дивишь нас, твоих лосеравов?- пошли сюда ципу Перуницу, пусть резнет на нас своим моком. Пусть пошулит наш дородный сепун!

Родичи спешились с коней и прогнали их прочь, запели что-то веселое, как будто пришли не на смертельную битву, а на праздник - гулянку. С городской стены их напев подхватили оставшиеся в городе вои, достав откуда то гудки, гусли, трещотки и рожки, сделали музыкальное сопровождение. Этим подготовка к сражению не закончилась, родичи начали выписывать замысловатые кренделя ногами и руками, только тяжелые мечи в берестяных ножнах глухо стучали им по спинам. Так приплясывая, они начали распределяться по всему фронту. Арийцы дивились такой необыкновенной атаке, расслабились и тоже начали заводиться.

 

 

Однажды Ашока, что часто приходил к лосеравам разоткровенничался и начал наставлять Зардала тактике боя. Сначала рассуждал он, надо поклониться месту, на котором ты живешь, оно должно держать тебя, затем обратиться с призывом к сущности боя, чтобы только она наблюдала за тобой в момент сражения. Когда - то будет сделано, можно и поломаться, стряхнуть с себя прошлое и найти себя в настоящем, тут можно петь веселые песни, плясать пока не увидишь себя маленькой точкой вибрирующей на уровне рахиме. Точка тянет тебя в будущее и ты устремляешься за ней. Точка проходит сквозь гущу тел, она не дает остановиться твоим рукам и ногам вращающихся в разных плоскостях, но она центр, руки не чувствуют тяжести, а тело ран, сознание поглощено сущностью боя. Эмоциональное состояние воспринимается и противником, заставляя его расслабиться. Тогда твоя точка начинает работать с точкой противника, даже если он не знает о ее существовании, она толкает ее, заставляя смещаться в другую плоскость. Но пробыв в таком состоянии больше часа становишься живым мертвецом и в очень редком случае тебя могут вернуть к жизни…

От воспоминания Ашоку отвлекли крики, несущиеся с поля битвы. Он вновь обратил свой взор за рогодскую стену. Родичи плавно переключились с танцев и пения на кровавую работу мечами. Со стены ни сколько не сбавляя ритма, неслась веселая песня, в которой сечей видать было не счесть. Было такое ощущение, что звон мечей и крики сражающихся стали продолжением музыки дугов и суглей. Родичи, по одному, словно ножи в масло, врезались в строй супротивника и не останавливаясь проникали все глубже и глубже, сеяли смерть. Меч стал продолжением их руки и выполнял невидимые простым глазом замысловатые круги, восьмерки создавая собой непроходимую границу, которая каждый миг перемещалась вперед. Сибирская конница в недоумении стояла в запахе и не знала куда применить свой неожиданный удар. Все воинство бурлило, колыхалось и казалось провалилось во времени. Ашоке стало не интересно, он повернулся и начал спускаться вниз, делать ему здесь больше не чего, по крайне мере ближайшие несколько лет, он немного жалел что там за городской стеной, в битве, наверное, умрет способный малый со странным именем Амере. Он хотел, чтобы тот стал Ашокой, но видать ципа Кор не заметила его и пролетела мимо. В рогоде переполох начавшийся после звона локола закончился и теперь по опустевшим уцили изредка проносился всадник с поручением князя от которого Ашока прятался. Женщины попрятались вместе с детьми в схронах известных только им, зато все старики и старухи стояли на крылечках как столбики и в любой момент могли принять смерть. Они видели, как Ашока перебежками перебирается с уцили на уцили, но им уже было не до мирской суеты. Ашока понимал их состояние и даже на какой то миг проникся к ним уважением, а еще через миг понял что они помогают своим стоянием сражающимся воям, среди которых были их сыновья и внуки. Ашоку передернуло, и он почти бегом забежал в нужную избу, чтобы переодеться в арийскую одёжу.

В избе Ашока первым делом открыл деревянный сундук, обитый металлическими полосами, достал одежу, обувь, оружие, снарядился и сел за стол застеленный белой скатертью. Выложил перед собою игматы с пасами арийских родов и погрузился в размышления…

Мир не сегодня завтра перевернется, вихрора землян сместится с Уларца и будет гулять по матерям порождая цивилизации, которые как грибы быстро вылезают, но простояв на солнце короткое время, становятся червивыми и пропадают. Арийцы как летающие волки обложили сегодня медведя, вчера расправились тигром, завтра прищучат лису или обманут крокодила. На месте, где происходило закланье новой жертвы они получали силу народа, вводили новое наречие, новый календарь и несколько сот лет предавались отдыху, чувственно наслаждались, совершенствуя свой дух.

Ашока относился к этим санитарам лесрода прохладно не в пример другим Ашокам, возводивших цель существования этого союза родов, до божественного предначертания. Управлять ими было проще, они мыслили себя пупом земли, который злой рок опустил в пучину океана, а им как сиротам неприкаянным пришлось выселится к этим второсортным народам. Свои завоевания они считали благородным поступком…

Но став хозяевами земли они не заметили как они сами растворились. И последней каплей было уничтожение Родичей на Уларце. Ашока даже был рад, что арийцы покорят его любимый род, и он уйдет из поля зрения целого облохода. Лишь сказки и легены о каком то чудном народе будут тревожить будущие поколения…

Ашока встал и снова открыл сундук, порывшись в нем, достал принадлежности для письма и решил помочь быстрее и качественней перевернуться этому миру. Очень скоро рогод станет городом, Уларец станет Уралом, девуны станут ведунами, Макош превратится в Каму, Улос через пару тысяч лет снова станет городом и будет называться Соликамском, а лосевар со страным именем Амере выживет и станет зваться Еремой.

 

 

Лето нынче выдалось непраское. Сквозь низкую облачность просвечивало не уверенно солнце и периодически моросило. Пятки в сапогах отбило, а камни все не кончались. Когда удавалось выскочить на мягкий мох, ноги балдели и тормозили когда вновь приходилось выгребать на курумник.

- Надо вечером сделать из бересты стельки потолще, - подумал запоздало Ерема, - правда, если берёза подходящая найдется по дороге. Вот спущусь с Пут Тумпа в «подземку», наверняка что ни будь найду.

Встав утром рано еще на Мартае и зарядивщись в Велсе незапланированным купанием, семенил ногами по камням уже несколько часов к ряду, изредка останавливаясь что бы скинуть рюкзак и пожевать с куста ягод. В противовес погоде ягод в это лето было, завались. На одной остановке ел бруснику, на другой чернику, на третьей голубику, а еще морошку, шикшу, толокнянку, малину, одинова даже подсел на княженику, дери ее за ногу. Но без разбору их жрать не рекомендуется, а то например спутаешь бруснику с молвой и крыша через часок будет в пути. Она, эта молва конечно не отрава. Но растет здесь, наверное, по другому случаю. А случаи как известно бывают разные. Мухоморы тоже не для красоты и не одни Викинги это знали. А они берсеки еще те, без дозы «глюка» не в одну драчку не лезли. Правда употребляли они конечно не мухоморы, с ними возни больше, а что то посерьезней. Или Монголо – татары уставшие от бега с препятствиями по нашей пересеченной местности заваривали себе супер тонизирующий коктейль из двойных корешков вон той травки с сине – фиолетовым цветком. Елдырник в народе зовут. А по - латински, черт его знает, какой - ни будь «Перпетум мобиле долгоиграющий». Карла Линнея на все это нету. Хотя может оно это и к лучшему, пущай на наши Альпийские луга коров гоняют пастись или Андрюшка, младшой Бахтияров, своих оленей выгуливает.

Тем временем Ерема остановился в толокнянке, чтобы поесть чернику, а потом в голубике, чтобы вкусить бруснику и набил оскомину. После того решил остановиться и поесть чего ни будь городского. Один товарищ, ёканый дестибьютер подсоветовал ему сою в вакуумной упаковке. Мясо, калории, быстрое приготовление. Ну, приготовил он ее милую вчера вечером. Брр, дрянь такая несусветная. Хорошо что есть у меня, в запасе на черный день, баночка заветной тушёнки нашей, «Пермской», да ворох бич пакетов. На ЗОНЕ этим вермишелям памятник наверное скоро поставят. Наверное, распакую один да заварю, а то грибы с крупой достали уже за неделю.

Пока горел костерок, заваривался чай, Ерема рассматривал карту и крутил головой по сторонам в поисках тропы с Сибиревского прииска, которая должна бала вынырнуть на Пут Тумп из лабиринта можжевельника и нырнуть в болото под Ольховочным хребтом. Здесь берет свое начало приток Вишеры, река Большая Мойва. Манси говорят «Гостевая река», а этот самый Ольховочный называют Ассиримом. Тропа выводит к чуму Бахтиярова – главе мансийского Рода живущих в этом районе. До неё и хочу сегодня добраться.

«Обед» прервал все мысли. Точнее они переключились на другое.

Ну и наркоманы мы все - таки. Получаем кайф от этой дешёвой вермишели с каплей жира и пакетиком химии, которую почему - то называем специи. Получив дозу, и залив ее чаем с баранкой, отвалился покурить и мысли опять, как будто их кто - то направлял, начали устремляться в заданном (Кем?) направлении.

Кто дал такие названия здешним гидронимам и оронимам? Тулым, Вишера, Ассирим, Мартай. Ей богу это не мансийские названия. У них это проще. Чахль – вершина. Ньёл – отрог. Тумп – отдельная гора. А названия, например такие Салинг хум ката пелым ньёл (отрог, где пастух проткнул себе руку), Няна рохтом сори чахль (гора у седловины, где испугался оленёнок) или Люнси чахль сеинг нэ люсим сяхль (гора, где плакала женщина, которая заблудилась в дождь и туман, а чум был рядом). Тулым кстати у манси зовется Лунт ньёл (гора лошадь), Пут тумп (котел гора), Хусойк (старик слуга), а ну много еще. Перебирая в уме корешки названий гор Ерема, налетел на одно обстоятельство, которое позволило ему сделать определенный вывод. Обстоятельство таково. Горы имеют мансийский, индоевропейский и русский уровень названий. Корень Тул. Тулым. Тула - древняя гиперборейская страна. Тула – потаенное, недоступное место. «Тулить» – укрывать, «Тул» – колчан место, где прячут, хранят стрелы, «Тулуп» – во что прячут тело. А вообще Тулов на земле очень много. Наша Тула, Тольтеков Тула, Французкий Тулон, Румынский Тульча…

Корень Мар. Мартай. Говорят, есть такая богиня смерти Мара. Дак хорошая богиня. Что бы мы без нее делали. Она отмеряет и отрежет если надо. Но это так, понты! А по серьезному, если существует праязык, то Меру есть по выражению одного «лога» считается центральной точкой бесконечного космоса. Вот так! А ещё есть река Вишера. Если читать его вперед то может получиться Вишну, а если обратно то Шива, про Ра вообще молчу. Кстати, а Мартай наоборот Рама. Но вы не подумайте, что к чему - то вас подвожу, я так, мимо пролетаю…

Прибалдев от таких размышлений, Ерема не заметил, как вышел на тропу и подошел к северному склону Пут Тумпа.

- До свиданья «Котёл гора» привет твоим жителям! Сняв шапку и помахав ею горе, начал спускаться, стараясь удержать глазами исчезающую тропинку. Через некоторое время тропинка все же исчезла. Видать подалась вправо. Ну и шут с ней он махнул прямо через болото. Не знал тогда, что это такое. Слава прародителю приобретение опыта прошло без жертвы.

Аккурат посреди болота блестели пара небольших озёр и Ерема, недолго думая, поперся между ними. «Во дурак!» крикнула кедровка но он ее не услышал. Сначала шёл по кустикам, а когда закачалось, ускорился и с разбегу влетел в чарусу по пояс. Глаза разлетелись, в горле застыл немой крик и …

Очнулся он через мгновение, весь сырой, кстати, второй раз за день, в каких то болотных делах, без шапки, утопла наверно родная. Лежит, значит, в метрах в пяти от этой чарусы и колотит его в натуре по - страшному, зубы стучат, правая нога дергается. Соскочил он, и деру обратно. Обошёл эти озерца. Тропинку нашел, а по ней вышел к месту, где когда - то стоял чум Николая Бахтиярова. Первым делом запалил костер и немного обсушился. Потом начал варганить варево. Это напоминало какое то колдовское действо. Поставил на огонь котелок, бросил крупы, пару попавшихся в последний момент грибов, посолил. Пока ходил за дровами нарвал чеснока и щавеля. Тоже бросил до кучи и нехай париться. Сам сел рядом с огнем, и покуривая, отдыхал.

Вдруг откуда - то послышалась странная, то есть незнакомая мелодия и слова к ней какие то не нашенские. Прислушавшись, уловил, что эта короткая песенка повторяется, ритмичная такая. Вышел из - за кустов и посмотрел на перевал, может быть Петьку с Гришкой Бахтияровых несет, по тропе на Сибиревский, рыбку реализовать. Так нет никого. Пожав плечами вернулся к костру. А музыка звучит. Он давай искать откуда это дело происходит. Свое ухо направлял, приставлял, закрывал не может понять и все тут. Решил что это что то навроде вечернего местного фона и сел кушать хлебалку. Поел. Чай поставил. Полез в рюкзак за вечерней сушкой и врубился. Это же шаманская песня, ну не песня, как ее там. Шаман танцует, в бубен стучит и слова поет. Так сказать входит в состояние не стояния, то есть полета между мирами.

- Бахтяров что ли явился?- спросил Ерема вслух, - Заходи гостем будешь!

Музыка в этот момент пропала, а он так и сел где стоял.

Оглянувшись кругом, начал судорожно вспоминать что знал об оленях, горах, мансийских народных обрядах. И вообще знал ли что то об них?

- Вот именно! Знал ли?- ответил сам себе. Или не себе?

Или не он ответил! – А зачем мне это нужно? – подумал или помогли подумать, – Что бы продолжить свой род.

- А твой?- спросил Ерема.

В ответ голос стал таким явственным что, наряду современным русским стал слышать оттенки мансийской речи.

- Моя род губили не толстый начальник лагеря, водку нес, воровал нас. Геолог приходил сюда землю копал, богатство искал, нашел, стал еще больше копать. Землю ранил. Жалко землю. Горы жалко. Ай, ай сам губил свой род. Плохо слушал природу, плохо слушал предков. Праздник большой был, чум мой много отцов из соседних родов встречал, медведя ели предка славили. Пришел праздник большой русский человек. Одежда наша, язык наш, обряд наш знает, кланяется, подарок дает. Отцы из соседних родов смотрели меня, ждали что я скажу. Ай, ай русский подарок нес, мне нельзя отказаться. Подарок взял, русского гнать нельзя. Праздник оставил, мясо с ним ел, породнился, значит, подарок в свой чум нес. Наш чум - его чум, наш род - его род. Сейчас знаю, тогда не знал, русский свой род терял, место своё терял, предков забыл, нет будущего у русского. Воняет как труп, душа его бежала, дух испустил. Плохой русский, человек наш коснется - портит, гору коснется - портит, дерева коснется - портит.

- Но мы еще живем! – не согласился Ерема, - Мы еще что то значим на земле. А как же Русская литература, Русское вооружение и космическая техника, Русское кино, театр, цирк, музей? Ты думаешь?…Да?! Хотя может тебе из верхнего мира виднее!

- Ерема вновь оглянулся, ища физическое подтверждение своего разговора. Его не было. Только легкий ветерок заставлял шелестеть кроны деревьев, да рядом по камням журчал ручей. Получается, что опять разговариваю сам с собой. Так то оно так, но голос приходящий, непонятно откуда, продолжал тормошить мое сознание.

- Зачем ещё пришёл русский? Ты не нужен здесь!

- Яж не водку пить пришел, не в горах копаться,- ответил почти искренне Ерема.

- Врешь русский. Книгу писать будешь. Зачем дерево писать на бумагу, зачем горы писать, реку писать, солнце писать. Люди читать будут, не понимать будут. Скажи, речка на бумаге журчит, солнце на бумаге греет, лес пахнет? Олень соль рука кушает, люди не слышат, он дышит, как рука приятно. Бумага терпит, человек нет. Иметь нас будешь, наши места иметь будешь, жить хорошо будешь. Потом нас знать не будешь!

- Ага, так оно и есть, - немного обиделся Ерема, - Похвастаюсь, что был в твоем святилище! Ты ведь поприкалывался над русскими, рассказывая им про твои обманки Ильюшу с Андрюшей. Типа Ильюше двести лет, старый стал, погоду плохо предсказывает и ты ему на стажировку, пока тот не грохнулся, Андрюшу смастерил. Амонитов натаскал в расщелину. Что молчишь? Не обижайся. Я такой же одинокий как и ты! Почему ты пришел со мной говорить? Шатунов то хватает. Да и русский я. А ты их не любишь.

Ответа не было. Я уж было, собрался укладываться спать, начал распаковывать тент и спальник как голос вновь явился.

- Не русский ты. Сам не знаешь, я знаю. Я у предков сижу, ваш мир смотрю, тебя вижу. Ты меня слышишь, хорошо, очень хорошо. Ты один из них. Мой народ встречал их, давно, очень давно. Гора их видел, река их видел, маленький Тхаб их тоже видел. Ты не видел! Тебе не надо видеть - ты они. Они встречают народ, они провожают народ, куда глаз глядит, куда сердце говорит. Они остаются. Так было давно, так есть сейчас. Люди правду – неправду говорят. Имя их никто не знает. Зовут как хотят, много, много имен придумали, сами путались. Будет ночь смотри небесную олениху, рядом звезда есть, север есть, душа оленихи, она тоже говорить может с ними. Как стрела летит душа оленихи, давно летит. Она знает, кто ее выпустил из лука, ты знаешь, я не знаю. Она тебя сидит, меня нет. Ты умрешь, я нет, очень плохо. Мы стрелу не видим, тень тени, она глаза слепит, как снег в яркий день, она слух режет сильным ветром, собака ее понюхать не может. Сила есть, большая сила, никто остановить не мог.

- Стой, подожди, остановись, - запротестовал Ерема, шепотом и оглянулся, как будто его кто - то мог услышать, - что я знаю? Какая стрела во мне сидит? Кто такие они? Кто я? Расскажи о них, если ты их видел.

- Маленький был, маленько путался в горах. К чуму шел, ночью шел, не туда шел. Человек идет, больно сердитый. Я глаз закрыл, думал Иома, меня кушать хочет или в нижний мир к себе заберет. Человек трубку курил, ружье держал. Голове меня гладил, ружье давал держать. Я ружье глядел, гладил, нюхал, не пахнет, нет пороха. - «Почему зверя не бьешь?» - спросил. Он садился и думал, костер разжигал и думал, долго думал. Говорил тогда мне про лосиху, про стрелу, про русского говорил, который на праздник к нам придет, про все что будет говорил. Взрослый стал, забыл его, забыл слова, плохо поступил.

Голос умолк. А Ерема сотрясенный неожиданным признанием даже забыл, что разговаривает с человеком, который несколько лет назад повесился на березе. Почему он так закончил свою жизнь? Об этом, наверное, не знает ни кто, даже его сыновья. Как - то стало не по себе, засуетился, стал подбрасывать в костер и развязывать спальник, дожидаясь, когда голос вновь будет говорить. И он не заставил себя долго ждать.

- Много вопросов задаешь, меня хочешь узнать. Себя не хочешь узнать? Тебе на день и на ночь ходить, на восход ходить, на закат ходить, много ходить надо, думать много надо…

- А сейчас то мне куда, - не дослушав, спросил историк, - разорваться на все четыре стороны, или полететь прямым ходом к небесной лосихе?

- Куда шел, туда шел. Ты они. Значит знаешь, не знаешь спроси у лосихи, или у камня спроси. Вставай. Долго иди, сколько можешь иди. Увидишь.

Поняв буквально последние слова, как в кумаре затушил костер, запихал в «Ермак» кое - как веши и котелок, двинул по тропке натоптанной манси через Ольховочный хребет. Тропа, виляя между осыпей, уходила резко вверх. Северо-восточная часть хребта была положе, и тропинка плавно заходила в кусты вереска и ивы, а потом ввинчивалась в пихтовый лес, который в свою очередь стал мудрено-смешанным. Что наводило на мысль, о какой то деятельности человека, которая не заставила себя долго ждать. Появились, не очень старые разработки, зарастающие кустами. Спускаясь ниже увидел свежие ямы и рядышком у ручья промытые и оставленные за ненадобностью треснутые и расколотые большие кристаллы горного хрусталя. Еще через пару минут вышел к двум небольшим рубленым избушкам и остановился, так как навстречу вылетела собака. Лай не прекращался и за ней вышел хозяин. Цокнул, и та удалилась. Передо мной стоял Алексей Бахтияров одетый в зеленый армейский камуфляж, в таких же штанах и изрядно «под мухой».

- Здравствуйте, - протянул Ерема, поздно сообразив, какого лешего тут вывалился и стал на ходу придумывать, чего бы такого спросить, но в голову ничего не шло, она и так стала круглой после необыкновенной беседы за перевалом.

- Здравствуй. Ухи хочешь? Чай кипяти, - показал мне на кострище, - вода в реке, спать отдыхать гостиница есть, - махнул рукой в сторону недостроенной просторной избы.

- Не не, - замотал головой Ерема, - мне надо идти, скажи, Алексей тропа за Ольховкой есть?

- Есть, - закивал он головой и махнул рукой вверх по течению, - баня будет, за ней дерево через речку, а там найдешь.

Что тропа есть Ерема и сам знал, поговорить то надо было, думал спрашивать документы будет или откуда и куда и зачем иду. Так нет не спросил ни чего. Попрощавшись, забросив рюкзак на плечо Ерема быстро ретировался, искоса глянув на рубленную избушку в которой видать ютилось его семейство, на приступке лежал мешок из которого вывалились кристаллы горного хрусталя. Большие, чистенькие и красивые. «Продает что ли?»- возникла мысль и потухла. Когда переходил речку Ольховку по дереву, оглянулся. Как изменили место! Баню поставили, «гостиницу» начали строить. Зачем? Резервацию манси что ли хотят делать. Вообще офигели с этой американской демократией. Барной стойки не хватает, грузин с шашлыками да пары тройки столиков, за которыми сидят приезжие хрены, потягивают пиво, глазеют на Ишерим и Тулым, фотографируются на память с тем же Лешкой или он позирует. В дохе, меховой шапке висящей на кожаных шнурках и унтах, сидит на нартах с кожаным арканом, и погоняет оленей, которые живут в хлеву. Бр!

Закапавший дождик вернул в реальность. Сойдя с дерева, быстрым шагом двинулся по тропке, не соображая что еще несколько минут и стемнеет.

Дождь усилился и Ерема третий раз за день, промокнув, решил не останавливаться, а добраться до того места, где сходятся Ольховочьный и Ишерим. Видать соображалку точно потерял. Шел, как Нансен на северный полюс не мечтая вернуться обратно. Мыслей не было, одежда сырая, тропка постоянно ныряет в небольшие болотца или ручьи да к тому же темно и ни фига не видать. Вдруг видит огонек впереди. Остановился, пригляделся точно огонек. Костер что ли?

Классно!!! Думаю люди, подойду, погреюсь, поговорю о том, о сем. Ускорился, значит. Подлетает к тому месту. Хрен вам на палочке, нет никого. Ни костра не людей. Ладно, думаю, бывает хуже, но реже. Иду дальше. Так ведь и знал. Обман зрения. Костер то дальше был, близко просто показался. Значит, опять вижу. Остановился, не торопясь, наклонясь то вправо, то влево вгляделся. Точно огонь! Только чуть в стороне от тропинки. Сошел и пошел прямо на него. Так нет ничего!!! Ну, думаю все отпутешествовался, крыша в пути и идет со мной параллельным курсом. Настроение после этого появилось веселое такое игровое, песни пою, дождику улыбаюсь. Вышел на тропинку, а она и кончилась. Нет, конечно, не как Сухая Лопья под землю в карст. Просто она уперлась в огромный курумник. Ночь батенька, не видать, где она окаянная на другой стороне начинается. Пооколачивался Ерема туда – сюда, махнул вперед без тропинки и с разгону влетел в болотце. Настроение резко упало, он даже в низ глянул и увидел как оно булькнулось в воду. Остановился и очнулся. Огляделся и присвистнул. Прикинул палец к носу. Болотце, ночь, дождь, тропы нет. Какой вывод? Правильно. Надо спать. Выбрав место, где вода не появлялась после сапога, зарубил сушинку, развел костер, чай там, сухарик, покурил и вперился в огонь немигающим взглядом…

 

 

 

 

Маклос пал и его развалины дымились. Хоронить убитых никто не приходил. На следующий день Амере все же очнулся. Его спасло то обстоятельство, что он оказался под грудой тел и его не добили арийцы, делавшие «контрольный выстрел» каждому павшему лосевару и проворные тучи стервятников, летающих и бегающих, не разклевали и не разорвали его. Почувствовав в воздухе смрад и вой крови Амере окончательно пришел в себя и выбрался из под трупов. Взглянув на дымящиеся развалины Улоса, начал соображать и вспомнил, что произошло. Сражался он всего несколько минут и вдруг не с того не с чего к нему прорвался один из лосеварских князей и ударил его в солнечное сплетение рукояткой меча. Рассмотрев горку трупов под которой он лежал он увидел сверху того самого князя, благодаря которому остался жить хотя сейчас себе не представлял зачем. Съехав в низ по распотрошенной и скользкой от крови куче тел, уверенно встал на ноги и начал выбираться с места сражения. Мост сгорел и он прыгнул в Макош, еще окрашенную в красный цвет, переплыв вошёл в разрушенный город. Сознание все еще сопротивлялось, и Амере не хотелось верить в произошедшее. Бесцельно шатаясь по улицам без домов, он восстанавливал картину последнего часа битвы. Ворвавшаяся конница попала в очередную ловушку, в городе был одновременно подожжен каждый дом и в этом мгновенном жареве, она отлетела по всем правилам в мир иной. Пропустив конницу, оставшиеся вои с городских стен спустились под стену и приняли удар оставшихся ариев.

Амере вышел на противоположную окраину города и на опушке леса увидел Ашоку, перебиравшего какие- то железки, нанизанные на кожаный шнурок. Тот словно дожидал его возвращения с «того света» и, когда взгляды их встретились, Амере почувствовал, что вернулся он не по своей воле. А от того в груди защемило и, наконец, пришло осознание произошедшего.

- Почему я живой? – Подойдя к Ашоке, почти шепотом спросил Амере, - Почему я один?

- Ты нужен миру, нужен своему роду, нужен…

- Нужен Ашокам! – перебив того, вставил Амере, - веть по этому ты вытащил меня из этой скороварки, а не птица Рок.

Ашока сдвинул немного брови и сжал губы, давая понять собеседнику, что тот его расстроил и рассердил, хотя в душе был рад, что этот сообразительный парень остался жить. И старался подыграть ему, дать сорвать на себе злость.

- А они? – Амере повернулся показывая на дымившиеся развалины и поле покрытое кровавыми телами, - они кому нужны? Кому понадобилось просто так прийти и уничтожить целый город, разрушить все что создавалось столетиями?

- Ты не один! – начал вербовку Ашока, Дала тоже осталась.

- Молчи нерзерп, она не могла оставить родичей, она вместе с другими жителями Маклоса сгорела и сейчас ее живы соединились с природой…

- Ты же жив, - перебил его Ашока, - почему бы и ей не уцелеть.

- Где она? Где она, старый шиш, говори, – схватив Ашоку за грудки и начав его трясти, еще больше рассердился Амере.

Ашока болтавшись тряпкой в руках Амере, давал спустить пар мужику. Налетевшая с юга грозовая туча громыхнула и разродилась косым дождем. Амере толкнув Ашоку в траву, подставил лицо крепким струям воды, которые смывали с него грязь и подсыхающую кровь. На опушке леса трава – мурава особенно ласкала глаза. Начавшийся дождь смыл с голубых, желтых, красных цветков, пыль да гарь, напоил стебли листочки и эти ожившие цветы напомнил Амере как на эту опушку он с Далой приходил прошлым летом почти каждый вечер. Страдари выкосив сочную траву наполнили опушку запахом сена. Амере с Далой тогда сидели под зародом и наблюдали, как прорастает отава …

- Она жива, - перебив воспоминания Амере, крикнул Ашока, - она в Родовом копище.

- Туда же запрещено водить женщин! – очнулся Амере, - не верю тебе, убивец. Она как и все остальные женщины Родичей поспешила бы за мной в домовину Лесрода.

Ашока лежа на спине, закрывался ладонью толи от дождя, толи от Амере или от гнева Рода. Сейчас он чувствовал, наконец, пришло его время, которое готовил всю свою жизнь. Сейчас под проливным дождем он увидел будущее этого места, увидел время, когда Маклоса нет, а оставшиеся Родичи станут мифическими Берендеями, или Чудью. Они не смогут противостоять Саргатам, военно–кочевой союз которых включавший в себя Аланов, Раксоланов, Савроматов, Языгов не ограничился Тоболом и Волгой, распространился и породил в одном направлении с Чухонцев, в другом Вогулов и Остяков, в третьем Мадьяр, в четвертом Эстлянцев, Карельцев, Олончанцев, в пятом Мордву, Черемисов, Пермяков, Вотяков, Зырян и каким то неимоверным образом выдавит из всего этого угорского многообразия Саамов. Пройдет несколько столетий и на это место припрутся будисты под личиной монголов и породнившись с Саргатами произведут на свет Гуннов, Аваров, Булгаров, Хозаров, Печенегов. Дальше больше, не проидет и «пол года» заявятся христиане под личиной «варягов» и «бедным» Саргатам которые уже давно не Саргаты придется породниться с ними, а новорожденные братья – славяне, начнут насильно родниться со своими же родственниками, создавая редкое по красоте и национальному многообразию государство.

Не заставили себя долго ждать и масульмане, которые под личиной татар решили попользовать это местечко в своих интересах. Но Саргаты уже рожать не могли и татары…

- Эй, Ашока ты здесь, - пнув под бочину и вернув в реальность того, спросил Амере, - Давай вставай хватит валяться, потом помечтаешь, веди в Родовое копище, меня там Дала ждет не дождется.

Амере схватив старика за рукав, поднял его с земли и толкнул по направлению к реке. Но старик сделав несколько шагов по инерции, остановился и невозмутимо пошел в лес.

- Ты куда? – крикнул Амере,- Родовое копище там! – показав рукой на Улос, - решил было остановить старика. Но тот повертел пальцем у виска и щелкнув языком ответил.

- Простота ты Амере, таких вещей не понимаешь. Кто будет строить настоящее Родовое копище на виду у всех, а? Правильно! Никто! Ту обманку на берегу Уларца наемники Арийцы уже сожгли, а настоящее…

- А есть оно настоящее то? – засомневался Амере – есть ли на Земле место, в которое не сунет свой нос человек? Можно ли спрятать то что можно найти и спортить? И почему ты считаешь что для Родичей копище и Кумиры там под речкой были не настоящие? Мы им верили!

- Да! – протянул Ашока, не останавливаясь, - далеко пойдешь, если будешь продолжать пространственно соображать и включать сознание. Друг мой то копище померло вместе с вами, а настоящее не должно помереть ни при каких солцеярах.

- И куда мы сейчас попремся?- спросил Амере поменяв направление движения, иди туда не знаю куда, найти то не знаю чего!

- Ага друг мой, что то вроде этого, - подтвердил старик и сходу влетел в заросли ельника.

- Ну, ты утешил, - Амере нырнул за ним.

В глубине молоденького ельника на поваленном дереве, укрытая кошарой сидела Дала. Услышав голоса и приближение людей она, как страус, с головой укуталась в кошару и молча ждала, что произойдет дальше. Амере увидев это и поняв, кто перед ним с радостным криком бросился к ней. Упав на колени, сорвал кошару и обнял Далу.

- Ну встреча на Эльбе, блин, - отойдя в сторонку выразился старик Ашока, и поймал себя на мысли что после падения Улоса стал употреблять слова и целые выражения не свойственные не ему не этой эпохе. Вчера когда он с Далой на плече выходил из уже разгоравшегося города он чувствовал себя распространившимся по времени и пространству, он начал улавливать мысли людей которых не знал. Это состояние подсказывало ему, что он на правильном пути.

 

Родичи Лосевары много знали и понимали, мало того они еще и делали. Вокруг Улоса они создали духовное поле, которое воздействовало как на жителей так и на гостей города. В поле находилось все, что было необходимо для обучения детей грамоте и счету, они с груди видели в пространстве этого поля образы букв и цифр, хотя Родичи в городе не писали, а пользовались письмом только за пределами Улоса. В своих пределах им не нужно было этого. Записку из мыслеформ вешали прямо в пространство, и находил ее только тот, кому она была составлена, такую записку можно оставить до востребования, а можно было отправить срочным или обычным образом. Но это не значит, что в Улосе все молчали, язык для Солеваров был средством произведения труда и не важно, рубил топор дерево или летела стрела. Слово-образ, например, помогало рожанице попасть в то состояние меры-границы, передать и сохранить родовое сознание будущего Солевара. Народ Улоса придавал большое значение месту, в котором он жил каждой речке, камушку, дереву, траве, животным. Давая каждому жителю имя мог с ним общаться на равны, попросить помощи или услышать как те ее просят и помочь. Раз в году, когда солнце высоко играет и ярится, все они босиком делали большой окрест. Место радовалось и передавало свою подземную силу народу. Чужестранцы, побывавшие на Яркараме рассказывали что испытали необыкновенное чувство торжества человека и природы… Ашока прожил в Родовом копище Родичей не один десяток лет стал одним из жителей этого поля. Ему было не безразлично, то что сделали жители Маклоса, конечно не без его участия. Но он не мог допустить того, чтобы Родичи возвысились за счет этого над другими жителями Земли. Это обстоятельство встало на пути его совершенства, а в будущем и этого народа. Он решает принести в жертву людей, а накопленный опыт отправить на сохранение в Родовое копище, находящееся в пространстве духовного поля Маклоса, начавшего, с сегодняшнего дня, самостоятельную жизнь. Вход, в пространственное копище, в которое может попасть пока только его изобретатель, мог находиться где угодно, после того как пройдешь все этапы подключения пространство начинает становиться многомерным, прямо там, где ты стоишь! Из одного кусочка пространства, как надувающийся шарик, начинает раздуваться и становиться реальным множество комнаток сот. Эти соты как частички калейдоскопа переливаются всеми цветами радуги потому что в них есть вода, лес, горы и еще много чего, только нет людей. Сейчас копище как никогда сильно. Жизненная сила людей, освободившаяся в результате потери телесных оболочек, сконцентрированная в душах, которые устремились в лоно своего Копища…

Через тысячи лет это назовут чистилище и оно став настоящим механизмом перестанет подчиняться Ашокам, оно само создаст сущьности, которые будут служить только чистилищу. Но пока организованное пространство не может существовать без своего создателя и Ашоке нетерпиться туда отправиться но нужно оставить кого то на Земле, что бы они при случае помогли вернуться ему обратно…

 

 

Говорят что есть у людей какое то там чувство самосахранения, инстинкт так сказать, отдаваясь ему совсем без остатка можно выпутаться из любой передряги. Вопрос в том что отдаться без остатка очень сложно, даже если в сознании побывал в чистилище. Кругом тебя придуманные людьми же табу и даже если людей рядом нет ты сам ходячий запрет повинующийся установкам которые тебе с детства внушили.

Ерема проснулся, но вставать не торопился, лежал полусырой и кутался в спальник. Хотя прекрасно знал что согреться можно через минуту, порубив дрова и запалив костер, но продолжал дрожать под балоневым зеленого цвета тентом и выстраивать очередную мысль философо - суфистского плана.

А может мне внушил кто, что я философ? – продолжал упорно копаться в себе Ерема, - блин, а я и обрадовался, писать начал, бумагу изводить, людей неудобными поступкам и смущать, а мало ли мне в том же самой школе, армии, штампов навставляли. Как будто скипидаром в одном месте мазнули, забегал, засуетился, как вы что после такого приобщения к миру духовности. На всю оставшуюся жизнь хватит отрабатывать ту информацию, которую главный духовный террорист под именем Арзнасуром, каким ни будь Предвечным, пытается представить как знания. Он святой, он крутой, не одного Спаса в последний путь проводил. Может хватит путешествовать? Может стоит повернуть домой, пока вооще не вляпался в какую ни будь историю нафиг…

Услышанные голоса прервали непростые размышления, заставили меня вскочить, развести костер, спуститься к ручейку, набрать в котелок воды и поставить ее кипятиться на огонь. Ура туристы, люди. Всмотревшись в зелень берез и елочек увидел черную полоску тропы извивающейся между болотными кочками. Оказывается, спал совсем, рядом с тропой, а сейчас с низу по ней идут туристы. Слышно было, как они весело переговариваются и смеются. Туристы они такие, идут и не чего не бояться, точнее их ведут. О! Опять эти дурацкие размышления. Просто хочется пообщаться с людьми из города, посмотреть на них как они тут акклиматизировались, нет. Может новости, какие или вкусненького чего дадут. Мысли разом неслись в разных направлениях. Ерема покидал в рюкзак разную мелочь и сел на поваленную сушину, на фоне костра и тента лицом к тропе. Просидев мгновение, подскочил к костру, закурил сигарету и водрузился обратно, расправил плечи, уперся одной рукой в колено как Дерсу Узала стал ждать эфектной и неожиданной встречи с идущей по тропе компанией.

Но голоса стихли, легкий ветерок колыхал веточки и все! Нет туристов не-ту! Выскочив на тропу, стал вглядываться в глубину деревьев. Фигвам! В расстроенных чувствах Ерема покандыбал к своему биваку.

Вдруг остановился как вкопанный, выше по тропе опять раздался веселый говор и хохоток как будто над ним. Поняв сие происходящее буквально, как заигрывание силы с ним он огляделся кругом. Еще бы немного и он вылетел по тропинке к высотке 1104 за ней перевал и Молебный хребет. Но блин если тут так сила достает, то что творится там в «аномальной» зоне за Эква-Чахлем.

Упихав в рюкзак пожитки и не попив чаю, Ерема как лось ломанулся на вершину Ишерима.

-Куда она меня гонит или, откуда, - вслух стал рассуждать Ерема, - чево я ей сделал? Может не зря с утра как проснулся начал думать о чувстве самосохранения об инстинкте. Отдаться ему что ли и идти туда куда глаза глядят. Может так оно и лучше будет. Не знаешь, где найдешь, где потеряешь! Ладно, хватит рассуждать философ хренов, топать надо.

Через часик пол

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
15 страница. – Поговорить с духом?… – переспросил Пророк | КАК ФАШИСТЫ ПЫТАЮТСЯ БОРОТЬСЯ С ПАРТИЗАНАМИ


Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных