т О религии аналогично у Достоевского - «Бесы». 16 страница

Эти соображения были посвящены не столько вопросу смертной каз­ни, сколько задаче показать все трудности и всю полезность фикции общественного договора для индивидуалистического правового уче­ния. Решающие аргументы против смертной казни следует искать не в философии права, а в аргументах более высокого уровня и раскры­вающих глубинную суть этого явления: против ее допустимости -в этике и религии, а против ее необходимости - в доказательствах, основанных на статистических данных и опытных данных психологи­ческого характера.

Природа милости не терпит принужденья.

Шекспир

§ 24. Помилование ⁽¹³⁴⁾

Существование института помилования неопровержимо свидетель­ствует о несовершенстве самого права, напряженных отношениях в рамках идеи права, равно как и о потенциальной возможности кон­фликта между идеей права и другими идеями, например этической и религиозной. В безмятежные времена царства разума, в эпоху есте­ственного права и просвещения с правом помилования боролись сперва Беккариа, а за ним - Кант, который видел в помиловании «самое щекотливое из всех прав суверена».

Напряженные отношения внутри идеи права, противоречивые требо­вания справедливости, целесообразности и правовой стабильности, отсутствие вышестоящей нормы, регулирующей эти три элемента идеи права и как следствие этого неразрешимость конфликтов между ними - все это уже было изложено выше. Смысл помилования в более справедливом, по мнению субъекта помилования, разрешении конф­ликта между элементами идеи права, чем это было сделано в пригово­ре. Задача помилования может заключаться в том, чтобы достичь справедливости при применении позитивного права и индивидуали­зирующей целесообразности в формальном равенстве справедливо­сти "^3S>. Она может служить также целям устранения противоречий в приговорах. Например, посредством усиления материально-право­вых элементов скорректировать процессуальные ошибки в вынесен­ном приговоре, оттенить преимущества этической справедливости (Billigkeit) перед формализмом справедливости позитивного права (Gerechtigkeit), противопоставить узко специфической правовой це­лесообразности целесообразность общей правовой политики. Словом, ее цель - проявлять государственную мудрость.

Понимаемое таким образом помилование представляет собой, по-ви­димому, специфическое средство¹ «истинного» права (richtiges Recht)

"^я> См. Dr. Grewe. Gnade и. Recht. Hamburg, 1936.

^(,35> О правовой справедливости и против помилования и справедливости мора­ли см. Seume. Spaziergang nach Syrakus 1 S. 42 ff; Henning G. Zeitgemaesses u. Polit. aus Seumes Werken, S. 25.

¹ Stammler. Lehre von dem richtigen Rechte, S. 131. 190

§ 24. Помилование

в смысле немецкой пословицы: «Право без помилования - уже не пра­во» (Unrecht) или «помилование стоит рядом с правом». Такая трак­товка вызывает возражения, если под правом понимают всеобщность его норм, равенство их адресатов с точки зрения применения этих норм. Тот, кто применяет право помилования, должен заботиться о том, чтобы применять его не по собственному усмотрению, а соглас­но определенным принципам: помилование стремится достичь всеоб­щности принципов, лежащих в ее основе. И как свидетельствует история права, эти принципы применения права помилования все время служили источником новых правовых норм. Примером сред­невековых принципов такого рода может служить принцип «руко­водствоваться милостью», а в новое время - условное помилование. Но как только принципы помилования принимают формы «зрелых» законодательных норм, компетенция помилования, строго говоря, кончается. Придавать юридическую силу этим нормам должно зако­нодательство, а не помилование за счет законов. Точно так же «этиче­ская справедливость» (Büligkeit), приобретая всеобщность в форме правовых норм, перестает быть такой и становится справедливостью в смысле действующего права (Gerechtigkeit). Право помилования, имея тенденцию к всеобщности, индивидуализировано и не распрост­раняется на применение новых норм².

Разумеется, обладателю права помилования не потребуется значи­тельных усилий при принятии, скажем, решения, касающегося смерт­ного приговора, чтобы абстрагироваться от своей общей позиции по вопросу о смертной казни, а в отношении наказаний за аборты, -от своих взглядов на проблему абортов.

Проблема помилования не исчерпывается лишь аспектами ее право­вой трансформации. Наряду с немецкими правовыми пословицами, характеризующими помилование как улучшенное право, есть и такие, согласно которым помилование - «лучше, чем право», и оно имеет перед правом приоритет. Оно никогда не ограничивалось «сглажива­нием острых углов» в праве, означало, прежде всего, признание того факта, что этот мир не только мир права, живущий по принципу «Fiat iustitia, pereat mundus» (Да свершится правосудие, хотя бы погиб весь мир), что наряду с правом существуют другие ценности и что эти цен-

^(1}6> Аналогичной тонки зрения на отсутствие нормативно-правового характе­ра помилования придерживается С. Schmitt. 3 Arten rw. Denkens, 1934, S. 26.

² В этом смысле В. Хайман характеризует идею помилования как идею истин­ного произвола («произвол» в смысле терминологии Штаммлера).

Философия права

ности могут помочь вопреки праву. Если, например, какие-либо праз­дничные события в стране дадут повод для помилования, то его не следует обосновывать правовыми ценностями. И такое основанное не на правовых ценностях помилование находит наиболее яркое выра­жение в тех случаях, когда лица, не являвшиеся членами правового сообщества и не обладавшие правотворческой компетенцией, облада­ли правом помилования, как, например, в случае с евангельским Вар-равой, освобождения которого, согласно христианскому преданию, потребовал народ иерусалимский по случаю пасхальной амнистии, или когда в Средневековье религиозные корпорации и монастыри еже­годно наделялись правом помилования "³⁷⁾ определенного числа за­ключенных³. Вспомним, наконец, о той роли, которую играл в старые времена случай или приписываемая ему воля Богов при исполнении смертных приговоров, когда преступник неожиданно освобождался от наказания или обрывалась виселичная веревка, или топор палача не достигал цели. В подобных примерах прошлого не стоит видеть (вме­сте со Штаммлером) «простые исторические курьезы», «заблужде­ния». Они скорее могут помочь лучше понять смысл помилования^f,MJ.

Помилование для тех времен было более важным и более многогран­ным понятием, чем для нашего времени. Мы проверяем его на весах права по мере и по весу: помилование стало пользоваться преимуще­ствами, предоставляемыми правом. Лишь справедливость стремится главенствовать над помилованием, как разум над благотворительно­стью. И как некогда милостыня представляла собой характер добро­вольных пожертвований, а не регулируемой благотворительности, так и помилование не знает принуждения, даже принуждения справедли­вости. Оно означает не просто упрощенную форму права, а светящий­ся луч, который попадает в сферу права из совершенно чуждого ему мира и освещает ее темные закоулки. Подобно тому, как чудо наруша­ет законы природы, таково и не подчиняющееся законам чудо в мире законов. Благодаря помилованию в мире права находят себе достойное место чуждые праву ценности - религиозного милосердия, этической терпимости. В помиловании в противоположность рационалистиче-

⁽¹³⁷> О помиловании духовными лицами см: Gwinner. Ein/. D. Standes i. gem. StrR.

(1934), S. 248 ff. Также его статья о праве пострижения в монахи аббатисы

из Линдау. <"" Варрава в Евангелии!

³ См. Mess. Nietzsche als Gesetzgeber., 1830, S. 28: «Не достойны ли высшей степе­ни восхищения поступки, когда пионеры, рисковавшие своими жизнями во имя человечества, наделялись правом просить о помиловании осужденных?».

§ 24. Помилование

ской претензии на всеохватность права заявляет о себе «его величе­ство случай», этакая «случайность» (von Ohngefahr), которую Ницше назвал «старейшей аристократкой мира».

Помилование не ограничивается также и ролью «предохранительного клапана права», по словам Иеринга. Оно напоминает, что в мире есть ценности, которые уходят корнями глубже и достигают более значи­тельных высот, чем право ^<139К

"^39> Мы не должны спасенья видеть в правосудии: мы молимся о милосердии. (Шекспир. Венецианский купец. IV, 1).

7-301

По-твоему, еще может стоять целым и невредимым то государство, в котором судебные договоры не имеют никакой силы, но по воле частных лиц становятся недействительными и отменяются?

Сократ

§ 25. Процесс

Цель (по Иерингу) - творец всего права. Но, едва возникнув, оно тотчас отрицает своего создателя. Не успев «выйти из цели», право уже не стре­мится к ее реализации, а хочет действовать во имя собственного бытия, хочет как самоцель жить по своим законам. Робко замыкаются в са­мих себе механизм функционирования права и правосудие, отгора­живаясь от целенаправленной деятельности и исполнительной власти государства. В этом смысл основного принципа независимости судей "⁴⁰⁾.

Функционирование данного принципа обусловлено предположением, что правовая система и система государственной власти не идентичны и что помимо этого право как «мир, подчиняющийся собственным зако­нам развития», противостоит государству. Мы различаем три элемента права - справедливость, целесообразность и правовую стабильность. Идея права тесно связана с государством посредством своего элемента целесообразности, которая выражает, прежде всего, государственную целесообразность. Однако она выходит за рамки государства благодаря двум другим своим элементам. Так, справедливость требует всеобщ­ности и равенства при применении норм к их адресатам без учета государственной целесообразности. А правовая стабильность требует действия позитивного права, даже если это нецелесообразно с точки зрения государства. Но и в случае, если содержание права определяется по преимуществу государственной целесообразностью, то и тогда форма права находится вне и выше (oberhalb) сферы действия государственных целей.

Разумеется, право даже с учетом вышесказанного о неподверженности в определенной мере влиянию государственных целей, тем не менее, включается в государство подобно другим культурным ценностям, таким как наука и искусство. И подобно им возвышается до государ-

(140) ß _{том же олысле} ф Дибер. «Оп civil liberty & self-government» 1859, р. 207: эта независимость судей лишь часть той, что я обязан был назвать более всеобъемлющей свободой права. Автор ссылается на свою работу: «Незави­симость юстиции и свобода права».

§ 25. Процесс

ственных задач. Причем по соображениям целесообразности полностью сохраняется их своеобразие. Право, бесспорно, служит государству средством для достижения им его целей. Но в том же смысле, что и наука: государство заставляет служить себе и науку, и право и в то же время само служит им обоим. То, что можно сказать о справедливо­сти, можно сказать и об истине: целесообразное не является истинным сторонником прагматизма и без какой-либо цели, как правило, целе­сообразно. Поэтому государство одновременно и заботится о науке, и предоставляет ей свободу. Поэтому же как судебные решения не без основания называют «познаниями» (Erkenntnisse»), так и судейская не­зависимость означает свободу науки, перенесенную в область практи­ческой юриспруденции.

Показанная выше взаимосвязь между правом и его целью: возникнове­ние права из цели и в то же время независимость его действия от этой цели - повторяется во взаимоотношениях между материальным содер­жанием и нормой права, то есть между материальным и процессуаль­ным правом. Цель процессуального права заключается в том, чтобы помочь реализации материального права. Но оно действует безуслов­но, и даже вместо того, чтобы служить цели реализации материального права, может препятствовать этому. Во всех других нормативных об­ластях мы на место категорических императивов ставим в качестве гипотетических императивов такие предписания, которые должны способствовать исполнению первых. Но они действуют лишь постоль­ку, поскольку реально удовлетворяют этой цели. Лишь праву известны исключительно категорические императивы. И даже «стоящие на служ­бе» материального права процессуальные нормы являются категори­ческими, а не гипотетическими по своему характеру. Императивному тону права чужды модуляции. Законодатель не повышает и не понижа­ет свой командный голос. Он требует то, что он требует. И его воля но­сит во всех без исключения случаях одинаково обязывающий характер.

Эта независимость действия процессуального права от его целевого назначения - служить реализации материального пра.ъ&¹'^4,) - находит

"⁴" Идея самостоятельной ценности процессуального права принадлежит при­митивному правосознанию. Альберт Швейцер в своей книге «Между водой и девственным лесом», 1926 г., так высказывается о туземце: «Он восприни­мает наказание как справедливое лишь в том случае, если изобличен и вы­нужден признаться. Но до тех пор, пока у него существует хоть малейшая возможность отрицать содеянное, он будет с благородным негодованием возмущаться по поводу предъявляемого ему обвинения, даже если действи­тельно виноват. С этой честной примитивностью человека должен счи­таться каждый, кто с ним имеет дело».

Философия права

свое догматическое выражение в явном отличии процессуальных отношений от материально-правовых, установлению которых они должны служить, и ведет к многочисленным практическим послед­ствиям. В качестве наглядного примера таких последствий можно на­звать проблему решения хорошо известного спорного вопроса о том, правомочен ли защитник выступать с оправдательными речами в пользу ответчика, вина которого ему известна. Наряду с правовой нормой о необходимости наказания виновного, существует равно­значная ей об осуждении лишь изобличенного. Он остается «защит­ником права» (здесь вновь игра слов Rechtsanwalt u Anwalt des Rechts) не материального, а процессуального. Идея права, которая одна лишь способна оправдать такое действие процессуального права, идущее наперекор своей материально-правовой задаче, выступает здесь в сво­ей ипостаси правовой стабильности. Наконец, в уже рассмотренных взаимоотношениях между правом и его целью и между материальным и «формальным» правом проявляется еще одна особенность процес­суального права. Она касается юридической силы приговора ^(ШК Как право действует без учета породившей его цели, а процессуальное право без учета того, служит ли оно материальному праву, хотя оно и призвано служить ему, так и приговор, который должен явиться результатом правильного установления и применения материального и процессуального права, вступает в силу независимо от того, проти­воречит ли он материальному праву, порожден ли он неправильными процессуальными действиями.

Лишь правовая стабильность может оправдать также и юридическую силу даже неправильного решения. Но здесь возникает проблема, ко­торая упоминалась при рассмотрении действия закона. Мы видели, что действие неправомерных правовых актов может опираться лишь на правовую стабильность. Однако вполне мыслимы случаи, когда со­держание неправомерных актов, степень их несправедливости или не­целесообразности столь значительны, что правовая стабильность, гарантированная действующим правом, не может приниматься во внимание. Эта возможная недействительность действующего права, как результат его неправомерности, соответствует идее абсолютной ничтожности вступившего в силу договора из-за какой-либо матери­ально-правовой или процессуальной ошибки. В подобных случаях не только несправедливость и нецелесообразность содержания судебно­го приговора препятствуют его действию. Гораздо большую роль иг-

^(ш) О значении периодической силы судебного решения см.: С. Schmitt. 3 Arten rw. Demens, 1934, S. 25.

§ 25. Процесс

рает конфликт внутри самой правовой стабильности: противовесом требования правовой стабильности о придании законной силы дого­вору служат ее столь же значимые требования о реализации матери­ального и процессуального права.

Таким образом, процессуальное право является прекрасной иллюст­рацией того, что в области права средство имеет тенденцию стано­виться самоцелью: как право в отношении своей собственной идеи, так и процесс в отношении материального права и, наконец, вступив­ший в законную силу приговор в отношении материального и про­цессуального права.

И бойтесь, честный Лорд, за справедливость все интересы госу­дарства принимать.

Шиллер

§ 26. Правовое государство

Возможна ли связанность государства правом, возможно ли действие прав индивидов против государства, возможно ли государство и уп­равление им согласно и вопреки праву, возможно ли правовое госу­дарство? Эту проблему с давних пор имеют обыкновение облекать в форму вопроса: «Что первичнее, право или государство?» Или дру­гими словами: право определяет объем и границы применения госу­дарственной власти или наоборот: действие права определяется и обусловливается волей государства?¹

Оба возможных ответа на этот вопрос будут, по-видимому, носить дискуссионный характер. Контраргументом точке зрения, согласно которой государство предшествует праву, служит тот факт, что госу­дарство не только источник права, но и само - правовое образование, что оно по своей юридической сути - порождение права. Противопо­ложное утверждение, что право предшествует государству и стоит над ним, непременно встретит не менее серьезное возражение: презумп­ция о первичной роли права, стоящего над государством, означала бы возврат к учению о естественном праве или признанию права государ­ства частью обычного права. Однако это далеко не так, поскольку ос­новные вопросы права и государства решаются не путем полюбовного применения права, а путем борьбы взглядов, борьбы, завершить ко­торую может лишь волевое решение общепризнанной государствен­ной власти.

Выход из этого положения обещает учение об идентичности государ­ства и права (Г. Кельзен). Согласно этому учению не следует задаваться вопросом о приоритетности права или государства, поскольку оба -одно и то же. Для юристов государство существует постольку, по­скольку оно выражает себя в законе - не как общественная сила, не как исторически сложившаяся структура, а как порождение и совокуп­ность его законов. Уже само слово «законодательство» (Gesetzgebung), как и все слова с этим окончанием, означает процесс как его результат,

По этой проблеме см. G. Jellinek.. Allgemeine Staatslehre, 3 Aufl, S. 364 ff.

§ 26. Правовое государство

воление и намерение одновременно. Если мы усматриваем в законо­дательстве содержание определенного «воления», то оно представляет собой для нас право. А если мы видим в нем воление определенного содержания, то оно персонифицируется как государство. Как упоря­дочивающая система законодательства - государство, а как приве­денная в определенный порядок - право. Государство - это право, осуществляющее нормотворческую деятельность; право - это госу­дарство как компетенция, действующая в соответствии с установлен­ными нормами. И право, и государство, хотя и отличаются друг от друга, но не разделимы.

Согласно этому воззрению государство и право отождествляются. И как следствие этого, неправомерно действующее государство не яв­ляется более государством. Проблема связанности государства соб­ственным правом здесь не решается, а просто снимается, так как констатация того, что государство - это право, столь же мало подхо­дит для признания полицейского государства, как и утверждения, что неправомерно действующее государство - уже не государство. Сло­вом, сказанное характерно лишь для взглядов, согласно которым каждое государство априорно рассматривается как правовое². Теория идентичности имеет дифинитивно-аналитическое значение, но никак не философско-правовое и политическое содержание.

Удалось ли теории идентичности на самом деле доказать, что поста­новка вопроса о приоритете права или государства некорректна? При рассмотрении с юридической точки зрения идентичность права и го­сударства сомнений не вызывает. В данном случае государство дей­ствительно представляет собой структуру, которая воплощает себя в праве государства. Конечно, это понятие исторической и социаль­ной действительности государства без понятия права нежизненно. «Государство» - понятие правовой действительности и имеет структу­ру обеих действительностей, относящихся к ценности. Государство как правовая действительность - не что иное, как основа, на которой право, и особенно государственное право, должно было бы реализо­ваться, но не обязательно реализуется с точки зрения правовой дей­ствительности, то есть по сравнению с его правовым регулированием. Понятие права соотносится с понятием действительности государства таким образом, что «носитель права господства превращается из фор­мального субъекта права в штаб людей, которые призваны побуждать к исполнению права, а само право господства - в шанс, то есть в веро­ятность того, что приказы этого штаба будут рассматриваться как леги-

Kelsen. Allgemeine Staatslehre, 1925, S. 91, 100.

Философия права

тимные и фактически исполняться»³. Если, однако, возникнут сомне­ния в целесообразности обозначения одним и тем же термином «госу­дарство» столь различных понятий, на который они оба претендуют, то на это можно возразить, что не только в данном случае норма и ее основание описываются одними и теми же словами, что, например, «искусство» служит одновременно и понятием «идеал», и критерием, позволяющем отделять «зерна от плевел» в мире прекрасного, что по­нятие «действительность» охватывает все достижения культуры одной эпохи, и шедевры, и «китчи», что и «наука» означает, с одной стороны, критерий истины познавательной деятельности, посредством которо­го отсеивают как ненаучные неудавшиеся попытки приращения зна­ния, а с другой - понятие истории культуры в широком смысле, которое включает в себя в одинаковой мере научную истину и науч­ные ошибки как равнозначные и нейтральные с точки зрения ценнос­ти. И наконец, само понятие культуры можно понимать как идеал, как идею отдельных проявлений материальной и духовной культуры в процессе исторического развития общества, так и всю совокупность этих проявлений культуры.

Различие между понятиями «право государства» и «действительность государства» осложняется еще и тем, что помимо описанных выше понятий государства существует еще одно, которое наиболее тесно связано с понятием действительности государства. Выше уже отмеча­лось (с. 118) различие двух видов понятий права: понятия права в ис­тинном смысле этого слова, в которых выражается суть и содержание правовых норм, и понятий, относящихся к праву, которые являются составной частью самих правовых норм и, особенно, фактических со­ставов, обстоятельств дела. Это различие особенно ярко проявляется при сравнении понятия собственности как выражающего суть право­вого института со всеми его предпосылками, условиями и правовыми последствиями, и понятия договора, который представляет собой юридическое выражение и правосоздающий признак какого-либо фактического состава. Описанное понятие «право государства» согласно принятой в данной работе терминологии представляет собой понятие права в собственном смысле этого слова, то есть выраженное в государ­стве как субъекте права содержание правопорядка, или содержание государственного права. Например, немецкое государство, персонифи­цированное в Веймарской конституции. Однако немецкое государство выступает во многих случаях согласно нормам самой конституции

См. Н. Kantorowicz. Staatsauffassungen im Jahrbuch f. Soziologie, Bd. 1, 1925, S. 108.

§ 26. Правовое государство

как субъект, наделенный правами или обязанностями. Государство, следовательно, не только понятие правопорядка (Rechtswesensbrgriff), но и понятие правового содержания (Rechtsinhaltsbegriff)⁴'⁷**'. Это по­нятие правового содержания государства принадлежит к категории понятий, относящихся к праву. Но понятия, относящиеся к праву, это понятия вне правовой деятельности, которую правопорядок учитыва­ет и преобразует, но в целом воспринимает ее такой, какая она есть. Так что в конечном счете прежде всего под понятием «правовое содер­жание государства» имеют в виду государство как факт реальной дей­ствительности. Так что понятие действительности государства как понятие, относящееся к праву, входит в мир права извне.

Вопрос о первичности права или государства имеет отношение, с од­ной стороны, к понятию нормативности права, а с другой - к понятию действительности государства. Но они не идентичны, а, наоборот, на­ходятся в крайне напряженных отношениях друг с другом, как это обычно имеет место между нормой и реальной действительностью. Здесь же напряжение ощущается еще сильнее. Норма как воплоще­ние права не адекватна в определенном смысле действительности как воплощению государства, так как идея права не идентична идее госу­дарства: право наряду с целью государства «служит» идее, которая может вступить в конфликт с более близкой ей целью государства -идеей правовой стабильности и наиболее чуждой идее государства -идеей справедливости. Государство, конечно, включает, так сказать, задним числом справедливость и правовую стабильность в число сво­их целей и готово ради них частично пожертвовать своей сутью (Staatsraison), чтобы чуждые его сути элементы права, служащие осел­ком государству, способствовали в какой-то мере разрядке напряжен­ности между ним и правом.

Увы, попытка доказать бессмысленность подобной постановки воп­роса оказалась безуспешной. И мы вновь возвращаемся к проблеме приоритетности права или государства. Попыткой соединить приори­тет государства с обязательностью для него права является учение о самоограничении государства собственным правом (Г. Еллинек). Но в критике договорной теории было уже показано, что якобы само­ограничение правом в действительности оказывается не автономией, а гетерономией, что не воля сама себя ограничивает, а сегодняшняя

^(,43> О содержании и форме права см. Solmö, 26-32, также Kelsen (см. выше, с. 118, прим. 1).

⁴ См. Kelsen, a.a.O. S. 275.

Философия права

воля ограничивается волей вчерашней, воля реального субъекта права -волей идеального воображаемого субъекта. Точно так же при предпо­лагаемом самоограничении государства собственным правом ограни­чивающее и подлежащее ограничению в себе самом - различны. Государство как подлежащее ограничению представляет собой соб­ственную правовую действительность, а как ограничивающее - суть собственного права. Подлежащим ограничению государство является именно в том смысле, в котором только и ставится вопрос, ибо в каче­стве ограничивающей сущности государство как понятие собствен­ной действительности представляет собой сам правопорядок. Это позволяет нам увидеть в том, что касается поставленного вопроса, нисколько его не упрощая, какая норма, не относящаяся к государ­ству, подчиняет его праву. Учение о «нормативности фактического» Г. Еллинека не решает проблему, а лишь выхолащивает ее. Дело в том, что не имеет большого значения, ограничивает ли себя государство согласно воззрениям определенной эпохи посредством собственного абстрактного волеизъявления или нет. «Нормативность фактическо­го» - парадокс. Только из сущего никогда не может возникнуть долж­ного. Такой факт, как воззрение определенной эпохи, может стать нормативным лишь в том случае, если какая-либо норма придала ему эту нормативность.

Мы видим себя вытесненными в пространство над позитивным пра­вом и государством даже не в мир фактов, но в мир норм, которые не являются более позитивными, государственными, а могут быть только лишь естественно-правовыми. В действительности, как было показано выше, именно концепция государственного и правового позитивизма предусматривает одну естественно-правовую норму: «Если в каком-либо обществе существует правитель, наделенный всей полнотой власти, должно следовать тому, что он предписывает». Рас­сматривая проблему действия права, мы видели оправдание этой предписывающей власти такого правителя в том, что лишь он спосо­бен авторитетно разрешать спор правовых воззрений, то есть осуще­ствить свое решение, реализовать его на практике, ибо только он может гарантировать правовую стабильность. Но если гарантирован­ная подобным образом правовая стабильность служит основой права такой государственной власти осуществлять законотворчество, то она должна иметь также свои границы. Государство наделяется правом издавать законы лишь с целью гарантировать их действие. Эта гаран­тия была бы пустым звуком, если бы само государство освобождалось от подчинения этим законам. Та же идея правовой стабильности, что делает государство законодателем, требует также его собственного

§ 26. Правовое государство

подчинения этим законам. Государство «назначается» быть законо­дателем лишь при условии, что оно будет считать себя связанным собственными законами. Естественно-правовой принцип наделения правом законртворчества некоего властителя неразрывно связан с другим естественно-правовым принципом подчинения этого власти­теля его собственным законам. Властитель теряет право законотвор­чества, как только он перестает подчиняться собственным законам. Те, к кому переходит государственная власть, берут на себя обязатель­ство правового государства. Это обязательство - необходимый и не­избежный атрибут власти, и от него нельзя отказываться. Государство также подчиняется собственному позитивному праву через посред­ство «надпозитивного» естественного права, через посредство того же естественно-правового принципа, благодаря которому только и мо­жет быть обосновано действие самого позитивного права.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: