Неожиданные встречи 3 страница

В раздумье Лазающий-Быстро наклонил голову, кончик его цепкого хвоста подергивался. Сломанный-Зуб был прав, он привык называть обитателей поляны «своими» двуногими, но на планете было множество других двуногих, за большинством из которых присматривали разведчики. Их отчеты, как и его собственные, передавались между певицами памяти кланов, и было в них нечто, что он жаждал проверить самостоятельно.

Одной из самых умных придумок, показанных двуногими Народу, были места для растений. Народ не был исключительно охотниками. Как и снежные охотники или озерные строители (но не клыкастая смерть) они ели и растения, и даже нуждались в определенных их видах для поддержания сил и здоровья.

К сожалению, некоторые из необходимых растений не могли выжить во льду и снеге, что превращало дни холода в дни голода и смерти, когда гибло слишком много самых молодых и самых старых. Хотя добычу можно было найти почти всегда, но в дни холода ее было меньше, и поймать ее становилось труднее, а недостаток необходимых растений усугублял обычный голод. Но это положение изменилось, поскольку потребление растений было еще одной общей чертой Народа и двуногих… а двуногие нашли решение проблемы дней холода, как и многих других проблем. Зачастую Лазающему-Быстро казалось, что двуногие просто не могут удовлетвориться одним решением любой задачи, и, в данном случае, они придумали как минимум два.

Более простое решение заключалось в том, чтобы заставить растения расти в теплые дни там, где хотелось двуногим, а более грандиозным (и наиболее интригующим Лазающего-Быстро) были их прозрачные места для растений. Стены и крыша этих мест, сделанные из еще одного незнакомого Народу материала, позволяли теплу и свету проникать внутрь, образуя маленький уголок тепла посреди глубокого снега. В этом тепле двуногие выращивали свежие растения пригодные в еду в течение всей смены сезонов и не только в холодное время. Даже сейчас в этом месте были свежие растения, и Лазающий-Быстро чувствовал их запахи через подвижные участки крыши, открытые двуногими, чтобы впустить ветер.

Народу никогда не приходило в голову выращивать растения в специально отведенных местах. Вместо того, они собирали растения там, где они росли сами по себе, чтобы либо съесть на месте, либо припрятать на будущее. Иногда им удавалось собрать более чем достаточно на весь период холода; в менее удачное время в кланы приходил голод, но так было всегда и, казалось, так будет продолжаться. До тех пор, пока Народ не услышал доклады разведчиков о местах для растений двуногих.

Народ все еще не очень преуспевал в этом, но тоже начал выращивать растения на тщательно ухоженных и охраняемых участках в сердце владений кланов. Первые попытки оказались неудачными, но пример двуногих доказывал, что это возможно, и наблюдение за двуногими и странными неживыми предметами, ухаживавшими за растениями, продолжались. Многое из увиденного было почти или совсем не понятно, но некоторые уроки оказались яснее и многому научили Народ. Воспроизвести закрытые прозрачные места для растений не было никакой возможности, но в последнюю смену сезонов клан Яркой Воды встретил наступление дней холода с запасами белого корня, золотого уха и кружевного листа которых более чем хватало для выживания. Даже образовался избыток, достаточный для того, чтобы обменять его у соседнего клана Высокой Скалы на кремень. Лазающий-Быстро не был единственным членом клана чувствовавшим, что Народ был в большом долгу у двуногих (знали об этом сами двуногие или нет).

Но заставляло его усы подергиваться в предвкушении нечто, о чем рассказывали другие разведчики. Двуногие выращивали множество диковинных растений, которых Народ никогда ранее не встречал – достаточно было разок навестить, держа нос по ветру, любое из их мест для растений, чтобы убедиться в этом, – но большинство были подобны известным Народу. Кроме одного. Лазающему-Быстро еще только предстояло познакомиться с растением, которое другие разведчики окрестили «пучковым стеблем», но он стремился навстречу этому. Он отдавал себе отчет в том, что слишком стремится, но яркий экстаз разведчиков, отведавших пучковый стебель, звучал в песнях, переданных певцами памяти их кланов, с почти ошеломляющей силой.

Дело было даже не в изумительном вкусе растения. Подобно крошечному, горькому на вкус и редкому плоду пурпурного шипа, пучковый стебель усиливал мыслеголос Народа и добавлял глубину их песням памяти. Действие пурпурного шипа было известно Народу сотни и сотни смен сезонов – более того, не получавшие его плоды даже полностью теряли мыслеголос, – но его никогда не хватало, и найти его в достаточном количестве было почти невозможно. Но пучковый стебель был даже лучше пурпурного шипа (если верить докладам), и двуногие выращивали его практически без усилий.

Если Лазающий-Быстро не заблуждался, то запах, доносящийся из места для растений двуногих, совпадал с запахом пучкового стебля, запечатленного песнями памяти.

Он присел на своем насесте, наблюдая, как небо становится все темнее и ненастнее, и принял решение. Вскоре окончательно стемнеет и двуногие скроются в тепле и свете своего жилища, особенно учитывая надвигающийся дождь. Он не мог их осуждать за это. В иных обстоятельствах он и сам бы поторопился спрятаться под уютным тканным водоотталкивающим балдахином своего гнезда. Но не сегодня ночью.

Нет, сегодня он останется – невзирая на дождь – и, дождавшись пока двуногие скроются, исследует их место обитания ближе, чем отваживался до сих пор.

* * *

Стефани Харрингтон надела куртку, подняла ее воротник и поерзала пальцами ног в ботинках, она выглянула из глубоко посаженного окна своей спальни в ночное небо, перечеркиваемое вспышками молний. На планете Сфинкс официально наступила весна, но ночью все еще было холодно (хотя и намного теплее, чем раньше!), и она знала, что будет рада толстым, теплым носкам и куртке.

Она тихо открыла высокие створки окна, хотя в грохоте бури, от которой дрожала земля, утонул бы любой звук, который она могла произвести. Окно открылось в своем глубоком проеме, и в лицо Стефани ударило сыростью и холодом, едва она отперла его. Она наклонилась вперед, почти улегшись на широком подоконнике, и улыбнулась, учуяв насыщенный озоном ветер.

Спутники-наблюдатели погоды сообщили, что ночью усадьбу Харрингтонов ожидает гром, молнии, дождь и ураганный ветер, так что никакой холод не мог помешать Стефани насладиться всем до конца. Она всегда любила грозы. Она знала детей, которых они пугали, но Стефани находила это глупым. Она же не собиралась выбегать в грозу с громоотводом в руках – или, тем более, становиться под деревом – просто зрелище огня и электричества, грохочущих по всему небу, было слишком захватывающим и необычным, чтобы его пропустить… и эта гроза будет первой, что она увидит за земной год с лишним.

Разумеется, Стефани не сообщила родителям о своих планах на ночь. По ее предположению, было вполне вероятно, что родители позволили бы ей не ложиться спать, но они бы обязательно настояли на том, чтобы она наблюдала грозу изнутри. Мысли о лопающемся на каминном огне попкорне и горячем шоколаде, которые мама, несомненно, добавила бы к удовольствию, были заманчивы, но, поразмышляв еще немного, она передумала. Попкорн и горячий шоколад – это очень приятно, но насладиться первой грозой за столь долгое время должным образом можно было только там, где удастся без преград ощутить всю ее мощь, да и вряд ли они будут думать, что это хорошая идея.

Ну и, конечно, было еще то небольшое дельце.

Она улыбнулась в темноте и похлопала по камере, на всякий случай прицепленной к поясу, пока шторм стенал все громче, а молнии обрушивались на вершины западных гор. Она понимала, что мать подкинула ей тайну исчезающего сельдерея, чтобы отвлечь ее, но от этого загадка не теряла своей увлекательности. Она, в общем-то, и не ожидала, что станет одной из тех, кто раскроет ее, но хотя бы сможет получить удовольствие от попыток. Ну а если выйдет так, что она все же найдет ответ – ну что ж, она, конечно, сможет как-нибудь принять славу.

Она проказливо улыбнулась этой мысли, но она не посвящала мать во все части своего плана. В чем-то это было вызвано желанием избежать чувства неловкости, если план не сработает, но в основном она просто знала, что родители не одобрят ее… практический метод. К счастью, одно дело, предполагать то, что они сказали бы, возникни такая ситуация, а другое дело, слышать это от них на самом деле, поэтому-то она тщательно избегала вообще поднимать этот вопрос.

Она сунула сложенный дождевик в карман, поднялась на глубокий каменный подоконник, спустила ноги наружу и несколько мгновений просидела так, ощущая, как ветер треплет ее короткие вьющиеся волосы. Она знала, что мама ожидала, что она будет отслеживать свою аккуратно размещенную сеть датчиков с терминала в своей комнате, и она полагала, что родители Не Будут Рады если, случайно заглянув в ее комнату, не обнаружат ее там. Она думала на всякий случай сложить подушки под одеяло, но решила не делать этого. Во-первых, это не обмануло бы родителей. Во-вторых, они заметили бы веревку, которую она одним концом прикрепила к кровати, выбросив другой конец в окно. И, в-третьих, это был бы обман. В приключении это было тем, что они могли не одобрить; это было совсем не так, как если бы она попыталась схитрить, думая, что они не поймут, когда она объяснит все по-честному, так что Стефани не обманывала. Конечно, это не значило, что ложь не сработала бы лучше, если бы они не заглянули в…

Стоя на коленях, она повернулась на подоконнике (глубина которого была лишь вдвое меньше ее роста) и прикрыла створки. Из-за веревки она не могла закрыть их полностью, но как раз это и было хорошо. Веревка не даст окну закрыться и захлопнуться, пока она будет снаружи, и она аккуратно пропустила часть веревки, по которой будет спускаться, через защелку на окне. Она подтянула веревку и туго привязала ее к окну, чтобы оно не хлопало на ветру, если шторм усилится, затем подергала окно туда-сюда, чтобы проверить на надежность.

Все было в порядке, и она скользнула вниз на животе, свесив ноги к земле, затем опустилась ниже, повиснув на вытянутых руках, и спрыгнула с последнего полуметра или около того на землю. Она на мгновение остановилась, взглянув назад, и дернула веревку, убеждаясь в ее надежности. Вернуться в спальню незаметно было сложнее, чем покинуть ее, но она была уверена, что справится.

Рев ветра в массивной короне ближайшего к дому дуба был громче, чем когда-либо, могучие ветви скрипели и покачивались в темноте высоко над головой, с болезненной четкостью отпечатываясь в глазах при вспышках молний. Весь Сфинкс казался живым, шевелясь и покачиваясь в ночи, и она с восторгом рассмеялась, стремглав побежав в ревущую и шепчущую прелюдию настраивающего свои инструменты оркестра бури.

* * *

Лазающий-Быстро вцепился в площадку, когда над ним просвистели ветви дерева, протестуя против треплющего их ветра. Рокочущий гром приблизился, завывая все громче и громче, над вершинами гор на востоке заполыхали зарницы. Буря будет еще сокрушительнее, чем он думал, и в ее дыхании он чуял запах холодного дождя. Уже скоро он будет здесь. Совсем скоро, значит сейчас самое время приступать.

Он спускался по стволу осторожнее и медленнее чем обычно, чувствуя, как крепкое дерево содрогается под его когтями. Спуск оказался дольше обычного, и он притормозил – на высоте полудюжины ростов – чтобы осмотреться. Народ был быстр и ловок всюду, но гарантией безопасности обычно выступала возможность вскарабкаться туда, куда не было ходу таким опасностям, как клыкастая смерть. К сожалению, план Лазающего-Быстро требовал от него пойти туда, где нет привычных деревьев. И, хотя там, скорее всего, не было и клыкастой смерти, он посчитал, что дополнительная проверка будет не лишней.

Но исследование ночи не выявило опасности, не считая той, что несла с собой непогода, и он, наконец, спустился на землю. Грязь начала подсыхать, отметил он про себя, по крайней мере, на поверхности, но дождь это исправит. Лазающий-Быстро чувствовал отдаленную, но постепенно приближающуюся вибрацию от падающих на землю капель, и уши его прижались к голове в знаке смирения. Если рассказы о пучковом стебле говорят правду, то вымокнуть – невеликая плата за вечерний экскурс. Хотя радости ему это не доставит, он взмахнул хвостом и помчался по направлению к ближайшему месту для растений.

* * *

Стефани залезла в тайник, который она наполнила фруктовыми плитками. Она могла отказаться от попкорна и горячего шоколада, но она все еще была растущей девушкой с генетической модификацией первой волны Мейердала. С этим типом ускоренного метаболизма требовалось регулярно питаться, и большинство мейердальских детей привыкли в такие моменты брать с собой закуску.

Она откинулась на спинку кресла на веранде, держа камеру на коленях, и мысленно проверила свой список, перед тем как начать жевать.

Она убедилась, что оставила вентиляционную заслонку в теплице с маминым сельдереем открытой. Кроме того, она немного перенастроила вентиляционную систему теплицы, чтобы создать небольшое избыточное давление, распространяющее запах сельдерея наружу. Ее родители знали об этой части ее плана, но она почему-то не упомянула, что на эту ночь отключила звуковой сигнал на терминале в своей спальне и, вместо этого, установила бесшумную связь сети датчиков с камерой. Мама с папой достаточно умны, чтобы догадаться, зачем ей могло это понадобиться, но поскольку они не задали конкретных вопросов, она и не сказала им. А это значило, что они так и не запретили ей скрываться на веранде этой ночью, что, конечно, было самым удовлетворительным результатом для всех заинтересованных лиц.

Под давлением Стефани бы признала, что родители могли бы не согласиться с последним выводом, так что хорошо, наверное, что они об этом не знали.

Она рассмеялась своим мыслям и взяла еще кусочек фруктовой плитки. Были шансы, что кто-то воспользуется предоставленной ею возможностью, и она знала это. Но было еще множество вещей, которые она хотела сделать, и она улыбнулась, когда первые капли дождя принялись отбивать чечетку по крыше веранды.

* * *

Лазающий-Быстро остановился, поднял голову и плечи, выпрямившись на задних и средних лапах подобно – если бы он знал – степной собачке со Старой Земли, уставившись в ночь. Он подобрался к жилищу двуногих ближе, чем когда-либо, и глаза его зажглись, когда он понял, что был прав. Он почувствовал их мыслесвет и, стоя без движения в темноте, он исследовал его особенности.

Мыслесвет отличался от всего, что ему доводилось ощущать у Народа… и все же он не был иным. Он был… был…

Лазающий-Быстро сел, обернув хвост вокруг задних лап, и почесал ухо передней, пытаясь дать этому название. После долгих, мучительных мгновений раздумья, он решил, что мыслесвет был похож на мыслесвет Народа, только без слов. В нем были только эмоции, чувства двуногих, без придания ему формы, которая использовалась для общения, и в этом была странная вялость, как будто двуногие наполовину спали. Как будто, медленно подумал он, мыслесвет шел от разума, который никогда не догадывался, что кто-то может почувствовать или услышать его, и никогда не учился использовать это для общения. Но это сразу же показалось невероятным, ибо мыслесвет был слишком мощным. Неоформленный, без внутренней структуры, он полыхал подобно драгоценному цветку, ярче и выше чем тот, что отличал Народ, и Лазающий-Быстро содрогнулся, представив, что было бы, если бы двуногие не были мыслеслепыми. Он чувствовал, что это сияние зовет его, требует приблизиться, подобно песне певицы памяти, и заставил себя стряхнуть наваждение. Он обязательно подчеркнет эту особенность в своем следующем докладе Поющей-Истинно и Короткому-Хвосту, но исследовать его самостоятельно до доклада ему не следовало. Кроме того, не за этим он пришел.

Он снова встряхнулся, отворачиваясь от мыслесвета, но это было не так просто. Ему пришлось сделать сознательное усилие, чтобы закрыть свой разум от него и это заняло больше времени, чем он ожидал.

Но, в конце концов, ему это удалось и Лазающий-Быстро, освободившись, с облегчением вздохнул. Он покрутил ушами, повел усами и продолжил свой путь во тьме пока вокруг него разбивались первые капли дождя.

* * *

Дождь пошел сильнее, барабаня по крыше веранды. Казалось, будто воздух танцует и дрожит, когда непрерывная молния разрубила ночь напополам, а гром потряс обе половины. Глаза Стефани загорелись, когда ветер хлестнул струей сквозь открытые стороны веранды, чтобы брызнуть на пол и поцеловать ее ресницы и похолодевшие щеки. Она ощущала, как буря вспыхивает вокруг, и обняла ее, впитывая энергию шторма.

Но затем, вдруг, на ее камере замигал маленький огонек, и она застыла. Не может быть! Но огонек мигал – нет сомнений! – а это могло означать только…

Она отбросила фруктовую плитку – третью за ночь – и нажала на кнопку, отключающую подсветку, затем подняла камеру и заглянула в видоискатель.

Из-за дождя, каскадом льющегося с крыши веранды, видимость была плохой. Для четкого вида в воздухе было слишком много воды, даже для камеры со светоусиливающими технологиями, да и молния не помогала так, как можно было ожидать. Камера адаптируется к изменению уровня освещенности быстрее, чем человеческий глаз, но контраст между вспыхивавшими на долю секунды молниями и следующей за ними темнотой был слишком экстремальным.

Стефани более чем наполовину была уверена в таком, так что она не была слишком удивлена, практически ничего не видя. Но в данный конкретный момент важнее всего было то, что нечто только что пролезло в открытую заслонку. Кто бы ни воровал сельдерей, он находился внутри теплицы в этот самый миг, и у нее был шанс оказаться самым первым человеком на Сфинксе, кому удастся получить его изображение!

Она постояла секунду, кусая губу и желая лучшей видимости, потом пожала плечами. Если она промокнет, мама с папой не разозлятся на нее сильнее, чем на то, что она вообще выбралась тайком наружу, а ей требовалось подойти ближе к теплице. Секунда ушла на то, чтобы укрепить на камеру защиту от дождя, затем она надвинула шляпу на уши, глубоко вздохнула и прохлюпала вниз по ступенькам веранды в хлещущий дождь.

* * *

Лазающий-Быстро спрыгнул на мягкую, пустую землю места для растений. Насыщенные запахи неизвестных растений щекотали его ноздри, и он непроизвольно дергал хвостом, вдыхая их. Прозрачный материал, из которого было сделано место для растений, не выглядел достаточно прочным, чтобы устоять под дождем, но, тем не менее, он не пропускал внутрь ни единой капли! Двуногие должны быть воистину сообразительны и искусны, чтобы создать такое чудо. Лазающий-Быстро присел на мгновение, наслаждаясь обволакивающим его теплом, еще уютнее по контрасту с дробью ледяного грозового дождя.

Но он забрался сюда не для того чтобы остаться сухим, напомнил себе Лазающий-Быстро и направился туда, куда подсказывал его нос, одновременно развязывая передними лапами обмотанную вокруг его тела сетку и решительно не обращая внимания на мыслесвет двуногих.

А вот и запах пучкового стебля из песни Поющей-Истинно! Глаза его разгорелись, он запрыгнул на приподнятую часть места для растений и остановился, впервые лично увидев пучковый стебель.

Пучки его выглядели больше чем описывала песня Поющей-Истинно, и он предположил, что, возможно, разведчик, первым принесший эту песню своему клану, наткнулся на пучковый стебель до того как тот полностью вырос. Так это было или нет, но каждое из этих растений достигало двух третей длины самого Лазающего-Быстро, и то, что он прихватил с собой сетку, оказалось очень кстати. Тем не менее, ему следует проявить умеренность и не брать с собой слишком много, если он рассчитывает донести груз до дома. Он размышлял еще одно долгое мгновение и, наконец, дернул ушами в знаке решимости. Два пучка. Столько он сможет донести, а потом всегда сможет вернуться еще раз.

Однако, даже приняв решение, отвлечься от чудесного запаха пучкового стебля было не просто. Этот аромат не походил ни на что встреченное раньше и от него буквально текли слюнки. Лазающий-Быстро поколебался, а затем приблизился и осторожно потянул крайний стебель.

Тот оказался упруго неподатливым, подобно верхушке белого корня. Лазающий-Быстро потянул сильнее, стебель устоял, и он потянул еще сильнее. Наконец, триумфально мяукнув, он выдернул стебель. Лазающий-Быстро поднес его к носу, глубоко втянул воздух, затем попробовал его на язык.

Его буквально пронзило волшебное ощущение. Это было подобно жаркому лучу солнца посреди ледяного холода, подобно прохладной воде горного ручья посреди иссушающего зноя, подобно нежной ласке матери, вылизывающей своего первого котенка и разумом посылающей ему чувства приветствия, тепла и любви. Это было…

Лазающий-Быстро потряс головой. На самом деле это не было похоже ни на что из перечисленного, разве что только в том, что каждое из этих ощущений было прекрасным и неповторимым. Ему просто не с чем было сравнить то первое блаженное ощущение, и он аккуратно погрыз конец стебля. Жевать было неудобно – зубы Народа на самом деле не очень подходили для поедания растений – но вкус стебля был именно таким, как показала первая проба, и он заурчал от удовольствия, поглощая стебель.

Прикончив первый стебель, он потянулся было за следующим, но заставил себя остановиться. Да, вкус был чудесным, и он хотел еще, но Лазающий-Быстро не какая-нибудь землеройка, которая обжирается до потери сознания желтым стеблем. Он был разведчиком клана Яркой Воды, и его работой было доставить это домой – Короткому-Хвосту, Яркому-Когтю, даже Сломанному-Зубу и певицам памяти клана, чтобы они могли принять решение. Даже если бы они не были вождями клана, они были его друзьями, а таким чудом следует поделиться с друзьями.

Выдернуть из мягкой земли пучок целиком оказалось проще, чем отдельный стебель, и вскоре Лазающий-Быстро уже заматывал два пучка в свою сетку. Получилась неуклюжая связка, но он затянул сетку как можно сильнее и забросил ее на спину, придерживая средними лапами, а затем спрыгнул вниз на передние и задние лапы. Выбраться наружу с такой ношей будет сложнее, чем было попасть внутрь, но он справится. Пусть с ней он будет не так быстр и проворен, но в такую погоду даже клыкастая смерть носа не высунет из своего логова.

* * *

Стефани была рада, что ее куртка и штаны были водонепроницаемы, а в широкополой шляпе волосы и лицо оставались сухими. Но, чтобы держать камеру направленной на цель, ей пришлось поднять руки вверх перед собой, и ледяной дождь хлынул вниз по водостокам рукавов ее замечательной непромокаемой куртки. Она ощущала, как вода скапливается на уровне локтей и украдкой движется в сторону плеч – с поднятыми предплечьями плечи оказались параллельны земле, предоставляя заманчивый канал для мерзлой воды – но все дожди мира не смогли бы заставить ее опустить камеру в такой момент.

Она стояла не далее чем в десяти метрах от теплицы, постоянно снимая. Памяти записывающего устройства на ее камере хватало на десять с лишним часов, и она совершенно не собиралась пропустить хоть секунду из происходящего для официальной записи. Возбуждение рвалось наружу, пока минута сменяла другую в хлещущей, унизанной молниями тьме. Чтобы бы ни находилось внутри теплицы уже девять минут, оно должно вернуться довольно ско…

* * *

Лазающий-Быстро почувствовал облегчение, добравшись до выхода на поляну. По дороге он дважды чуть не уронил сетку и решил дать себе передышку перед тем, как нырнуть в дождь. В конце концов, у него предостаточно вре…

* * *

Наружу показались усатая мордочка, острые ушки и зеленые глаза, сверкающие, как два изумрудных зеркала в отблесках молний, и, казалось, вся вселенная замерла, когда их хозяин обнаружил, что смотрит прямо в стеклянный глаз камеры в руках одиннадцатилетней девочки. У Стефани перехватило дыхание от возбуждения, хотя она и готовилась к встрече, а вот Лазающий-Быстро – нет. Для него это оказалось полной неожиданностью, и он в изумлении застыл на месте.

Шли секунды и, наконец, он мысленно встряхнул себя. Показываться на глаза двуногим являлось тем, что ему твердо запретили делать, и он внутренне содрогнулся, представив себе реакцию Сломанного-Зуба. Конечно, можно было сослаться на шторм и последствия знакомства с пучковым стеблем, но все это не изменит факта его провала. Он все еще смотрел на двуногого, когда его мозг снова заработал.

Он догадался, что это детеныш, поскольку он был меньше, чем его родители. Лазающий-Быстро не знал, что за штуку тот наставил на него, но, судя по донесениям разведчиков, он был бы уже мертв, если бы таково было намерение двуногого. Но если это не оружие, то что же? Мысли эти пронеслись у него в мозгу за время одного удара сердца, а затем, почти не отдавая себе отчета в этом, он потянулся к мыслесвету двуногого в попытке понять его намерения.

Лазающий-Быстро был совершенно не готов к тому, что последовало.

Как будто бы ожидая увидеть свет одинокого факела, он взглянул на солнце. Глаза его расширились, уши прижались к голове, когда на него обрушилась лавина эмоций двуногого. Мыслесвет был намного ярче, чем раньше, и он отстраненно задал самому себе вопрос: было ли это просто потому, что он был намного ближе и сосредоточен на нем, или же не обошлось без воздействия съеденного пучкового стебля. Но это было не важно. Важно было возбуждение и восхищение, которые пылали столь ярко в мозгу двуногого. В первый раз кто-то из Народа сошелся лицом к лицу с двуногим, и никто не мог подготовить Лазающего-Быстро к незамутненному восторгу, с которым Стефани Харрингтон взирала на чудесное шестилапое создание, сидящее в вентиляционном отверстии с полной сеткой стянутого сельдерея на спине.

Представители двух разумных рас – одна из которых даже не подозревала о существовании другой – уставились друг на друга, невзирая на рев грозы. Миг этот не мог длиться долго, но ни один из них не хотел положить ему конец. Триумф и восхищение открытием били в Стефани подобно фонтану, но она не подозревала, что Лазающий-Быстро чувствует эти эмоции даже яснее, чем если бы они исходили от представителя его собственного вида. Не могла она и предположить, насколько же сильно он желает продолжать чувствовать их. Она знала только что в течение секунды, показавшейся вечностью, он сидел, глядя на нее, а затем встряхнулся и внезапно прыгнул вниз и наружу.

* * *

Лазающий-Быстро вырвался из притяжения мыслесвета двуногого. Это было трудно – возможно, труднее всего, что ему приходилось делать, – но у него были его обязанности, и он заставил себя отступить от этой восхитительной, манящей топки. Или, скорее, отвернуться от нее, поскольку она была чересчур сильна, чтобы просто отсоединиться. Он мог отвести глаза от огня, но не мог убедить себя, что тот перестал пылать.

Он встряхнулся и направился в дождь и темноту. Сетка с пучковым стеблем на спине делала его медлительным и неуклюжим, но он был уверен настолько, насколько вообще в своей жизни бывал в чем-то уверенным, что юный двуногий не желает причинить ему вреда. Тайна существования Народа уже была раскрыта, и спешка ничего бы не изменила, поэтому он остановился под дождем и оглянулся на двуногого, который, наконец, опустил свою странную штуку, чтобы взглянуть на Лазающего-Быстро собственными глазами. Встретившись на мгновение взглядом с этими странными, карими глазами с круглыми зрачками, он дернул ушами, повернулся и помчался прочь.

* * *

Стефани смотрела вслед исчезнувшему пришельцу с ощущением чуда, которое только возросло, когда существо растворилось во тьме. Небольшое, подумала она, не больше шестидесяти-семидесяти сантиметров в длину, хотя хвост, скорее всего, удвоит его длину. Обитает на деревьях, продолжал работать ее мозг, учитывая его хвост и хорошо развитые руки с когтями, которые она видела, когда существо цеплялось за край заслонки. А на руках, продолжала размышлять она, вероятно, было по три пальца на каждой, при этом полностью противоположные друг другу. Она закрыла глаза, представляя его еще раз, с сеткой на спине, и поняла, что это так.

Похититель сельдерея напоминал крохотную гексапуму, но сетка доказывала, что исследовательские экспедиции пропустили наиважнейшую особенность Сфинкса. Но это не так плохо. На самом деле, это просто великолепно. Благодаря их недосмотру, этот мир неожиданно превратился из места ссылки в самое чудесное, восхитительное место, где только могла очутиться Стефани Харрингтон, ибо этой ночью она сделала то, что случалось всего одиннадцать раз за пятнадцать сотен лет расселения человечества в космосе.

Она только что совершила первый контакт с пользующейся инструментами, явно разумной расой.

Лазающий-Быстро лежал на спине возле своего гнезда, брюхом к солнцу, стараясь убедить остальной клан, что спит. Он понимал, что не одурачит никого, кто захотел бы попробовать его мыслесвет, но воспитание требовало от них притвориться обманутыми.

Что было даже к лучшему, ибо все сонливое блаженство солнечного тепла не могло отвлечь его от грандиозных перемен в его жизни. Предстать перед вождями клана и признаться им, что он позволил одному из двуногих увидеть себя – и, что еще хуже, увидеть себя прямо во время налета на их место для растений – оказалось именно так неприятно, как он и опасался.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: