Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Последние этапы свободной конкурентной борьбы и окончательное установление монополии победителя 5 страница




Это стремление в точности следить за всем происходящим было характерно для самого строения королевской власти. В нем находила выражение вся сила тех противоречий, с которыми сталкивался король и которые ему следовало преодолевать, чтобы удерживать в своих руках власть, — причем не только в окружавшем короля придворном обществе, но и за его пределами. «Искусство правления не так уж трудно и не так уж неприятно, — сказал однажды Людовик XIV своему наследнику. — Это искусство заключается попросту в том, чтобы знать настоящие мысли европейских принцев, знать все то, что хотят скрыть от нас люди, знать все их тайны и тщательно за ними наблюдать»112.

«Любопытство короля, его желание знать происходящее вокруг него все росло, — пишет Сен-Симон в другом месте своих «Мемуаров», — а потому он поручил своему первому камердинеру и губернатору Версаля взять на службу известное число швейцарцев. Они носили королевскую ливрею, отчитывались только перед упомянутыми вышестоящими лицами и имели тайное поручение: днем и ночью прятаться в переходах и коридорах, наблюдать за людьми, выслеживать, куда они идут, откуда возвращаются, подслушивать их разговоры и в точности обо всем этом сообщать»113.

Трудно найти что-либо более характерное для строения этого общества и более способствовавшее единовластию, чем эта необходимость строгого наблюдения за всем тем, что происходит в пределах сферы власти правителя, занимающего центральное положение. Эта необходимость была выражением сильнейшей напряженности, существовавшей в подвижном социальном аппарате, — напряженности, без которой функция координации, присущая центральному правителю, никогда не получила бы такой силы. Равновесие в этом отмеченном напряженностью соотношении между различными социальными группами, примерно равными по своей социальной силе, так же, как и амбивалентное отношение каждой из этих групп к могущественному государю, занимающему центральное положение, конечно, не были творением того или иного короля. Но стоило возникнуть такой констелляции, характеризуемой чрезвычайно сильной напряженностью, как поддержание этого подвижного равновесия превратилось в жизненно важную задачу центрального правителя. А решение данной задачи требовало самого пристального наблюдения за подданными.

У Людовика XIV к тому же имелись все основания для того, чтобы не спускать глаз с лиц, наиболее близких к нему по рангу. Разделение труда и равная зависимость всех от всех (а тем самым и зависимость центрального правителя от широких слоев населения) еще не были настолько развиты, чтобы давление народных масс могло представлять собой значительную угрозу для короля, хотя массовые волнения, особенно среди парижан, и составляли для него известную опасность — именно поэтому он перенес двор из Парижа в Версаль. Но во времена предшественников Людовика XIV члены королевской семьи или высшей аристократии пользовались недовольством народных масс, бунтами для удовлетворения своих амбиций. Именно поэтому они вставали во главе мятежников и составляли оппозиционные королю партии. Самые опасные соперники короля по-прежнему находились в узком кругу ближайших родственников и придворных.

Выше мы уже показывали, как в процессе монополизации круг людей, способных вести конкурентную борьбу за власть, постепенно ограничивается членами королевского дома. Людовик XI окончательно разгромил феодалов-принцев и отторг их земли в пользу короны. Но еще во времена религиозных войн во главе враждующих партий стояли отпрыски королевского семейства. После отмирания главной ветви Капетингов на троне в лице Генриха IV вновь оказывается представитель боковой ветви дома. Принцы крови, герцоги и пэры Франции все еще сохраняют немалую силу. Понятно, на чем базируется эта сила: эти люди занимают посты губернаторов, военных правителей, властвующих в различных провинциях. Постепенно, вместе с упрочением монополии на господство, эти возможные соперники короля также становятся своего рода функционерами в рамках огромного аппарата. Но они сопротивляются такой трансформации. Кровный брат Людовика XIII, герцог Вандомский, бастард Генриха IV, выступает против центральной власти во главе фракции. Он является губернатором Бретани и полагает, что благодаря женитьбе он получил наследственные права на эту провинцию. Противодействие центральной власти оказывает губернатор Прованса, а впоследствии губернатор Лангедока — герцог Монморанси. Попытки сопротивления со стороны дворян-гугенотов имели тот же самый фундамент. Войско еще не было окончательно централизовано, и у комендантов крепостей, у капитанов, осуществляющих командование военными отрядами тех или иных укреплений, еще оставалась известная самостоятельность. Губернаторы провинций считали купленные ими должности своей собственностью. Поэтому дело еще раз дошло до резкой активизации центробежных сил. Признаки этой активизации ощущаются уже при Людовике XIII. Брат короля, Гастон Орлеанский, как и многие королевские братья былых времен, начинает борьбу с центром. Возглавив враждебную Ришелье фракцию, принц порывает с ним отношения и удаляется в Орлеан, чтобы вести борьбу против кардинала и короля с укрепленных в военном отношении позиций.

В конце концов, Ришелье удается одержать победу и укрепить свою власть во всех столкновениях такого рода — в немалой мере благодаря поддержке буржуазии с ее огромными финансовыми средствами, которые она была готова предоставить кардиналу. Сопротивляющиеся аристократы умерли побежденными — кто в заключении, кто в изгнании, кто в бою. Даже королева-мать по воле Ришелье обрела вечный покой за границей. «De croire que pour être fils ou frère du Roi ou prince de son sang, ils puissent impunément troubler le Royaume, c’est se tromper. Il est bien plus raisonnable d’assurer le Royaume et la Royauté que d’avoir égard à leurs qualités qui donneroient impunité22’», — так он говорит в своих мемуарах. Людовик XIV собрал урожай побед, завоеванных Ришелье, но у него сохранилось, вошло в его плоть и кровь ощущение угрозы, исходящей от дворянства, причем именно от высшего дворянства, от ближайшего окружения короля. Представителю мелкопоместного дворянства он мог иной раз простить отсутствие при дворе. К «великим» он относился гораздо непримиримее. В связи с этим особенно хорошо понятна цель содержания двора как инструмента постоянного наблюдения. «La meilleure place de sûreté pour un fils de France est le coeur du Roi23)», — ответил Людовик XIV своему брату, который просил у него губернаторства в качестве стабильной должности, «place de surete». Когда его старший сын обзавелся собственным двором в Медоне, он воспринял это крайне негативно. После смерти наследника король поспешно распродал мебель из замка — из страха, что кто-нибудь из его внуков решит использовать Медон в тех же целях, что и его сын, и вновь «разделит двор»114.

Эти страхи, пишет Сен-Симон, были совершенно необоснованными. Ни один из внуков не решался на поступок, способный вызвать даже малейшее недовольство короля. Но там, где речь шла о сохранении собственного престижа и укреплении личного господства, король не делал различий между своими родственниками и прочими придворными.

Так обрела свою окончательную форму монополия на господство, центральное место в которой принадлежит монополиям на сбор налогов и на физическое насилие. Начиная с определенной ступени развития, монополия на господство выступает как монополия одного лица. Она защищает себя с помощью системы хорошо организованного наблюдения. Король превращается из сюзерена, владеющего землями, раздающего земли и распределяющего натуральную ренту, в верховного правителя, раздающего деньги и предоставляющего денежную ренту. Это придает централизации неслыханную ранее силу и прочность. Центробежные социальные силы теперь сломлены окончательно. Все возможные конкуренты монопольного владыки оказались в институциональной зависимости от него. Отныне в конкуренцию — не в свободную, но в монопольно ограниченную — вступает лишь часть дворянства: придворные борются друг с другом за шансы, получаемые по милости короля. При этом они испытывают давление со стороны резервной армии провинциального дворянства, а также возвышающихся буржуазных слоев.

Однако даже если на этой ступени развития право короля лично распоряжаться монополизированными шансами чрезвычайно велико, все же оно ни в коей мере не является неограниченным. В строении этой приватной монополии уже недвусмысленно заявляют о себе структурные элементы, которые в конечном счете обусловливают постепенное приобретение монополией публичного характера, ее переход из рук одного лица в распоряжение многих. В итоге монополия подпадает под все больший контроль общества в целом, занимая свое место в разделении труда. К Людовику XIV еще в какой-то мере применимы слова: «Государство — это я» («L’Etât c’est moi»). Независимо от того, произносил он их или нет, в институциональном плане монопольная организация при его правлении еще в значительной мере имела характер личной собственности. Но функционально зависимость монопольного владыки от других слоев и от общества в целом уже была чрезвычайно большой, причем эта зависимость непрерывно росла вместе с ростом торгового и денежного обращения. Только особая ситуация — напряженное равновесие между возвышающимися буржуазными и слабеющими дворянскими группами, а затем и между множеством других крупных и мелких групп — предоставляла центральной власти огромное пространство решений и распоряжений. Короли лишились той независимости в управлении своим имением или доменом, что на предыдущей фазе служила выражением слабости социального взаимодействия. Огромное сплетение взаимосвязей между людьми, находившееся под властью Людовика XIV, обладало собственными закономерностями, собственным равновесием. Он должен был использовать данные закономерности в своих целях. Чтобы управлять этим целым, играя на противоречиях между людьми и группами в поле напряженного равновесия, требовались колоссальные усилия и немалое самообладание.

Эта возможность центрального функционера использовать в своих личных интересах все это сплетение взаимосвязей между людьми стала подвергаться ограничению только после того, как нарушилось равновесие сил, на котором правителю удавалось балансировать. Это произошло тогда, когда буржуазия сместила центр тяжести в свою сторону, создав новое социальное равновесие с новыми осями. Только тогда личная монополия стала институционально превращаться в монополию публичную. Через «борьбу на выбывание», через постепенную централизацию инструментов физического насилия и сбора налогов, вместе с ростом разделения функций и возвышением профессионально работающих слоев буржуазии французское общество шаг за шагом подходило к самоорганизации в форме государства.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных