Космос как самочувствие

Судя по всему задание уже закончилось, но вышедшие из строя приборы предательски молчали.

- Не волнуйся, Юра! – прорвался с земли голос конструктора. – Система сработает!

Юра не волновался, он только что видел землю сверху. Она была настолько мала, что все, что происходило на ней, казалось смешным. Даже смешнее возни муравьев, потому что те хотя бы не дурили.

Через некоторое время корабль качнуло в сторону земли, вскоре над ним раскрылся парашют, спустя секунды вниз пошла капсула и Юра почувствовал свободный полет, а потом рывок от второго парашюта.

Непривычно синее небо вскружило голову. На мгновение потеряв сознание, Юра приземлился в неглубокой балке в стороне от поля, где стояли какие-то люди. Выбравшись, Юра огляделся и увидел симпатичную дородную бабу с маленькой девочкой. Поодаль мирно пощипывала травку лошадь.

- Я возьму лошадку, - сказал Юра, снимая скафандр.

Баба замерла в оцепенении и молчала. Юра долго не мог совладать с подпругой, руки не слушались. На топот за спиной Юра обернулся и радостно улыбнулся, решив, что к нему бегут конструкторы, врачи и репортеры. Но увидел лишь толпу простых мужиков, в руках они держали ломы и монтировки

- Я космонавт Гагарин, - протянул им ладонь для рукопожатия Юра.

- Врешь, Гагарин еще над Африкой летит, - уверенно сказал один из трактористов.

- Кто же ты такой, сучий хрен? – спросил другой тракторист. – Уж не Пауэрс ли?

Юра посмотрел на небо, потом на крепких механизаторов с тяжелыми инструментами в руках и сказал:

- Мужики, если я не Гагарин, тогда вы инопланетяне.

Один из трактористов замахнулся монтировкой.

- Э, погоди, - поморщился Юра. – Шуток не понимаешь. Сейчас здесь появится рота солдат и всё решится. Чего вам спешить. Ведь если я Гагарин, и вы меня попортите, вас по головке не погладят.

Мужики переглянулись. Их глупый вид вызвал у Юры приступы тошноты, он даже подумал, что лучше бы совершил посадку на другой планете – может там жители были бы поумнее.

- Сомневаемся в советской технике? – строго спросил Юра у мужиков.

Трактористы опять молча переглянулись.

- Долетел, значит! – наконец созрели они, видимо решив, что пора обниматься.

Тут наверху балки появился грузовик с солдатами, они бросились оттаскивать механизаторов.

- Как ты, Юра? – спросил подбежавший майор.

Лицо его светилось чистым безумием, словно он хлебнул азота. Майор был чистый азиат. «Наверное, какой-нибудь Мамед», - неприязненно подумал Юра.

- Как ваше имя, майор? – добродушно спросил он

- Ахмед, друг!

- Послушай, Ахмед, мне надо вернуться к капсуле, забрать кое-что…помоги мне…

Добравшись до капсулы, Юра с ужасом обнаружил, что капсулу стремительно ощипывают на сувениры. Какие-то две бабы тут же рвали на части парашют.

Выстрелами солдаты разогнали крестьян. Заглянув в капсулу, Юра понял, что нет ни любимого глобуса, ни резиновой лодки, ни тюбиков со жратвой.

- Вот сволочи, - нисколько не обижаясь, прошептал Гагарин.

Пребывание в космосе внесло в его мироощущению какую-то великанью всеоглядность. Он чувствовал себя исполином, шагающим через миры. Но всё равно Юра твердо решил, что когда в космос полетят китайские товарищи, он посоветует им прихватить пару стволов.

Увидев в толпе радостное лицо Бертрана, я перестал представлять прилет Гагарина и подумал: напьемся сегодня. Но оказалось, что на алмазном пути Оле Нидала Бертран дал обет не пить.

- Как же ты теперь без выпивки? - не понимал я.

- Медитирую и простираюсь.

- И что помогает?

- Да, помогает.

- Перестань, разве тебе не хочется выпить.

- Я пью зеленый чай, сок и воду.

- Понятно.

Я купил себе бутылку «Козла», а Бертран безалкогольную «Балтику».

- Послушай, Берт, а как там поживает Ракета? - спросил я.

- Бухает. У неё крыша едет, и она постоянно вспоминает о тебе.

- Жалко её.

- Она хочет найти тебя.

- Даже не представляю себе этого.

- Чем ты занимаешь здесь? - спросил Бертран. - Я слышал, ты уже не продаешь мед.

- Ничем таким не занимаюсь, - покачал я головой, - мне мало той жизни, я вынюхиваю другую.

- Поехали на пхову, - предложил Бертран.

- Нет, - отказался я. - К тому же, в этом городе у меня есть одно укромное место, такого пока нигде не найти.

- Где? На элитной помойке?

- Нет, в чьем-то сердце.

- В чьем?

Я промолчал и пожал плечами.

- Как хочешь, я сегодня ночью уезжаю.

- На обратном пути давай найдемся, у меня будет к тебе интересное предложение.

- Хорошо. А сегодня чем займемся?

- Сначала искупаемся, а вечером в клуб пойдем, панк-рок слушать.

В клубе «Матрица» давал концерт Шао со своей группой "Теплая трасса". Мы позвонили ему и спросили, как туда попасть, не потратив наличных.

- Возьмите по фотоаппарату или чехлы от них, повесьте их на себя, - сразу стал давать подробные указания Шао, - подходите ко входу за час до начала. Я предупрежу, что приедут два обозревателя из музыкального журнала.

Мы съездили искупаться в Серебренный Бор и вспомнили о том, что нам нужно, перед самым концерте. Мы шли по Китай-городу.

- Что будем делать? - спросил Бертран. - Где возьмем фотоаппараты?

- Я видел вон у тех мусорных баков несколько больших папок для ватманов, - я увлек Бертрана в темноту переулка и устроился там помочиться, - возьмем по две, положим туда еще по папке и скажем, что мы художники. Будем запечатлевать.

- Где папки?

- Да вот же они.

- А как представимся?

- Пакассу один и Пакассу два, - предложил я.

- Хорошо.

Вскоре мы толкались у дверей клуба с огромными бестолковыми папками. Когда Шао увидел нас, то покрутил у виска пальцем, но нас пропустили, охранники приняли трезвость Бертрана за деловое настроение.

В зале было душно и тесно, люди кучковались за выпивкой и музыку почти не слушали. Был какой-то рок-слёт малоизвестных групп.

- Вы ненормальные, – сообщил нам Шао.

- Ты тоже, - подбодрил его я.

Мы протолкались к барной стойке, где за рюмкой грустил гитарист барнаульской группы «Дядя ГО». Правда с той поры, как Рождай тоже встретил рокового Сергея, продававшего квартиры исключительно оптом, он завязал со сценой и слонялся по чужим квартирам в Москве. У него не было паспорта. Благодаря Сергею, Олега искали как афериста, его фото висели на стендах у милиции.

- Где живешь, Рождай? – спросил я, принимая рюмку.

- На Баррикадной, - вздохнул гитарист, - у художников.

- Надолго обосновался?

- Через неделю надо валить.

- И долго, думаешь, так бродяжничать?

- Не знаю, бля. Если карма такая, то это надолго. Если игра случая, я скоро буду на гребне.

- Завтра в Питере начинается пхова, - сказал Бертран, косясь на бармена с бутылкой и на тех, кому наливают.

- Знаю, наши едут, – кивнул Рождай. - Ты тоже едешь?

- Да, поезд ночью.

- Поехали вместе.

- Поехали.

- Купишь мне билет?

- Куплю, - без энтузиазма согласился Бертаран.

Провожая дружков на поезд, я глядел на большой походный рюкзак за спиной Бертрана и склонялся к мысли, что эти бродяги уже не страдают идеями молодого Керуака о том, как избавиться от зла и пороков мира. Да, и Джек под конец жизни врубился, что с рюкзаком или без, а дерьма не миновать. Мало того, что его надо переплыть, так еще придется и хлебнуть не раз.

Помахав вслед, я двинулся обратно. С Ленинградского вокзала я перешел на Казанский и зашел в сортир, расплатившись последней мелочью. В каждой кабинке сидело по человеку, возле каждой дверцы на гвоздике висел пиджачок или курточка, словно ребята там жили. У раковин кто-то брился, кто-то мылся, кто-то хозяйственным мылом стирал носки, и среди туалетной вони витал дух общежития.

Когда, отстояв очередь, я сел на свой толчок, то почувствовал, будто снял номер в гостинице. Моя большая семья хлопала дверями вокруг, и мне не хотелось уходить. Мне некуда было идти. Ночь я провел в вокзальном кафе, попивая кофе, читая рассказы Буковского, оставленные кем-то на лавочке, и выкуривая сигарету за сигаретой.

Утром я пошел к друзьям выспаться. Я шел по мокрому от поливальных машин Садовому кольцу и размышлял о том, что с тех пор, как в моих карманах перестали лежать ключи от дверей собственного жилья, я привык, что вместо головы у меня глобус, а вместо сердца навигационная карта. Куда дует ветер, туда и плывет корабль моей души. И куда бы он не плыл, я верил, что однажды он причалит там, где найдется кто-то, кому есть дело до таких неприкаянных.

Весь мир для нас, и все наши дороги ведут от тебя ко мне, от меня к нему. Нам даже не надо искать друг друга, звонить и узнавать адреса. Надо просто бродить, и дорога сама отведет, куда надо. Всё просто - либо ты идешь, либо ты стоишь на месте. И я согласен с Килгором Траутом, который до последнего дня своей жизни утверждал, что мы здесь, на земле, для того, чтобы бродить, где хотим, и не забывая при этом, как следует пернуть.

Вы думаете, бродяга - это только тот, копошится в мусорном баке через дорогу. А кто-то верит, что наши предки прилетели с тех мест, где солнцем был Сириус. По словам догонов, люди сбежали от катастрофы к другой звезде на огромном ковчеге, которым была наша земля. Возможно, мы все потомки космических бродяг, и здесь нас целая планета.

Однако многое изменилось. Теперь тот, кто живой, тот и бродяга. Остальные либо спят в люльках и коконах, либо ненавидят тех, кто жив и идет дорогой жизни. Теперь смысл бродяжничества в том, чтобы не быть в союзе мертвецов.

Союз мертвецов

От начала всё делалось для живых. Всё было настроено так, чтобы мы вошли в двери новой жизни чистыми и босиком. И если бы нас туда тащили силком, и еще бы пинали постоянно под зад, то мы бы туда уже добрались. Но нам всего лишь расчистили путь и указали, где лежат ключи.

Мы же завалили дорогу мусором и понастроили могил. Мы с самого начала стали вгрызаться в землю, закапывая туда монеты и мертвецов. Земля же взращивает всё, что в неё сеешь. Теперь, куда ни плюнь, всюду они. Мертвецы размножились, как кролики, набили монетами карманы и установили свою власть. Всю планету они обратили в свой союз, всех поставили себе на службу. Кому-то они платили щедро, кому-то так себе. Но всегда есть выбор, не хочешь им служить - загибайся от голода.

Вывеска над входом гласила, что это колбасный завод «Микоян», из фирменного магазина рядом вкусно несло ветчиной. Я шел вдоль бетонного забора, отделявшего завод от мира. Прошел я совсем немного, и тут завоняло трупами. Можно было подумать, что по ту сторону находилось развороченное кладбище и гниющие мертвецы выползали наружу, их хватали и прямо тут же рубили на колбасу.

Словно угадав мои мысли, за забором зашлась лаем свора псов. Готовые прогрызть забор, они прыгали и клацкали зубами.

- Ням, ням, ням. Покупайте Микоян, - лаяли собаки.

Я уже начал видеть этих мертвецов. Вонь стояла неимоверная, и я перешел дорогу.

Весь день я проходил по городу в поисках работу, но нигде не смог её найти. Везде на меня смотрели, как на дезертира. На моем лице неоновыми буквами светилось, что в любой момент я могу послать любого вместе с его работой. Мертвецы ждали пока на моем лице появиться выражение покорности.

Что ж, я и сам этого ждал. Я хотел как и все участвовать в непрерывной гонке за пятницей. Мне была нужна работа. Других вариантов не предвиделось. Холодная зима требовала съемную квартиру, работу и жизнь, которой живут миллионы людей в этом городе. Меня бросало в дрожь, когда я представлял себе эти миллионы. Сколько же их трудится, чтобы выросли новые могилы, чтобы креп союз мертвецов.

Несколько месяцев как я старался выкрутиться. Первым делом я решил подзаработать как писатель. И накропал за ночь рассказ, озаглавить его броско: «Я убил ангела». Кто-то посоветовал сделать имя и любым способом напечататься в журнале или альманахе.

Я нашел нечто похожее в издательстве «Э.Р.А». Там прочитали рассказ и сказали, что за пятьдесят моих баксов его напечатают. Денег дали Сатиновы, даже не глянув на текст. Пару недель я названивал в «Э.Р.У», пытаясь выяснить, когда же стану знаменитым, потом перечитал рассказ и понял, что не скоро. Я испугался, что денег мне не вернут.

Я пришел к Эвелине Ракитской, замутившей это дело, и сказал, что для меня слишком жирно оплачивать свои публикации. Старушка походила на цыганку-гадалку, таскавшую монетки из карманов. По договору с ней мне и другим участникам мероприятия, за наши деньги полагалось по десятку экземпляров журнала с собственным барахлом. Мы могли их продавать, раздавать знакомым и подтираться. Кому как больше нравилось.

И хотя пятьдесят долларов можно было неплохо пропить, нашлось немало простофиль, готовых чтоб над ними посмеялись. Видимо им было всё равно, как танцевать вокруг здешних могил.

Эвелина Борисовна сунула мне в руку деньги и сразу попыталась выпроводить.

- Эвелина Борисовна, - упирался я на пороге, - а когда разбогатею, большую книгу напечатаете?

- Идите, Слава, идите, и больше не приходите, - толкала меня цыганка. - Зачем мне такая головная боль, сегодня вы решили так, а завтра эдак. Идите и печатайтесь в тех же «Истоках», там быстрее и дешевле. Вот одна женщина отдала им свой текст, так они вместо "юности лоза" напечатали "юности коза". Каково?

- Хм.

- Вот так. Ну вот кто там печатается?

- А по-моему, юности коза - совсем неплохо...

- Прощайте, Слава, раз неплохо. Идите в «Истоки».

Вот так началась и замерла моя литературная карьера. Тогда я попробовал по-другому приспособиться к жизни. Взялся роль наркокурьера, не по свой воле.

Позвонил Джоник и сообщил, что скоро в столице появятся знакомые ребята с килограммом марихуаны, её нужно быстро столкнуть и заработать небольшие, но легкие деньги. Почему бы и нет, подумал я. Наркотики - это плохо, но не для психов.

Появились наркокурьеры неожиданно. Я уже и думать забыл, что готов вступить в их ряды. Автостопом из Барнаула, не переезжая МКАД, наркоторговцы направились на юг в Пущино. Там, по их сведениям, в непрерывном ожидании обитал я.

В Пущино курьеров никто не ждал. В чужую квартиру меня тайно пускал Икс, и я приезжал туда помыться, переодеться и полежать в одиночестве, размышляя о своих неудачах. В тот день я досматривал чудесный сон на полу у Сатиновых. Под ухом запиликала трубка.

- Кто это? - вскочил я.

- Тарас.

- Что еще за Тарас?

- От Джоника, мы подъезжаем к Пущино, где ты там?

- А я не в Пущино. А кто это?

- Ты можешь нас вписать в Пущино?

- Я не в Пущино.

- Нам нельзя тусоваться на улице. Со мной ия, - таинственно произнёс голос.

- Ия… Хорошо, я приеду. Но я сейчас на севере Москвы, скоро не ждите, - понял я наконец, что прибыли наркокурьеры. – Будьте у автостанции, где-нибудь в кафе.

Не позавтракав и не похезав, я побежал к метро, на ходу прикидывая стоит ли связываться с наркокурьерами. Но больше всего меня интересовало, что такое ия - наркотик или человек.

Я пробежал мимо метро, решая, что делать. На перекрестке у кинотеатра «Будапешт» я увидел афишу «Матрица-Революция». Еще не было десяти часов утра, это было второй причиной, по которой я не устоял перед соблазном дешевого киносеанса.

- Фильм! Фильм! Фильм! – пропел я в кресле полупустого зала и отключил телефон.

Когда непобедимый Нео ослеп, я решил не обламываться и поглядеть на «ия».

После обеда я приехал в Пущино. Наркокурьеры стояли у билетных касс с огромными рюкзаками. Один из них оказался молодым хипповатым мужиком с бородой, а другой - маленькой пухлой женщиной с глазами на выкат. Глядя на два их огромных баула, я с ужасом представил, что всё это забито странной наркотой «ия».

- Привет, я Тарас, - улыбнулся щербатым ртом мужчина. - А это моя жена Ия.

В банке из-под сгущенного молока на дне рюкзака они привезли полкило прессованной пыли марихуаны. Они наперебой пересказывали дорожные приключения. Стояла холодная осень, они гордились тем, что добирались за три тысячи километров, и верили, будто им удастся заработать тысячу долларов. Убедили их такие же психи, как они.

- В Питере нас ждут клиенты, - радостно махал руками Тарас. - Наш товар не самого лучшего качества, но для пробного выезда сгодится. А потом наладим дело.

Икс приезжал в Пущино раз в неделю. Он и Соня появились в тот самый момент, когда я пробовал товар.

- Кто эти люди? - недовольно спросил Икс.

- Это друзья Джоника, они автостопом едут в Питер, - выложил я то, что знал. - У них там дела, от которых и нам перепадет.

- Прямо сейчас давайте и приколотим, - сказала Соня, курившая с юности как пожилой выходец с Ямайки.

- А вы пока рассказывайте, как добрались, - поддержал Икс.

Икс и Джоник учились в одной школе и жили в одном дворе. Когда Иксу было семнадцать лет, а Джонику – девятнадцать, они отправились налегке в зимние путешествие из Сибири в Москву. Парни преодолели пять тысяч километров, не имея денег и теплой одежды. У них был только томик Костанеды и немерено живучести.

Благодаря воспоминаниям Икса о молодости и увлечению Сони травой, наркокурьеры, у которых в рюкзаке лежала шестая книга Хуан Карлоса, остались в Пущино. А еще наркокурьеры странствовали с облезлой гитарой и громко базлали на два голоса.

Через два дня Тарас и Ия отправились в Питер, сбывать свой товар. А мне поручили представлять их бизнес в Москве. На мою совесть оставили несколько коробков пыли для продажи и на пробу. Иксу показалось, что товар не очень хороший, и мы решил распробовать его, как следует.

В тот же вечер к нам присоединился местный маргинал и редкий циник по имени Елисей Недорезов, пофигизм помогал ему в свои тридцать лет выглядеть свежо и молодо. Он коверкал русский язык, играл дома на бас-гитаре, был не дурак выпить, не любил работать и всюду водил с собой юного панка по кличке Ёж. Такой компанией мы за неделю скурили пять коробков. Мы никуда не ходили, пили вино, ели сладкую пахлаву и финики, играли в нарды и шахматы. Товар и впрямь был дрянной, и для продажи не годился.

- Этот ганч совсем не пезжий, за него никто реального лавэ не даст, - подытожил Недорезов. - Лучше этим челам даже и не париться с ним.

Наркокурьеры вернулись ни с чем. Питерские клиенты оказались выдумкой одного их знакомого психа, торчавшего на амфитамине. Да и кому нужен неконкретный кайф.

Мы выложили им всю правду. И со следующего дня взялись докуривать содержимое банки. Каждый вечер, как на работу, к нам заходили Недорезов и Ёж. Наша ночная смена длилась до утра.

- Не много ли вы курите, ребята? - с обидой спросила однажды Ия.

- Совсем не много. Мы можем скурить намного больше, - подмигнул ей Икс. - Тем более такого добра.

- Если трава такая убогая, что же вы её курите? - не понимала Ия.

- Потому и курим, что не цепляет, - сказал Недорезов. - А хотелось бы.

- Между прочим, это денег стоит, - намекнула женщина наркокурьера.

- А раз стоит денег, то чего твоя банка всегда на столе? - спросил Икс, - спрятала бы её в рюкзак. И никаких разговор.

Но банка жила на столе, пока не опустела. Вскоре женщина-наркокурьер все-таки умудрились получить за траву пятьдесят баксов. С кого? С кого же, как ни с меня:)

Тарас нашел разовую работу - разрушить стену в квартире и вынести мусор, за все двести пятьдесят долларов. Как и наркокурьеры, я был на мели и согласился. Четыре дня мы жили на площади Курчатова и глотали строительную пыль. У наркокурьеров не было ни гроша. На последние рубли я купил гречки, молока и овощей. Три дня мы хлебали баланду из одной кастрюли, играли в «подкидного» и спали на голом полу под одним одеялом.

В день расчета я был уверен, что мы закатим дружеский пир.

- Вот тебе пятьдесят долларов, - сказала Ия. - Остальные пятьдесят заберешь с друзей из Пущино. Мы высчитали с вас за траву, которую вы скурили. Извини.

Её напарник, опустив голову, стоял у окна. Сначала я хотел затеять драку и разбить об его голову гитару, но передумал. В сердце вдруг просочилась горечь утраты, ведь я потерял людей, а не деньги.

На том моя связь с наркобизнесом прервалась. Наркокурьеров я потом простил, решив, что они всего лишь исполнили первый закон мертвецов: «делай так, чтобы другим было плохо». Не их вина, что этот закон проедает любые стены, мозги, кожу и душу.

Вскоре появилась другая работенка. Накануне холодов позвонил Шао.

- Хочешь быть гусеницей? - спросил он.

- Какой еще гусеницей, той, которая кормила Алису грибами? - предположил я.

- Нет, - усмехнулся Шао. - Гусеницей из поролона, которая ходит по «Атриуму» и раздает приглашения на новогоднее представление Верки Сердючки.

- Сколько платят?

- Сорок долларов за шесть часов. Работаем с четырех вечера до десяти.

- Согласен.

- Тогда заходи сегодня в «Атриум» к полчетвертому, со стороны Курского вокзала, - объяснял Шао. - Направо будет дверь для персонала. Скажешь охраннику, что ты сегодня будешь куклой, и он тебя впустит. Не опаздывай. Там тебя встретит Цой.

- А он жив? – попытался сострить я.

- Ага, поживее других.

Я немного опоздал. Цой и Макс уже одевались куклами. Я их узнал, мы были земляки, встречались иногда у общих знакомых. Парни занимались музыкой. Если удавалось, они выступали перед публикой. Но их песни годились только для тех у кого вместо мозгов дорога, а не поролон.

Цой был почти как тот самый Цой, поэтому его так и прозвали, хотя группу он «Кино» не любил. А Макса, восторженного юношу с голубыми глазами, я запомнил читающим свои стихи пьяным под проливным дождем в летнем кафе Барнаула. Хорошие ли были стихи, я не запомнил. Сейчас он был в костюме хоккеиста.

- И вы здесь? - не удивился я.

- Ага, а где же нам еще быть, - помахал Цой кукольной рукой снеговика. - Переодевайся, гусеница, выходишь первой.

Не успел я сообразить, как на меня напялили каркасный костюм. Помимо своей пары ног прибавилось еще две, они волочились за мной вместе с хвостом.

- Боязни замкнутого пространства нет? - спросил Цой.

- Нет.

Сверху опустилась поролоновая голова гусеницы, и меня сразу выпроводили за дверь. С непривычки я забился куда-то в угол. И тихо там истерил, пока ни пришли хоккеист и снеговик. Они взяли гусеницу под руки и провели по маршруту.

Первый вечер в костюме гусеницы тянулся как в тумане. Взмокший и возбужденный я терялся и плохо понимал, что происходит. Люди лезли кукле в рот, пытаясь разглядеть её внутренности. А внутренности глядел на них, и куклами казались люди.

Второй день принес неожиданное открытие. Я вдруг понял, что из глубины куклы, сквозь сетку рта мир мертвецов виден особенно отчетливо. Многоэтажный атриум блестел и переливался яркими цветами, но это был неживой свет. Это была сверкающая паутина, которой жизнь требовалась лишь для того, чтобы шевелились её мертвецы.

После работы мы пили пиво в стоячем бистро у Курского вокзала. Вспоминали людей и ситуации пережитые за день. Мы знали, что мы не просто куклы, а резиденты будущего, отслеживающие движения мертвого мира. Из наших тесных утроб он виделся как есть. Он сыпал на нас всё подряд: объятия, конфеты, деньги, тычки и подзатыльники, насмешки и угрозы.

Странно, но если не считать детей, на одного человека приходилось около десяти существ только похожих строением тела и речью на людей. По большей части это были балбесы-подростки, но попадались и законченные взрослые уроды, готовые вытоптать всё, что растет и шевелится. Их отличало неживая речь и неживые поступки. Они вели себя так, словно внутри у них царила тьма.

Настоящие мертвецы в «Атриум» не заходили, они его построили не для себя, а для тех, кто им служил.

Мы допивали пиво и расходились, махая на прощание друг другу:

- Пока, кукла.

В «Атриуме» мы отработали три недели. За это дни мы получили по семьсот долларов, четыре выговора, одну премию, тысячу двадцать тычков и подзатыльников, и одну несмываемую кровную обиду. Мы сфотографировались в костюме кукол с тысяча восемьсот сорок одним человеком, пожали ладошки трех тысяч триста ребятишек, раздали три тысячи триста шоколадок, выпили тридцать восемь литров минеральной воды, семьдесят три литра пива и выкурили пятьсот сорок две сигареты. Мы отработали на мертвецов как могли.

В последний вечер я стоял на третьем этаже, смотрел вниз на людской поток и перед тем, как в него плюнуть, спрашивал:

- Мать вашу, чем вы забили свои внутренности, сердце и мозг? Разноцветными помоями, пригодными лишь для того, чтобы взращивать новую ложь? Кто же ваши хозяева? Моноцеросы, идущие через вечность? Или голодные волки, завывающие на луну перед охотой на падаль.

- С кем ты разговариваешь? - спросил подошедший Цой.

- С ними, - кивнул я вниз.

- Перестань. Они слушают только мертвецов с экрана и свои кошельки.

- Вот вам, - плюнул я.

Так я и приобщился к актерской гильдии. Заработанных потным трудом на ниве ростовых кукол денег хватило на пару месяцев беззаботной жизни. Пока я их проедал, кукловоды меня не трогали, ожидая пока я сам явлюсь на поклон.

Я оттягивал встречу и позвонил Базину.

- Денег не дам, а работать научу, - сказал он.

- Кем?

- Будешь подключать стиральные машинки.

Базин никогда не пасовал перед трудностями. В Польше он прошел хорошие уроки жизни и теперь легко приспосабливался к любым условиям. Отправили бы его на Северный полюс или обратно на Сириус, он и там нашел бы себе достойную деятельность. Но он не хотел на Северный полюс, он привез в столицу подругу и женился.

Если Базин хотел бесплатной выпивки и приличных чаевых, он работал барменом. В «Асахи» он пил сакэ и сливовое вино, в «Кофе-Хауз» пожирал пироженое, в ирландском пабе виски. Однажды с глубокого бодуна, без копейки в кармане Базин устроился разливать пиво. До глубокой ночи он накачивался сам и накачивал весь персонал. А потом еле уполз и больше не появлялся.

Базин давно решил, что работать надо в свободном графике, чтобы при желании сидеть дома и бряцать на гитаре. И он взялся подключать стиральные машинки. Как, вы еще не подключились? Тогда он идет к вам!

- Ну что, стажер, - смеялся Базин перед первым выходом, - смотри и запоминай. Дело наше не хитрое, но требует аккуратности, чтобы не возвращаться и не переделывать.

Несколько дней мы вместе ходили по заказам. Люди попадались разные, и требовалось быть психологом, чтобы с ними ладить. Наш стандартный заказ я заучил как таблицу умножения: протянуть десять метров кабеля, запитать их к автомату, бросить шланги на переходный кран у сливного бочка и на слив под раковиной, проверить, как работает стиральная машина, и выписать гарантийный талон. Главное было убедить, что работала серьезная фирма, знающая рынок. И за это обладателям новеньких стиральных машин надо было выложить каких-то восемьдесят долларов.

Не поладил Базин только с индусом из дипломатического корпуса на Шабаловке. Индийцы народ экономный. Черный мужик из Калькутты объяснялся через переводчика и надеялся, что за полцены ему еще установят посудомоечную машину и подвесят над ней вытяжку. Торговаться индус не хотел, и Базин без сожаления с ним расстался, сказав без злобы напоследок:

- Цо ты, курва, пердолишь! Шоб тебе процевали задарма! Дзенкую бардзо!

Вечером после работы мы пили пиво. Базин угощал и ужином. Такая жизнь мне нравилась. Как говорится, движение - уже прибыль.

- Готов к самостоятельному подключению? - спросил Базин.

- Последний контрольный выход, - попросил я.

- Ладно, - согласился Базин.

Это был обычный заказ. Покончив с ним, мы собирали инструмент. И тут кто-то из хозяев включил телевизор. На экране появился мертвец, он нахмурился и без всяких эмоций сообщил, что несколько часов назад в метро произошел взрыв и погибли люди. Все в доме замерли у телевизора. Черт возьми, это была война всех против всех! Какая разница, что взрывалось и где, в метро, в голове или виртуальном мире? В любом случае это были взрывы ненависти против любви. И каждый взрыв делался с согласия союза мертвецов. Чтобы противостоять им, было мало любить или ненавидеть.

Отсутствие в мире гармонии расстроило нас. Взяв две упаковки пива, мы сели в такси и поехали на «Тимерязевскую», где в парикмахерской работал Базин друг, а также его шафер Серж Асафьев. В машине играло радио и ди-джей сообщил, что на другой стороне планеты островитяне с размахом отмечают день рождение Боба Марли. В этот день нельзя было валить деревья, рвать цветы и их дарить. Напоследок ди-джей пообещал, что праздник на Ямайке продлиться несколько дней.

В полупустой парикмахерской Серж и его наставник Касьян щелкали ножницами, как абордажным оружием. Они обкурили двух молоденьких сотрудниц издательства «Молодая гвардии» и еле сдерживали смех, глядя как подружек распирает.

- Сейчас я и с тобой разберусь, бвай, - щелкнул ножницами в мою сторону красноглазый Касьян. – Что-то мне не очень нравиться твоя голова.

- Иди ты на хер, парикмахер, - попятился я, - я не стригусь при убывающей луне.

- Да, - расстроился Касьян и выглянул в окно.

Далеко за полночь мы уехали к Базин, перегруженные пивом и гашишем. Утром меня разбудил телефон, я с трудом взял трубку.

- Как найти Базина? - спросил Цой.

- Решил подключать стиральные машинки? - догадался я.

- Надо попробовать. У меня в театральной мастерской бывают свободные дни. Денег на жизнь не хватает, где-то надо подзарабатывать. Н-да… Кстати, сегодня день рождения у Раждая.

- Где отмечает?

- В «Кружке» на Чистых Прудах, в четыре сбор. А где Базин то?

- Базин спит мертвым сном. Увидимся в «Кружке».

В пивную мы приехали к восьми: я, Базин и его жена Алёна. Никого знакомых за столиками не было. До полуночи мы пили пиво и пытались вызвонить именинника. Он вышел на связь, когда мы уже дошли до кондиции и орали в трубку непотребное в адрес именинника.

- Я еду в Балашиху с Кобзарем! - орала на нас трубка. - Он вернулся из Германии! Мы не виделись три года!

- Уо! С тобой Кобзарь! – вопили мы. - Великий алтайский Кобзарь! Тогда мы сейчас организуем погоню!!!

И тут связь прервалась. Сразу позвонили нам.

- Кто это?! – вопили мы в трубку громче и громче. - Кто это?!!

- Это Серж и Касьян! - кричала трубка. - Мы в «Китайском Летчике» слушаем Карибасы! Вы где?!

- Мы вышли из Кружки на Чистых Прудах! Сейчас организуем погоню за великим Кобзарём! Он едет в Балашиху на день рождения Рождая!

- Йоу! Тот самый Кобзарь! Мы едем с вами! Встречаемся на шоссе Энтузиастов!

Это был обычный гастрольный выезд пьяного баркаса на выходные. Мы встретились на шоссе Энтузиастов, притормозили машину и впятером влезли в салон. Открыли пиво и стали шуметь. Не проехали мы и пяти кварталов, как нас остановила патруль. Бравые парни с автоматами наперевес вели себя по всем правилам игры. Мы тоже, пугались и куражились. С нас взяли двести рублей за отсутствие регистрации у Касьяна и даже не заметили, что в салоне на одного пассажира больше, чем положено. Только машина тронулась, как из-за количества пассажиров запаниковал азиат-водитель. Потом выяснилось, что мы забыли адрес и потеряли дорогу.

Добрались мы, когда у Рождая все стояли на ушах. Честно сказать, мы поперлись в Балашиху ради Кобзаря. В сибирских городах появились записи его песен. Слушая их, было ясно, что наши трубадуры не хуже прежних. Кобзарь возвращался из Германии в Барнаул к молодой жене и сыну. Утром он собирался на поезд.

- Подожди! - чокался с его бокалом Базин. - Мы добавим тебе денег, и через пару дней ты полетишь на самолете.

- На самолете так на самолете, - согласился Кобзарь, - выбор не велик.

Не так уж много людей, к которым притягивается живое, и не важно, кто они - буддисты, христиане или мусульмане. С такими людьми всегда хочется выпить. Нам приспичило выпить с Кобзарём, вот мы за ним и поехали. Нам хотелось с ним выпить еще и еще, и мы его не отпускали.

Через сутки мы не держались на ногах и стали разъезжаться кто как. Касьян и я опекали Кобзаря, мы должны были организовать его вылет на родину. Мы вызвали такси. В дороге у брадобрея-пирата родилась игривая идея, которая переросла в уверенность:

- Надо купить травки, и всё организуется само собой. Без травки ничего не получиться.

- Я дал обет не курить, - сообщил Кобзарь.

- Сигареты?

- Табак и все остальное.

- А если слегка пожарить и съесть?

- Ну, если только пожарить.

И мы поехали к дилеру. Держась за пивные бутылки, как за поручни, мы час проболтались у подъезда дилера, он обещал появиться. Обследуя окрестности, мы познакомились с бабулей диллера, она бесцельно бродила под окнами и бормотала всякую чушь.

- Ну что, сынки, дело табак, - прошепелявила бабуля.

Только Касьян открыл рот, чтоб подъебнуть старушку, как появился диллер. Рыжий, молодой и чрезмерно жизнерадостный. От наркоты у него косили глаза и мозг. Появившись из соседнего подъезда, он припугнул бабулю и долго не хотел нас отпускать.

- Чуете, как пахнет мертвецами? Так страшно в этом городе, - покурив с нами, заговаривался дилер. – Поэтому голимо курить только травку, надо еще и кислотой закидываться. Так они сразу вычисляются, даже на расстоянии. Они ледяные. А вы живые, с вами тепло.

Мы погрели диллера и к ночи добрались на хату Касьяна. У него третий день в глазах горел веселый диковатый блеск и урчало в животе. Думаю, у меня был бы такой же блеск, если бы я устроился также. В подъезде у него дежурила консьержкой, на этажах стояли горшки с цветами. Квартирка была уютной и обставлена удобными вещами и была скорее прибежищем сибарита, чем конурой бродяги. Касьян жил с сыном, воспитывал его один, мать где-то тусовалась с буддистами.

Касьян раскурил косяк, пожарил гашиш в столовой ложке и вскоре мы сидели, добродушно глазея друг на друга и чувствуя себя гостями блуждающего замка Хоула.

Глупо жить в этом мире, который и так подобен сновидению, и каждый день, встречаясь с неприятностями, делать то, что тебе не нравится. Но если человек сполна понимает, что означает жить в настоящем мгновении, у него почти не остается забот.

- Ну вот, - сказал Кобзарь, - чудес поприбавилось…

- Отлично, - обрадовался Касьян, - я пошел на боковую, всем приятного отдыха.

Среди ночи, а вернее концу часа зайца, то есть около трех ночи, нам приспичило выпить пива. Весь дом спал, и консьержка, клевавшая носом, тоже не заметила, как две тени выскользнули в темноту, вставив зажигалку под дверь, чтобы так же бесшумно вернуться обратно.

- Ты запомнил квартиру? – спросил Кобзарь.

- Нет, - ответил я, когда мы растворились в темноте. – Я и дом то уже не помню.

В том состоянии, которое имело нас, лучше было никуда не ходить и лежать, радуясь тому, что ты никуда не идешь. Однако мы выбрали путь ночных призраков и старались проделать путь в согласии с пространством.

Ночной ларёк мы нашли быстро. Обратную дорогу – нет. Когда начало моросить, мы заметили как мимо двигается большой дом, он осторожно пробирался между деревьев и проводов. Мы пригляделись и поняли, что это наш дом. Из двери подъезда пробивалась узкая полоска света – зажигалка была на месте. Нужный этаж мы нашли с пятого раз. В ту секунду, когда лифт остановился, сын Касьяна прикрывал дверь, но, увидев как мы возвращаемся, задержался и впустил нас.

- Повезло, - сказал я, отряхиваясь.

- Кому? – спросил Кобзарь.

- Нам.

- Чудак-человек, - улыбнулся Кобзарь, - здесь никому никогда не везёт по одному или по двое. Здесь может повезти только всем вместе и один раз.

- Ну да…

Утром Касьян пошел на работу, а мы на поиски Асафьева. Найти его было несложно, он приплясывал вокруг чьей-то шевелюры в той же парикмахерской что и Касьян. Увидев нас, Асафьев засмеялся слишком весело, чем немного напугал клиента, и тот еще несколько минут смущенно присматривался к поредевшей растительности на своей голове.

Асафьев отсчитал свою долю на предполагаемую стоимость билета, до Базина мы не дозвонились и пошли в кассы. В день вылета билет обходился в хорошенькую сумму. А если бы Кобзарь задержался на недельку, было бы значительно дешевле.

- Покупаю билет на поезд, - решил Кобзарь.

С билетом на руках, слегка качаясь от тяжести пива, мы шли по перрону Казанского вокзала. Базин с сумкой наперевес появился в тот момент, когда мы вспомнили о нем, а вернее о его обещании подкинуть денег на билет.

- И это теперь называется летать на самолете? - весело спросил Базин.

- Это называется подкинули денег, которых едва хватило на плацкарт. А ты чего сюда провожать пришел, а не в Домодедово?

- Я пришел получать посылку. А вы чего не в аэропорт?

- Поездами надежнее.

Подали вагоны. Носильщики забегали по перрону, вымаливая работу.

- Ну что, друзья, до встречи, я сейчас доползу до полки и вырублюсь, – Кобзарь пожал нам руки и исчез, словно его и не было.

Дни радости и печали нанизаны на жизнь, как бусины на нитку. Дни радости - это дни встреч, дни печали - это дни расставаний. Впрочем, это все по-человечески условно. Наше дурное восприятие жизни зависит только от того, что запрятано глубоко внутри нас. Это глубже всего остального, это что-то такое, что боится солнца и радости, оно задыхается и боится простора. Потому что оно твердое, как первый камень земли. Оно мрачное «нет» жизни, эликсир смерти, корень тьмы. Таким был крик земли под первыми лучами солнца. Это то, чем пользуются мертвецы, извлекая это из нашего нутра, как доказательство своей истины.

Проводив Кобзаря, мы сели выпивать в «Елки-Палки» на Тверской. Там Базин сдавал треть выручки крашеному в рыжий цвет Альберту, организовавшему «рога и копыта» по подключению стиральных машинок. Альберт налил по двести за счет фирмы, потом за свой счет, потом за наш, потом выпили еще пива у метро. На ночлег к Сатиновым я приехал совершенно пьяный.

Утором я давал себе установку на самостоятельное подключение стиральных машинок. Нужны были деньги на жилье, ежедневные поиски места ночлега выматывали. Зеркальщик Лёва обещал одолжить инструменты на первое время, и я решил позвонить ему. Только я взял трубку, как услышал голоса мужчины и женщины. Их голоса я узнал сразу, они не раз говорили обо мне.

- Что теперь? - спросила женщина.

- Все складывается как нам надо, - ответил мужчина, - он паникует, не знает как жить дальше. Значит скоро будет у нас, больше ему деваться некуда.

- Кажется, он и сам это понимает.

- Деваться ему некуда, - повторил мужчина. – Можно даже и не следить за ним.

- Мертвецы! – воскликнул я и голоса в трубке исчезли.

Неужели это мертвецы следил за мной? Здесь всё под их контролем. Выходит, они. Даже, если я просто тронулся умом, то это тоже их рук дело. Я понял, мне от них не смыться.

После этого я сломался, и пошел к мертвецам. Вдоль бетонного забора мясной фабрики «Микоян», за которой рубили на колбасу мертвечину и лаяли собаки: «ням, ням, ням, покупайте Микоян». К мертвецам на поклон, и ничего больше.

Вы спросите, куда подевалась надежда. Не знаю. Вы бы еще спросили: Ou sont les neiges d'amont? Куда подевался прошлогодний снег?

Чтобы мертвецы сильно не мучили, нужен был посредник. Я позвонил Гаррику. Он был матерый буддист, пару лет прожил в монастыре Непала, не пил, не курил и был слаб только на женщин. Он то и увел Ракету с той лекции, после которой я уехал строить ковчег. Теперь Гаррик жил в столице, занимался разными делишками и подкидывал работенку нуждавшимся. Это он нанял наркокурьера Тараса на разовую халтуру разрушать стены. Только я заикнулся о работе, как он сразу назвал адрес, куда подъехать.

У нужной двери стояли Гаррик и худощавый мужчина лет пятидесяти с выправкой военного.

- Нам сейчас требуется персонал, - громко говорил он Гаррику. - С сегодняшнего дня будем его набирать.

- Что нужно делать? - сходу спросил я.

Гаррик показал военному знаками, что я тот самый, о ком он ему, видимо, недавно говорил.

- Продавать лес, - ответил военный.

- Это мне знакомо. В какой должности?

- Можешь быть грузчиком, можешь быть кладовщиком, можешь стать даже менеджером. Смотря, на что потянешь. Твое последнее место работы?

- Торговал медом, подключал стиральные машинки, - доложил я, решив умолчать о куклах.

- Представляешь себе примерно систему учета?

- Да.

- Тогда мы тебя берем, - сказал военный.

На следующий день приговор был приведен в исполнение. Работа напоминала каторгу. За забором с колючей проволокой, в холодном ангаре, в валенках, шапке ушанке и ватнике я походил на заключенного. Нужно было складировать доски. Я ходил между ними и ощущал, что такого груза дерьма в моей душе не было давно. Казалось, туда посрали тысячи немытых бродяг. Почему? Я опять заступил на вахту, работать на мертвецов.

До вечера я бродил между досок и думал, что именно из них мне сколотят гроб. Я попал на эту сторону бетонного забора, обнесенного колючей проволокой, а новая жизнь осталось на другой. Однажды выбрав верный путь, хотя бы раз да свалишься обратно в волчью яму.

Жилья у меня не было, и меня поселили при складе в недостроенной сауне. В эту пору друг Сатиновых уезжал в Америку и не знал, куда скинуть остающееся домашнее барахло. Моя сауна пришлась кстати, я обставил её полки всевозможной утварью и застелил постелью. Печь накрыл скатертью. В итоге получилось что-то на подобие кукольного домика для Гулливера. Это и впрямь выглядело забавно. Уют портили только крысы, бегавшие внутри стен. Они почуяли жилой дух и искали лазейку.

Ранний подъем. Я вылезал сразу из пижамы в робу и начинал работу. Хорошо хоть не надо было спускаться в метро, проходить через турникет и погружаться в подземное царство союза мертвецов. Живые люди передвигаются по земле, а мертвецы под ней.

В утренней суете метро было великое надругательство над человеком и его духом. В непрерывном движении по эскалатору и в вагонах метро было что-то предательское. Все это напоминало конвейер теряющих душу тварей, весь смысл которых заключался в бессмысленной круговерти. Ими управлял голод, они просто боялись не иметь того, что имели другие. Им было просто наплевать, что безупречный человек - это тот, кто уходит от суеты. И причем делает это решительно.

По выходным я прогуливался от своего барака на улице Красной Сосны до ВВЦ. Тамошние колоссы серпом и молотом указали мне на подъезд, из которого выходила барнаульская знакомая, её звали Таня. У нее была правильная карма, родители прикупили ей квартиру напротив колоссов. С Таней я был знаком так себе, но после неожиданной встречи под окнами её дома Таня стала зазывать меня на чай и гашиш.

Таня жила с типом по кличке Воробей. Эта была странная парочка. Они тоже сходили с ума от будущего. Таня делала это по чуть-чуть, а Воробей уже был законченным психом. Меня это не пугало, состояние психа в разной степени присуще всем, кто видит границу между живым и мертвым. Они чувствуют: мир не отравлен, он просто дожевывает последнюю, приправленную смертью пищу; и близок момент, когда он развернется, чтобы снести все привычное и мертвое. А если мир не лишится кровоядцев, то нам всем сколотят кресты из кипариса, певги и кедра.

Мы сидели на кухне. Воробей показывал, как в его присутствии часы теряют ориентиры и стрелки ведут себя, как пьяные. Сначала я подумал, что Воробей издевается надо мной - мало ли, какие часы у него сейчас на руке. Но я засвидетельствовал на его запястье с десяток разных часовых механизмов, бешено перевиравших время.

- Черт подери, - подумал я, - да это не парень, а просто черная дыра какая-то.

После того, как я понял, что он никого не обманывал, и поток времени сбивался об него, как река о каменный порог, я спросил:

- И что ты чувствуешь, Воробей?

- В каком смысле?

- Как тебе живется в этой шкуре.

- Хорошо живется. У меня нет никакой шкуры.

Как-то поздним вечером мертвецы пробили Воробью голову бутылкой. Они любому пробьют голову, сделают лоботомию, вывернут кишки и отправят на парашу. Сделают всё, что угодно, лишь бы ты принял их образ и подобие. Но ничего этого не понять, пока самому не доведется заглянуть к этому миру в ад, где его самые черные колеса, цепляясь друг за друга, приводят в действие весь этот балаган. Только оттуда всё это веселье выглядит, как жутчайшее действие, в котором люди похожи на червей пожирающих этот мир. Ничего нового. Bellum omnium contra omnes. Война всех против всех.

Грустно признаться, но нас имеют, как хотят. От разбухшей луны до хозяина продуктовой лавки через дорогу. Трудно поверить миру, построенному на чьих-то костях, особенно, когда он загибает тебя раком. Трудно в такой момент понимать саму жизнь и все её добрые намерения. Что поделаешь, но бывает, мы сами стоим, разинув рот, когда нужно действовать. А потом вдруг хватаемся за непосильную ношу и надсаживаемся. И тогда приходится, теряя имена, дом и часть сердца, отправляться в свое последнее путешествие и заново учиться любить любовь.

Любить любовь

Только влюбленный хорошо поймет влюбленного. Человек, обладающий холодным рассудком, вряд ли согласится, что все в этом мире, вся наша жизнь вертится вокруг одного чувства, упорно воспеваемого трубадурами. Никто не слился с истиной так гармонично, как они. Имея восторженную и чистую душу, легко признать, что все мы всего лишь частицы, сотворенные дыханием любви. И потому тянемся к любви, как цветы к солнцу.

Но что же делает нас несчастными. Почему порой приходится думать, а не вышел ли ты из слюны дьявола и не вместе ли с ним брошен в этот мир, чтобы сгореть в топке наслаждений и лишь мучиться от любви. Ощущать падение и не чувствовать дна. Как живым пройти этот мир? Идти дальше или оставить его? Эти вопросы, словно камни привязанные к ногам.

Труден только первый шаг, шутила мадам Дюффон о святом Дионисии, пронесшем в руках свою отрубленную голову. Даже если человеку внезапно отрубить голову, он сможет сделать еще одно действие, гласит книга самураев. Какое же это будет действие? Может глоток выпивки или затяжка сигареты. Кое-кому даже с отрубленной головой это представится вероятным.

На самом деле нужен только один шаг навстречу любви, и тогда можешь смело нести вперед свою отрубленную голову.

Жизнь не оставляет без любви тех, кто в неё верит. Итак, значит, ты - это я, он - это ты, а я - это он. Почему? Разве ты не понял, что мы мало чем отличаемся друг от друга. Особенно здесь, где даже мертвых путают с живыми.

Ты - это я. Он - это ты. А я - это он.

И из нас получилась отличная приправа к салату жизни, мы придали этому блюду неповторимый привкус свободы, призрак которого летает даже на кладбище. И если кому достанется лишняя ложка винегрета из наших историй, он поперхнется от переизбытка витамина радости.

Пора признаться, как часто мы врывались в чужие судьбы с бесцеремонностью преступников и пытались, выставив двери и взломав замки, захватить всё самое ценное. Но мы не хотели зла, мы искали настоящую жизнь, мы искали любовь.

«Где она?! - выдвигая ящики, кричали мы, - Где эта продажная тварь, строящая из себя саму невинность?!»

Так мы ничего и не узнали о любви, и это незнание было как ком в горле, мешающий сглотнуть. Мы стояли втроем на виадуке, ты, я и он, и смотрели, как внизу движется нескончаемый поток машин. Казалось, это капилляры, несущие жизнь какому-то монстру, захватившему нас. Мы стояли в центре его утробы и пялились на свою смерть.

- Я не верю в любовь, - сказал ты, глядя на проезжавший внизу грузовик, забитый мороженными тушами коров.

В воздухе кружили редкие снежинки. Они съедали остатки тепла, подготавливая для зимы безжизненное пространство. И слова, вылетевшие из тебя вместе с паром, были приятны этому холодному дню, этому виадуку, этой машине полной замороженных трупов.

- Она была, есть и будет, но не для меня, - говорил ты. - Эту жизнь я проживу, глядя в глаза пустоте.

- Тебе не страшно? - спросил он.

- А чего мне бояться. Это все равно, что вечность кружиться в хороводе этих снежинок.

- А я верю в любовь, - сказал я. - Она дышит мне прямо в затылок. Часто я не сплю ночами и смотрю на небо, в городе небо темно-серое, без звезд, но я вижу на нем какие-то радостные блики, это любовь.

Внизу проехал катафалк, его обогнала свадебная машина.

- Издеваешься над нами, - сказал он. - Как ты можешь верить в любовь, если мы тебя уже пятый раз из петли вынимаем? Как можно верить в любовь и намыливать веревку? Ты ничего не путаешь?

- Иногда я путаю причину со следствием. Больше мне путать нечего.

- А сейчас сплю с женщиной, у которой нет сердца, - сказал ты. - Но зато она делает в постели то, что не делают другие. Просто невероятно. Приближение ночи для меня все равно, что наступление дня рождения. Это чудесно, мягкие пальчики сжимают меня, как переспелую хурму, и я, отдав все соки, засыпаю убаюканный пустотой.

- Почему же у неё нет сердца? - спросил он.

- Потому что сердца нет у меня, - ответил ты. - И она бы не смогла жить со мной, имея это болезненное место. Мы оба сотканы из перистых облаков.

- Ох, и привираешь ты всё, - умехнулся он. - И про сердце, и про облака, и про хурму.

Внизу урча проехали фуры, окутанные черно-синими клубами сгоревшей солярки, словно вестники ада.

- А я все еще ищу свою женщину, - сказал я.

- С петлей на шее, - вставил он.

- Нет, серьезно, - кивнул я. - Ни о чём другом, кроме любви, и думать не могу. Засыпаю, пытаясь угадать, когда же мы встретимся, и просыпаюсь с мыслью, а не сегодня ли это произойдет.

- Хуйня с тобой какая-то творится, - тоже серьезно заметил он. - С таким невротическим романтизмом вечно влюбленного юноши, что очень глупо и банально, здесь уже не живут. Тебе нужно отсюда подальше, малыш.

Ты засмеялся, но смех вышел немного грустный.

Внизу, мигая дьявольским оком, пронеслась патрульная машина. Опять куда-то отправилось заслуженное наказание. О нас думают, о нас заботятся, свободу и любовь выдают порциями, по черпачку, как баланду на каторге. Скоро начнут выписывать рецепты на счастье, и мы будем бегать с ними по аптекам.

- Такая орава людей живет на этой планете, - проговорил ты, - и все давно поняли, что мир лучше войны, что любовь это больше, чем возня двух тел. Что мир изменит только она. А что толку?

- Понять мало, - сказал он. - Надо чтобы кто-то научил любить любовь.

Внизу под виадуком появилась парочка юных созданий в призывно коротких юбках и кожаных куртках. Они сжимались от холода, ходили вдоль обочины и иногда махали проезжавшим машинам. Они были похожи на цыплят, которых бросила мама.

- Вот они и научат, - с усмешкой указал на них ты и крикнул. - Девочки по чем любовь?

- Двести минет, - готовно крикнула одна. - Триста в стойке.

- Это как? - не понял я.

- Она встает к тебе спиной, наклоняется и охает, пока ты делаешь свое незамысловатое упражнение любви, - объяснил он.

- А триста это не дорого, - сказал ты. - На дороге почти везде так.

Девочки-цыплята еще некоторое время с надеждой смотрели на нас, потом смачно выругались и пошли дальше.

- По большому счету мы все так стоим вдоль одной дороги и продаемся, - сказал ты.

- Что ты имеешь в виду? - спросил он.

- Что вся эта жизнь похожа на один большой бордель, кто-то по дешевке сдает себя на обочине, а кого-то за хорошую цену покупают в дорогой обстановке. Впрочем есть выбор самому стать сутенером и следить за куплей продажей тел и мозгов. Но все равно этот мир - бордель, и любовь скачет по нему неуловимым солнечным зайчиком.

- Хотел бы я, чтобы это было не так, - сказал я.

- Какого черта, старик, - пожал ты плечами. - Чем тебе не нравится эта жизнь. Она здесь такая, какой и должна быть. В другом месте она другая. Если тебе здесь не нравится, ты хочешь другой жизни, научись тому, что тебе пригодится там и иди дальше, не задерживайся здесь.

- Чему научится то? - спросил я. - Любить любовь?

- Да хотя бы.

- И где будет эта жизнь, на другой планете, в параллельном мире?

- Чудак, в этом. Прямо у тебя под ногами всё измениться, как только ты поймешь, что такое любить любовь.

- И что это?

- Если бы мы знали, мы бы не стояли здесь.

- Пойдем в кафе, выпьем чего-нибудь, я замерз, - предложил он.

Мы спустились вниз и расположились в придорожном кафе с игривым названием «Уголок Амура». В графине нам принесли водки и две тарелки дешевых салатов похожих на отходы, мы сразу налили по полной рюмке и, не чокаясь, выпили.

Хлопнула дверь и в кафе вошли те две девочки с дороги. Черты их лиц еще хранили остатки миловидности. Они подсели к нам, как к старым знакомым.

- Как рабочий день? - спросил ты. - Обеденный перерыв?

- Есть ли у вас скидки для членов профсоюза? - добавил он.

- Давайте организуем курсы в помощь начинающим, - предложил я.

Они притворно засмеялись. От кого-то я слышал, что притворный смех выдает у мужчин недостаток уважения к себе, а у женщин - похотливость. Однако их смех выдавал скорее усталость, чем похотливость.

Что интересно, среди мертвецов, которые завладели этой земле, очень мало женщин. В женщинах больше жизни, потому что они эту жизнь дают, и у них редко появляется желание потом её забирать. И я люблю женщин.

Я предложил шлюхам выпить со мной.

Сам понимаете, ведь я был один в кафе, и там на виадуке тоже один. Я всегда был один, но чувствовал, что нас много. Две моих новых подружки сразу согласились, мы выпили бутылку, начали вторую. Одна из них предложила мне бесплатный минет. Я отказался, мне было приятней видеть их лица перед собой, чем между своих ног.

Они оставили меня с недопитой бутылкой и ушли на работу.

Я вышел из кафе, посмотрел, как девочки садятся кому-то в машину, и пошел прочь от трассы. Несколько часов я блуждал по окрестностям, пока не вышел на станцию Люберцы. От Москвы подходила электричка. В вагоне я выпил пива и задремал. Мне приснилось, что я рупор межпланетного парламента и всё, что приходит мне в голову, важно для всего человечества.

Меня разбудило общее движение пассажиров, и я вышел вместе со всеми. Это была станция Раменское. Я прошелся немного по улице, выпил в скверике бутылку дешевого вина и увидел афишу большого футбола. Тренером «Сатурна» был Олег Романцев, его подопечные должны были сразиться с «Ураланом» Игоря Шалимова.

Хороший футбол я любил, восхищаясь гениями кожаного мяча. Я считал их художниками в гетрах: Батистуту, Зидана, Бэкхема и других парней, знающих как красиво переправить мяч за вратаря. Они были как мифические полубоги-полулюди, вытворявшие чудеса недоступные простым смертным. Не любить их футбол, все равно, что не любит легенды и древнегреческих героев.

Игроки двух команд передвигались по стадиону как тяжело больные. Возможно они ненавидели футбол и отбывали тысячелетнее наказание. Их было даже жалко. Но никто не хотел их отпускать по домам, даже чернокожих, для которых снег над стадионом был частью кошмара. Вместе со всеми я упорно досидел до конца.

Выиграли местные ленивцы. Пока я ждал электричку обратно, всё кругом оглашалось ревом фанатов:

- Ра-мен-ско-е! Ра-мен-ско-е!

От дешевого вина закололо в боку, мне вдруг стало грустно и одиноко. Почувствовалось отсутствие любви, ее не был ни во мне, ни вокруг. Всё было холодным и не живым. Любовь просто отсутствовала, как в космосе отсутствует кислород. Я выпил еще вина, но любви не прибавилось.

Часто случается, что в тот момент, когда надежда уже похожа на непонятной масти птицу, у которой вместо оперения грязные лохмотья, появляется муза. Если успеешь соблазнить её, она твоя. А случается, что и ничего не случается. И надежда в грязном оперенье перестает махать крыльями.

Добравшись до Выхино, я купил еще бутылку вина и спустился в метро. В вагоне прямо передо мной сидела рыжеволосая девушка, похожая на шотландскую принцессу времен Ричарда Рыжая Борода. Она качала головой в такт своим мыслям. Наверное, в голове у неё играла волынка. Я решил следовать за ней и там, где она поднимется наверх, я приложусь к бутылке до дна. Минут сорок мы катались в метро, пока не вышли на «Войковской».

Шотландская принцесса почуяла, что за ней следят и быстро заскочила в маршрутку. А я встал в глубине сквера за кинотеатром «Варшава» и откупорил бутылку. «Это твоя доля под солнцем!», вспомнил я жизнерадостные слова Эпикура, и сделал первый глоток.

Молодая женщина шла мимо. Шла медленно, словно знала, что я её окликну.

- Девушка, вам собака не нужна?! - окликнул её я.

- Какая собака? - сразу обернулась она.

- Ласковая и не кусается.

- А какая порода?

- Дворняжка.

- А где она у вас?

- А это я и есть. Гав-гав, - пролаял я.

У меня получилась убедительно, с другого конца парка на мой лай ответил какой-то мопс.

Женщина доверчиво засмеялась. Она была маленькая и тоже рыженькая. Звали её Лисичка. Но памятуя печальную судьбу подруги Бертрана с похожим именем, я назвал её Вуплекула. В переводе с латыни, как раз и означало Лисица. Но на это незвучное имя она не реагировала.

Болтовня моя пришлась Вуплекуле по душе, и через час мы сидели на её кухне и пили вино. Она была из тех, кого итальянцы называют дина-бамбина или женщина-ребенок, выглядела моложе своих лет и держалась как банши, женщина-дух. Она умела всё, даже играла на чаронге. Единственным её недостатком было непостоянство, или можно сказать ветреность. А проще говоря, она была потаскушкой. Это было ясно по её манере держаться, по тому, как она смотрела на собеседника, по её бесстыжему блеску в глазах. Она выговаривала некоторые слова так, словно одевала ртом презерватив.

Любой бы поспорил, что я продержусь у неё не больше недели. Пока есть вино и деньги, пока я хоть что-то смогу подбрасывать в топку нашего веселья. Эта встреча произошла по воле случая, который нужен не природе, а человеку. Такой случай, как хороший пас, прибавляет жизни непредсказуемость и прелесть игры, но оставляет царапины и шрамы.

Первые два дня мы только и занимались тем, что пили, смеялись и лазили в постель. Там с Вуплекулой было хорошо, но ничего необычного. Она всё знала, всё умела, ей можно было поставить пятерку, но это была пятерка зубрилы, а не вундеркинда. Впрочем для такого случая она была идеальным вариантом.

Может быть, я бы остался у неё и на большее время, если бы стал работать и приносить ей деньги, пока бы она встречалась с другими мужиками. Но работать я не собирался, мне нравилось валять дурака и смотреть, как мир катится странным колесом с рогами и хвостом.

- Что собираешься делать? - спросила Вуплекула, когда на четвертый день в моих карманах только позвякивала мелочь. - Ты мог бы жить со мной, но ты должен приносить деньги на квартиру и еду.

Я молчал, словно меня здесь не было, и она разговаривала сама с собой.

- Мне нужны деньги, - сказала она громче, - слышишь?

- Есть отличный способ для улучшения финансового положения, – потянулся я, вспоминая алхимический совет. – Да, помню, это коричневые ванны. Нужно смешать чашку настоя корицы с чашкой настоя петрушки, разделить на пять частей и принимать пять ванн в течение пяти дней подряд. В ванне оставаться от шести до восьми минут, погружаясь пять раз, и молиться, но не конкретизируя просьбу.

После этого я сладко чавкнул и закурил последнюю сигарету.

- Мудень ты, - спокойно сказала она и пошла на кухню.

- Ничего не поделаешь, один ищет воду, а другой брод, - крикнул я вслед.

Она чем-то загромыхала на кухне.

- Ну что, Лисичка, сготовим яичницу с картошкой, - предложил я, как ни в чем не бывало появляясь на кухню, - пища североамериканских лесорубов, она...

- Не бойся ножа, а бойся вилки, - медленно проговорила Вуплекула, - один удар и четыре дырки.

И она с силой нанесла удар по моему бедру. Я успел увернуться и схватить её за руку, но она все равно проткнула мне штанину и поранила до крови.

- Дура! Я всё понял! Ухожу! - я оттолкнул её.

Она села на пол и заплакала. Мне всегда везло на психопаток и шлюх. Да я и сам был не лучше.

Я прихрамывал по Волоколамскому шоссе. Остановился осмотреть рану, как за спиной посигналили. Я обернулся и увидел за лобовым стеклом грузовой «Газели» Васю и Люсю. В руках Люся держала алую розу. А Вася сиял так, будто я собрался его фотографировать. Я даже и не понял приятно мне их видеть или нет.

- Привет, староверы. Так на Холмогорова пашете? - спросил я, влезая в кабину.

- Ага, - кивнул Вася. - Вот как раз Люську с ярмарки везу. Видишь машину новую купили. А ты где потерялся?

- Ходил в горы с друзьями, весь август пролазили. Волшебно, конечно. Историй на полдня. Вы то как?

- Вася мне сделал только что предложение, - смущенно кивнула Люся на розу.

- А ты что? - потирая бедро, спросил я.

- Сказала, что подумаю.

Васина улыбка заняла половину лица. Он смотрел, как гладиатор, получивший жизнь и свободу. Мне было наплевать, у меня болело бедро.

- Что собой? – испугалась Люся, увидев мою рану.

- В городских парках полно лисиц, - сказал я, - но ничего страшного, нервы целы.

Юные староверы довезли меня до Чистых прудов и высадили у памятника Грибоедову. Подумав, я решил, что Васе будет приятно выглядеть щедрым перед невестой, и спросил денег взаймы. Он дал вдвое больше. Я сразу пошел в «Проект ОГИ» за кружкой пива. На углу Потаповского переулка меня неожиданно тряхануло, я вспомнил прозрачные русалочьи глаза Люси. Как она глянула на меня, как сквозь прозрачную льдинку.

- Простите, - громко сказал я, потирая бедро, - но любить любовь - это нечто из области высших сфер. Я так не смогу. И вообще, что это такое... любить любовь? По-моему, это что-то для психов…

Я понимал, что надо иначе держаться за жизнь. Не просто верить в невозможное, а хватать его руками. Что жизнь? Одни сидят под ее присмотром у окна, чтобы махнуть рукой тем, кто отправился искать Южный полюс или измерять экватор.

По жизни каждый страдает своей навязчивой идеей. Не я один пытался заглянуть в будущее. Им мучился француз Пьер Симон, проводивший эксперименты по гипнозу на своей служанке, которая пересказывала ему последующие реинкарнации. Бессмертным человечеством грезили все космисты, Федоров, Муравьев, профессор Чижевский, последний даже открыл для человека путь к долголетию при помощи искусственных ионов воздуха.

Так или иначе каждый окучивает на истину со своей стороны. И сам отвечает на вопрос: нужно ему избавляться от предчувствия сверхъестественного молитвами и отрешенностью или побыть психом и открыть в себе странные способности? Вот один англичанин по имени Уильям Хорнер бросил работу клерка, взял себе псевдоним Хейро и стал безошибочно гадать по ладони. А домохозяйка из Америки миссис Беркли вообще решила, что её устами глаголет египетский воин Рамтха и написала от его имени книгу. Я узнал об этом всем и написал про Юлю Воробьеву.

Удивительная Юля Воробьева.

Подруги были не просто удивлены, они были потрясены, когда узнали, что Юля бросила институт и решила стать крановщицей.

- Юлька, ты дура, что ли! - восклицали они. - Женское ли это дело! Ты же потом сто раз пожалеешь!!!

- Я всё решила. Буду парить над миром, - отшучивалась Юля.

- Не парить ты будешь, а громадным куском железа управлять, - твердили подруги, - который, если рухнет, то тебе, вряд ли, удастся поменять место работы.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: