Слово острое, как шпага

Другой известный клоун — Жан Борисов — почти не владел акробатикой, но главным его оружием было слово. Обычно его выступления строились на том, что он разыгрывал серьезного представительного шпрехшталмейстера. С точки зрения сегодняшнего дня его шутки были не очень смешными, но публика тех лет воспринимала их с восторгом. Например, клоун выходит на манеж и плачет.

— Что вы плачете? — спрашивает у него шпрехшталмейстер.

— Как же мне не плакать, когда сегодня после продолжительный и тяжелой болезни моя теща...

— Скончалась?

— Нет. Выздоровела.

Затем клоун теряет кошелек и опять плачет. Шпрехшталмейстер и вся униформа ищут.

— Большой кошелек? — спрашивает шпрехшталмейстер.

— Большой.

— Много денег?

— Много.

— А сколько?

— Две копейки.

Диалог меняется. Клоун спрашивает, бывал ли шпрехшталмейстер в Москве и Петербурге, знаком ли он с тамошними барышнями, целовал ли он их и как они к этому относились?

Шпрехшталмейстеру не приходилось бывать в этих городах и тамошних барышень он не знает. Клоун рассказывает, что в Петербурге хорошенькие барышни плюют в лицо пристающим к ним молодым людям. В Москве барышни дают нахальным молодым людям по физиономии. И тех и других он попутно изображает. Когда дело доходит до изображения минских барышень, клоун подходит к барьеру и говорит: «Дайте навести фасон». Имитирует барышню -модницу, мажет губы, пудрится и спрашивает:

— Знаете ли вы, какая разница между домом и минской барышней?

— Нет.

— Дом штукатурится раз в год, а минская барышня штукатурится пять раз в день.

После этих слов Борисов, уморительно прихрамывая, шел к шпрехшталмейстеру. Тот просил: «Барышня, позвольте вас поцеловать». Клоун жеманничал. Шпрехшталмейстер упрашивал, подходил к клоуну и целовал его в щеку. Клоун подставлял другую и говорил: «Еще раз!..». Затем он вскакивал на шпрехшталмейстера и уже сам целовал его в обе щеки и приговаривал: «Еще раз!.. Еще раз!..».

После поцелуев шпрехшталмейстер гнал клоуна с арены, говоря, что там ему не место. Тогда клоун заявлял, что его место на арене, а место шпрехшталмейстера в сумасшедшем доме.

— Вы клоун, дурак, — говорит шпрех Борисову.

— Что вы сказали? — дергается клоун.

— Что вы — дурак.

— Хорошо, мы сейчас узнаем, кто из нас умный, а кто дурак, — произносит клоун. — Приглашаю вас, умного, к себе в гости. Предположим, что это мой дом (рисует на песке план комнаты с дверями и окнами). Ну, господин шпрехшталмейстер, заходите.

Шпрехшталмейстер подходит к клоуну, и тот показывает вход в дом. Когда шпрехшталмейстер входит через дверь, клоун требует, чтобы он предварительно звонил. Наконец, шпрехшталмейстер попадает «в дом».

— Здравствуйте, господин умный, как поживаете, как ваше здоровье? — спрашивает клоун.

— Ничего, спасибо. А как ваше здоровье, клоун?

— А разве вы доктор? Господин шпрехшталмейстер, предположим, что здесь в комнате находится умный и дурак. Если дурак уйдет, кто останется?

— Конечно, умный.

— А если умный уйдет?

— То останется дурак.

— Вот вы и оставайтесь, а я уйду.

И под хохот публики Борисов убегал с арены, оставляя посредине манежа растерянного шпрехшталмейстера.

В этом номере публике нравилось, что клоун поставил в глупое положение важного господина.

Но самый большой успех приносили Борисову монологи. Вот отрывки из некоторых монологов:

В суде он слушал приговор,

Его галеры ожидали:

Он был бедняк, и был он вор —

Неделю дети голодали,

А, нищетой удручена,

Глядела в гроб его жена...

И поддался он искушенью,

Украл он хлеб семье своей.

Или вот другой отрывок.

От жизни в юных днях

Отняв чуть не полвека,

Бредет на костылях

Покинутый калека.

Кондуктором он был,

Но раз среди дороги

Слетевший с рельс вагон

Ему отрезал ноги...

Не знаем, почему

Забыли о награде,

Подайте же ему,

Подайте, Христа ради.

Макс Высокинский

Наряду с Рыжими на манеже тех лет выступали и Белые клоуны. Белыми их называли потому, что они гримировали лицо. В те годы освещение в цирке было плохим, а на белом лице мимика выделялась отчетливее. Одевался Белый клоун чаще всего в яркий ситцевый балахон, мягкие туфли, на голове он носил фетровый колпак, на шее жабо.

У Белых клоунов, как правило, были сольные номера, но также, бывало, они заполняли паузы между номерами, ассистировали наездникам, вводя в их выступления комические интермедии, участвовали в выступлениях гимнастов, исполняя комические прыжки. В арсенале Белых клоунов были шутки на злобу дня, веселые диалоги-препирательства со шпрехшталмейстером. а также акробатика и дрессировка животных.

Одним из таких клоунов был выдающийся артист Макс Высокинский. Он выступал под псевдонимом Макс. Его творчество было настолько популярно, что у него нашлось множеств: подражателей, и почти каждый из них называл себя Максон. Это был артист подлинного таланта и разнообразных клоуне возможностей. В номерах Макса Высокинского было сконцентрировано все лучшее, чем пользовались русские клоуны тог; времени. Он включал в свои выступления акробатические трюка танцы на ходулях, на лопате, игру на музыкальных инструментах, элементы пантомимы и развернутый диалог, кроме того, а умел потрясающе заразительно смеяться и смешно плакать.

На манеж Высокинский выходил в широком клоунском балахоне расшитом яркими аппликациями и заводил разговор со шпрехшталмейстером:

- Скажите, господин шпрехшталмейстер, для кого Бог создал картошку?

- Для людей.

- Я знаю, что для людей, но для каких?

- Не знаю.

- Бог создал картошку только для бедных людей.

- Почему для бедных?

- Потому что богатые люди с бедных шкуру дерут, а бедным не с кого шкуру драть, так они с картошки дерут.

Макс знал, как и чем сразу захватить публику. На арену он всегда выходил с громким плачем или заразительным смехом.

В одном из номеров, который строился на путанице, клоуну выносили в подарок ходули, — он благодарил за ходули. Директор объяснял, как надо пользоваться ходулями, и Макс изображал неуклюжего человека, который первый раз встал на ходули. Он спотыкался, падал, бегал через весь манеж под хохот всего цирка, пугал сидящую в первых рядах публику. Затем музыка играла «камаринского», и директор предлагал Максу станцевать на ходулях за бутылку коньяка. И неуклюжий человек внезапно превращался в изумительно ловкого плясуна, выделывающего на ходулях такие замысловатые антраша, такие трудные па, какие в пору только самому отменному танцору. Пораженная публика награждала его аплодисментами, от которых дрожало здание цирка.

После танца директору подавали коньяк. Он предупреждал Макса что коньяк действует на ноги. Но Макс лихо выпивал его, провозглашая смешные тосты. Затем изображал на ходулях пьяного, спотыкался, падал. Директор гнал его с арены, угрожая сторожем, городовым, урядником, наконец — тещей. Теща производила такое впечатление, что пьяный вскакивал и убегал.

В другом номере Макс играл на балалайке, директор говорил, что в цирке играть нельзя, и отбирал у него инструмент. Тогда в ход шел пастуший рожок, который тоже отбирали. За –ним появлялась трещотка, ярмарочный свисток-петушок. Директор намеревался отнять и петушка, но клоун его прятал, и в конце концов «проглатывал» свисток. Теперь свист шел из живота. Директор гнался за клоуном, а он, сделав сальто-мортале, еще раз свистел и убегал. Многие наверняка помнят похожий номер в современном цирке.

Свои номера Макс Высокииский строил на сочетании яркого комизма с лирическими моментами. Он неподражаемо передавал чувства сомнения, недоумения, обиды, удивления, растерянности. Все они проявились в номере с бумажным змеем.

Макс выходил на манеж с шамбарьером (хлыст, который употребляют при дрессировке лошадей) и спрашивал, что это такое. Ему отвечали, что это шамбарьер. Макс начинал им хлопать, делать вид, что концом шамбарьера попал себе по носу, плакал, бросал шамбарьер, Незаметно для него к концу шамбарьера привязывали бумажку в виде бабочки. Макс начинал ловить бабочку, держа шамбарьер одной рукой, а другой пытаясь схватить бумажку-бабочку. При этом он проделывал такие уморительные движения, что цирк не то что смеялся, а стонал от смеха. Наконец, Максу удавалось поймать воображаемую бабочку. Он держал ее в руке, смотрел на нее наивно и разочарованно говорил: «Бумажка...» и начинал плакать.

В это время выходил шпрехшталмейстер и спрашивал, о чем он плачет. Макс отвечал: «Я думал — это бабочка, а это бумажка летает». Шпрехшталмейстер начинал уверять, что бумажка летать не может. Тогда Макс требовал, чтобы ему принесли бумажный змей. Он брал змея, старался его запустить, но запутывался в нитках. Змей не поднимался, и Макс просил кого-нибудь из публики подержать змея, пока он распутает нитки Змей специально был сделан тяжелым, и человек, который его держал, быстро уставал и невольно опускал руки. Макс приказывал ему держать змея выше, а сам, распутывая нитки, то говорил всякие прибаутки, то сердился, то плакал, то смеялся. Державший змея человек, наконец, не выдерживал, под хохот публики и крики галерки бросал его на арену и уходил на свое место. Шпрехшталмейстер опять вмешивался и говорил, что он был прав, и змей не полетел. Макс отвечал, что ему не нужно было, чтобы змей полетел: единственное, чего он добивался, это, чтобы тот господин (он указывал на державшего змея человека) обалдел.

Мастерски исполнял Макс антре с куклой. Шпрехшталмейстер сообщал Максу, что его спрашивает какая-то дама. Макс просил пригласить ее на манеж. Униформисты выносили сидящую на стуле куклу в шляпке вуали. Макс извинялся перед неожиданной гостьей, что заставил себя долго ждать, и спрашивал ее, чем он может ей служить Кукла в ответ молчала. Макс продолжал извиняться, целовал у куклы ручку и вдруг, поняв, хохотал и кричал;

— Да это чучело!... Ха-ха-ха... Хорошо! Я понимаю. Вы надо мной подшутила Ничего. Теперь я сам подшучу над вами и покажу вам, как кто из нас танцует.

Он заключал куклу в объятия и, танцуя вальс, изображал сначала застенчивого гимназиста, впервые попавшего на бал, потом купца, танцующего польку после двадцати самоваров и дюжины пива. Имитировал военного, лихо отплясывавшего польку-мазурку, «траченного молью» чиновника и, наконец, дирижера танцев, «много танцующего, но ни черта в танцах не понимающего». Под звуки галопа выкрикивая французские слова, он бешено носился по арене, падал э»1 барьер, хватал куклу за ноги и тащил через манеж, причем у куклы шея вытягивалась аршина на два.

В этих номерах Макс Высокинский проявлял себя как исключительно талантливый мимист.

Высокинский никогда не заканчивал свои номера эксцентрико-буффонадными трюками. В конце он всегда делал акробатический номер. По его мнению, «акробатический финал» легче запоминается публикой. Смех никогда не может вызвать жалость, а ловкость всегда приводит в восторг. Лучше, когда публика, уходя из цирка, говорит: «Какой ловкий клоун», чем когда она замечает: «Какой клоун смешной»...

Клоун — человек ловкий, из всех трудных положений выходящий победителем, — еще одно очень важное качество клоунады, с особой силой утверждающееся в это время. И это тоже находило сочувствие у зрителя.

В 90-х годах прошлого столетия русские артисты заняли ведущее положение в программах цирков России, решительно потеснив иностранных гастролеров. Больше того — русских артистов начинают приглашать директора зарубежных цирков. Первым уезжает на гастроли по городам Скандинавии, Германии и Америки клоун-дрессировщик М.Бекетов, о котором мы уже писали. Вслед за ним и другие.

Русский цирк прошел этап становления и обрел свое собственное лицо.

ЛЮБИМЦЫ ПУБЛИКИ

«А сейчас перед вами — любимец публики...» — громко объявлял шпрехшталмейстер и делал паузу, но все понимали — далее последует имя клоуна. Так на стыке веков в цирковых программах представляли клоунов. «Любимец публики!» — почетное звание, оно заменяло и «народного» и «заслуженного».

Конец XIX— начало XX века — интереснейшее со всех точек зрения время — подарило русскому цирку блистательную плеяду клоунов. Имена их стали как бы точкой отсчета.

— Когда это было, до Дурова или после? — принято спрашивать в цирке.

Или:

— Да это еще старый Альперов делал! Придумай что-нибудь новенькое!

Мало того, что те знаменитые клоуны основали цирковые династии, представители которых до сих пор выступают на арене, они оставили после себя такое мощное наследие, что, пережив две революции и две гражданские войны, цирк не рухнул, а продолжает свою историю.

Большинству читателей знакомы лишь громкие имена комиков того поколения. Но их было много и каждый по-своему интересен. О них эта статья.

В цирке немало имен, получивших широчайшую известность: Виталий Лазаренко, Бим-Бом (Иван Радунский и Мечислав Станевский), Иван Поддубный, Эмиль Кио, Карандаш, Ирина Бугримова, Юрий Никулин, Валентин Филатов, Олег Попов. И все-таки самыми популярными цирковыми артистами остаются братья Анатолий Леонидович и Владимир Леонидович Дуровы.

По происхождению они дворяне, родились в Москве. Их отец — Леонид Дмитриевич был полицейским чиновником, приставом Тверского участка. Он умер, когда о сыновья не вышли из детского возраста. Мать скончалась еще раньше. Ребят взял на воспитание крестный — Н. 3. Захаров, — известный московский адвокат или, как тогда говорили, стряпчий. У него имелась значительная практика, а это означало, что он был состоятельный человек, владел домом Чернышевском переулке. К крестникам Захаров относился вполне благожелательно, они были сыты, одеты и даже получали карманные деньги. Иногда крестный брал их с собой в театр. И учиться он устроил братьев в Первый московский кадетский корпус. Но подлинного семейного тепла, ласки в доме крестного мальчики не получали. Отношение было хорошее, но формальное.

Корпуса братья не закончили, учились потом в частном пансионе, Но не кончили и его. Известный писатель А. Куприн занимался в том же корпусе и вспоминал, что Анатолий Дуров дошел только до третьего класса. Способности он имел исключительные, но был непоседа, крикун, спорщик, забияка, коновод во всех проделках. Начальству не нравилась его склонность к сатире, к остроумию. И, кроме того, вечно у него под партой гостили всякие животные: ящерицы, лягушки, мыши, кузнечики. А однажды перед экзаменационным столом из дуровского кармана выпорхнул воробей. Другой соученик А. Л. Дурова вспоминал, что он однажды вошел в зал, в котором проходили экзамены, на руках.

Хотя братья были погодки, воспитывались в одном доме, но характерами резко друг от друга отличались. Их связывало только одно: с детства оба были влюблены в цирк и мечтали в него попасть. Откуда была эта любовь? На этот вопрос ответить трудно. Известно только, что однажды их бабушка, жившая во Вдовьем доме, этой богадельне для вдов дворянского происхождения, помещавшемся неподалеку от Кудринской площади, взяла сирот в цирк. Билеты, как на грех, купили с рук и они оказались фальшивыми, с ними в цирк не пустили. Но пока бабушка рылась в ридикюле, спорила с контролерами, внуки слышали звуки циркового оркестра, видели кусок ярко освещенной арены и выступавших артистов. Первые впечатления потрясли братьев. С тех пор мечта о цирке, как о чем-то романтическом и возвышенном, поселилась в них.

Если Анатолия Дурова в цирке больше увлекала акробатика, гимнастика и клоуны, то Владимир Дуров, мечтая о цирке, видел в нем себя дрессировщиком животных. Гостя у бабушки во Вдовьем доме, он поместил между оконными рамами белых крыс и вел над ними наблюдения. Смотря выступления уличных артистов, он поражался, что собаки ходят на задних лапах, перепрыгивают через обруч, взбираются на лестницу-стремянку. Но его возмущало, что животные казались забитыми, что они явно боялись дрессировщика и даже не подбегали к нему, а подползали на брюхе.

Еще будучи мальчиком, он вел наблюдения над животными и птицами. Обратил, например, внимание, что петух ногами землю роет, ища червей. «Я, — писал Дуров, — бросаю ему кусок хлеба, потом еще и еще. Петух смотрит наверх, но рыть ногами землю продолжает, хотя теперь это лишено всякого смысла». Так впервые рождалась мысль об условных рефлексах, хоте само это слово не произносилось и едва ли оно тогда было известно Дурову.

Между тем увлечение Анатолия цирком возрастало. Он постоянно посещал гулянья, старался побывать во всех балаганах, познакомиться с выступающими в них артистами. В сарае он повесил трапецию. натянул канат, пригласил в качестве учителя наездника из цирка Гинне Анжело Бриатори. Его сменил Отто Клейст, артист одного из балаганов, действовавших на гулянии на Девичьем поле. В своем увлечении Дуров дошел до того, что купил плетку и просил учителя, без жалости, стегать его при проявлении малейшего нерадения.

Клейст посоветовал Дурову попробовать себя в одном из балаганов, и Дуров принял это предложение, тем более, что благодаря постоянным упражнениям он накопил силу и ловкость и мог исполнять достаточно сложные номера.

В балагане Анатолий Дуров стоя на раусе, то есть на специальном помосте, воздвигаемом на улице, с которого артисты зазывали зрителей в свой театр. Кроме того, он исполнял номер на трапеции. И однажды во время балаганного представления юношу увидел крестный отец. Он был одновременно растерян и рассержен, и когда шестнадцатилетний Дуров попросил отпустить его в цирк, ответил: «Жизнь клоуна бесполезна, а тебе надлежит быть сыном своей родины, быть ее деятелем и приносить ей посильную помощь. Клоун тунеядец, живущий тем, что умеет казаться глупее, чем он есть на самом деле».

Между тем Дуров любил в цирке все: ему нравился даже запах газа, которым цирк освещался, и запах конюшни. Цирк действовал на него одуряюще. Что же касается артистов, то они казались ему какими-то волшебниками.

В 1880 году А. Дуров ушел из дома, поступил в балаган В. А. Вайнштока и вместе с ним отправился в Тверь. Это был смелый поступок, если сравнить жизнь барчука, которую все-таки вел Дуров, с бытием балаганного артиста.

В Твери для всех артистов Вайншток снял одну комнату, без всякой мебели. Спали на полу, многие даже не раздевались, вместо подушек шли завернутые в поленья. Артисты и Дуров вместе с ними ходили по трактирам и за рюмку водки давали представления. Непьющего Дурова угощали пирожками и бутербродами. Многие артисты оказывались под стать своему положению, иные не имели даже паспорта, среди них встречались горькие пьяницы, воры. И все вместе испытывали жестокую нужду.

Однажды Дуров вздумал подшутить над хозяином балагана, и в ответ получил пощечину. Оскорбление оказалось слишком велико, и Дуров от Вайнштока ушел. Но ту случилось непредвиденное, оказалось, что публика успела Дурова полюбить и, когда его не оказалось в программе, стала требовать деньги обратно.

Но Дуров уже уехал в Москву, домой. Обида утихла, а страсть к цирку не проходила, и когда жена крестного пыталась его уговорить больше не возвращаться в арену, он ей отвечал: «Не сбивайте меня. Я иду по своему пути и никакие препятствия не в силах заставить меня свернуть в сторону».

Дома Дуров оставался недолго, вступил в труппу, руководимую фокусником С. М. Ринальдо, а от него перешел к акробатам и жонглерам колпачками Робинзон — Николет. И вместе с ними оказался уже не в балагане, а в цирке. Побывал вместе с братьями в Риге, Митаве, Харькове, Одессе. И здесь он с Робинзон — Николет расстался. Приехал в Воронеж и под именем Толи впервые выступил как клоун. На старых фотографиях Дуров в начале своей клоунской карьеры. Вот он с набеленным лицом, в то время как губы ярко-красного цвета. В руках Дуров держит палочку. На голове цилиндр. Одет он в атласный жилет и в яркие, доходящие до груди, длинные брюки. На шее у клоуна большой белый бант. На другой фотографии Дуров в традиционном костюме Белого клоуна.

С самого начала своей деятельности Дуров стремился предложить зрителям нечто необычайное, удивительное. Так в Воронеже он уговорил мальчика — чистильщика сапог — преподнести ему банку с гуталином и тем самым выразить свой восторг. О таком подарке заговорил весь город.

Если самые первые выступления молодого клоуна из-за его волнения, неопытности, оказались скомканными, то чем дальше, тем больший успех имел Дуров. В Воронеже Дуров решил заняться дрессировкой: купил барана, поросенка, петуха. И тогда же он с особенной силой почувствовал, что значит зависть, стремление уничтожить конкурента. В грим ему подсыпали известь, от чего лицо его распухло. Дрессированного петуха ощипали, а в живот барану воткнули иглу.

Жестокость, царившую в цирке, Дурову пришлось испытать на самом себе. И надо сказать, что он принял ее и нередко поступал в соответствии с такого рода законами.

В 1884 году Анатолий Дуров приехал в Москву. В это время в цирке, действовавшем на Воздвиженке, представления давала труппа, руководимая Э. Шуманом. В ее состав входили только иностранные артисты. Нелегко оказалось русскому клоуну стать участником этой труппы. Но он этого добился, а через некоторое время оказался в этой труппе премьером. Афиши специально указывали, что в представлениях участвует молодой русский клоун.

До этой поры клоуны шили свои наряды из ситца, так же поступал и Дуров. Но, готовясь дебютировать у Шумана, Дуров сорвал в доме у крестного дорогую портьеру и сшил из нее клоунский костюм, добавив к нему короткую накидку, напоминающую гусарский ментик. На ноги надевались шелковые чулки и лакированные туфли без каблуков. От колпака Дуров отказался. Перестал он и белить лицо,

На арене теперь появлялся роскошный клоун, так сказать, Клоун с большой буквы. Уже своим внешним видом он вызывал уважение. С этого момента начала утверждаться слава Анатолия Дурова.

Между тем его брат, Владимир Леонидович, так же пошел по цирковой дороге. Но проявляя интерес к животным, к дрессировке, он в 1881 году поступил в цирк — зверинец Гуго Винклера, расположенный в Москве на Цветном бульваре. Здесь он исполнял обязанности сторожа, помощника дрессировщика, так называемого берейтора, балконного паяца и акробата.

В условиях зверинца он мог наблюдать за животными, изучать их повадки. За наблюдениями следовали выводы: надо при дрессировке прежде всего использовать естественные навыки животных. Работая у Винклера, Дуров начал себя пробовать как дрессировщик, стал выступать с собакой Бишкой, козлом Бяшкой и морскими свинками.

Но чем больше его увлекала дрессировка, тем яснее Дуров понимал, что ему не хватает знаний, прежде всего в области зоопсихологии, а без таких знаний нельзя добиться значительных успехов. И он ушел из зверинца, вернулся домой. Вняв доводам крестного, поступил в училище, руководимое Д. И. Тихомировым, готовящее учителей для земских школ и находящееся под большим влиянием нравственных идее Л. Н. Толстого.

Позже В. Л. Дуров много занимался самообразованием, посещал в качестве вольнослушателя занятия в Московском университете, в частности слушал лекции великого физиолога И. М. Сеченова.

Успех Дуровых возрастал не только с каждым годом, но с каждым месяцем. I 1890 году на русском языке опубликовал? роман Жерара де Нервиля «Король шутов» (в переводе В. М. Гаршина). А. Дуров воспользовался этим названием, начал на афишах так себя именовать. Позже он к этому стал добавлять: «Но не шут королей».

В сезоне 1890/91 г. А. Дуров объездил цирки Германии, Австрии, Франции. Испании. И везде имел успех. В Париже в его честь выпустили жетон. В 1895 году в Дюссельдорфе вышел артистический лексикон, из русских артистов в нем упомянут только А. Л. Дуров, при этом дан его портрет.

Между тем Владимира Леонидовича все больше увлекала дрессировка животных. Его зверинец постоянно пополнялся. В Астрахани, где он гастролировал, был куплен пеликан. Кажется, ранее эта удивительная птица ни разу не появлялась на арене. Но случилось так, что, когда пеликан был совсем готов к выступлениям, служитель, чтобы проветрить цирк, открыл шапито и... пеликан улетел. Для Дурова. потратившего много сил и времени на дрессировку экзотической птицы, это оказалось тяжелым ударом. О его горе узнал капитан волжского парохода и привез Дурову другого пеликана. Дуров знал, что эта птица, отыскивая пищу, раздвигает клювом камешки и он решил научить пеликана «читать», точнее говоря, перелистывать книгу. Книгу сделали из тонких листов фанеры, положили между ними мелкую рыбешку. И пеликан в поисках ее начал переворачивать фанерные листы. А у публики складывалось впечатление, что он действительно читает. Номер имел большой успех. Другой пеликан танцевал вальс, грациозно покачиваясь на перепончатых лапах.

Теперь снова вернемся к А.Л. Дурову. Для книги, им изданной, послесловие записал А.М. Горький. Оно так значительно, что приведем его: «Люди скупы на радость, на смех, охотнее украшают они свою грудь черными бриллиантами печали, чем искрящимися алмазами радости и смеха.

Анатолий Леонидович был тем волшебником, который черным бриллиантам дал игру огня, в отравленный источник печали злил каплю, одну только каплю живой воды — смеха и сделал его целебным, дающим силу и жизнь. Здесь не было ни волшебства, ни ловкости рук: он просто взял человека современности, угрюмого, мрачного и из темного угла печальных воспоминаний вывел его под брызжущие лучи солнца... Человек стал жить.

Не сердитесь же и не гневайтесь на того, кто показал вам «мир кверху ногами», кто заставил вас взглянуть в кривое зеркало жизни — испугаться отразившихся в нем неправленных обезображенных черт своего собственного лица.

Всю жизнь прожить в толпе и для толпы и не слиться с ней, не потерять «своего лица», не заразиться ее низменными инстинктами — это большая заслуга артиста».

И другой выдающийся писатель А. И. Куприн писал: «Этот величайший русский цирковой артист впервые показал, что клоун не шут, а художник и сатирик, что он достоин своего памятника, пусть, по нынешним временам, не в бронзе, а хотя бы в благодарных, признательных сердцах. Это Дууров ежевечерне подтверждал на арене».

В то время фамилии артистов ведущий программу не объявлял. Но перед выходом Дурова униформисты в парадных костюмах, а в их состав входили и артисты, участники представления, выстраивались в две шеренги, а ведущий возглашал: «Анатолий Дуров», — и он появлялся на арене, обходил ее, потрясая поднятыми вверх и согнутыми в локтях руками. И весь цирк его приветствовал громкими аплодисментами. Дуров был красив и обаятелен — подлинный Король шутов, он умел сразу покорить всех, кто находился в амфитеатре, умел заставить себе внимать.

Не следует думать, что Дуров поднимал, а тем более решал какие-то сложные политические вопросы, обращался к философским проблемам. Но то, что он смело, дерзко и в то же время весело выступал против всех форм реакции, мракобесия, пошлости, то, что он не боялся критиковать власть имущих, поднимаясь до весьма значительных чинов, указывал на царящий бюрократизм, взяточничество, произвол, не могло не вызывать по отношению к нему симпатии. Своими выступлениями Дуров доказывал, что в самодержавном, бюрократическом, полицейском государстве есть силы, противостоящие произволу. И это не могло не вызывать сочувствия тому, о чем говорил, что показывал Дуров.

В своей книжке «В жизни и на арене» А. Дуров в качестве эпиграфа напечатал четыре строчки:

У всякого свое оружие, друзья!

Есть жало у пчелы, у воина копье,

Владею силой так же я:

Насмешка едкая — оружие мое.

И начинал свои выступления Дуров с короткого монолога, который он читал, стоя на арене, ближе к артистическому выходу. Такие монологи становились как бы визитной карточкой артиста.

Вот один из них:

Я шут! Как люди все, я жажду славы,

Хотя служу толпе лишь для забавы.

Шуты царей когда-то веселили

И им, порою, правду говорили.

Хотя неоднократно их язык

Слух царский приводил в тупик.

Но к ним со снисхождении относились,

На них не обижались, не сердились.

Все понимали, что шутить весь век

Умно, без промаха не может человек!

Намеренно я никого не оскорбляю,

А если кой-кого случайно задеваю,

Заранее прошу простить:

Лишь веселить, а не сердить

Я вас желаю.

Итак, я начинаю.

Из приведенного монолога очевидно, что Дуров стремился «самортизировать» возможные на него нападки в связи с сатирическими вещами, к которым он обращался.

Но бывали в его репертуаре монологи гораздо более едкие, заставляющие настораживаться. Вот начало одного из таких монологов:

В далекую старинушку,

В домах бояр причудливых

Шуты и дураки носили колпаки.

А в нынешнее время

Мы видим в высшем обществе

Шутов и дураков без всяких колпаков!

С самого начала клоунской деятельности А. Дуров выступал с животными. Но, если честно признаться, выдающимся дрессировщиком он не был и большим зверинцем, тем более включающим редких, особенно экзотических животных, он никогда не владел. Больше всего он любил работать со свиньями. К тому же следует сказать, что всю предварительную работу, связанную с дрессировкой, обычно проводили помощники артиста и его жена Тереза Штадлер.

О своих опытах дрессировки Дуров, не без иронии, писал: «В случае нужды для номера поросят, я их беру напрокат. Три-четыре дня вполне достаточно, чтобы животное выдрессировать для нужных мне целей». В другом месте он писал: «Номера, кажущиеся хитроумными, так же незамысловаты и так же легко вдалбливаются в зверьков, которые всегда представляются зрителям чрезвычайно смышлеными, между тем это не более чем фокус».

Животные нужны были Дурову в первую очередь для всякого рода сатирических номеров, для аллегорий, для сопоставления с людьми.

Для Дурова всегда было характерно умение прибегнуть к остроумному экспромту. разыграть басню, ответить зрителю одновременно зло и шутливо. Он оставался остроумцем не только на арене, но и вне ее. Приведем для доказательства сказанного примеры. Сын редактора газеты «Московский листок» считал себя вправе делать грубые замечания в адрес тех, с кем он соприкасался. Он знал, что в издаваемой его отцом газете всегда мог появиться материал, весьма неприятный для того, кто позволял себе ответить на оскорбление. Так что лучше было с ним не связываться. Однажды в цирковой конюшне, окруженный большой компанией молодых людей сын редактора обратился к Дурову;

— Пользуетесь успехом, господин клоун?

— Как видите.

— А правда, скажите пожалуйста, чтобы пользоваться на цирковой арене успехом, нужно иметь глупую физиономию?

— Правда, — ответил Дуров.

Компания захохотала.

— И, — продолжал Дуров, — если бы я имел такую физиономию, как ваша, мой успех был бы еще обеспеченнее.

Когда в 1891 году Дуров выступал в Одессе, градоначальником был адмирал П. А. Зеленый, человек грубый, от которого одесситы, что называется, стонали.

Однажды Зеленый вошел в цирковой буфет. Все в нем находящиеся встали и только Дуров оставался сидеть. «Скажите этому олуху, что я Зеленый!» — закричал адмирал. Тогда Дуров встал и громко сказал: «Вот когда ты созреешь, я буду с тобой разговаривать». И вышел из буфета.

Но этого мало: вечером он выкрасил свинью в зеленый цвет и вывел ее на манеж. Что делалось в цирке, трудно передать. Побагровевший адмирал, сидевший в ложе, вскочил со своего места и что-то кричал. На арену выскочил дежурный полицейский и ударил свинью эфесом шашки, свинья визжала, но не уходила. Наконец, Дуров ее увел. Но этим дело не кончилось. На утро Дуров запряг свинью в тележку и поехал по городу.

Конечно, его из Одессы выслали, но эта история обошла всю Россию.

После злополучной стычки с сыном редактора «Московского листка» в цирк пришел сам редактор — Н. И. Пастухов и занял место в первом ряду. Тогда Дуров вывел свинью, она встала передними лапами на барьер, прямо напротив того места, на котором сидел Пастухов. «А, — сказал Дуров, — старого знакомого увидела, насмотреться не можешь». («Старый знакомый» был псевдонимом Пастухова.)

В те годы выходила черносотенная газета «Гражданин», которую редактировал князь Мещерский. В один из вечеров Дуров разложил на арене три газеты и попросил свинью выбрать по вкусу. И когда та стала тыкаться пятачком в «Гражданина», заметил: «Вот свинья и газету выбрала свинскую».

Таким образом Дуров прежде всего утверждался в качестве клоуна-сатирика. Дрессированные животные у него играли вспомогательную роль. В 1887 году весь его зверинец состоял из свиньи, козла, собак, барана и лисы. В 1890 году к ним присоединились четыре кошки, они поднимали флаг, стреляли из револьвера и пушки.

Собаки у Дурова «распевали» дуэтом, то есть выли на разные голоса, свиньи вальсировали, петух, по приказанию дрессировщика, кукарекал. По арене проходила миниатюрная железная дорога, крысы изображали машиниста, кондукторов и пассажиров.

В 1895 году Дуров демонстрировал «Взрыв крепости». Если верить афише, то в этой птичьей пантомиме участвовали тысяча кур и пятьсот петухов. Петухи звонили в колокола, вызывая караул, ходили в атаку, стреляли из пушки. «Раненые» куры падали, их укладывали в санитарные тележки и увозили. Дуров комментировал действие, используя злободневные шутки.

В 1896 году Дуров показал новый номер: «Приключения в городе Свинске». В нем участвовало до семидесяти свиней. Декорация изображала провинциальный город, в центре которого возвышалась каланча. Загорался дом и горел по всем законам пиротехники. Приезжали пожарные, роли пожарных играли поросята. Другие поросята изображали погорельцев. И в этой пантомиме значительное, если не главное место занимал Дуров с его сатирическими репризами.

Надо заметить, что в молодости, когда Дуров только начинал цирковой путь он, так же как его коллеги, и в униформе стоял, и в пантомимах принимал участие, и в балетах танцевал, и сальто-мортале при помощи так называемого большого трамплина через препятствия совершал, участвуя в соревнованиях цирковых прыгунов, и выходил, пока отдыхали наездницы, чтобы сказать две-три шутки или исполнить какой-нибудь комико-акробатический фортель. Вместе с другими клоунами он разыгрывал антре «Слон», танцевал на ходулях, представлял дрессированную кошку, участвовал в музыкально-эксцентрическом номере: «Сумасшедший капельмейстер». Короче говоря, оказывался мастером на все руки.

Но утвердившись, как соло-клоун! Дуров занимал целое отделение, обычно третье и в других цирковых действиях участия больше не принимал.

Владимир Леонидович Дуров так же я утверждался, как клоун-сатирик с дрессированными животными, но дрессировка в его выступлениях все чаще занимала доминирующее место.

В Клину Дуров рассказал такой анекдот: «Иду берегом, смотрю, собрался народ, спрашиваю:

— Что делаете, ребята?

— Да вот случилось несчастье, бьемся, бьемся, три часа из воды вытащить не можем.

— Кто утонул? — спрашиваю.

— Полицейский надзиратель.

— Эх, ребята, помочь вам? Верный дам совет. Покажите ему трехрублевку сам из воды выскочит».

Занимаясь дрессировкой, Дуров чаще задумывался над ее научной основой. В 1882 году вышла его интересная книжка: «Записки дуровской свиньи». В ней, наряду с любопытными эпизодами, связанными с дрессировкой, Дуров делал та попытки объяснить основы дрессировки. По его мнению, прежде всего, следует заботиться о вкусопоощрении. Так добиваясь, чтобы кружилась в вальсе, Дуров обильно смазывал хлеб салом и водил им возле носа животного, а потом угощал свинью лакомым кусочком. Постепенно, не сразу, это, конечно, требовало большого терпения, Дуров добился нужного результата: стоило ему повернуть руку, и свинья делала поворот. Опираясь на условные рефлексы, Дуров и дрессировал своих животных. Наказаний избегал, а истязаний — тем более.

Приступая к дрессировке, Дуров прежде всего выяснял, что именно свойственно животному в природных условиях? Что может быть ему приятно? Он никогда не шел против натуры животного, отсюда и поразительные результаты, каких он добивался.

Что касается внешнего построения выступления Дурова, его костюма, то здесь он повторял брата и так же, как он, начинал с выходного монолога:

Я шут, друзья, тяжелых наших дней,

Обязанность моя смешить не королей,

Коим не слышны свысока

Народа тягостные стоны.

Но моего я колпака

Не дам за их короны.

Потом шел показ дрессированных животных, перемежаемый шутками. Свинья каталась на бочке, стреляла из револьвера, пятачком поворачивала с бока на бок Рыжего клоуна. Успех имела пантомима «Крысолов из Гамельна». Дуров играл на флейте. Крысы забирались на дрессировщика. Дуров их сбрасывал, бежал по кругу, но крысы его догоняли и снова на него забирались. Тонул пароход, крысы садились в шлюпки, поднимались на воздушных шарах.

В 1887 году Дуров показал дрессированного волка и собаку-математика. По кругу раскладывались цифры от единицы до девяти. Публика предлагала собаке решить задачу на сложение, вычитание и умножение, и собака поднимала картон с получившейся в результате цифрой. Конечно, собака задачу не решала, необходимый знак ей подавал дрессировщик...

Все чаще В. Л. Дуров раздумывал о воспитательной функции цирка, о том, чтобы цирк не только развлекал, но и образовывал зрителей.

Первые годы XX века были для А. Л. Дурова трудными. Он много раздумывал о назначении клоунады, о природе комического. В 1913 году в Большой аудитории Политехнического музея в Москве Дуров прочел лекцию: «О смехе и жрецах смеха». Несомненно, готовя эту лекцию, он использовал высказывания французского философа Анри Бергсона, приведенные в его книге «Смех в жизни и на сцене», тогда эта книга имела большой успех. Но многие интересные мысли, в лекции содержавшиеся, принадлежали лектору.

Лекция делилась на две части, в первой рассматривалась теория комического, во второй — технология клоунады. Несообразность и неожиданность — вот два главных условия комического, но при этом следует учитывать третье условие: уверенность в благополучном исходе. Если такой уверенности нет, тогда несообразность и неожиданность могут обернуться трагедией.

Обращаясь к клоунаде, Дуров прежде всего определял клоунов, как художников, но если это так, то только те из них, кто умеет хорошо разбираться в происходящих событиях, давать им правильную оценку, заслуживают право именоваться подлинными клоунами.

Конечно, клоуну необходим талант, но, кроме того, нужна неустанная работа. И только из соединения того и другого может выйти подлинно художественное творение. В клоунаде не может быть ничего случайного, ничего лишнего. «Клоун может быть художником такого же рода, как Сальвини, разница только в направлении их талантов».

Выступления Анатолий Дуров продолжал, и они строились так же, как и в прежние годы. Для выхода известный журналист, приятель Дурова, написал монолог, начинающийся словами:

Синее море бурлит и шумит,

У синего моря урядник сидит,

И злоба урядника гложет,

Что шума унять он не может.

И, как в прежние годы, животные в значительной степени использовались в качестве средства для всякого рода сатирических приемов. Так, в 1911 году Анатолий Дуров демонстрировал аллегорическое шествие животных с соответствующим комментарием. И, как в прежние годы, ему приходилось испытывать нападки цензуры и полиции, приходилось платить штрафы, как и прежде, его нередко высылали из городов. Но при всем этом успех Дурова снижался. В России в значительной степени претерпевала изменения политическая обстановка, приобретая все более сложный характер, происходила между-партийная борьба. При этом шутки Дурова все более казались примитивными, не отражающими происходящих процессов.

В конце 1915 года Дуров начал гастролировать в цирке В.3.Максимюка в Мариуполе. Здесь 27 декабря состоялось его последнее выступление. Дуров заболел брюшным тифом. Узнав об этом, хозяин гостиницы предложил освободить номер, он боялся, что другие постояльцы, узнав о такой болезни, выедут. При температуре 40° Дурова перевезли в больницу, где он 7го января 1916 года скончался.

Многие газеты, в связи со смертью артиста, поместили некрологи. Для деятеля цирка такое было необычным. Известный журналист Н. Г. Шебуев писал: «После смерти А. Л. Дурова никто не бросает в публику смелые стрелы, не боясь за это отсидки. Никто не хочет понять, что клоун должен не только получать пощечины, но раздавать их».

Владимир Леонидович Дуров продолжал выступать. Он расширил зверинец. В 1912 году у него было шесть вагонов животных.

И по-прежнему клоун-дрессировщик прибегал к сатире. Так, в 1900 году поставил в Житомире пантомиму «Дело Дрейфуса», направленную против антисемитизма. Известный писатель Л.В. Никулин в этой связи писал: «Нужна была смелость, а главное передовой демократический образ мыслей, чтобы поставить в цирке пантомиму на такую острую, политического значения тему».

Сам Дуров говорил в одном из монологов:

Много лет мне запрещали

В шутку правду говорить,

Из губерний высылали.

Приходилось в тюрьмах жить.

Но успех приносили не столько сатирические монологи, сколько номера с дрессированными животными. В 1911 году в зверинец В. Л. Дурова входили: слон, морские львы, верблюд, обезьяны, пеликан, свиньи, собаки и другие животные. Пожалуй, не только в России, но и во всем мире никто не представлял такое разнообразие: зверей и птиц.

В 1907 году Дуров показал знаменитую железную дорогу. Рельсы проходили поперек арены, по ним двигался локомотив и три вагона, два пассажирских и ба. Обезьяна была машинистом, гуси изображали носильщиков, утка — станционного смотрителя, еще одна обезьяна стрелочника. Роль контролера играл козел. Пассажирами были морские свинки. Заяц уезжал, сидя на буфере. А актер цапля, на своих длинных ногах, шагал по шпалам, вслед за поездом. И как всегда, Дуров шутками комментировал происходящее на арене.

Был у Дурова очень смешной номер: Слон — парикмахер». Слон «брил» карлика. Замечательно работали морские львы, бросающие и ловящие ртом клоунские колпаки. балансирующие на носу мячи, производящие боковые кульбиты, аплодирующие ластами, когда тот или другой трюк им удавался.

И что очень существенно — Дуров все в большей степени старался подходить к дрессировке с научной точки зрения. В предисловии к книге «Дрессировка животных», написанной Дуровым, крупные ученые зоопсихологи, профессора Г. А. Кожевников и А. В. Леонтович утверждали: «Дуров старается учесть внутренний мир животного, внутренние мотивы его поступков, любовно обращаясь с животными, как с чем-то человеко-подобным, но со своеобразной психикой, применяя при этом даже приемы гипноза».

В 1910 году в Москве на улице Старая Божедомка (теперь улица Дурова) В. Л. Дуров купил дом и усадьбу, создал в нем зоологический музей, поместив в нем чучела зверей, с которыми он выступал. Там же он организовал лабораторию, в которой серьезно занялся научной работой. Был при доме и Театр зверей.

Научными опытами Дурова заинтересовались многие ученые, в том числе академик В. М. Бехтерев.

Дуров мечтал о создании школы дрессировщиков. «Годы мои уже стоят на склоне и мои физические силы могут мне скоро изменить, но оглядываясь вокруг, я вижу, что некому мне вручить богатое наследство моего пятидесятилетнего опыта».

Но, работая в лаборатории в белом халате ученого, Дуров в то же время никогда не забывал о том, что он клоун, цирковой артист. Только теперь он все больше стремился утвердить цирк как воспитательное учреждение. И читая с арены монолог, он его заканчивал так:

Теперь же знания свои и чувства

Я отдаю тому, чтоб просветить народ,

И новый вид бессмертного искусства

В содружестве с наукой процветет.

В 1927 году решили провести юбилейный вечер, посвященный пятидесятилетию творческого служения Дурова. Его ученые друзья советовали провести вечер в лаборатории, в узком кругу. Их смущало, что Дуров — клоун, что он носит паяснические шаровары.

Но Дуров не согласился. «Нет, — заявил он, — я рвусь на арену. Я уже стар, но выступаю с удовольствием». Близко знавший артиста журналист И. А. Ураэов писал: «И всетаки Дуров, как все цирковые, как самый маленький балаганный артист, хотел бы умереть за работой.

Но не в лаборатории, а на манеже. Под прощальный вальс, под ржанье коней, под удары барабана».

И в монологе, который читал Дуров имелись такие строки:

Полвека я ношу шута названье,

Полвека я весь истиной горю,

И не боясь ни мук, ни наказаний

Я людям всем о братстве говорю.

Праздник старого клоуна обставлялся торжественно, в состав юбилейного комитета вошли: А. В. Луначарский, К. С. Станиславский, В. И. Немирович, Данченко, Л. В. Собинов, А. И. Южин, А. А. Яблочкина, профессор А. В. Леонтович и другие. Поздравительную телеграмму прислал академик В. М. Бехтерев. Приветствий было много и от самых разных организаций.

Отшумели юбилейные торжества, а Дуров продолжал выступать, но делать это ему становилось все труднее, подводило сердце, приходилось присаживаться на барьер и принимать лекарство.

5 августа 1934 года Владимир Леонидович Дуров скончался. Похоронен он на Новодевичьем кладбище.

Прошли десятилетия... На манеже цирков не увидеть больше имен Владимира и Анатолия Дуровых, выписанных цветными опилками. Но золотыми буквами начертаны они в истории циркового искусства.

Жизнь их не всегда была легкой, но они обладали огромной силой сопротивления, необходимой для непрекращающейся борьбы, силой, которая зовется Талантом

Старый цирк с его взлетами и падениями рождал тысячи надежд и еще больше разочарований. Были трудности, разочарования и у братьев Дуровых, но невзгоды не сломили их сильного духа, они щедро делились с народом своим талантом, дарили людям радость общения с искусством, искренний смех.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: