МОСКВА – ТРЕТИЙ РИМ

Люди старшего поколения ещё помнят замечательный фильм Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный». Он вышел на экраны едва завершилась Великая Отечественная война. Вышла первая серия. Но и она имела самостоятельное художественное и историческое значение. В роли царя по согласованию с самим Сталиным был утверждён тогда уже не совсем юный, но ещё очень молодой 40-летний актёр Николай Черкасов. Именно он и произнёс во весь голос: «Москва – Третий Рим!» При этом, чуточку остановившись, как бы передохнув от напряжения момента, добавил: «Четвёртому не бывать!».

Именно так и было в сцене венчания Ивана Грозного на царство в Успенском соборе Московского Кремля. Исторически случилось это в январе 1547 года (в момент выхода фильма Эйзенштейна на экраны страны был своего рода юбилей – 400 лет, вот какими масштабами жила и живёт наша Россия!). Ивану IV только-только исполнилось 16 лет. Тоже юбилей, совершеннолетие. Ждала вся Московская Русь этого момента. Венчал царя на царство выдающийся иерарх Русской Православной Церкви митрополит Макарий. Тогда ещё маленькая епархия относилась к церковной юрисдикции Константинопольского патриарха. Самого Константинополя уже как 100 лет не было. Стерли его с географической карты турки-османы, завоевавшие Византию в XV веке и учредившие взамен Константинополя город Стамбул. Главный храм мирового Православия Светлую Софию они переделали в главную мечеть Османской империи. Слава Богу, не разрушили. Стоит целёхонькой и по сей день. Правда, в окружении минаретов. Ну, да Бог им судья, этим туркам. Ещё, как говорится, не вечер.

Через 400 лет после взятия Константинополя исчезла и сама Османская империя. Кто знает, как будут развиваться события ещё через 100-200-300 лет. Для Истории такая периодизация – нормальный временной ход. История ведь не отдельный человек. Она история людей. Мыслит не единичной жизнью, а целыми поколениями. Можно даже сказать – народами и территориями. Вот в Египте сегодня не осталось ничего от древних египтян. А ведь, когда строились ставшие символом Древнего Египта пирамиды (Хеопса, Хефрена, Микерина и пр.), тогда ни у кого и в мыслях не было, что исчезнут и их строители, и все египетские царства, а останутся лишь сами пирамиды да статуи сфинксов во главе с высеченным из скалы невозмутимым Большим Сфинксом.

Для любителей исторической экзотики напомним, что в греческой мифологии Сфинксом звалась женщина с головой человека и телом льва, якобы обитавшая на скале близ города Фивы.

Сфинкс загадывала прохожим загадки. В частности, такую: «Кто утром ходит на четырёх ногах, в полдень на двух, вечером на трёх». Не получив ответа, полуженщина-полульвица пожирала незадачливых прохожих.

Но пришёл конец и ей. Напоролась она на Эдипа, сына греческого царя Фив Лая.

По приказанию отца, которому была предсказана гибель от руки сына, Эдипа ещё младенцем бросили в горах. Но он не погиб. Его спас пастух. Эдип, не зная ничего о своём царском происхождении, убил Лая и женился на царице, т.е. своей матери. Отсюда и берёт начало понятие, введенное Зигмундом Фрейдом, «Эдипов комплекс» – неприязнь сына к отцу, которого сын ревнует к своей матери.

Такая вот психоаналитическая загогулина. Она легла в основу сюжета трагедии Софокла «Царь Эдип». Эта же загогулина проявилась и в жизни Ивана Грозного. Только зеркально наоборот: Царь Иван IV убил своего сына царевича Ивана. Правда, не из-за матери царевича, а из-за его жены, невестки Грозного. Ну да, комплексы они потому и комплексы, что вылезают наружу не там, где им полагается вылезать, и не так, как полагается.

Будущий герой фрейдовского психоанализа сумел разгадать загадку Сфинкса. Он ответил ей: «Это человек в детстве, зрелости и старости». Дитя ползает на четвереньках. Взрослый ходит на своих двоих ногах. А старик на двух ногах плюс костыль или палка для опоры, вот и получается три точки. Ответ Эдипа сразил Сфинкса, которая бросилась со скалы вниз головой.

Мораль? Для чего мы морочим голову всякими историческими сравнениями? Просто нет ничего вечного, что не оказалось бы случайным. Или всё проходит. Весь вопрос – как, каким образом проходит. Без остатка? Или всё-таки со скрипом, скрежетом зубовным, рубцами заживлёнными, но кое-что все-таки остаётся?

Кстати, притча о бренности сущего подтвердилась не только на Иване Грозном, но и на блестяще сыгравшем его роль Николае Черкасове. Великий актёр в быту был великим скрягой и жадиной. В 60-е годы он уже имел под Ленинградом громадную дачу с забором в «три этажа». Куда, конечно, был заказан доступ местным жителям. А очень хотелось – лесок, речка, грибы. Но – забор. Перед своей смертью Черкасов сыграл, и тоже блестяще, роль академика в фильме «Всё остаётся людям». В фильме он, естественно, выглядел бессребреником, радетелем за народное благо. Детей у Черкасова не было, и когда он помер, местные знатоки греческой мифологии написали на трёхэтажном заборе великого актёра: «Всё остаётся людям». То есть, друг Коля, сколько бы ты ни копил, как бы ни скряжничал, ничего с собой туда ты не унёс, всё осталось здесь, нам, т.е. – никому. Стоило ли кочевряжиться? Вот какая чудная (или всё-таки чуднáя?) штука эта наша история. Начали с древнего Рима, а закончили бытовухой. Но, кто знает, в чём больше смысла – в великом, общезначимом или малом, доступном только немногим? На этот вопрос не ответит никакой Эдип. Он – бездонный и в нём нет горлышка.

Что же касается формулы Ивана IV: «Москва – Третий Рим, а четвёртому не бывать», то она была сформулирована иноком псковского монастыря Филофеем в письме к отцу Ивана Грозного. Эта формула дала простую, как ясный день, и глубокую, как народная мудрость, матрицу настоящего и будущего русской государственности. Наша государственность родилась, жива и будет жить только как государственность римская, то есть имперская. Любая другая форма ей противопоказана.

Ведь почему Москва стала центром собирания земель русских? Что, до Москвы никого не было? Были, и не раз, и не два. Целых четыре попытки. Киевская Русь началась как племенной союз, но к XI веку выросла до восточноевропейского великого княжества, включившего в себя Юг – Хазарию и половецкую степь, и Север с Новгородом и Псковом. Однако не удержалась. Ошибка допущена. Великим киевским князем Ярославом, почему-то названным Мудрым. Ведь это он не только свод древних законов «Русскую правду» произвёл на свет, но и сам же заложил мину под им же созданное централизованное государство – поделил Киевскую Русь между своими сыновьями на уделы. Из единой системы Киевская Русь превратилась в Русь удельную, уязвимую. Что и доказало в XIII веке татаро-монгольское нашествие.

Были и ещё попытки. Галицкое княжество. Западно-русские земли, не попавшие под ордынское иго. Не смогли выполнить роль объединителя. Не хватило то ли государственной, то ли экономической мощи. Но ведь и у Москвы такой мощи не было. Форменная деревня при Даниле Александровиче, с которого начиналась московская династия Даниловичей – Калита, Василий, Иван. Откуда же прыть взялась? Почему не Новгород со Псковом? Там была экономика, торговля, деньги. Могли запросто купить что угодно и кого угодно. Купили же, например, Александра Невского. Служил им верой и правдой.

И ведь, как и Галич, Новгород со Псковом не были под ордынцами. Стало быть, никто их не ущемлял так, как ущемляли Москву, Тверь, Рязань. Так ущемляли, что, скажем, разрушенный в начале XIII века татарами Курск так и простоял в развалинах почти полтораста лет. Только в XV в. при Иване III зашевелились. А до этого силёнок не было. Да и некому было отстраивать. Почему не Новгород? Логика подтверждалась и геополитически. Рядом с Балтикой, Европа у ворот, а Москва – чёрт знает где, за 2-3 тысячи вёрст, вся в лесах непроходимых. Сергий Радонежский, основавший Троице-Сергиевский монастырь (это полсотни километров от Москвы), костры жёг по ночам, от волков и медведей спасу не было, того и гляди загрызли бы! Вот какая глушь! Кстати, геостратегическое направление на Новгород потом полностью подтвердил и Пётр I, основавший в 200 км севернее Санкт-Петербург.

Хорошо, не нравится русским море, лес ближе, понятнее. За 100 лет до Москвы пробовал объединить всех владимирский князь Андрей Боголюбский. Всё было у владимирцев: сила, мудрый руководитель, даже епархию выпросили у Константинополя, тогда ещё столицы Византии. Не вышло. Почему?

Царские историки до октября 1917 г. и советские после октября 1917 извели тонны бумаги для разъяснения, почему именно Москве удалось с четвёртой или пятой попытки объединить Русь в централизованное государство. Каких только аргументов не приводилось. Тут тебе и географическое положение в центре Великой Русской Равнины. Здесь и ссылки на торговые пути с Юга на Север. Назывались и приятельские отношения московских Даниловичей с Ордой. Н.М. Карамзин прямо писал, что «Москва обязана своим величием ханам», т.е. Орде. Но главное, что подчёркивалось, если не всеми, то очень многими историками, это экономические обстоятельства выдвижения Москвы, мол, Русь постепенно отходила от шока после татаро-монгольского нашествия, налаживались ремёсла, хозяйство в целом, вот Москве и повезло подключиться к данному процессу быстрее других русских городов.

Много ссылок и на всякие другие особенности московского возвышения. Но все они нам кажутся притянутыми за уши. Нет в них путеводной нити или, как говорили классики, того звена, за которое можно было бы вытянуть всю цепь.

Как и в случае с Киевской Русью, Московское государство возникло как-то вдруг, ни с того ни с сего. Вот как представлял себе это появление один из наиболее объективных историков, объединивший обе исторические школы – до- и послеоктябрьскую – С.Ф. Платонов: «Начало Москвы. Во второй половине XIII и начале XIV в. (т.е. после покорения Руси татаро-монголами, – авт.) на Северо-Востоке Руси начинает возвышаться до сих пор незаметное княжество Московское» (С.Ф. Платонов. «Лекции по русской истории». Часть I. – М., 1994. С. 143).

Оно было настолько “незаметным”, что вызывает сомнение даже сам факт основания Москвы в начале XII в., т.е. официальная дата её рождения – 1147 г. По крайней мере, ни в одной летописи нет упоминания о Москве. 1147 год возник чисто произвольно. В Ипатьевской летописи приводится отрывок, в котором суздальский князь, занявший потом Киев, Юрий Владимирович Долгорукий приглашает вместе поохотиться и потом «посидеть» новгород-северского князя Святослава Ольговича. Последний, кстати, был отцом князя Игоря – героя «Слова о полку Игореве». Вот и вся ранняя «история» Москвы и её «основателя» – Юрия Долгорукого.

Не случайно даже сам С.Ф. Платонов, запутавшись в силках разных мнений о причинах возвышения Москвы, махнул на всё это явление рукой: «Разбираясь в указанных мнениях, – записал историк, – мы видим, что вопрос о принципах возвышения Московского княжества не развивается, и последнее по времени мнение не есть самое удовлетворительное» (там же. С. 156).

Важно отметить, что уж если кто и «повинен» в основании Москвы, то это владимирский князь Андрей Боголюбский, сын Юрия Долгорукого. Именно он превратил московское поселение в город, обнеся его деревянными стенами. Это обстоятельство дало основание И.Л. Солоневичу заявить, что «Московскую Русь основали эмигранты из Руси Киевской» (И. Солоневич. «Народная монархия». – 1991. С. 285). То есть люди, которым раньше других опротивели «феодальные отношения», выражавшиеся в бесконечных междоусобных разборках Мономаховичей и Ольговичей, т.е. потомков князей Владимира Мономаха и Олега.

Об Андрее Боголюбском у нас почему-то не любят вспоминать и говорить о его заслугах. А зря. Среди княжеского разнообразия времён Удельной Руси, той, которая рассыпалась на отдельные княжества – уделы, враждовавшие между собой и ставшие затем лёгкой добычей татаро-монгольских завоевателей, Андрей Боголюбский был одним из самых талантливых и ярких личностей. По сути дела, он предварил реформы Ивана Грозного и его кадровую политику по формированию новой русской политической элиты – служилого дворянства. Боголюбский подбирал соратников не по знатности и рождению, а по способностям и заслугам. Он не побоялся опереться на низы российского общества, противопоставив их самовластию и расколу верхов в лице удельных князей и их боярства. Он перенёс свою резиденцию из Суздаля во Владимир, где не было никакой аристократии. Боголюбский отказался сесть на Киевский княжеский стол и сделал административным центром Киевской Руси провинциальный городишко Владимир.

Тем самым показал почин всем другим князьям и городам русским – судить не по знатности и бывшим заслугам, а по полезности и вкладу в реальное дело. Путь к так называемым «безродным» городам-выскочкам, каким и оказалась Москва, век спустя после владимирского эксперимента Боголюбского был открыт настежь. Без этого поступка-подвига Боголюбского ни о каком возвышении Москвы не могло быть и речи. Почин в России – величайшее средство для последователей. Не зря Ленин назвал свою известную статью о зачатках коммунистического труда в Советской России «Великий почин» (1919 г.). И ведь прав оказался, пусть и на сравнительно небольшой временной отрезок нашей истории. Сотни миллионов советских людей в 20-60-е годы фактически работали по коммунистически, т.е. почти бесплатно вкладывая свой труд в копилку советского общества…

Это одно из важнейших обстоятельств. И другое, ещё более существенное, – горький опыт Киевской Руси. Развал Древнерусского государства на удельные княжества, приведший Русь в положение данницы Золотой Орды, фактически превратив её в зависимое государство с внешним управлением из Сарая – столицы Орды, научил не столько политэлиту, ее нельзя научить ничему, сколько служилые сословия. Именно киевские эмигранты Андрея Боголюбского и их потомки поддержали и трёх Иванов, которым Москва обязана своим положением сперва центра, а затем и столицы централизованного общерусского государства – Калиту, Ивана III и Ивана IV.

Итак, чтобы понять главное в некоторых исторических эпизодах, которые вопреки официальным версиям лучше и ярче высвечивают суть, не всегда стоит гнаться за общепризнанными авторитетами. Можно обойтись и столь же случайными, но, может быть, поэтому и более откровенными, чем официоз, мнениями. Одно из таких свидетельств содержится в справочнике-путеводителе В.В. Волиной «Моя Москва. Прогулки по Кремлю» (М., 1998). Там, в частности (на стр. 10-12), обращается внимание на следующие факты.

По первому упоминанию в летописи основателем Москвы считается суздальский князь Юрий Владимирович, сын Владимира Мономаха. Своё прозвище – Долгорукий он получил уже после смерти за постоянное вмешательство в южнорусские дела, в борьбу за киевский престол. В «Истории Государства Российского» Н.М. Карамзина читаем про нашего героя: «Знаменит в нашей истории гражданским образованием восточного края древней России, в коем он провёл все цветущие лета своей жизни. Распространяя там Веру Христианскую … умножил число духовных пастырей, тогда единственных наставников во благонравии, единственных просветителей разума; открыл пути в лесах дремучих, оживил дикие мёртвые пустыни … основал новые селения и города».

Но, справедливости ради, следует сказать, что он, «будучи сыном князя, столь любимого, не имел добродетелей великого отца, не прославил себя в летописи ни одним подвигом великодушия, ни одним действием добросердечия, свойственного Мономахову племени».

За что же так суров Н.М. Карамзин к личности, которую мы считаем выдающейся уже за одно великое дело основания Москвы? Может за убийство боярина Стефана Ивановича по прозванию «Кучка», владевшего «красными сёлами» Москвы? А был ли Кучка? Если нет, то кому и зачем понадобилось убивать его, несуществующего? Одно из летописных сказаний о начале Москвы повествует о том, что Москва, подобно древнему Риму, основана на крови (о чём свидетельствовал и старец Филофей, доказывавший, что Москва в действительности есть Третий Рим). По этому поводу сочинитель рассказывает следующее: «Два Рима убо падоши, а третий стоит, а четвёртому не быти. По истине град Москва именует Третий Рим…

Первый Рим создан от Рома и Ромула… Начали копать Алиан (от лат. aula – дворец, палаты, – авт.) здати, обретоша главу только что убитого человека, свежая тёплая кровь текла из неё, и лицо являлось, как живое. Волхвы – мудрецы, искусные толкователи подобных знамений сказали: «Сей град глава будет многим, но не вскоре, а по времени, после многих убийств и пролития крови многих».

Так и Второму Риму, Константинополю, основание и зачало было не без крови же, но по убийстве и по пролитии кровей многих. Точно также и нынешнему сему Третьему Риму, Московскому Государству, зачало было не без крови же, но по пролитии, и по заклании и убийстве».

Эти сказания о якобы созидательном значении кровопролития при постройке крупных городов, по-видимому, совпадают с господствовавшим в Средние века (на Западе) поверьем, по которому при сооружении какого-либо значительного здания требовалось закласть живое существо и на его крови положить основной камень, отчего здание никогда не будет разрушено.

И в повести «О начале царствующего великого града Москвы…» тоже говорится об этом же: как и Древний Рим, и Второй Рим – Константинополь – возникли на крови, так и Москва, как Третий Рим, должна была во всём равна своим предшественникам и создаться «по кровопролитию же и закланию кровей многих».

И, чтобы приравнять Москву – Третий Рим к двум первым Римам, надо было сочинить обстоятельство или историю о кровопролитии при создании новой Москвы. Вот и была создана легенда об убийстве (или казни) боярина Кучки. Многие учёные-историки убеждены, что убийства на самом деле не было. Но был ли Кучка? Долгое время на предания о Кучке историки смотрели как на вымысел XII века. Чьи же тогда родственники Кучковичи, упоминавшиеся в более ранних летописях? Откуда тогда существовавшее во второй половине XII века двойное название города – и Москва и Кучково? На чём основаны строки древнерусского летописца: «Идоша с ним до Кучко рекше до Москвы»? На реальных фактах – совсем недавно был обнаружен ещё один документ, подтверждающий, что владельцем московского поселения до Юрия Долгорукова был Стефан Иванович Кучка. Это – берестяная грамота, найденная археологами в Новгороде. В 70-80-х годах XII века на бересте записали: «Плонение от душилы ко Нясе… Аже хотя, ажи не хотя, но у Федосии своё возьму. Шёл ти еси Кучково».

Это самое древнее на сегодняшний день сообщение, в котором Москва именуется Кучковым по имени владельца земли, а не по названию реки. Кстати, место в районе Сретенки и Чистых прудов называлось Кучковым полем.

Некоторые исследователи полагают, что Кучка был одним из вятических старшин или князьков, земли которого затем были завоёваны Юрием Долгоруким при помощи… кровопролития. За непокорность и непочтительность к князю Юрию Владимировичу этот сильный и гордый боярин якобы был казнён. Кстати, Кучки, зять и дети, упоминаются в летописях как зачинщики заговора-мести бояр против сына Юрия Долгорукова – Андрея Боголюбского и убийства последнего.

Другой сочинитель даже переписал старинную летопись, чтобы вставить свою историю об основании Москвы. Уж очень ему хотелось отнести основание русской столицы подальше в глубь веков и тем самым лишний раз возвысить её. Самым подходящим временем для её основания оказались времена «вещего Олега», тем более что в летописях есть упоминания об основании Олегом множества новых городов. Вот и написал сочинитель: «Олег же нача грады ставите… и прииде на реку, глаголемую Москву, в нея же прилежат реки Неглинная и Яуза, и поставил град не мал и прозва его Москва».

Существовали также легенды о каком-то Вуколе или Буколе, который вёл отшельническую жизнь в здешних лесах, а потом вдруг почему-то предсказал новому городу великую судьбу. Упоминается и ещё один отшельник – некий римлянин Поддон.

А многие исследователи просто убеждены, что основателем Москвы по праву должен считаться никто иной, как Даниил Александрович. Да, велики заслуги князя Даниила (сына легендарного освободителя Земли русской, причисленного к лику святых – Александра Невского). Забегая вперёд, скажем, что именно с именем Даниила стали говорить о Москве как о сильном, крупном удельном городе, центре новой Руси.

Много сделал для Москвы и сын Юрия Долгорукого Андрей Боголюбский, о котором историк В.О. Ключевский писал, что этот настоящий северный князь не разделял страсти своего отца к Киеву, он не поехал в Киев, чтобы сесть на престол отца и деда, но заставил признать себя великим князем всей Русской Земли.

Согласимся с И.Л. Солоневичем, который считал, что при первых Романовых Москва дала нам наиболее законченное выражение всей своей правительственной системы. Такой системы в мире не существовало никогда, даже в лучшие времена Рима и Великобритании, ибо Рим и Великобритания были построены на принципе неравноправности включённых в эти империи побеждённых племён («Разделяй и властвуй!»). Москва властвовала не разъединяя, а соединяя.

Теперь попробуем сделать общий обзор московской правительственной системы, не столько её истории или техники, сколько её СТИЛЯ: как в ужасных условиях XVI-XVII веков – при оторванности от всего остального мира, в непрерывной осаде и с запада, и с востока, на бедных суглинках Московии – работал созданный народом и создавший великую Империю русский правительственный аппарат, чуждый каких бы то ни было нерусских примесей.

Во главе правительственного аппарата страны стояла Боярская Дума. Не забудем, что термин «боярин» означал не наследственный титул, а только служебное звание.

Боярская Дума, отмечал Ключевский, состояла из нескольких десятков членов, носивших разные звания. Все они назначались в Думу государем. В звание бояр и окольничьих назначались обыкновенно старшие представители знатнейших боярских фамилий. Напротив, думные дворяне и думные дьяки, большей частью люди незнатные, получали назначение по усмотрению государя за личные качества или государственные заслуги. Но правительственное значение думных людей не ограничивалось их сиденьем в Думе. Все служилые люди, носившие звание бояр, окольничьих и думных дворян, в силу своих званий были членами своего рода неофициального государственного совета и назывались думными людьми. Они управляли московскими приказами, командовали полками в походах и правили областями в качестве наместников и воевод. Полковой воевода или уездный наместник, конечно, не могли постоянно заседать в Думе, поэтому на её ежедневные заседания являлись большей частью только начальники московских приказов, судьи, как они назывались. Сами думные дьяки не были исключительно секретарями и докладчиками Думы, каждый из них управлял известным приказом.

Дума вела очень обширный круг дел судебных и административных, но, собственно говоря, это было законодательное учреждение. Дума руководила действиями приказов и имела контроль над областным управлением. Она же решала множество судебных дел. Из-за отсутствия протоколов мы мало знаем, как шли совещания в Думе и как составлялись приговоры. Но известно, что там бывали прения и даже возражения самому государю – «встречи». Иногда в тревожные времена при борьбе придворных партий прения разгорались, по словам летописи, в «брань великую и крик и шум велик и слова многие бранные». Но это были редкие, исключительные случаи. Обычное течение дел в Думе отличалось строгой чинностью, твёрдостью форм и отношений.

Думский строй, авторитет и обычный порядок делопроизводства были рассчитаны на непоколебимое взаимное доверие её председателя и советников, свидетельствовали о том, что между государем и его боярством не может быть разногласий в интересах страны. Бывали столкновения, но они шли вне Думы и очень слабо отражались на её устройстве и деятельности. Бывали споры, но не о власти, а о деле. Здесь, по-видимому, каждый знал своё место по чину и породе, и каждому знали цену по дородству разума или что тогда называлось – по голове. С виду казалось, что в этой отвердевшей обстановке не было места политическим страстям и увлечениям. Ни в какую голову не могла запасть мысль о борьбе за власть. Лица и партии в тогдашнем их понимании со своими себялюбивыми или своекорыстными помыслами должны были исчезать под давлением государственного интереса и политического приличия или обычая. Таким же характером отличалась и деятельность московских приказов.

Если бы обо всём этом рассказывал не Ключевский, можно было бы подумать, что читаешь отрывок некоей политической утопии, изображавшей парламентский рай земной. Но это писал либерал Ключевский, преподававший отечественную историю цесаревичу Николаю, будущему императору Николаю II. Тот же Ключевский отметил также, что новая династия Романовых успешно перенимала недостатки прежней династии Даниловичей, ибо больше перенимать было нечего и не у кого. Ничего, следовательно, за старой Москвой Ключевский признавать не желал. Более того, превознося гениальность Петра I, он же будет рисовать так же ярко и образно, как и строй Московского царства, картины полного морального и административного развала «петровского гнезда», по сравнению с которым Боярская Дума может показаться, если и не таким уж совершеннейшим вымыслом, то, по крайней мере, на порядок разумнее организованной системой власти, чем западническая модель Петра I. Слишком уж, как отмечал сам Ключевский, был разителен контраст между непросвещённой Москвой и просвещённым Петербургом.

Московская Боярская Дума была центром правительственного аппарата, который организовывал Россию в самые тяжёлые и самые окаянные века её существования. Этому центру в нашей историографии не повезло. Ему прилепили азиатскую этикетку, которую наклеила на него эпоха диктатуры дворянства, утвердившаяся при Екатерине II. И эта этикетка держится и поныне. Но в действительности XVII век, в отличие от XVIII, так называемого екатерининского, был периодом лучшего управления, какое когда-либо имела Россия. Лучшего с тех пор страна не имела никогда. Можно сказать, что со времён царя Алексея Михайловича управительный аппарат великой страны стал спускаться всё ниже и ниже, пока не докатился до подвалов большевистского ОГПУ. Но зато после чинности и порядочности Боярской Думы мы получили европейское управление.

Застенки были и в Москве. Но вот что пишет об отце Петра (царе Алексее Михайловиче) посторонний, тем более иностранный наблюдатель – австрийский посол Мейерберг: «Царь при беспредельной своей власти над народом, привыкшим к полному рабству, ни разу не посягнул ни на чьё имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь».

Комментируя это свидетельство, Солоневич верно предложил оставить «полное рабство» на совести барона Мейерберга. Для баронских фантазий в Москве особого простора не было, а собственные крестьяне барона Мейерберга едва ли пользовались большей свободой, чем московские. Главное в другом. Царь «не посягнул ни на чьё имущество, ни на чью жизнь, ни на чью честь». Может быть, хотя бы уже по одной этой причине, по одному этому распорядку устройства власти изучать политическую историю, а вслед за ней и политическую педагогику «без кнута и застенка» было бы разумнее на примере Москвы – Третьего Рима, чем по образцам последовавших за Московским царством эпох и периодов нашей истории? Во всяком случае, тут есть над чем задуматься. Московский период дал великолепные образцы вытекавшей из самобытных основ страны и характера населявших её народов (прежде всего русского) политической практики. Надо ли было ломать всё это, чтобы заменить на чуждое нашему народу и, что ещё более важно, худшее как по содержанию, так и по форме государственное устройство?

Праздный вопрос. Как там у поэта и прозаика Ивана Бунина: «Но для женщины прошлого нет. Разлюбила и стал ей чужой». Разве история не женщина? Для истории, как и для женщины, альтернативное мышление неприемлемо. В истории может быть только так и не иначе. Либо – либо исключается…

ИМПЕРСКИЙ СТИЛЬ

4 сентября 1721 года в Санкт-Петербурге соборные стены церкви Святой Троицы огласились криками: «Виват, виват Пётр Великий – отец Отечества, император Всероссийский!» Обратите сразу внимание на эпитет императора Петра – Всероссийский, а не русский. Важное уточнение. Почему? Поймём дальше. А тогда в Сенате, учреждённом Петром как высший законодательный и судебный орган Империи, был дан обед на 1000 персон. Не забыли и о простолюдинах. На площади перед церковью Святой Троицы струились два фонтана. Из них 15 часов кряду било вино. Из одного – белое, из другого – красное. Изобретение любимца Петра, с которым он начинал ратное дело преобразования Московского царства в Российскую империю, Александра Меншикова. Умел потрафить Петру этот маститый царедворец и сам завзятый пьяница. Правда, никогда почему-то, несмотря на вёдра выпитого, не терявший головы. Русский характер.

Но не о Меншикове сейчас речь. Событие куда важнее личности придворного – отмечали всей новой столицей Империи юридическое закрепление появления одной из великих империй – Российской. Что и говорить, умели русские самодержцы отметить свой успех.

Хотя, надо прямо сказать, в самом определении «империи» как формы государственного устройства много наносного, идущего больше от политической конъюнктуры, чем от реального содержания имперской практики. Ну, взять хотя бы определение из Советского энциклопедического словаря. Кто-то скажет, а разве нет чего-нибудь поновее? Есть и поновее, но, к сожалению, определения ничем не отличаются от советского. «Империя (от лат. imperium – власть), гос-во, глава к-рого – монарх, король, император (напр. Российская И., Британская И). Как правило, имела колониальные владения» (С. 491). Вот так – ни больше, ни меньше.

Противоречия уже в одной строке. В пример приводится Российская империя. Но любому известно, что у Российской империи не было колониальных владений. Не Сибирь же записывать в колонию. И даже Туркестанский край, вошедший в состав Империи уже в XIX в. стараниями генерала Скобелева – героя Шипки, покорившего Бухарский эмират и Кокандское ханство, к колониям никак не отнести. В государственном устройстве и эмирата и ханства после присоединения к Российской империи ничего не изменилось. Всё осталось прежним – эмир, хан, знать, муллы, народ, базар. Даже международные связи сохранили за местными элитами. Разве что переговоры вели уже не только от своего имени, но и от имени «белого царя», т.е. императора России.

Вторая нестыковка. Мол, империя – это государство, во главе которого стоит монарх, император. Смотрим, как определяется на той же странице словаря император – «лат. imperator – повелитель, титул нек-рых монархов». Можно что-нибудь понять из такой формулировки? Вряд ли. Потому что захотелось какому-нибудь монарху стать императором, он и называет себя этим титулом. В действительности всё было и есть совсем не так. Произвола в принятии императорского титула никогда не было и быть не может. Потому что это не просто титул. Это отражение и выражение геополитической реальности. Почему, скажем, испанский или португальский короли с завоеванием колониальных владений в Америке, Африке и Азии не приняли на себя титул императора? Чем они, родовые в нескольких поколениях и веках царствующие особы, хуже выскочки Наполеона Бонапарта, присвоившего себе титул императора, даже не став перед этим королём Франции?

И потом самое главное, разве только одним титулом императора просто монархическое государство отличается от монархического государства, созданного по типу империи? Простите, но уже из опыта новейшей истории известны примеры империй не монархического устройства. Стыдно напоминать об этом авторам всяких словарей и исторических опусов. Скажем, современные США или Китай (на подходе Индия) тоже проецируют себя в виде мировых империй, хотя и не кричат об этом громким голосом. Так же как, впрочем, и став социалистическим, СССР не перестал быть по своей государственной природе, т.е. геополитическим характеристикам, империей. Даже после распада СССР Российская Федерация не утратила признаков империи. Возрождение России как одной из великих мировых держав возможно только в форме империи. Федеративной или унитарной – это уже другой вопрос.

Можно сказать и ещё задиристее: любая современная федерация имеет если не все, то очень многие признаки империи. По крайней мере, в мировом «разделении труда» она выступает в имперском обличии. Это наглядно демонстрируют не только такие самые крупные мировые федерации как США, Китай, Россия, но и стремительно приближающиеся к ним Индия, Бразилия, Мексика и даже Австралия с Канадой.

Так что пока рано Российской Федерации «выходить из империи», как предлагают некоторые политологи (например, «Выход из империи: тяжёлое наследство». – Полис, 2008, № 6. С. 54-66). Никуда Россия не выйдет. Ей просто некуда выходить. Не в «чисто же поле», как предлагают некоторые. Да и с какой стати у неё оказывается «тяжёлое наследство»? Как раз наоборот. Освободившись пока от ставших откровенными прихлебателями за годы советской политики пролетарского интернационализма «окраин», Российская Федерация постепенно наберёт экономические, а вслед за ними и другие имперские обороты. Уже за 8 лет XXI века на 2 дотируемых из центра субъекта Федерации стало меньше. Сегодня самообеспечивают себя лишь 14 субъектов из 83. Получается 20%. Начавшийся процесс укрупнения, постепенный переход к краевому принципу федеративного устройства ускорит процесс адаптации регионов к новой расстановке государственных акцентов.

И ещё одно концептуальное соображение. В оценках имперского государственного устройства почему-то всегда делается упор на территориальном расширении границ. Это, безусловно, важный компонент имперского строительства. Он наиболее очевидный. Всем бросается в глаза, потому что всех задевает, кого непосредственно, присоединяя территорию, кого по-соседски завистливо, мол, смотрите, какая прыть, надо бы осадить. Отсюда именно эта способность расширяться территориально или формально присоединение территорий другими формами влияния на близких и дальних «родственников» объявляется едва ли не самым главным признаком имперской государственности, тенденцией к имперскому строительству.

Вот типичный самый свеженький политологический пример такого понимания империи. Майкл Хант (заслуженный профессор исторического факультета университета Северной Каролины в США) пишет в статье «Между империей и гегемонией: сумятица в политике США»:

«Понятие американской империи сегодня вошло в моду и эффективно используется, если сопровождается хорошим обоснованием. Империя в фундаментальном смысле – это централизованный политический проект, в котором принуждение (насилие или, по меньшей мере, угроза его применения) используется для подчинения территориально ограниченного пространства. После своего создания империи приобретают и другие структурные признаки. Поддержание контроля зависит от сотрудничества между элитами метрополии и колониальных владений и обставляется разного рода механизмами, начиная с военных баз для обслуживания интересов класса имперских управленцев и заканчивая идеологическими ортодоксиями, которые оправдывают доминирование – как у себя дома, так и за рубежом. Скептики, возможно, будут утверждать, что неформальный контроль, являющийся выдающейся характерной чертой Соединённых Штатов, не может быть классифицирован как империя. Это возражение не выдерживает критики. На память приходят восточные рубежи Римской империи и территории, подчинённые Китаю за пределами границ непосредственного имперского господства» («Выход из империи: тяжёлое наследство». – Полис, № 6, 2008. С. 7).

Это довольно исчерпывающее обобщение современных западных представлений об империи. Помимо способности к территориальному расширению здесь ещё выделяется и другой признак империи – гегемония. Дадим ещё раз слово М. Ханту:

«Гегемония, представляя собой не менее значимое понятие, чем империя, не поддаётся простому определению. Компаративистика помогает тут мало, а количество исторических казусов, на основе которых можно было бы сделать некие обобщения, весьма невелико. Существует множество империй, гегемонии встречаются более редко, и совершенно отсутствуют такие гегемонии, как США, обладающие столь многослойным влиянием в глобальном масштабе. Самый очевидный для сравнения аналог, Великобритания, действовала в условиях избранных ею ограничений, объясняемых наличием достаточно широкого круга почти равных ей по силе конкурентов, относительно примитивных коммуникаций и транспортных технологий, а также сравнительно менее мощной экономики».

Пусть читатель извинит нас за тяжесть слога, но других определений пока не придумано. Поэтому продолжим: «Отправная точка в определении гегемонии – это выделение тех качеств, которые не позволяют называть её империей. Один из ведущих признаков – это больше широкое и филигранное проникновение экономических и культурных практик и продуктов в целые регионы, нежели сфокусированное проецирование политической или военной мощи. Другое качество – это, скорее, сознательное внедрение транснациональных норм и институтов, нежели создание специфических, подчинённых, колониальных режимов. Возможно, наиболее значимый атрибут гегемонии – это легитимность. Гегемония – нечто большее, чем стремление к получению материальных благ или психологического удовлетворения. Неотъемлемой частью любых притязаний на международное лидерство в масштабе гегемонии является наличие серьёзных обязательств. Гегемония отличается от империи отсутствием принуждения, разрозненностью источников поддержки и несколько более аморфным территориальным диапазоном».

И затем выводы: «Если империя в случае США – это генетически присущее качество государства, то гегемония – приобретённый признак. Гегемония стала возможной благодаря беспрецедентному в истории человечества уровню экономического роста в течение XIX и начала XX в. Это создало предпосылки для появления международной системы, которая была инспирирована, спроектирована и отлажена США и приобрела определённую форму в течение первых двух третей ХХ в. Американская экономическая и культурная среда переделали общества и изменили практики повседневной жизни во всём мире» (там же. С. 9.).

Ну насчёт законченной переделки мира, тут профессор явно погорячился, приняв желаемое американской элитой за свершённое. Пока не удалось переделать. В этом-то и заключён весь фокус в представленной Хантом западной модели империи. Её доминанта – насилие, хотя и в разных формах. И как производное насилия – экспансия, тоже в разных формах – военная, территориальная, экономическая, культурная, духовная. Даже спорт сегодня задействовали. Что такое Олимпийские игры в Пекине в 2008 г. как не форма китайской экспансии? Ну-ка, гуманисты, правозащитники, опровергните это утверждение!

Всё это так и было. Как видим, так и остаётся. Но при этом почему-то за скобки выносится один очень неудобный для западной философии и истории объект. Может, потому и выносится за скобки, что не укладывается в прокрустово ложе политической науки Запада? Не исключаем, что именно поэтому. Что за объект? Правильно, читатель, – наша с вами Российская империя. Она действительно имеет все признаки западной модели империи. Но, во-первых, применяет их сугубо на свой лад, так что от их западной трактовки мало что остаётся. А, во-вторых, дополняет западную практику своей, отечественной, в корне отличающейся от западной. Вот в этом-то и собака зарыта. Откопать её – наша задача.

Российский, да и в целом всемирный опыт показывает, что все стратегически значимые для человечества успехи достигнуты государствами-империями. Только имперское государственное устройство обеспечивает необходимые материальные и духовные предпосылки для развития общечеловеческого социума. Все известные миру цивилизации на всех континентах во все эпохи обязаны своему благополучию имперскому устройству, имперскому образу мысли и действия. Утрата имперской составляющей ведёт и к утрате динамизма в развитии любой цивилизации.

Древняя Греция так бы и осталась захолустьем, хотя и привлекательным для других, если бы не вышла за пределы города-полиса и не превратилась в империю Александра Македонского, пусть и крайне краткосрочную по времени существования. Рим утонул бы в окружении этрусской культуры, если бы не покорил Карфаген и не стал империей.

Поэтому любое общество, любое государство избирает в качестве путеводной звезды развития империю, имперский стиль поведения. И растущее количество неудачников, которым не удалось утвердиться в имперском обличии, никого не останавливает. Скорее, наоборот. Побуждает искать другие, более удачные формы имперского облачения.

В истории Европы есть три примера перспективного имперского строительства. Это – Древний Рим, Византия и Российская империя. Правда, при известных оговорках можно к их числу добавить ещё одну – Британскую империю. О чём отдельный разговор. Причём из всех этих счастливчиков по возрасту самая опытная и устойчивая имперская форма государственного устройства и деятельности именно Российская. Древнему Риму – менее 1000 лет. Византии – чуть больше 1000 лет. Британской империи Кромвеля-Виктории – всего-то 300 лет. Российской же имперской государственности Рюриков – Даниловичей – Романовых – Сталина – Брежнева – 1200 лет (хотя и с некоторыми перерывами).

Конечно, были в Европе примеры и помимо этих четырёх, но они не совсем универсальны. Ну, действительно, чему может научить пример и опыт Священной Римской империи (империи Карла Великого). Это, скорее, суррогаты, возникшие из ностальгии по разрушенному Риму цезарей.

Хотя формально СРИ и просуществовала 8 веков (с 962 г., когда её провозгласил германский король Оттон I до 1806 г., когда она исчезла окончательно в ходе наполеоновских войн), но у этой империи не было признанного имперского центра. Она постоянно распадалась на независимые мелкие государства-княжества. С конца XV в. она даже была переименована в Священную Римскую империю германской нации. Но позвольте, самой Германии как единого государства не было до середины XIX века. Какая уж тут «империя»?

И более поздние германские попытки реанимировать Священную Римскую империю выглядят почти что анекдотически. Мы имеем в виду так называемый «третий рейх» Гитлера в 30-е – первой половине 40-х гг. ХХ в. «Первый рейх» – это якобы империя Карла Великого. «Второй» – та самая Германская Священная империя. «Третий» – трагический для всего человечества опыт национал-социализма.

Французская империя. Возникла после французской революции 1789 г. в результате узурпации власти Наполеоном Бонапартом. В 1804 г. он провозгласил себя императором. Провёл с десяток завоевательных войн, присоединив к Франции с десяток мелких европейских государств. Но с крупными явно не сладил. Проиграл войну с Испанией. Был бит в Альпах нашим Суворовым. Опростоволосился с так называемой континентальной блокадой Англии.

И вообще, на наш взгляд, весьма глубокое заблуждение считать Наполеона покорителем Европы, а Францию «свободолюбивой империей», несшей освобождение европейским народам от феодальной зависимости местной знати. Так могут до сих пор считать, пожалуй, только ничему не научившиеся за 300 лет европейской истории польские националисты, испытывающие до сих пор приступ острейшей русофобии. Всюду, куда бы ни совался Наполеон, он встречал вооружённый отпор тех, кого должен был «осчастливить» свободой, – в Германии, Австрии, Италии, Египте, Испании и т.д. и т.п.

Так же обстоит вопрос и с Французской колониальной империей. То, что Франция в течение XIX – XX вв. приобрела ряд заморских территорий, управляемых из единого центра Парижа, не вводит её в разряд империй. Франция считала себя метрополией, а эти территории – колониями.

Вообще следует заметить, что в политическом словаре нет даже самого понятия «колониальная империя». Есть «колониальная система империализма» (Советский энциклопедический словарь. – С. 610). Поэтому к империям вряд ли можно отнести Испанию, Португалию, Голландию, имевших, как Франция и Англия, колониальные владения. Испания одно время владела Голландией. Но ни террор герцога Альбы, ни постоянные военные экспедиции не смогли удержать эту территорию. В XVI в. национально-освободительная борьба голландцев привела к созданию независимого государства, которое само вскоре стало «колониальной империей», присоединив к себе Индонезию – «Нидерландскую Индию».

Австро-Венгрия существовала с 1867 по 1918 гг. как дуалистическая (т.е. двуединая) монархия во главе с австрийским императором из династии Габсбургов. Он же, этот император, по совместительству был и венгерским королём. Создана была Австро-Венгрия в результате преобразования Австрийской империи Габсбургов. Сама эта империя получила или, правильнее будет сказать, присвоила сама себе имперский статус с 1804 г., как противовес провозглашённой в том же году Наполеоном «Французской империи». Австро-Венгрия из-за генетического дуализма правящих элит – австрийской и венгерской – никогда не проецировала себя как империя. Хотя, может быть, территориально и полиэтнически она действительно тянула на империю, особенно после удачного для династии Габсбургов Венского конгресса (1815 г.), когда канцлеру Меттерниху удалось с помощью непутёвого и недальновидного Александра I прибрать к рукам фактически всю Юго-Восточную Европу и даже на несколько десятилетий захватить Северную Италию, дав повод Гарибальди и другим развернуть национально-освободительную борьбу, в ходе которой и была объединена Италия в единое королевство.

Османская империя (в европейской транскрипции – Оттоманская) – сложилась в XV-XVI вв. сразу на трёх континентах – в Азии (Малая Азия), в Европе (Балканы) и в Африке (север). Это действительно была весьма яркая и сильная по этногеополитическим параметрам империя. Все имперские признаки (сильный центр, господство государствообразующей нации, мощные армия и флот, развитые административная и экономическая инфраструктуры и пр.) у Османской империи были налицо. Но всё-таки, строго говоря, несмотря на балканское присутствие, в европейские каноны Османская империя не совсем укладывалась. Да и сама она себя не считала европейской. Скорее, наоборот. Лишь революция младотурков 1908 г. повернула Малую Азию лицом к Европе. Но было уже поздно. Вот если бы не разгром турецкой армии принцем Савойским в XVII в. на подступах к Вене, тогда бы, может быть, мы получили весьма любопытный исторический опыт ещё одной, кроме Российской, евразийской модели имперского устройства.

Возвращаясь к началу нашей главки, заметим, что все три удачных случая строительства империи – Римской, Византийской и Российской – по этногеополитическим параметрам были случаями строительства сухопутных или континентальных империй. Ни одна из них не славилась своим морским могуществом. У Рима военно-морской флот был наёмный. У Византии его вообще, в строгом смысле этого понятия, не было. Россия приступила к созданию современного флота при Петре I, т.е. на девятом столетии своего существования, осознав, что без выхода в Атлантический океан через Балтийское и Чёрное моря ей окно в Европу не прорубить.

Британская империя – это первая мировая морская империя. Завоевания Испанией и Португалией Латинской Америки не в счёт. В империи эти завоевания не превратились. Следующие за Британией морские мировые империи – это США и Япония. Во всяком случае, они так себя поставили. Их приоритет – сильный военно-морской флот. Британия как империя утвердила себя в ходе девяти англо-испанских войн XVI-XVIII вв. за захват колоний и господство на море.

США также потеснили Испанию в XIX в. в борьбе за Филиппины и Кубу.

Япония утвердилась во время Русско-японской войны 1904-1905 гг. на Дальнем Востоке.

Сходство морских империй с этногеостратегической точки зрения ещё и в том, что они островные государства. Даже у США имеется геостратегическое мышление и поведение, в отличие от империй континентального типа, грубо говоря, пиратское: захватил, утопил и скрылся на свой остров. Но начинали они с установления «железного занавеса» с континентами. Британия после оккупации Кромвелем Ирландии и Шотландии выставила в проливе Ла-Манш сторожевые корабли, которые следили за тем, чтобы к католикам ирландцам не пришла помощь с континента. США ввели в начале XIX в. доктрину Монро, суть которой сводилась к незамысловатому принципу: Америка для американцев. Благодаря этому принципу США удалось прибрать к рукам своих северных и южных соседей – Канаду и Мексику. Смысл японской реформы после реставрации Мейдзи (1868 г.) также свёлся к принципу «Япония для японцев» (технологии – западные, но производство, власть и традиции – свои).

Римская империя – это империя силы, торжество насилия, а не закона. Хотя эта империя и дала человечеству универсальное в условиях товарно-денежных отношений римское гражданское право. Принятый в 1801 г. Кодекс Наполеона лишь освежил традиции римской юриспруденции. Поэтому он до сих пор сохраняет свою значимость и силу. И тем не менее Рим – это господство самой передовой по тем временам армии и военной техники. Правда, был момент, который едва не поколебал римский военный авторитет. Речь идёт о Пунических войнах с Карфагеном. Злейший враг Рима полководец Ганнибал едва не превзошёл римлян в военном искусстве. Но это была временная осечка.

Главная ошибка римских властей состоит в том, что они не сделали Рим духовным и религиозным центром империи и более 300 лет яростно преследовали христианство вместо того, чтобы сделать его государственной религией. Признание Константином христианства оказалось явно запоздалым для Рима, но дало козырь Византии. Именно как религиозный оплот народов ценна Византийская империя. Этот опыт с успехом переняла Россия, как переняла она и опыт плодотворного сотрудничества светской (императорской) власти и духовной, патриаршей милости. Этот симбиоз получил название принципа симфонии, т.е. взаимного присутствия и влияния, в отличие от какофонии, в которую на Западе вылился принцип разделения властей на светскую и духовную, провозглашённый Августином в его концепции о Граде божьем и Граде земном. Позднее он был закреплён в учении Фомы Аквинского (XIII в.), разработавшего официальную идеологическую доктрину католицизма – томизм. Она и поныне состоит на вооружении Ватикана.

Использование принципа симфонии властей предохранило Византию от так называемых религиозных войн и распрей, захлестнувших Западную Европу в Средние века. Минул этот бич и Российскую империю, воспринявшую от Византии принцип симфонии в отношениях светской, в данном случае царской и позднее императорской власти, и духовной, церковной. Даже спровоцированный в середине XVII века явно непродуманными действиями царя Алексея Михайловича и патриарха Никона церковный раскол на никонианцев и старообрядцев не привёл к войне. А мог бы. Бог миловал. Сегодня особенно очевидна надуманность реформы Никона. Ну, какая разница, как креститься: тремя перстами, как крестились греки и предпочитал креститься Никон, или двумя, как крестились русские до тех пор с момента крещения их Святым Владимиром Киевским в 988 году? Тем более что в обоих случаях в перстах соблюдалась конфигурация Святой Троицы – главного символа Православия. Ясно, что тут была наносная подоплёка – чрезмерные амбиции властолюбивого Никона. Кстати, мордвина по национальности, как и его антагонист глава старообрядцев протопоп Аввакум. Оба – выходцы из одной мордовской деревни. Вот так два мордвина едва не поссорили между собой всю Святую Русь!..

Сегодня Русская Православная Церковь усилиями усопшего недавно патриарха Алексия II примирилась с Зарубежной Православной Церковью. Может быть, пора принять и примирительный акт со Старообрядческой Православной Церковью. Тем более что делить-то особо нечего. Или есть что? Ну, пускай сами разбираются.

Но и Византийская империя не избежала изъянов. Главный из них заключается в том, что не было в ней единого византийского народа (в строгом смысле этого понятия). Фактически население империи представляло собой своего рода вавилонское столпотворение. Всякий этнос, начиная от административно господствовавшего в империи греческого до мусорщиков и дворников из восточных племён, которые даже до уровня народа, т.е. племенного единства на почве единого языка, религии, хозяйства, не доросли, был на особицу, что называется, сам по себе. Византийская церковь оказалась первой не как духовная собирательница всех народов и племён империи, а по принадлежности как представительница государственной религии.

В России всё было иначе. Святой Владимир крестил русских уже как представителей единого народа, сложившегося и выросшего из союза не менее чем десятка славянских племён. Позже к ним присоединились представители уже не десятка, а десятков, а то и сотен других неславянских племён. Русский народ как самый многочисленный на территории империи выступил не только как государствообразующий этнос, но и как духовнообъединяющий все другие народы. Это не значит, что силком крестили всех без разбору. Это значит, что всем без разбору было предоставлено право выбора не только государственной принадлежности, но и духовной религиозной определённости. В Российской империи получилась симфония не только светской и духовной властей, но и симфония всех имевшихся в ней религий. Люди сами определялись без всякой конституции.

И как следствие этого самоопределения ещё один камень, из которых была построена Российская империя, – подданные идентифицировались, т.е. выбирали себе подобных, не по национальным и этническим принадлежностям, а по вероисповеданию. Приняв Православие, подданный, кем бы он ни был по национальности, автоматически получал все права, предоставляемые Сводом законов Российской империи. Для блюстителей «чистоты расы» это кажется дикостью. Но для устойчивости и динамизма имперского развития – это благо. Это не пресловутая национальная ассимиляция, которой так боятся малые народы (возьмите современную Прибалтику). Это добровольный выбор статуса имперского гражданина. Ведь быть гражданином, т.е. носителем суммы прав и обязанностей, можно не только при республиканском государственном устройстве, но и, как показывает опыт Российской империи, в самодержавной монархии.

Вот этого никак не могут или не хотят понять критики Российской империи как в прошлом, так и в настоящем. В дооктябрьской России никому и в голову не приходило делить граждан по пятому пункту – национальной принадлежности. Был такой пункт в самой интернациональной стране мира – СССР. Зачем? Думаем, никто и сегодня не сможет дать внятного ответа. Именно из-за этого пункта было сломано немало миллионов судеб советских граждан. А ведь можно было и не ломать…

Именно из-за отсутствия этого пятого пункта Российская империя в начале ХХ в. стала второй после США страной эмигрантов. У нас проживало 5 миллионов приезжих из 130 млн. населения. Чуть меньше 3 процентов. Но они чувствовали себя в России не как на чужбине, а как дома, на Родине. Из России никто никуда не торопился выехать. Ни в Европу, ни в США. Дома как дома. Вот вам и «тюрьма народов», термин, придуманный большевиками для стравливания русских с инородцами. Понятно зачем – чтобы удержать власть.

То есть и здесь, в империи, как и в Киевской Руси, как и в Московии, главная черта государственности – уживчивость. Никто ни с кем не стремился конфликтовать. Только в крайнем случае, и то очень уж в крайнем. А в остальных – добрососедство и ровные взаимоотношения.

В отличие от Римской и Византийской Российская империя опиралась не на голый административный ресурс, а на совместное проживание всех народов, среди которых самый многочисленный русский народ никогда ни перед кем не выдвигал своих особых претензий на первенство. Скорее, наоборот. Предпочитал поддержку давлению и тем более притеснению. Уж если даже такой непримиримый русофоб, каким был вождь чеченских сепаратистов XIX в. Шамиль, в конце жизни признал Россию своей Родиной, то это говорит о том, что Российская империя никогда не была «тюрьмой народов».

Как не была она и «плавильным котлом», в котором переплавлялись целые народы и нации в единый народ. Вообще эта либерал-марксистская теория «плавильного котла» вплоть до грядущего отмирания наций сыграла очень злую шутку с русским народом. В СССР – этой последней пока по времени форме Российской империи, хотя и весьма изуродованной марксистско-ленинским экспериментом, – насчитывалось 22 млн. смешанных браков. То есть каждый третий брак был межэтническим. Отсюда вполне понятным становится такое образование как «советский народ», которое, по сути, стало в последние годы брежневской эпохи вытеснять понятие «русский народ». Западная социология даже изобрела для этого случая новый вид Homo sapiens – Homo soveticus, т.е. «советский человек». А западники знали, что делали. Они зря госбюджетные ассигнования не разбазаривали, как их советские коллеги.

Получалась дикая картина. Благодаря политике пролетарского интернационализма (где ещё в мире есть страна с такой политикой и появится ли вообще когда-нибудь?) в СССР сознательно ассимилировался государствообразующий народ. Он начал растворяться в 200 малых народах, которые, конечно же, от такого подарка были в восторге. Русские несли на так называемые окраины всё лучшее, что имели у себя в центре, а взамен не получали ничего, даже бракованного узбекского хлопка! Все народы СССР укреплялись численно и материально, кроме русского. В этом одна из главных причин развала СССР.

Русский народ не настолько наивен и глуп, как это казалось в Кремле. И его доверчивость не беспредельна. Как только русские убедились, что правящая КПСС расходует их ресурсы не во благо всему народу, а во благо партноменклатуре, зачастую имевшей ярко выраженный антирусский окрас, их доверие к КПСС лопнуло. А кроме русских, к концу 80-х годов ХХ в. у КПСС уже не оставалось сторонников. Все компартии так называемых союзных республик тянули одеяло на себя, отстаивали, прежде всего, свои национальные интересы. У русских же своей компартии не было. Она появилась в 1990 г. И её появление стало сигналом для национальных компартий, что пора отделяться, пока русские не очухались окончательно.

Развалилась и «новая историческая общность – советский народ». Но это не значит, что умерла сама идея такой общности. Просто измученный трагедиями ХХ в. русский народ уже чисто физически оказался не в силах переварить инонациональные вливания в свои ряды. Ведь до сих пор русские с этой задачей справлялись. И от этого русский народ только усиливался. Потому что в своей основе русский народ – этнически многонационален, как это ни дико звучит для чьего-то кваснорусского слуха. Да-да, русские – полиэтнос, а не моноэтнос. Это уникальный случай в мировой истории. Разве что ханьский народ современного Китая (а это 91% из 1,3 млрд. населения страны) чем-то напоминает русский народ.

Вот эта полиэтничность русского народа, запросто переваривавшего любые инонациональные вливания, и составляет основу Российской империи. На наш взгляд, эту особенность имперского строительства России прекрасно отразил И.Л. Солоневич. Мы не раз и не два ссылаемся на него, но что поделать. Он сумел лучше всех других официальных и неофициальных, дооктябрьских и послеоктябрьских академиков и просто интересующихся отразить главное в государственном менталитете русского (российского по форме и содержанию) народа. А почему сумел? Потому что на своём личном примере уразумел, что такое быть эмигрантом в своей стране. Судите сами. Вот прямая выписка из «Народной монархии». Прочтите и оцените: разве не прав был белорусский эмигрант?

«Если бы мы изучали русскую историю с русской точки зрения, а не с какой-нибудь декоративно-спинозной или церебрально-спинальной, то мы могли бы установить тот неправдоподобный, но всё-таки неоспоримый факт, что от Олега почти до Сталина русская национальная и государственная жизнь – то спотыкаясь и падая, то отряхиваясь и восставая, идёт всё по тем же основным линиям, которые я постараюсь суммировать в нескольких пунктах.

1. Нация – или, лучше, земля – как сообщество племён, народов и даже рас, объединённых общностью судеб и не разделённых племенным соперничеством.

2. Государственность как политическое оформление интересов всей «земли», а не победоносных племён, рас, классов и прочего.

3. Легитимная монархия как централизованная выразительница волевых и нравственных установок «всей земли».

4. Неотъемлемое право этой земли на свое земское самоуправление, на все связанные с этим свободы.

5. Максимальная в истории человечества расовая и классовая, религиозная и просто соседская терпимость.

6. Максимальный в истории человечества боевой потенциал этого сообщества, нации или этой всей земли.

Самое длительное в истории мира упорство той традиции, которая неизвестным нам путём, когда-то родилась где-то на Великом Водном Пути».

И затем выводы: «Вторжение феодальной идеологии в Киев, шляхетской – в Москву и марксистской – в Петербург привели нас к татарскому игу, к крепостному игу и к социалистическому игу. Вполне вероятны какие-то очередные влияния, вторжения, философии и концлагеря. Ещё более вероятно то, что они кончатся так же, как кончились и предыдущие: из-под надгробной плиты, сооружённой Карлом Марксом над русской национальной доминантой, вдруг поднимется, казалось бы, давным-давно похороненный Александр Невский, и вдруг окажется, что жив именно Александр Невский и что от карлов марксов только и осталось что образцово-показательная труха». Итоги голосования на ТВ-2 в программе «Имя Россия» – тому наглядное подтверждение. Самым выдающимся русским деятелем за 1000 лет народ выбрал именно Александра Невского. За ним поставили П.А. Столыпина. На третье место определили И.В. Сталина. Любопытная расстановка. Как её не оценивай, но главное, что объединяет всех трех первых номинантов «Имени России», это их любовь к своей Родине – России, защита интересов простого народа или если угодно народов России и утверждение России как державы этногеополитического, а значит, имперского, статуса.

Можно сколько угодно зубоскалить по поводу значения и силы народного мнения («глас народа, глас божий»), но факт остаётся фактом. Народ нутром выбирает то и тех, кто отстаивает это «то», безошибочно: патриотизм, народность и державность. Это как раз «то», без чего не было, нет и не может быть русской истории. Это как раз «то», что и составляет её сердцевину. А значит и сердцевину русской нации и российской государственности.

Опять прав Солоневич, завершающий свой анализ уроков русской истории и места в ней русского народа: «А потом (т.е. после всех известных ему и нам исторических экспериментов, – авт.), вероятно, окажутся ещё более странные вещи. Вспомним, что шляхетские уроки окончились в Варшаве, шведские – под Полтавой и под Стокгольмом, вольтерианские – в Париже и гегелианские – в Берлине. И всё это будет проделано снова тем же Иваном Непомнящим, которого вот уже сотни лет никакая философия никак не может переделать ни в американца, ни в социалиста, и никакие подвалы и концлагеря тридцати последних лет не могут сделать ни коммунистом, ни колхозником. Хотя очень многих сделали всё-таки прохвостами. Но пройдут даже и прохвосты. Желательно было бы, впрочем, принять кое-какие превентивные меры: и против философии, и против прохвостов. Триста лет татарского ига, полтораста лет крепостного и тридцать лет социалистического это, может быть, в масштабе русской истории и не так существенно. Но в масштабах нашей собственной – это всё-таки очень большая неприятность».

Неприятность эта осмысляется и переживается на каждом новом витке исторической спирали по-новому новыми поколениями иванов непомнящих. Но как-то так получается, что как бы мы не стремились оттолкнуться от наших приоритетов, взять от них хотя бы чуть-чуть в сторону – не получается. Возвращаемся к тому, от чего хотим уйти. Получается, что движемся не по спирали, а по кругу. Может, это и есть как раз то самое верное направление движения, которого надо не чураться, а принять раз и навсегда за историческую данность и следовать ей или, если угодно, за ней. Не забудем, что именно круговая, а не спиральная форма движения лежит в основе библейской Книги Бытия.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: