III. ЗАМКНУТАЯ И ОТКРЫТАЯ ФОРМА 4 страница

XVI век, даже в наиболее целостных произведениях, дает обобщенные ситуации, XVII век ограничивается изображе­нием мгновения. Но лишь благодаря этому ограничению истори­ческая сцена приобретает настоящую выразительность. В пор­трете наблюдается то же самое. Для Гольбейна кафтан так же ценен, как и человек. Психологическая ситуация не является, правда, вневременной, но ее не следует также понимать, как фиксирование одного какого нибудь мгновения свободно текущей жизни.

Классическому искусству неведомы понятия мгновенности, сосредоточения, заострения, в их самом общем смысле; ему свой­ствен медлительный, широкий характер. Хотя его отправным пунктом всегда является целое, произведения его все же не рас­считаны на первое впечатление. В обоих отношениях восприятие барокко подверглось резкому изменению.

3. Анализ со стороны содержания

Словами не легко выразить, до какой степени концепция такого привычного объекта, как человеческая голова, может один раз быть множественной, а другой — целостной. В конечном итоге формы остаются одинаковыми, и уже в классическом типе соче­тание их является целостно объединяющим. Но первое же сравнение обнаруживает, что у Гольбейна (97) формы положены рядом в качестве самостоятельных и (относительно) координиро­ванных ценностей, тогда как у Франса Гальса или Веласкеса (98) некоторые группы форм играют руководящую роль, целое под­чинено определенному мотиву движения или выразительности, и в этом сочетании элементы уже не могут обладать самостоя­тельностью в прежнем смысле. Перед нами не только живописно связующее видение в противоположность линейному очерчиванию частностей: в картинах линейного стиля формы как бы отталки­вают друг друга и благодаря подчеркнутым контрастам дают максимальное впечатление самостоятельности, между тем как в барокко с приглушением тектоники наблюдается также обезли­чение и обесценение частных форм. Но и это еще не все. Неза­висимо от стилистических приемов, важно ударение, падающее на отдельную часть внутри целого, например, как сильно подчеркнута форма щеки по сравнению с формой носа, глаз и рта. Рядом с единым типом (относительно) чистой координации существует бесконечное множество разновидностей субординации.

Для уяснения вопроса полезно остановиться на роли в пор­трете прически и головных уборов, где понятия множественности и единства приобретают декоративное значение. Мы могли бы коснуться этой темы уже в предыдущей главе. Связь с тектонич-ностью и актектоничностью здесь самая близкая. Лишь классическое XVI столетие с его плоскими шляпами и шапками, подчеркивающи­ми горизонтальную форму лба, дает почувствовать ее противоположность верти­кальной форме лица, а па­дающие вниз гладкие во­лосы служат как бы рамой, контрастирующей со всеми горизонтальными линиями лица. Прическа XVII века немогла быть построена по этому типу. Как бы сильно ни меня­лась мода, во всех ее барочных вариантах можно констатировать постоянную тягу к объединяющему движению. Даже в трактовке плоскостей стремятся не столько к разделению и противопоста­влениям, сколько к связи и единству.

Еще отчетливее эта тенденция обнаруживается при изобра­жении человеческого тела во весь рост. Здесь художник имеет дело с формами, способными свободно перемещаться при помощи подвижных суставов, что открывает широкий простор для более связанного и более свободного построения. Лежащая красавиц! Тициана, повторяющая тип Джорджоне, является квинтэссенцией красоты в духе ренессанса. Безукоризненно ясно очерченные члены приведены к гармонии, в которой совершенно отчетливо звучат от­дельные тоны. Каждый сустав нашел самое чистое выражение, и каждый отрезок между суставами дает впечатление в себе замкну­той формы. Кому пришло бы в голову говорить здесь о прогрессе анатомических знаний? Все натуралистически-материальное со­держание отступает на задний план перед определенной концеп­цией красоты. В применении к этому созвучию прекрасных форм были бы как нельзя более уместны музыкальные аналогии (99).

Барокко преследует другую цель. Он не ищет расчлененной красоты, суставы ощущаются более смутно; художник стремится прежде всего дать зрелище движения. Нет надобности в итальян­ской патетической жестикуляции, приводившей в восторг моло­дого Рубенса; движение можно наблюдать и у Веласкеса, не же­лающего иметь ничего общего с итальянским барокко. Как непо­хоже настроение, которым проникнута его лежащая Венера, на ти­циановское! Строение тела здесь еще тоньше, но картина не дает впечатления рядоположности элементов расчлененной формы; скорее нами схватывается подчиненное руководящему мотиву целое, без равномерного подчеркивания членов, как самостоя­тельных частей. Отношение можно выразить еще иначе: ударение сосредоточено на отдельных пунктах, форма сведена к немногим штрихам — и то и другое утверждение имеют одинаковый смысл. Но предпосылкой их является иное, менее «систематичное» ощущение системы тела. Для красоты классического стиля равно­мерно ясная «видимость» всех частей является само собой разумеющейся, барокко же может отказаться от нее, как пока­зывает пример Вела­скеса (100).

Эти различия об­условлены не терри­торией и не нацио­нальностью. Тициа­новские приемы изо­бражения тела при­меняются также Ра­фаэлем и Дюрером, рука об руку с Вела-скесом идут Рубенс и Рембрандт. Даже в тех случаях, когда Рембрандт стремит­ся к одной только ясности, как напри­мер в офорте Сидя­щий юноша, который так сильно прибли­жается к расчленен-

ным изображениям нагого тела, он не способен больше при­бегать к ударениям XVI века. Эти примеры проливают также свет на трактовку обособленной головы.

Но если мы охватим взором картину в целом, то уже на этих простых задачах обнаружится, что основным свойством класси­ческого искусства, естественным следствием классического ри­сунка, является относительная обособленность отдельных фигур. Мы можем вырезать эти фигуры, и хотя после такой операции они будут выглядеть хуже, чем в своем прежнем окружении, все же не вовсе пропадут. Барочная фигура, напротив, всем своим бытием связана с остальными мотивами картины. Уже челове­ческая голова на портрете органически вплетена в движение фона, хотя бы оно сводилось к движению одной только светотени. Еще в большей степени это касается композиции вроде Венеры Вела-скеса. В то время, как тициановская красавица сама по себе исполнена ритма, фигура Веласкеса находит завершение лишь в аксессуарах картины. Чем необходимее такое восполнение, тем совершеннее единство барочного художественного произведения.

Поучительные примеры эволюции многофигурной картины дает нам голландский групповой портрет. Тектонически построен-

ЖИВОПИСЬ 201

ные отряды стрелков XVI века являются целостностями, эле­менты которых отчетливо координированы. Офицер иногда бывает выделен из группы, целое же остается рядом фигур оди­накового достоинства. Крайней противоположностью такой ма­неры является концепция, сообщенная этой теме Рембрандтом в его Ночном дозоре. Здесь отдельные фигуры и даже группы фигур обесценены почти до полной неразличимости, но зато с тем большей энергией подчеркнуто несколько отчетливых мотивов, которым придано руководящее значение. То же самое наблю­дается на картинах с меньшим числом фигур. В этом отношении незабываемое впечатление оставляет Урок анатомии Рембрандта (1632): в нем старая схема координации разрушена, и все обще­ство вовлечено водно движение и освещено одним световым лучом; всякий признает этот прием типичным для нового стиля. Удивительно, однако, что Рембрандт не удовлетворился этим решением. Синдики суконщиков 1661 г. построены совсем иначе. Поздний Рембрандт как бы отрицает раннего Рембрандта. Тема: пять господ и слуга. Но все эти горожане совершенно равно­ценны. Нет больше все еще несколько судорожной концентрации Урока анатомии — мы видим непринужденное размещение в ряд

равноправных членов. Нет искусственно сконцентрированного света — светлые и темные пятна свободно рассеяны по всей площади картины. Что это: возврат к архаической манере? Нисколько. Единство обусловлено здесь резко подчеркнутым направлением движения всей группы. Вполне справедливо было сказано, что ключом ко всему мотиву является протянутая рука говорящего (Янтцен). С необходимостью естественного жеста развивается ряд пяти крупных фигур. Ничья голова не могла бы быть повернута иначе, ничья рука не могла бы лежать по другому. Каждый действует как будто сам по себе, но лишь общая связь целого сообщает действию отдельного лица смысл и эстетическое значение. Конечно, композиция не исчерпывается одними фигурами. Носителями единства являются в равной мере свет и краска. Большую роль играет яркое освещение скатерти, которое до сих пор не удалось сфотографировать. Таким образом и здесь мы встречаемся с уже известным нам барочным требо­ванием, чтобы отдельная фигура растворялась в целой картине и единство можно было ощущать лишь в совокупном действии красок, света и формы (101).

Отдавая должное только что рассмотренным чисто формаль­ным моментам, мы не в праве упускать из виду, что впечатление единства в значительной степени обусловлено также по новому экономичным распределением психологических ударений. Оно играет существенную роль как в Уроке анатомии, так и в Синди­ках суконщиков. Внутреннее содержание картины — в первом случае более внешним образом, во втором более интимно — сведено к единому мотиву, — прием, совершенно не практико­вавшийся в более раннем групповом портрете, представлявшем ряд самостоятельных фигур. Такая рядоположность не есть свидетельство отсталости, как будто бы искусство именно в этом отношении оставалось связанным примитивными формулами, — она скорее вполне соответствует концепции красоты координиро­ванных ударений, которой ренессанс был верен и в более сво­бодных композициях, например в бытовых картинах.

Масляничные развлечения Гиеронимуса Боса (102) являются именно такой картиной старого стиля не только в отношении размещения фигур, но главным образом в отношении распре­деления интереса. Он не вовсе распылен, как это часто наблю­дается у примитивов, скорее каждая деталь прочувствована в ансамбле, и от картины получается цельное впечатление, но все же перед нами ряд мотивов, каждый из которых в одинаковой степени стремится привлечь наше внимание. Такая композиция невыносима для барокко. Остаде оперирует со значительно боль­шим числом действующих лиц, но чувство единства у него более обострено. Из общего клубка выделяется группа стоящих кре­стьян — самый высокий вал в волнении, разлитом по всей кар­тине. Группа эта не обособлена от общего движения, но все же является господствующим мотивом и сообщает всей сцене опре­деленный ритм. Хотя все на картине отчетливо, однако, три стоящие фигуры явно наиболее живые и выразительные. Глаз «устанавливается» на эту форму и соответственным образом упо­рядочивает остальное. Гул голосов превращается в этом пункте в ясно различимую речь (103).

Иногда, впрочем, предметом изображения делается один только смутный гул улицы или рынка. В таком случае все частные мотивы обесцениваются, и объединяющим моментом служит массовый эффект — нечто совсем другое, чем рядополож­ность самостоятельных голосов в старом искусстве.

Естественно, что при таком психологическом уклоне больше всего должна была изменить свое лицо историческая сцена.

Понятие связного повествования было разработано уже в XVI веке, но лишь барокко ощутил напряженность мгновения, и лишь с тех пор существует драматический рассказ.

Тайная вечеря Лионардо есть проникнутая единством исто­рическая картина. Изображен определенный момент, и роли отдельных участников соответственно обусловлены им. Сказав: «истинно говорю вам, что один из вас предаст меня», Христос совершает движение, требующее известного времени. Слова его оказывают различное действие на слушателей, соответственно их темпераменту и сообразительности. Относительно содержания сообщения не может быть никакого сомнения: возбуждение уче­ников и жест учителя ясно свидетельствуют о том, что только что было возвещено предательство. Та же потребность во вну­треннем единстве заставила удалить со сцены все, что могло бы отвлечь или рассеять внимание. Взору предлагается лишь суще­ственно необходимое: мотив накрытого стола и комнаты с голыми стенами. Ничто не имеет здесь самодовлеющего характера, все служит целому.

Известно, каким нововведением был тогда этот прием. Поня­тие связного повествования хотя и не отсутствует у примитивов, но выполнение неуверенно, а загромождение основной темы по­бочными мотивами неизбежно рассеивает внимание.

Но в таком случае, какой же можно представить прогресс по сравнению с классической редакцией? Существует ли вообще возможность сделать единство еще более совершенным? Ответим указанием на изменения, которые мы наблюдали в портрете и жанровой картине. Упразднение координации деталей; выпячи­вание для глаза и чувства главного мотива, заглушающего все остальные; более острое восприятие мгновения. Хотя Тайная вечеря Лионардо скомпанована целостно, в ней все же содержится столько отдельных опорных пунктов для глаза зрителя, что рядом с позднейшими повествовательными сценами она кажется множественностью. Сравнение с творением Лионардо Тайной вечери Тьеполо может быть сочтут кощунством, все же из этого сравнения видно, в каком направлении совершилась эволюция: перед нами не тринадцать голов, которые все одинаково попадают в поле нашего зрения, но из общей массы выделено лишь две или три, остальные затушеваны или вовсе скрыты. Зато отчет­ливо видимое с удвоенной энергией подчиняет своей власти всю картину. Здесь то же самое отношение, которое мы пытались прояснить путем сопоставления дюреровского и рембрандтовского Снятия с креста. К сожалению, Тьеполо больше ничего неспо­собен сказать нам.

Эта концентрация впечатления от картины необходимо связы­вается с более острой «установкой» на восприятие мгновения. По сравнению с позднейшим искусством классическое повество­вание XVI века всегда содержит нечто устойчивое, оно в большей степени направлено на пребывающее или, выражаясь точнее, всегда охватывает более длинный отрезок времени, тогда как в барокко время укорачивается, и изображен действительно самый острый момент действия.

В качестве иллюстрации можно привести сюжет ветхозаветной Сусанны. Более ранний вариант изображает собственно не преследование женщины, но то, как старцы издали поглядывают за своей жертвой или собираются делать это. Лишь постепенно, вместе с обострением чувства драматичности, схема эта заме­няется изображением момента, когда враг подкрался к самой спине купальщицы и шепчет ей на ухо страстные речи. Раз­ным образом, напряженная сцена победы филистимлян над Самсоном вырабатывается лишь мало по малу из схемы спо­койно спящего на груди у Далилы богатыря, которому та остри­гает волосы.

Столь радикальные изменения концепции невозможно, ко­нечно, объяснить на основе одного частного понятия. Новшества в трактовке понятия, разбираемого в нашей главе, составляют лишь часть явления, а не все явление в целом. Заключим ряд наших примеров темой пейзажа, которая вернет нас на почву оптически-формального анализа.

Пейзаж Дюрера или Патенира отличается от пейзажей Ру­бенса сочленением самостоятельно разработанных частностей, в котором мы, правда, воспринимаем главную тенденцию, однако она никогда не создает впечатления безусловно руководящего мотива. Но мало по малу стираются разделяющие границы, сливаются грунты, и один мотив на картине получает реши­тельный перевес. Уже преемники Дюрера нюрнбергские пейза­жисты Гиршфогель и Лаутенсак компонуют иначе, а в велико­лепном пейзаже П. Брегеля (см. воспроизведение на стр. 116) ряд деревьев слева мощно вторгается в картину, как бы разрывая ее, отчего проблема ударения сразу приобретает новый характер. В последующий период объединение достигается широкими свето­выми и теневыми полосами, так хорошо знакомыми нам из картин Яна Брегеля. Эльсгеймер вторит тянущимися наискось

через всю картину длинными рядами деревьев и цепями холмов, которые встречают отзвук в «диагоналях полей» фан-гойеновских пейзажей с дюнами. Словом, когда Рубенс суммировал резуль­таты, то получилась схема полярно-противоположная дюреров-ской; лучше всего ее можно иллюстрировать картиной Мехельн-ские сенокосы (104).

В глубину равнинного лугового пейзажа тянется извилистая лента дороги. Едущая по этой дороге телега и бегущие овцы усиливают впечатление движения вглубь картины, тогда как направляющиеся в сторону работницы подчеркивают ровность местности. В ту же сторону, что и дорога, тянутся в небе слева направо светлые вереницы облаков. Светлый тон неба и лугов (на гравюре затемненных) с первого же взгляда увлекает глаз до самой далекой линии горизонта. Не осталось и следа от рас­членения на отдельные зоны. Ни одно дерево невозможно воспринять как нечто самостоятельное, не вовлеченное в общее движение форм и света всего пейзажа.

В популярнейшем своем пейзаже — офорте с тремя дубами — Рембрандт еще больше сосредоточивает ударение на одном пункте; правда, он достигает таким образом замечательного эффекта, однако по существу это тот же стиль. Никогда еще зритель не ощущал столь безусловного господства над всей картиной одного мотива. Мотив этот не исчерпывается, конечно, тремя деревьями, но дан также, как затушеванная противоположность возвышенной правой части картины и широко раскинувшейся равнины. Деревьям все же принадлежит гораздо более важная роль. Им подчинено все — вплоть до атмосферических явлений: небо овевает дубы ореолом, и они стоят точно победители. Они напоминают одинокие роскошные деревья Клода Лоррена, которые именно своей одинокостью производят такое своеобраз­ное впечатление. Если же на картине нет ничего, кроме широкого равнинного пейзажа, да неба над ним, то барочный характер может быть сообщен такому пейзажу могучей линией горизонта или пространственным соотношением между небом и землею — если площадь картины с силой заполнена огромными массами воздуха (105).

Восприятие вещей согласно категории целостного единства привело также к тому, что в эту эпоху, и притом впервые в эту эпоху, открылась возможность изображать величие моря.

4. Исторические и национальные особенности

При сравнении какой нибудь сцены Дюрера с аналогичной сценой Шонгауэра, например гравюры на дереве Взятие Христа под стражу из серии Страстей с соответствующим листом шон-гауэровской серии гравюр на меди, нас всегда поражает уверен­ность Дюрера, ясность и простота его повествования. Нам ска­жут, что у Дюрера композиция лучше продумана, и эпизод умело сведен к наиболее существенному, но нас здесь занимает не различие качества индивидуальных достижений, но различие форм изображения, которые связывали целое художественное направление. Мы еще раз возвращаемся к характеристике до­классического периода на основе уже выска­занных нами общих положений (10 6 и 107).

Да, композиция Дюрера отличается большей ясностью. Наклоненная фигура Христа господствует над всей картиной, так что уже издали мы отчетливо видим мотив пленения. На­клоненное положение этой фигуры еще бо­лее подчеркивается откинувшимися в про­тивоположную сторо­ну фигурами людей, которые тащат за ве­ревки. Тема же Петра и Малха, будучи про­стым эпизодом, под­чинена главной теме. Она образует одно из (симметричных) заполнений углов картины. У Шонгауэра еще не проведено раз­личие между главным и второстепенным. Он еще не располагает ясной системой взаимно противоположных направлений. Местами фигуры сплетаются в слишком тесный клубок, местами, наобо­рот, они размещены слишком просторно. Целое выглядит моно­тонно по сравнению с построенными на контрастах композициями классического стиля.

Итальянским примитивам — именно потому, что они итальян­ские, — свойственна большая простота и прозрачность, чем Шон-гауэру, — немцам они казались поэтому бедными, — но и здесь кватроченто отделено от чинквеченто меньшей дифференциро-ванностью композиции, меньшей самостоятельностью отдельных элементов. Обратимся к таким общеизвестным примерам, как Преображение Беллини (Неаполь) и Рафаэля. В первом случае

три совершенно равноценные стоящие рядом фигуры—Христос помещен между Моисеем и Илией, нисколько не доминируя над ними, — а у их ног другие три, тоже равноценные, павшие ниц фигуры учеников. У Рафаэля, напротив, разбросанные элементы не только объединены в общую форму, но, сверх того, в пределах этой формы отдельные элементы даны в более живом контрасте. Христос, в качестве главной фигуры, вознесен над фигурами Моисея и Илии (теперь обращенными к нему лицами), ученикам отведено явно второстепенное место, все согласовано, и все же каждый мотив развивается как будто свободно и самостоятельно.

Достижения в области предметной ясности, которыми классиче­ское искусство обязано этому расчленению и подчеркнутым кон­трастам, составят предмет особой главы. Здесь нас интересует главным образом декоративная сторона принципа. Она одинаково хорошо уясняется и на чисто изобразительных фигурах святых и на повествовательных сценах (108).

Разве не координация без контрастов, множественность без настоящего единства сообщают композициям Боттичелли или Чима хрупкость и худосочность, особенно когда их сравниваешь с картинами Фра Бартоломео и Тициана? Вкус к дифференциро­ванию частей мог пробудиться, лишь когда целое было приведено к системе, и частная форма могла приобрести само­стоятельность лишь в рам­ках строгой концепции единства.

Если этот процесс легко проследить на алтарной картине, изображающей евангельскую сцену, где он никого больше не поражает, то такие же наблюдения уясняют историю рисунка тела и головы. Достигну­тое высоким ренессансом расчленение торса совер­шенно тожественно его до­стижениям в композиции многофигурной картины: единству, системе, созда­нию контрастов, и чем оче­виднее их взаимоотноше­ние, тем явственнее они ощущаются как моменты интегрирующего значения. Эта эволюция, если отвлечься от некоторых националь­ных различий, окрашивающих все художественное творчество, одинакова и на юге и на севере. Рисунок нагого тела Вероккио относится к рисунку Микеланджело совершенно так же, как рисунок Гуго фан дер Гуса к рисунку Дюрера. Иначе говоря: тело Христа на Крещении Вероккио (Флоренция, Академия) стилистически принадлежит к той же стадии развития, что и тело Адама на Грехопадении фан дер Гуса (Вена, /09): при всей натуралистической тонкости — тот же недостаток расчленения и то же неумение построить контрасты. Далее, если в гравюре Дюрера Адам и Ева или в выше воспроизведенной (стр. 90) картине Пальмы на ту же тему контрастное построение выступает как нечто само собой разумеющееся, и тело производит впечатле­ние ясной системы, то это не «прогресс познания природы», а формулировка восприятия природы согласно новым декоратив­ным требованиям. И даже в случаях неоспоримого антич­ного влияния, заимствование античной схемы стало воз­

можным лишь благодаря наличию одинакового де­коративного ощущения.

В изображениях чело­веческого лица соотноше­ние еще более ясно, по-сколько здесь данная устой­чивая группа форм была естественно превращена из рыхлой рядоположности в живое единство. Однако, это впечатления такого рода, что для уяснения их мало описания: необходимо самому испытать их. Ни­дерландский кватрочентист вроде Боутса (воспроизве­дение на стр. 172) и его итальянский современник Креди схожи в том отношении, что ни у первого, ни у второго человеческое лицо не подчинено никакой системе. Здесь еще нет отчетливого противопоставления направлений, и черты лица по­этому не создают впечатления самостоятельных частей. Если же вы переведете взор от этих портретов к портрету Дюрера (стр. 51) или Орли (стр. 158), который по мотиву очень род­ствен портрету Креди, то вам покажется, будто вы впервые заметили, что линия рта горизонтальна и как будто сознательно противополагает себя вертикальным линиям лица. Но одновре­менно с тем, как форма укладывается в элементарные направле­ния, общая слаженность также делается устойчивой: часть получает новое значение в рамках целого. О роли головных уборов мы уже говорили вскользь. Весь фон портрета подвергается ана­логичным изменениям. Так, оконное отверстие изображается в XVI веке только в тех случаях, когда оно способно играть роль явно выраженной контрастирующей формы.

Как ни сильна у итальянцев резко выраженная от природы склонность к тектоничности, а в связи с нею также склонность к построению системы самостоятельных частей, все же результаты эволюции, совершившейся на германской почве, поразительно

напоминают то, что произошло в Италии. Гольбейновский портрет французского посла (стр. 198) написан совершенно в той же манере, что и рафаэлевский портрет Пьетро Аретино (мы приводим здесь снимок с гравюры Марка Антона; рис. 111). Именно на таких интернациональных параллелях можно всего лучше обострить восприимчивость к соотношению частей и це­лого, так не легко поддающемуся описанию.

Вот то, что нужно историку для понимания эволюции от Ти­циана к Тинторетто и Греко, от Гольбейна к Моро и Рубенсу. Скажут: «рот стал более красноречивым, глаза — более вырази­тельными». Конечно, но тут дело не в одной выразительности, важна схема объединения посредством отдельных ударений, кото­рая, в качестве декоративного принципа, определяет также ком­позицию всей картины. Формы становятся текучими, и таким образом возникает новое единство, с новым отношением части к целому. Уже Корреджо обладал явной склонностью к эффек­там, порождаемым затушевыванием частностей. Поздний Микел­анджело и поздний Тициан, каждый по своему, стремятся к той же цели, а Тинторетто и особенно Греко с неподдельным жаром бьются над проблемой создания более высокого единства путем обесценения частных форм. Под частными формами, есте­ственно, следует разуметь не только отдельные фигуры, проблема остается тою же как в отношении одинокой фигуры, так и в отно­шении многофигурной композиции, как в отношении краски, так и в отношении геометрических направлений. Конечно, нельзя с точностью указать, когда процесс преобразования был закончен и появился новый стиль. Всякое конкретное произведение пере-ходно, действие его относительно. Группа Похищение сабинянки Джованни да Болонья (Флоренция, Loggia dei Lanzi) —-за­ключим наш обзор примером из скульптуры — кажется ском­понованной в духе абсолютного единства, если сравнить ее с про­изведениями высокого ренессанса, но по сравнению с Бернини, с его (ранним) Похищением Прозерпины, вся она распадается на отдельные впечатления.

С наибольшей чистотой классический тип отчеканен итальян­цами. Этим славятся итальянская архитектура и итальянский рисунок. Даже в эпоху барокко итальянцы никогда не заходили так далеко в обесценении частей, как немцы. Различие фантазии можно характеризовать музыкальной аналогией: итальянский

перезвон колоколов всегда придерживается определенных то­нальных фигур; немецкий звон — простое сочетание гармониче­ских звуков. Конечно, аналогия с итальянским «перезвоном» не­полная: решающим в искусстве является стремление к самостоя­тельности частных форм в пределах замкнутого целого. Конечно, для севера характерно то, что он создал только одного Рем­брандта, художника, у которого руководящая красочная и свето­вая формы как бы поднимаются из таинственной глубины, но северное барочное единство не исчерпывается достижениями Рембрандта. Здесь искони существовала склонность к растворе­нию частностей в целом, ощущение, что каждое существо может иметь смысл и значение только в связи с другими существами, с целым миром. Отсюда это типичное для северной живописи пристрастие к массовым сценам, которое так поражало Микел­анджело. Он порицает его: немцы хотят сказать сразу слишком много, одного мотива было бы достаточно, чтобы построить из него целую картину. Итальянец не мог должным образом оценить отправный пункт чуждой ему национальности. Тут вовсе не тре­буется множества фигур, необходимо только, чтобы фигура была связана в неразрывное единство со всеми остальными формами картины. Дюреровский Иероним в келье еще лишен единства в духе XVII столетия, но свойственное ему переплетение форм все же является особенностью чисто северной фантазии.

Когда в конце XVIII века западно-европейское искусство готовилось начать новую главу, то критика, во имя истин­ного искусства, прежде всего требовала, чтобы вновь были обо­соблены детали. Лежащая на софе обнаженная девушка Буше образует единое целое с драпировкой и всем, что изображено на картине; тело много потеряло бы, если его изъять из связи с окружением. Напротив, Госпожа Рекамье Давида снова замкну­тая в себе, самостоятельная фигура. Красота рококо заключена в нерасторжимом целом, для нового классического вкуса прекрас­ный образ является тем, чем он уже был некогда — гармонией самодовлеющих расчлененных масс.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: