20 страница. 56. Об этой «добровольной колонизации» см.: Полян П

56. Об этой «добровольной колонизации» см.: Полян П. Цит.соч. С. 80-81.

57. Помимо упомянутых трех станиц, высланных полностью, «частично
высланы» были многие другие казачьи станицы. Только на Кубани в конце
1932 — начале 1933 года было выслано около 60 тысяч человек. Одновремен-
но более 16 тысяч человек, обвиненных в «саботаже заготкампании», были
арестованы ОГПУ. (Martin T. Op. cit. Р. 300).

58. Имевший паспорт гражданин должен был явиться в отделение мили­ции по месту жительства для регистрации. Только регистрация (прописка) придавала смысл паспорту, тем самым устанавливая двойной контроль — над личностью и местом проживания его обладателя. Новым законодательством, помимо этого, вводилось два типа городов: «режимные» или «закрытые» го­рода, снабжавшиеся лучше остальных и имевшие «стратегическое» значение для режима (Москва, Ленинград, Харьков, Минск, Одесса, Магнитогорск и т. д.), в которых иногородним было особенно трудно получить прописку, и «открытые города», где контроль был не таким строгим.

59. Согласно протоколу заседания Политбюро от 15 ноября 1932 года. См.: Источник. 1997. №.6, С. 104.

60. Анализ этой категории населения см. в: Werth N. De quelques catégories d'exclusion dans l'URSS des années 1920 et 1930: «Gens du passé» et «éléments socialement nuisibles» // L'Apogée des régimes totalitaires en Europe, 1935-1953. Courtois S. (éd.). Paris: Éd. Du Rocher, 2003. P. 51-74.

61. За этим следовал длинный список преступлений, совершение кото­рых отныне каралось «двойным наказанием» — запретом на проживание в городе (статьи 58-59, 60/2, 61/3, 62, 68/2, 69 и т. д.).

62. ГА РФ. 5446/15а/1096/67-75.

63. Об этом эпизоде см.: Спецпереселенцы в Западной Сибири. Т. 3. 1933-1938 гг. В. П. Данилов, С. А. Красильников (ред.). Новосибирск, 1994. С. 89-99.

64. Там же. С. 99-100.

65. ГА РФ. 9479/1/19/7.

66. Там же. 9479/1/19/9.

67. Директивы от 13 августа 1933 г. и от 9 мая 1935 г. См.: Werth N. De Quelques categories d'exclusion... Art. cit. P. 66-70.

68. Ibid. P. 65-66.

69. Иванов В. А. Операция «Бывшие люди» в Ленинграде, февраль-март 1935 // Новый Часовой. Русский военно-политический журнал. 1998. № 6-7. С. 118-130.

70. Источник. 1995. № 1. С. 143.

71. Martin T. The Affirmative Action Empire. Nations and Nationalism in the
Soviet Union, 1923-1939. Ithaca.Cornell University Press, 2001. P. 333.

72. Ibid. P. 330.

73. ГА РФ. 9479/1/36/12-16.

74. См. статью «Переосмысление "Большого террора"» в данном сборнике.

75. Полян П. Цит. соч. С. 90-93; Martin T. Op. cit. Р. 333-335.

76. РГАНИ. 89/18/1/3-6.

77. Grossi. Revolution from Abroad. The Soviet Conquest of Poland's Western Ukraine and Western Bielorussia. Princeton:Princeton University Press, 1986.

78. Гурьянов А. E., Горланов О. А., Рогинский А. Б., Филиппов С. Г, Пет­ров П. В., Лебедева Н. С. Репрессии против поляков и польских граждан. М.: «Звенья», 1997.

79. Среди наиболее полных работ по этому событию см.: Катынь. Пи-хоя Р. Г, Козлов В. П. и др. (ред.) М.: Международный фонд «Демократия», 1997.

80. О. А. Горланов и А. Б. Рогинский в своем исследовании, касающемся количества арестов (цит. соч. С. 77-113), показывают, что поляки составля­ли 46 % среди арестованных и осужденных НКВД, украинцы — 23 %, ев­реи — 23 %, белорусы — 7 %. Если учесть этнический состав населения, эти процентные отношения не позволяют выделить национальную группу, под­вергавшуюся преследованиям за свое этническое происхождение в большей степени, нежели остальные.

81. Из 36 500 польских граждан, осужденных НКВД в 1940 г., около 3 % были приговорены к высшей мере наказания, 30 % — к 5-10 годам лаге­рей, 66 % — к срокам до 5 лет (см.: Горланов О. А., Рогинский А. Б. Цит. соч. С. 105 сл.). В процентном отношении распределение приговоров, выносив­шихся органами НКВД, совпадает с данными по СССР в целом. Если учесть 25 тысяч польских граджан, казненных в апреле 1940 г., получается, что 20 % польских граждан, арестованных в сентябре 1939 — июне 1941 (то есть около 30 тысяч из 150 тысяч) были казнены. Эта доля в 4 раза меньше доли (80 %) советских граждан польского происхождения, арестованных в 1937-1938 го­дах в рамках операции № 00485, или так называемой «польской операции». Из 140 тысяч арестованных расстреляны были 111 тысяч (см.: Верт П. Пере­осмысление «Большого террора»... Цит. соч.).

82. Гурьянов А. Польские спецпереселенцы в СССР в 1940-1941 гг. // Ре­прессии против поляков... Цит. соч. С. 114-136.

83. Постановление Совета народных комиссаров № 2122-617 «Поло-
жение о спецпоселении и трудовом устройстве осадников, выселяемых
из западных областей УССР и БССР» от 29 декабря 1939 года (ГА РФ.
5446/1/510/163-165).

84. Гурьянов А. Цит. соч. С. 124.

85. Письмо Л. Берии Сталину с предложением казнить 25 тысяч офице­ров и других представителей политических и экономических элит, содер­жавшихся в Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях от 5 марта 1940 года. См.: Werth N. Un État contre son people... Art. cit. P. 234-235.

86. Гурьянов А. Цит. соч. С. 116-117.

87. Гурьянов А. Цит. соч. С. 118-119; Бугай Н. Л. Берия — И. Сталину, «со-
гласно вашему указанию». Цит. соч. С. 12-13.

88. Утвержденные 10 категорий были следующими: 1) члены контрре-
волюционных и националистических партий; 2) бывшие полицейские, го-
сударственные чиновники, судьи и прокуроры; 3) помещики, фабриканты,
предприниматели, крупные торговцы; 4) бывшие офицеры; 5) преступные
элементы; 6) проститутки; 7) члены семей лиц, входящих в категории 2-4;
8) члены семей лиц, входящих в категорию 1; 9) польские беженцы, отказав-
шиеся от советского гражданства; 10) немецкие беженцы, подлежащие репат-
риации в Германию, но отказавшиеся от выдачи немецким властям.

89. Гурьянов А. Масштабы депортации населения вглубь СССР, май-
июнь 1941 // Репрессии... Цит. соч. С. 149-160.

90. См., напр., текст Указа Президиума Верховного Совета от 28 августа
1941 года о переселении немцев Поволжья (приводится в: Werth N. Un État
contre son people... Art. cit. P. 241).

91. Для каждой региональной операции Государственный Комитет Обо-
роны или СНК издавали отдельное постановление. Относительно советских
граждан немецкого происхождения насчитывается не менее 14 постановле-
ний, издававшихся с 28 августа 1941 года по 20 марта 1942 года.

92. За исключением беременных или имеющих детей в возрасте до 3 лет.

93. Полян П. Цит. соч. С. 114-115.

94. Этот термин использовался Богданом Кобуловым, зам. министра внутренних дел, ответственным в том числе за депортацию чеченцев и ингу­шей в феврале 1944 года.

95. В масштабах страны число уклонистов в военные годы оценивается в 1,5 млн. человек или 4,5 % от общего числа подлежащих мобилизации. Треть их была задержана и направлена в дисциплинарные батальоны. Доля укло­нистов, похоже, была более высокой в традиционно неспокойных регионах, плохо контролировавшихся режимом, в числе которых фигурируют в первую очередь Чечня, Кабардино-Балкария, Дагестан и некоторые районы Средней Азии // ГА РФ. 9478/1/63/98-116.

96. Бугай Н. Правда о депортации чеченского и ингушского народов // Вопросы истории. 1990. № 7. С. 38.

97. Sémelin J. Analysis of a Mass Crime: Ethnic Cleansing in the Former Yu­goslavia, 1991-1999 // R. Gellately, B. Kiernan (eds). The Specter of Genocide. Cambridge: Cambridge University Press, 2003. P. 187.

98. Один из наиболее масштабных эпизодов массового убийства мирных жителей имел место в ауле Хайбах Галанчжойского района: не будучи в со­стоянии обеспечить транспортировку его жителей, внутренние войска под командой генерал-полковника М. Гвишиани согнали несколько сотен чело­век в колхозную конюшню, заперли их и подожгли (см.: Полян П. Цит. соч. С. 123).

99. Бугай Н. Ф. Цит. соч. С. 42.

100. Земское В. H. Спецпоселенцы // Население России в 1920-е-
1950-е годы. Сборник научных трудов. М., 1994. С. 168.

101. Этим же Указом «самовольный побег» карался 20 годами каторжных работ в лагере особо строгого режима, вместо 8 лет заключения в лагере об­щего режима.

102. Weitz Е. Racial Politics without the Concept of Race // Slavic Review. Vol. 61, spring 2002. P.18.

103. См.: Hirsch E Art. cit. P. 40.

104. Справка К. Ворошилова, председателя Комиссии ЦК по изучению положения спецпоселенцев при Президиуме ЦК КПСС от 4 марта 1954 года в сб.: Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС. М.: Международный фонд «Демократия», 2000. С. 97-102.

105. В ходе войны и в первые послевоенные годы несколько сотен тысяч сосланных «кулаков» были вычеркнуты из списков «спецпоселенцев». Впро­чем, им не позволили ни вернуться на историческую родину, ни тем более вернуть себе конфискованное имущество. Помимо этого, несколько сотен тысяч детей «кулаков», достигших совершеннолетия, были вычеркнуты из списков «спецпоселенцев», восстановились в гражданских правах, смогли поступать на военную службу и в вузы. См.: Земское В. Н. Спецпереселенцы, 1930-1960. М.: «Наука», 2003. С. 186 сл.

106. Это определение не ограничивалось советскими военнослужащи­ми, служившими в дивизиях Российской Освободительной армиии генера­ла Власова. В нее входило и большое количество гражданских лиц, тем или иным образом задействованных в сотрудничестве с немцами (будь то адми­нистративный пост в зоне оккупации или вхождение в состав вспомогатель­ных частей вермахта). В 1945-1946 годах около 360 тысяч «власовцев» были депортированы на 6 лет. Поскольку этот срок истекал в 1951-1952 годах, лишь незначительная часть из них в 1954 году состояла на учете в качестве «спецпоселенцев».

107. По постановлениям Президиума Верховного Совета от 27 февраля и 2 июня 1948 года. Депортированные за «антиобщественный паразитический образ жизни и невыработку обязательного минимума трудодней» высыла­лись на 8 лет. Под действие этих постановлений подпали около 30 тысяч че­ловек.

108. Согласно Указу Президиума Верховного Совета от 21 февраля 1948 года. В 1954 году более 52 тысяч «контрреволюционеров», уже отбыв­ших в лагерях 10-летний, а иногда и более длительный, срок, оставались при­крепленными к месту жительства со статусом «спецпоселенца».

ГЛАВА 12

Переосмысление «Большого террора»*

В последние годы открытие ранее недоступных историкам архив­ных фондов (в особенности фондов Политбюро) позволило осветить организацию, механизмы, характер и масштаб «Большого террора»¹. Этот ключевой эпизод сталинского террора задолго до рассекречи­вания архивов бывшего СССР породил большое количество иссле­дований. В конце 60-х годов Роберт Конквест опубликовал первое детальное описание «Большого террора», которому суждено было стать классикой. В своей работе, написанной по преимуществу на ос­новании свидетельств и мемуаров тех, кто выжил или бежал на За­пад, а также некоторых советских публикаций времен хрущевской оттепели, Конквест настаивал на «паранойе» Сталина, «архитектора террора», ставил во главу угла московские процессы, систематиче­ское и планомерное уничтожение «старой большевистской гвардии», чистки политических, военных, экономических кадров, а также ин­теллигенции. Но за неимением источников он почти не упоминал о «простых жертвах», кроме того, что их счет шел на миллионы, а тер­рор расширялся, по мере того как рос «снежный ком» доносов.

Книга Роберта Конквеста положила начало оживленным дебатам, особенно в среде англо-саксонских историков, о степени централи­зации и планомерности террора, о роли Сталина и Ежова, о процессе распространения насилия вширь и вглубь, о категориях и количестве жертв. В середине 80-х годов представитель американской ревизио­нистской школы Джон Арч Гетти предложил принципиально иную трактовку «Большого террора»². По его мнению, «Большой террор» был не тщательно запланированным проектом, проводимым в жизнь Сталиным после убийства Сергея Кирова³ и явившимся следствием паранойи всемогущего диктатора, а своего рода «бегством навстре­чу хаосу». Масштаб репрессий объяснялся тем фактом, что мест­ные коммунистические кадры, на которых было направлено острие

сталинской политики, стремящейся «навести порядок» в партии и покончить с круговой порукой и «семейными кружками» провин­циальных номенклатур, пытались продемонстрировать свою лояль­ность и бдительность, проявляя чрезмерное рвение при проведении репрессий. Таким образом, процесс развивался неконтролируемо и отражал скрытые социальные противоречия, сведение счетов, кон­фликты между местными кланами и кликами. Во многих отноше­ниях характер «Большого террора» схож с характером китайской «культурной революции».

Помимо этого, Джон Арч Гетти поставил под сомнение оценки Ро­берта Конквеста, касающиеся количества жертв «Большого террора» (6-7 миллионов арестованных, 2-3 миллиона погибших в лагерях, более миллиона казненных), считая их завышенными⁴. Несмотря на принципиально разные подходы, историки обеих школ, «тоталитар­ной» и «ревизионистской»⁵, сконцентрировались на политическом аспекте «Большого террора»: «Большой террор» как кульминация чисток, проводимых в первую очередь в среде политических, экономи­ческих, военных и культурных элит; как процесс «самоуничтожения большевиков»⁶; как выход на поверхность личных или бюрократиче­ских конфликтов центра и периферии.

В реальности «Большой террор» был также, а возможно, в первую очередь, смертоносной кульминацией практики полицейского управ­ления обществом. Начатая в 30-х годах с «раскулачивания» (то есть с массовой депортации в течение трех лет более 2 200 ООО крестьян в отдаленные районы страны), эта практика продолжилась в 1933-1936 годах политикой облав и ссылок «социально вредных» элемен­тов (в рамках кампании по «паспортизации» горожан и «чистке» городов). Выражением этой политики были и операции, тогда еще то­чечные, по очистке приграничных областей, направленные в первую очередь против национальных групп (советские граждане польского, немецкого, финского происхождения), подозревавшихся в контактах с «враждебными» странами. Именно этот аспект «Большого терро­ра», преемственность практики репрессий, являющих собой форму социальной инженерии, целью которой было изъятие из «нового со­циалистического общества» социально и этнически «вредных» эле­ментов, будет в первую очередь рассматриваться в этой статье.

Наши знания о «Большом терроре» значительно расширились в последние несколько лет. В первую очередь, это касается горячо об­суждавшегося вопроса о количестве жертв — арестованных, осуж­денных, казненных. Доступ к некоторым, первостепенной важности, источникам органов безопасности позволил достаточно четко подвес­

ти баланс репрессий 1937-1938 годов: НКВД было арестовано около 1 550 ООО человек, из которых 1 350 ООО были осуждены органами внесудебной расправы. Из этого числа примерно 680 ООО приговорен­ных к «высшей мере наказания» были казнены, а остальные пригово­рены к 8-10 годам лагерей. Эти данные, содержащиеся в совершенно секретном донесении, направленном 5 января 1954 года министром внутренних дел С. Н. Кругловым Георгию Маленкову и Никите Хру­щеву, недавно были подтверждены целым рядом других документов⁷. На современном этапе исследований они вызывают два замечания.

Во-первых, эта статистика отражает «бухгалтерию», которую вело руководство органов безопасности, но учтено ли в ней то, что сотруд­ники этих органов на своем жаргоне называли «перегибами», «на­рушениями социалистической законности» или «дополнительными лимитами на аресты» (или казни), которые, как мы знаем, имели ме­сто, но о которых так и не сообщили в Москву⁸? К тому же, разница между количеством арестованных и осужденных превышает двести тысяч человек. Да, часть из них могла быть освобождена или пере­дана в ведение обычных судов. Другие арестованные исчезли между моментом ареста и приговором: сколько погибло в тюрьмах в резуль­тате пыток? Из этого можно сделать предварительный вывод: для оп­ределения количества жертв «Большого террора» следует применять погрешность в 10-25 % к статистике НКВД, что дает нам цифру в 750-850 тысяч казненных и погибших.

Во-вторых, только в годы «Большого террора» тройками, нахо­дившимися в ведении органов безопасности, или военными трибу­налами, было вынесено 70-75 % всех смертных приговоров от их общего числа с конца Гражданской войны (1921) до смерти Сталина (1953)⁹. Речь идет, таким образом, о некоем пароксизме насилия, о слиянии множества репрессивных логик: одна, политическая, на­правленная против элит, другая, социальная, — против широкого круга «социально опасных» и подозрительных в национальном от­ношении «элементов».

Среди недавно открытых наиболее важных источников фигу­рируют секретные постановления Политбюро о репрессиях в от­ношении той или иной категории «врагов», а также «оперативные распоряжения» НКВД, в которых тщательно фиксировались детали полицейских операций. Эти документы ясно показывают, что массо­вые репрессии, проводившиеся в 1937-1938 годах, были в основном результатом крупных террористических операций, спланированных на самом высоком уровне Сталиным и Николаем Ежовым, народным комиссаром внутренних дел¹⁰. Эти операции (их было свыше десятка)

проводились против разнородной группы «врагов», разделенных на две больших категории, две «линии» (на жаргоне сотрудников орга­нов госбезопасности): «кулацкую линию» и «национальную линию». «Кулацкая линия», определенная «Оперативным приказом НКВД № 00447» от 30 июля 1937 года, включала в себя лиц, квалифициро-ваных как «социально вредные»¹¹. «Национальная линия» объединя­ла советских граждан польского, немецкого латышского, финского, греческого происхождения, а также всех советских граждан, кто имел какие бы то ни было связи -будь то профессиональные, семейные или просто географические (в этом отношении были особенно уяз­вимы жители пограничных областей) — со странами, считавшими­ся враждебными, в контексте роста международной напряженности: Польшей, Германией, прибалтийскими странами, Румынией, Япони­ей, политических эмигрантов их этих стран, бежавших в СССР. Ре­прессии против этой категории населения осуществлялись в ходе так называемых «национальных» операций («польская операция», «не­мецкая операция», «харбинская операция»¹², «финская операция», «латышская операция», «греческая операция», «эстонская опера­ция», «румынская операция»).

Эти тайные террористические операции, ставшие причиной боль­шинства арестов, приговоров и казней в 1937-1938 годах, как мне кажется, необходимо четко отграничить от проводившихся парал­лельно чисток политических, экономических, военных и интеллек­туальных элит, отличавшихся и характером репрессий, и целями, и функциональной нагрузкой. В ходе этих чисток происходила замена одной элиты (для простоты — несталинской) другой, более молодой, часто более образованной, более послушной в политическом и идео­логическом отношениях, сформировавшейся «в духе 30-х годов». Репрессии, которым подверглись элиты, представляли собой фасад террора, наиболее ярким проявлением которого были умело сре­жиссированные политические процессы — знаменитые «московские процессы», а также сотни «мелких процессов» над местным комму­нистическим руководством, проведенных с педагогической целью во многих областных центрах. «Мощный механизм, социальной профи­лактики» (Анни Кригель), эти пародии на правосудие, сопровождав­шиеся бесчисленными митингами, широко освещавшимися в прессе и по радио, разоблачали многочисленные заговоры и призывали к об­щественному обвинению «руководящих товарищей», которые своим бездушным отношением «искусственно порождают большое число недовольных и раздраженных, создавая тем самым резервную армию для троцкистов»¹³. Событие-спектакль, но также событие-ширма, эти

публичные процессы занимали — и занимают до сих пор — не соот­ветствующее их роли место в представлениях ученых и простых лю­дей о «Большом терроре».

Тайная личина «Большого террора» становилась явной лишь в совершенно секретных постановлениях Политбюро и «оперативных приказах» НКВД — в документах, о которых должно было знать лишь ограниченное число руководителей партии и органов безопасности¹⁴: его целью было окончательное устранение (в первую очередь путем физического уничтожения 700-800 тысяч человек) всех элементов, которых сочли «чуждыми» или «вредными» строящемуся «новому обществу». Это массовое преступление, совершенное втайне, было масштабной операцией по социальной инженерии и социальному «очищению» — со своими группами жертв, «лимитами на казнь», своими целями, закамуфлированными терминами «первая или вто­рая категория», своими «утвержденными» или «неутвержденными» дополнительными списками¹⁵.

Прежде чем анализировать способ, которым осуществлялись крупные секретные террористические операции, я кратко напомню последние достижения историографии «Большого террора» в во­просах, поднимавшихся в 1980-1990-х годах: конфликты Центра и местных бюрократий, инструментализация сталинской правящей группировкой конфликтов в аппаратах и низовых парторганизациях или рискованность сталинской популистской стратегии.

Опираясь на стенограммы (до тех пор недоступные) пленумов Центрального комитета¹⁶, переписку представителей советского руководства¹⁷ и областные партархивы, авторы многих недавних работ¹⁸ выявили растущее, особенно с 1935 года, напряжение в от­ношениях между центральным партийным руководством и «семей­ными кружками» местного партруководства, которое, испытывая постоянное давление Москвы, требовавшей выполнения нереальных производственных планов, вынуждено было скрывать истинное по­ложение вещей, льстить, заниматься приписками. Столкнувшись с неэффективностью местной бюрократии, руководители партии и государства во главе со Сталиным пришли к выводу, что «провин­циальные клики» вовлечены в широкий заговор, цель которого «са­ботировать строительство социализма». В течение 1936 года борьба с кумовством и бюрократизмом постепенно превратилась в охоту на «врагов». В конце июля 1936 года, за несколько недель до первого мо­сковского процесса, высшее партийное руководство разослало всем коммунистическим организациям секретный циркуляр, в котором потребовало обличения «троцкистов» и «зиновьевцев», проникших

в партийные ряды, в том числе и в руководящие органы. Эта ини­циатива способствовала обострению вялотекущих конфликтов в ме­стных парторганизациях: множились обвинения и контробвинения коммунистов или бывших коммунистов, подозревавшихся в том, что они не порвали со своим «уклонистским» прошлым. Начиная с октября 1936 года под «огонь критики» попали новые категории, в первую очередь производственники, инженеры и экономисты, подоз­ревавшиеся в «саботаже». Несмотря на обострение ситуации, число осужденных во внесудебном порядке, в 1936 году оставалось сопо­ставимым с предыдущими годами. В этот год к смерти приговорили и казнили «всего» 1118 человек¹⁹. Кампания по повышению бди­тельности возобновилась в еще более агрессивной форме во время пленума ЦК в феврале-марте 1937 года, где Сталин определился с аргументацией, которая должна была стать в глазах общественно­сти оправданием уничтожения десятка тысяч политических, эконо­мических и военных кадров. Заявив, что страна является жертвой бесчисленных актов вредительства, шпионажа и диверсий, Сталин принялся за «руководящих товарищей..., утративших способность распознать истинное лицо врага», и ограничиваются тем, что «шлют в центр бессмысленные отчеты о якобы достигнутых успехах». Этим работникам Сталин противопоставил «простых людей», «рядовых членов партии», которые «оказываются иногда куда ближе к исти­не, чем некоторые высокие учреждения»²⁰. Популистский призыв к низовым активистам, которым рекомендовали, по сути, доносить на руководство, оказался, тем не менее, неэффективным оружием. До мая-июня 1937 года местным коммунистическим бюрократиям, возглавлявшимся «маленькими Сталиными» удавалось обуздывать критику снизу, сохранять «семейные кружки» и привилегии, полу­ченные в годы, когда режим еще четко не определил обязанности ме­стного аппарата, которые включали в себя контроль над обществом. На предприятиях «кампании по повышению бдительности» — а фак­тически, доносительство — приводили лишь к дезорганизации про­изводства. Что касается инициированных центральными властями сотен публичных процессов над руководителями сельских регионов, в ходе которых бедных колхозников призывали рассказывать о зло­употреблениях со стороны местных коммунистических тиранов. Час­то обвиняемый и обвинители менялись местами, отказываясь играть роли, навязанные им сверху²¹.

С мая-июня 1937 года, временно отодвинув на второй план по­пулистскую кампанию, Сталин начал масштабную полицейскую чистку, осуществлявшуюся НКВД, в рядах местного партийного

руководства, генерального штаба Красной армии, финансистов, ди­пломатов. Эти репрессии должны были разрушить все политические, административные, профессиональные и личные связи, являвшиеся источником солидарности, в основании которых не лежала привер­женность политике Сталина или его персоне, и создать новый слой руководителей, обязанных своей головокружительной карьерой во­ждю и полностью ему преданных. Чистка коммунистических кадров, поскольку она была первой — и единственной, — которую публич­но осудил Никита Хрущев в своем секретном докладе на XX съезде КПСС в феврале 1956 года, является наиболее известным аспектом «Большого террора». Недавно введенные в научный оборот доку­менты Комиссии Поспелова²² дополняют крайне фрагментарную информацию, которую приводит первый секретарь в своем «секрет­ном докладе». В них сообщается о более чем 44 400 приговорах (из которых около 39 ООО смертных), вынесенных Военной коллегией Верховного суда в 1937-1938 годах. Этот орган занимался почти исключительно делами политического, военного и милицейского руководства. Все эти приговоры были заранее одобрены лично Ста­линым, который поставил свою подпись на трехстах восьмидесяти трех списках, подготовленных НКВД «для направления в Военную коллегию Верховного суда»²³. Какое бы политическое значение ни имели аресты значительного количества представителей (50-100 % в зависимости от региона и сферы деятельности) коммунистической номенклатуры, они, вопреки до сих пор распространенному мнению, составляли лишь ничтожную часть жертв «Большого террора» — не­сколько десятков тысяч человек из 800 000.

Наиболее многочисленным контингентом жертв «Большого террора» — 767 000 арестованных, из которых 387 000 расстрелян­ных — являлись те, на кого была направлена массовая репрессивная операция, начавшаяся в августе 1937 года по оперативному приказу НКВД № 00447 (30 июля 1937 года). Организация и осуществление этой акции, названной в органах безопасности «кулацкой операци­ей», высветили три центральных проблемы: принцип «лимитов на репрессии»; роль центра и местных властей в динамике превышения этих лимитов; связь между этой операцией и полицейской практи­кой, опробованной в предыдущие годы, или, говоря иначе, «условия реализации» — и технические, и психологические, этого массового преступления.

3 июля 1937 года областным партийным руководителям телеграм­мой, подписанной Сталиным, было разослано совершенно секретное Постановление Политбюро. В нем содержалось требование в течение

пяти дней «взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немед­ленно арестованы и расстреляны в порядке административного про­ведения их дел через тройки²⁴, а остальные, менее активные, но все же враждебные элементы были бы переписаны и высланы по указанию НКВД»²⁵. В последовавшие за этим дни местные партийные руково­дители посылали в Москву свои первые оценки, основанные, судя по всему, на количестве уже зарегистрированных на местном уровне органами безопасности, а в некоторых случаях и милицией, «соци­ально-опасных элементов». На 10 июля по этим, еще очень неполным оценкам, касавшимся лишь 39 краев, областей, автономных и федера­тивных республик, 65 400 лиц («кулаков» и «уголовных элементов») подлежали смертной казни, 135 300 — ссылке.

За исключением Москвы, где Никита Хрущев, «хозяин» местной парторганизации, предложил отнести к 1-й категории 8500 человек, и ко второй 32 805²⁶, число подлежавших казни было наивысшим в ре­гионах, куда в предыдущие годы было выслано наибольшее количест­во репрессированных (Сибирь, Урал, советский Дальний Восток)²⁷.

30 июля 1937 года Николай Ежов подписал «Оперативный приказ народного комиссара внутренних дел СССР № 00447 об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и др. антисоветских элементов». В этом документе перечислялись категории лиц, подле­жащих репрессии:

- бывшие кулаки, вернувшиеся после отбытия наказания и про­должающие вести активную антисоветскую подрывную деятель­ность, или бывшие кулаки, бежавшие из лагерей или трудпоселков, а также кулаки, скрывшиеся от раскулачивания, которые ведут анти­советскую деятельность;

- бывшие кулаки и социально опасные элементы, состоявшие в повстанческих, фашистских, террористических и бандитских форми­рованиях [...];

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: