23 страница. 63. Из 4005 немецких граждан, зарегистрированных Народным комисса­риатом внутренних дел на начало 1937 года

62. Охотин Н., Рогинский Л. Б. Из истории немецкой операции НКВД 1937-1938 // Наказанный народ. И. Л. Щербакова (ред.). М.: Мемориал, 1999. С. 35. Эта статья, написанная на основе не издававшихся источников из Архива Президента РФ и архивов ФСБ. до сих пор остается самым полным описанием «немецкой операции».

63. Из 4005 немецких граждан, зарегистрированных Народным комисса­риатом внутренних дел на начало 1937 года, около 800 были высланы в Гер­манию (Охотин Н., Рогинский А. Б. Цит. соч. С. 49-51).

64. Там же. С. 66.

65. Петров Н. В., Рогинский Л. Б. Польская операция НКВД 1937-1938 // А. Е. Гурьянов (ред.). Репрессии против поляков и польских граждан. М.: Звенья, 1997. С. 22-43. Эта статья, написанная на основе не издававшихся источников из Архива Президента РФ и архивов ФСБ. до сих пор остается самым полным описанием «польской операции».

66. Мемориал-Аспект. 1993. № 1. С. 2.

67. Что касается греческой, румынской и эстонской операций, мы распола­гаем лишь неполными данными о количестве жертв на 10 сентября 1938 года (эти операции продолжались до середины ноября 1938 года, и многие осу­жденные были казнены в течение последних двух месяцев их проведения). На 10 сентября 1938 года 11 261 человек был осужден (из них 9450 пригово­рены к высшей мере наказания) в рамках греческой операции; 6292 (из них 4021 осуждены по «первой категории») в рамках румынской операции; 5680 (из них 4672 — по «первой категории») в рамках эстонской операции (см. со­общения Комиссии Поспелова. Цит. соч. Прим. 7).

68. Martin Т. The Affirmative Action Empire. Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939. Ithaca, London: Cornell University Press, 2001. P. 312-343.

69. Ibid. P. 328-343.

70. Полян П. He по своей воле. История и география принудительных ми­граций в СССР. М.: Мемориал, 2001. С. 90-93.

71. Охотин Н., Рогинский А. Б. Цит. соч. С. 53.

72. Там же. С. 55.

73. Там же. С. 65.

74. Сообщение Комиссии Поспелова (АПРФ. 3/24/489/83).

75. Охотин H., Рогинский А. Б. Цит. соч. С. 62.

76. А. Б. Рогинский, Н. Петров, Н. Охотин, И. Щербакова, А. Гурьянов и другие. См. статьи, цитировавшиеся выше.

77. 16 мая 1938 года Ежов направил местному руководству НКВД дирек­тиву, в которой предписывалось указывать в отчетности национальность и эт­ническое происхождение арестованных и осужденных. Эта директива стала следствием важного, но, что примечательно, запоздалого изменения паспорт­ной системы, введенного циркуляром НКВД от 2 апреля 1938. г. Согласно этому документу, национальность, записывавшаяся в паспорт, не могла боль­ше указываться только на основе заявления обладателя — или потенциаль­ного обладателя — паспорта о том, что он украинец, русский, поляк, еврей.

ГЛАВА 13

«Провинциальные показательные процессы» в СССР во время «Большого террора» 1937-1938 годов*

Помимо трех получивших наиболее известность «московских процессов» августа 1936, января 1937 и марта 1938, этого грандиозно­го события-спектакля¹, на котором долгое время концентрировался интерес историков, во многих областных и районных центрах состоя­лись сотни открытых политических процессов над местным комму­нистическим руководством.

Эти «малые процессы», которые сталинское руководство не без снисходительности именовало «процессами в сельском хозяйстве», — поскольку подсудимые в большинстве своем были председателями колхозов или руководителями сельских районов, обвинявшимися преимущественно во «вредительстве в системе Заготзерно и в об­ласти животноводства» — совершенно игнорировались до выхода в 1993 году статьи крупного историка сталинизма и лидера американ­ской ревизионистской школы Шейлы Фитцпатрик².

Основная идея Шейлы Фитцпатрик заключается в том, что эти процессы были своего рода карнавальной инверсией (по Бахтину): простые колхозники вызывались в суд, чтобы свидетельствовать о репрессиях над ними, становясь героями дня, в то время как верхи — местное руководство — сбрасывались с пьедестала и покрывались бесчестием³. К тому же, утверждала Шейла Фитцпатрик, в отличие от московских процессов, эти процессы не были напрямую инициирова­ны Сталиным и партийной верхушкой. После серии статей («полити­ческих сигналов»), появившихся в «Правде» и критикующих плохое обращение с колхозниками, областные руководители — в условиях особенно напряженной политической и экономической обстановки, отмеченной с весны 1937 года (после февральско-мартовского пле­нума ЦК) охотой на «замаскировавшихся врагов с партбилетом в кармане» и серьезным экономическими трудностями, вызванными в

том числе катастрофическим неурожаем 1936 года, — взяли на себя инициативу проведения этих процессов, чтобы перевести на подчи­ненных нависшую над ними угрозу и продемонстрировать «боль­шевистскую бдительность», тем самым предвосхитив готовящуюся политическую кампанию, по поводу которой центральный партий­ный орган «Правда» подал соответствующие «сигналы»⁴.

Эта достаточно сложная интерпретация четко вписывалась в «ре­визионистскую» интерпретацию сталинского способа управления: сторонники которой ставили акцент на степени самостоятельности политических действующих лиц на различных уровнях иерархии, на сбоях в работе конкурирующих администраций неупорядоченного государства, на конфликтах между центром и периферией.

Со времени выхода статьи Шейлы Фитцпатрик, которая основыва­ла свой анализ исключительно на публиковавшихся в местной прессе отчетах об этих процессах, новые источники позволили дополнить, оттенить нюансами и даже дать несколько иную интерпретацию это­го эпизода, поместить его в более широкий контекст, контекст «Боль­шого террора», этого апогея насилия сталинской эпохи.

Напомним, что «Большой террор» долгое время воспринимался как прежде всего масштабная политическая чистка, более продолжи­тельная и кровавая, чем остальные, и ударившая в первую очередь по партийным, экономическим, военным кадрам, части интеллиген­ции и национальных (нерусских) элит. Репрессии элит являли со­бой фасад террора, наиболее ярким проявлением которого являлись знаменитые «московские процессы». Но у «Большого террора» было и тайное лицо, в первую очередь он был операцией по «очищению» общества, направленной на устранение — на основе «лимитов» на казнь и заключение в трудовые лагеря, распределявшихся верхушкой страны между местными руководителями, — всех «социально опас­ных элементов», которые «отравляли» советское социалистическое общество.

Какое место занимали и какую роль играли эти «сельскохозяйст­венные процессы» на пике радикализации репрессивной политики, каковым был «Большой террор»? Должны ли они были проиллю­стрировать «популистскую» составляющую сталинизма, сочуствие Сталина к простым людям, притесняемым «плохими местными ру­ководителями»? Замаскировать секретные полицейские операции? Или мобилизовать массы на охоту за «врагами»? Таковы некоторые из тех вопросов, на которые мы попытаемся ответить, ознакомив­шись с механизмами принятия решений и создания этих пародий на правосудие.

Отправной точкой волны «процессов в сельском хозяйстве» был не какой-то «сигнал» «Правды», «правильно понятый» областным политическим руководством, а директива, подписанная самим Ста­линым и направленная 3 августа 1937 года всем секретарям обкомов, крайкомов ВКП(б) и ЦК нацкомпартий. В ней сообщалось о «вре­дительской работе врагов народа в области сельского хозяйства, направленной на подрыв хозяйства колхозов и на провоцирование колхозников на недовольство против Советской власти, путем целой системы издевок и глумлений над ними». Местное руководство, объ­яснял Сталин, совершило ошибку, решив, что «ликвидация вредите­лей проводится лишь закрытым порядком по линии органов НКВД, а колхозники не мобилизуются на борьбу с вредительством и его носителями». «ЦК ВКП(б), — продолжал Сталин, — обязывает об­комы, крайкомы и ЦК нацкомпартий организовать в каждой области по районам 2-3 открытых показательных процесса над врагами наро­да - вредителями сельского хозяйства, пробравшимися в районные партийные, советские и земельные органы», уточнив кто именно име­ется в виду: «работники МТС и райзо, предрики, секретари РК и т. п». Судебные процессы, заключал Сталин, должны широко освещаться в местной печати⁵.

В ходе этой кампании, которая должна была продолжаться много месяцев, Сталин регулярно рассылал директивы не только о «тема­тике» и «мишенях» этих показательных процессов, но и приговорах, которые следует выносить.

10 сентября 1937 года Сталин от имени ЦК ВКП(б) и Молотов от имени СНК СССР разослали всем секретарям обкомов, крайкомов и нацкомпартий, всем председателям облисполкомов и крайисполкомов, всем председателям совнаркомов, всем наркомвнуделам и УНКВД но­вую директиву о «вредительстве в деле хранения зерна». «Десятки ты­сяч тонн зерна лежат под дождем безо всякого укрытия, элементарные условия хранения зерна нарушаются грубейшим образом.

ЦК и СНК обязывают Вас устроить по области, краю от двух до трех показательных судов над вредителями по хранению зерна, при­говорить виновных к расстрелу, расстрелять их и опубликовать об этом в местной печати.

Получение и исполнение телеграфировать»⁶.

Третья директива, направленная несколько недель спустя (2 ок­тября 1937 года), также была подписана Сталиным и Молотовым. На этот раз она касалась вредительства в области животноводства.

«На основании следственных материалов НКВД СССР установ­лено, что... подрывная работа врагов народа особо злостную форму...

приняла в области развития животноводства. Эта подрывная работа выразилась:

а) В проведении актов биологической диверсии путем заражения
крупного рогатого скота, конского поголовья, овечьего и свиного ста-
да чумой, ящуром, сибирской язвой, бруцеллезом, анемией (sic!) и др.
эпидемическими заболеваниями;

б) в срыве снабжения препаратами и дезинфицирующими сред-
ствами... и вредительством при изготовлении сыворотки на биофаб-
риках;

в) во вредительском сокращении посевных площадей кормовых
культур с целью снижения кормовой базы.

По вредительству в области животноводства арестовано значи­тельное количество ветеринаров, зоотехников, лаборантов биофабрик, которые, собственно, и являлись организаторами распространения за­разных болезней, ведущих к массовой гибели скота [...]

СНК СССР и ЦК ВКП(б) обязывают всех секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартий, всех председателей совнаркомов рес­публик и председателей исполкомов областей и краев организовать незамедлительно показательные суды по животоноводству, имея в виду как изобличенных ветеринаров, зоотехников, лаборантов био­фабрик, так и работников местных земельных и колхозных органов. В этих целях Совнарком СССР и ЦК ВКП(б) предлагают организо­вать по каждой республике, краю и области от 3 до 6 показательных процессов с привлечением крестьянских масс и широким освещени­ем процесс в печати.

Изобличенных во вредительстве приговаривать к расстрелу, об исполнении приговоров публиковать в местной печати»⁷.

Помимо этих общих указаний, Сталин отправил целый ряд те­леграмм по поводу того или иного процесса. Так, 27 августа в ответ на две депеши, одну из Красноярска, о «поджоге элеватора», вторую из Смоленска, о проведении открытого показательного процесса в Андреевском районе, Сталин шлет две короткие телеграммы. «Тов. Соболеву, Красноярск. Нет сомнений, что пожар организовали враги. Немедленно найдите виновных. Приговор — расстрел. Об исполне­нии приговора немедленно сообщить в печати»⁸. «Тов. Коротченкову, Смоленск. Советую приговорить вредителей Андреевского района к расстрелу, а о расстреле опубликовать в местной печати»⁹. В первом случае виновные даже не были еще арестованы, а во втором процесс завершился за несколько часов до того, как Сталин отправил теле­грамму. Приговор был вынесен: обвиняемых осудили на 8-10 лет лагерей. Прокуратура в срочном порядке обжаловала приговор.

Новый процесс состоялся 3 сентября, поскольку Сталин во второй телеграмме первому секретарю обкома партии потребовал, чтобы дело было закончено в кратчайшие сроки. После трехдневного слушания дела обвиняемые были приговорены к смертной казни (7 сентября).

Четкие инструкции Сталина идеально вписываются в его метод политического действия, характеризующийся вниканием во все де­тали, даже в делах, внешне второстепенных, но возведеных в ранг «показательных случаев»¹⁰. Надо сказать, что если политический процесс с педагогическими целями был неотъемлемой частью боль­шевистской политической культуры с первых лет существования режима, то при Сталине организация «показательного процесса» вы­глядит как настоящий рефлекс. Об этом свидетельствуют данные о процессах, состоявшихся за 10 лет до московских процессов, а так­же волны «показательных процессов в сельском хозяйстве», инст­рукции, направленные им 26 июня 1927 года Р. Менжинскому, главе ОГПУ, в момент роста международной напряженности¹¹, которым Сталин воспользовался для организации настоящего военного пси­хоза и подрыва позиций своих политических оппонентов: «хорошо бы, — писал он, — дать один-два показательных процесса по суду по линии английского шпионажа, чтобы располагать официальным материалом, который можно использовать в Англии и в Европе»¹². О непосредственном участии Сталина в организации множества дру­гих «показательных процессов» в начале 30-х годов (процессы над так называемыми «Крестьянской трудовой партией» и «Промпартией») свидетельствует содержание недавно опубликованной переписки генерального секретаря и МолотоваЧ Наконец, телеграммы, кото­рыми Сталин обменивался со своими самыми близкими соратника­ми — Молотовым, Кагановичем, Орджоникидзе, Ежовым — во время первого московского процесса в августе 1936 года, также показывают, какой огромный интерес Сталин испытывал к «политической педаго­гике» крупного открытого процесса¹⁴. Речь идет о постановке, мель­чайшими деталями которой Сталин, подчеркнуто уехавший на дачу перед самым началом слушаний, но постоянно находившийся в курсе происходящего, занимался лично: о чем должны сообщить в прессе, о том, каким иностранным представителям можно присутствовать на процессе, какие ноты следует направлять иностранным правительст­вам для борьбы с «троцкистской пропагандой», как в иностранных коммунистических изданиях должно интерпретироваться самоби­чевание бывших троцкистов, которых пока не тронули (таких как Радек, Пятаков или Раковский) и, разумеется, каким должен быть приговор¹⁵. Для Сталина «показательный процесс» играл главную

роль в «мобилизации масс»: так, Шахтинский процесс (1928), писал он, «повысил активность рабочего класса»¹⁶. Помимо этого, требо­валось, чтобы политические уроки были правильно поданы. В пись­ме, адресованном Кагановичу и Молотову, спустя две недели после окончания первого московского процесса, Сталин подверг резкой критике отчеты прессы о нем: «"Правда" в своих статьях о процес­се зиновьевцев и троцкистов провалилась с треском. Ни одной ста­тьи, марксистски объясняющей процесс падения этих мерзавцев, их социально-политическое лицо, их подлинную платформу — не дала "Правда". Она все свела к личному моменту, к тому, что есть люди злые, желающие захватить власть, и люди добрые, стоящие у власти, и этой мелкотравчатой мешаниной кормила публику. Надо было ска­зать в статьях, что борьба против Сталина, Ворошилова, Молотова, Жданова, Косиора и других есть борьба против Советов, борьба про­тив коллективизации, против индустриализации, борьба, стало быть, за восстановление капитализма [...] Ибо Сталин и другие руководите­ли не есть изолированные лица, — а олицетворение всех побед социа­лизма в СССР, олицетворение коллективизации, индустриализации, подъема культуры в СССР, стало быть, олицетворение усилий рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции за разгром капитализма и торже­ство социализма... Вот в каком духе и в каком направлении надо было вести агитацию в печати. Все это, к сожалению, упущено»¹⁷.

Разумеется, от «процессов в сельском хозяйстве» не ждали та­кого же резонанса, как от «больших московских процессов». Отда­вая распоряжения о проведении сотен «показательных процессов» в провинциальных городках в исключительно короткие сроки и под ответственность областного партийного руководства, Сталин, ра­зумеется, шел на риск перегибов и ошибок, в которых — согласно установившейся политической практике — обвинили бы местных руководителей¹⁸.

Тем временем, местная верхушка готовилась ответить на указа­ния из Москвы так же, как она это сделала за несколько недель до того, когда была дана директива в пятидневный срок «взять на учет всех возвратившихся на родину кулаков и уголовников с тем, чтобы наиболее враждебные из них были немедленно арестованы и были расстреляны в порядке административного проведения их дел через тройки¹⁹, а остальные, менее активные, но все же враждебные эле­менты были бы переписаны и высланы»²⁰. Сразу же по получении директивы Сталина от 3 августа бюро Свердловского обкома пар­тии собралось и постановило «принять надлежащие меры, следуя инструкциям Центрального комитета; организовать показательный

процесс над врагами народа -вредителями в сельском хозяйстве Ко­ми-пермяцкого района; попросить тов. Бермана, Алексеева, Дмит­риева и Куркина²¹ сделать на следующем заседании бюро обкома конкретные предложения о проведении еще двух показательных процессов в двух других районах, согласно указаниям»²². Некото­рые особо ретивые местные руководители просили разрешить про­вести процессы «сверх рекомендованной нормы». Так, Кудрявцев, секретарь Киевского обкома партии отправил 16 сентября следую­щую телеграмму Сталину и Молотову:

«Во исполнение указания ЦК ВКП(б) и СНК СССР от И сентяб­ря по Киевской обл. проводим следующие показательные суды над вредителями по хранению зерна:

Суд над работниками Ржищевского склада Заготзерно²³. По делу привлекаются 7 чел. Назначен к слушанию 18 сентября.

Суд над работниками Фастовского пункта Заготзерно. По делу привлекаются 3 чел. Назначен к слушанию 20 сентября.

Суд над работниками Белоцерковского элеватора. По делу при­влекаются 6 чел. Назначен к слушанию 25 сентября.

Киевский обком просит ВКП(б) разрешить также провести по­казательный процесс над бывшим уполномоченным Комзаг по Ки­евской обл. Передрием и работниками Заготзерно Полторацким и Мусатовым, являвшимися организаторами вредительства в системе Заготзерно по Киевской обл. с применением к ним мер, предусмот­ренных указанием ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 11 сентября»²⁴.

В ходе этой «политической кампании», проводившейся до конца 1937 года, Сталин, Молотов или Ежов регулярно давали добро на тре­бования местного руководства партии или НКВД о проведении но­вых процессов²⁵. В течение трех месяцев, с 10 сентября по 10 декабря 1937 года, как свидетельствует сводка, посланная Сталину 19 декаб­ря 1937 года генпрокурором СССР Андреем Вышинским, состоялись 626 процессов: 181 «по вредительству в области животноводства» и 445 «по вредительству в системе «Заготзерно». «По зерну: привле­чено к уголовной ответственности — 3559 чел. Осуждено к высшей мере наказания — расстрелу — 1193 чел.

По животноводству:

привлечено к уголовной ответственности — 2053 чел., осуждено к высшей мере наказания — расстрелу — 762 чел.

Итого: Привлечено к уголовной ответственности: 5612 чел.

Осуждено к высшей мере наказания — расстрелу — 1955 чел.

В отношении 1044 чел., осужденных к высшей мере наказания, приговор приведен в исполнение»²⁶. Потрясающее бюрократическое

донесение, напоминающее многие другие подобные записки о про­ведении репрессивных операций. На 1 января 1938 года, сообщал глава восьмого отдела НКВД Сталину, осуждено в рамках операции № 00447²' 553 362 чел. По 1-ой категории — 239 252, из которых: быв­шие кулаки — 105 124; уголовники — 36 063; другой к/р элемент — 78 237; без определения разряда — 19 828. По 2-ой категории: 314 110, их которых: бывшие кулаки -138 588; уголовники — 75 930; другой к/р элемент — 83 591; без определения разряда — 16 001²⁸.

Что это как не одержимость категорией, «линией», цифрой, ди­рективой, обязательной к исполнению.

На данном этапе нашего исследования напрашивается констата­ция двух фактов: волна «маленьких процессов», число которых оце­нивали в несколько десятков (основываясь на отчетах местных газет, доступных исследователям)²⁹ была, в действительности, значитель­но серьезнее: если принять в расчет несколько десятков процессов, состоявшихся до 10 сентября 1937 года, дня, когда Сталин и Моло­тов разослали свою директиву о «вредительстве в области хранения зерна», процессы, проведенные после декабря 1937 года³⁰, и 626 про­цессов, упомянутых в докладе Вышинского от 19 декабря 1937 года, число этих пародий на правосудие можно оценить по меньшей мере в семьсот.

Констатация второго факта: эта политическая кампания была инициирована сверху, серией циркуляров, разосланных Сталиным, и выполнявшихся областными властями. И, тем не менее, можно ли из этого делать вывод, что кампания по проведению процессов прохо­дила в строгом соответствии с инструкциями, согласно схеме, кото­рая была идентичной во всей стране? К тому же, при чтении доклада Вышинского в глаза бросается первая несообразность: треть (всего лишь?) осужденных была приговорена к смертной казни, которую Сталин и Молотов в своих циркулярах требовали для «всех вреди­телей»...

Если процедуры принятия решений на самом высоком уровне се­годня хорошо документированы, этого, к сожалению, нельзя сказать о механизмах ускоренной «фабрикации» этих процессов. Следствен­ные документы не всегда доступны. Таким образом, не хватает основ­ного звена, чтобы пойти в анализе дальше. При нынешнем состоянии дел с доступом к архивным фондам историк может опираться на различные отчеты, посылавшиеся областными прокурорами в Гене­ральную прокуратуру, отчеты о подготовке и проведении процессов, устроенных первыми секретарями обкомов, статьи местной прессы, в которых публиковались большие выдержки из выступлений в зале

суда. Взаимодополняя эти источники, можно воссоздать, по крайней мере в общих чертах, способ «фабрикации» некоторых процессов.

Прежде чем анализировать специфику этих провинциальных пародий на правосудие, рассмотрим конкретный случай — процесс, состоявшийся 18-20 сентября 1937 года в поселке Северное, центре одноименного района Западной Сибири³¹.

По получении директивы Сталина от 3 августа для обсуждения вопроса организации публичных процессов собралось бюро Запад­но-Сибирского крайкома партии, возглавлявшегося Робертом Эйхе. Местному руководителю НКВД и областному прокурору поручили найти среди уже расследуемых дел одно-два «показательных дела», которые отвечали бы критериям (тематика, социально-политический статус обвиняемых), установленным партийным руководством. Пер­вый выбор, утвержденный 15 августа бюро, касался группы полити­ческих руководителей и сельских функционеров района Северный. До тех пор только двое из выбранных обвиняемых, Демидов, пред­седатель райисполкома, и Сафронов, отвечавший за сеть автодорог, были арестованы за безобидный — и широко распространенный проступок — растрату. На следующий день около 15 чиновников, работавших в основном в сельском хозяйстве (из них 3 ветфельдше­ра, завфинтоделом райисполкома, три председателя колхозов, два директора машино-тракторных станций) были арестованы и тут же подверглись непрерывным допросам. 4 сентября, в свою очередь, был арестован тот, кто должен был фигурировать в качестве главного об­виняемого на готовящемся показательном процессе — первый сек­ретарь райкома партии Матросов, в силу своего статуса являвшийся настоящим местным «хозяином».

Много лет район Северный считался областными властями одним из наиболее «отстающих», никогда не выполнявшим планы по заго­товке зерна и поставке мяса, районом, в котором процент коллективи­зированных хозяйств оставался на уровне гораздо более низком, чем в среднем по стране, и население которого все сокращалось, поскольку большое число крестьян, задавленых налогами и поборами, предпо­читали бежать на Кузбасс в надежде устроиться на шахты. Впрочем, у назначеного в 1933 году первым секретарем райкома Матросова имелись все социальные и идеологические атрибуты «настоящего сталинца». Рабочий, член партии с 1925 года, поднявшийся из низов, он правил своим районом железной рукой. Но он в какой-то степени дистанцировался от краевого комитета, редко присутствуя на заседа­ниях в Новосибирске, возможно, просто из-за расстояния (несколько сотен километров проселочных дорог), отделявшего его от краевого

центра. Находясь вдали от «Центра», Матросов, как и многие другие мелкие местные сатрапы, создал свой «семейный кружок», набран­ный из местной номенклатуры, и все чаще злоупотреблял властью по отношению к местному населению, по сути отрабатывавшему барщину — а эта практика была широко распространена. Чтобы вы­полнить свои «государственные обязательства» — в первую очередь планы по заготовке сельхозпродукции и мяса — руководители рай­она, столкнувшиеся с пассивным сопротивлением крестьян, действи­тельно прибегали к исключительно жестоким методам. Такой стиль правления, выработанный в годы насильственной коллективизации деревни, раскулачивания, неурожая и голода, стал со временем пра­вилом. В этой системе отношений, характеризующихся крайней жес­токостью, установленной в начале 30-х годов, местные руководители часто обращали себе на пользу делегированную им власть: для них «представлять государство» означало также ничем не стеснять свой аппетит к абсолютной власти над подчиненными. Настоящие «удель­ные князьки», эти местные руководители были в то же время очень уязвимыми, поскольку не только постоянно нарушали закон, но, что еще хуже, не выполняли нереальные планы и задачи, навязанные им сверху, тем самым становясь вдвойне виноватыми перед лицом вы­шестоящих инстанций.

Следствию не составило никакого труда собрать многотомное досье на «банду Матросова». Оно приняло во внимание в первую очередь многочисленные жалобы и письма, которые на протяжении многих лет колхозники посылали в газеты и руководителям мест­ных парторганизаций. По большей части эти письма оставались без внимания (в условиях политической конъюнктуры, когда не счита­лось уместным говорить о «злоупотреблениях» руководства, являв­шихся неотъемлемой частью функционирования крайне жестокой системы), но их, тем не менее, сохраняли в качестве компромата³², которым можно будет когда-нибудь воспользоваться. Точно так же внимательно изучили многочисленные отчеты об экономических ревизиях, результаты которых были особенно удручающими для Се­верного района.

Обвинение строилось в основном на двух пунктах: злоупотреб­ления служебными полномочиями по отношению к колхозникам, которые, как утверждалось, совершались «по предварительному сго­вору» и с «контрреволюционными намерениями» с тем, чтобы «вос­становить крестьян против колхозной системы и советского строя»; провалы в управлении экономикой колхозов района, страдавших традиционными пороками системы: крайне низкая производитель­

ность труда, невнимательное отношение к обобществленному скоту, который косил падеж, расхищения значительной части урожая — и все это объяснялось «вредительством».

Разнообразие злоупотреблений — в том виде, в каком они были изложены свидетелями, вызванными для участия в процессе — не поддается рациональному объяснению, и они могли бы показать­ся выдуманными, если бы другие источники (письма колхозников, доклады ревизионных комиссий), не связанные с этим процессом, не подтверждали бы обыденность этих фактов: ежедневные злоупот­ребления: незаконные реквизиции, вымогательства, шантаж, взятки, физическое насилие; систематический рэкет колхозников путем вы­могания «особых налогов», введенных местным руководством. Так Матросов и Демидов придумали «сенналог» (15 % скошенной травы и шедший напрямую в «черную кассу» райкома), «дымналог» (18 руб­лей на печь — сумма этого незаконно взятого налога, составившая в 1936 году 85 тысяч рублей была разделена между местными руково­дителями), «налог на собак». Местное руководство ввело также об­щую систему штрафов (за «непривязаных собак», «антисанитарные условия» в крестьянских избах), которые зачастую приводили — в силу неплатежеспособности крестьян — к изгнанию колхозников из собственного жилища, продаже с молотка их домов в пользу админи­страции и бегству крестьян из колхоза, что лишь усугубляло тенден­цию к исходу из села, что в некоторых случаях приводило к роспуску целых колхозов, лишенных рабочей силы³³.

Вторая мишень обвинения — экономическое положение местных колхозов: было несложно объяснить катастрофическое падение пого­ловья скота, вызванное не только эпизоотиями, но также экономиче­ски необоснованными забоями (осуществлявшимися с единственной целью выполнения ежегодного плана по поставке мяса), катастрофиче­ское положение с хлебозаготовками (в 1936 году более трети и без того жалкого урожая, составившего для ржи менее 6 центнеров с гектара, было потеряно) или быстрый износ тракторного парка, не получавшего должного техобслуживания, «диверсионными актами», совершавши­мися «спецами», работавшими в сельском хозяйстве (руководителями элеваторов и работниками МТС), или ветеринарами, выступавшими в роли исполителей в глобальном проекте по саботажу, который якобы возглавляло политическое руководство района. Каждому из них отво­дилась своя роль в сценарии: местные руководители были «главными героями», но они, тем не менее, объединялись с руководителями, со­трудниками и даже работниками среднего звена, несшими непосредст­венную ответственность за заготовку зерна и уход за скотом.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: