РАД ОГРАДЕ Я ЛЕСНОЙ

(па полях латинской грамматики)

Рад ограде я лесной

за листвой свищет дрозд;

над тетрадкою моей

шум ветвей и гомон гнезд.

И кукушка за кустом

распевает на весь лес;

боже, что за благодать

здесь писать в тени древес!*

Другие четверостишия написаны по тому же образцу и столь же богаты рифмой:

О, дрозд, ты рад,

где бы в чаще ни было твое гнездо:

отшельник, который не звонит в колокол,

сладко, мягко, мирно твое пение.

ПРОВОРНАЯ ПЧЕЛА

Проворна желтая пчела с цветка на цветок,

она путешествует на солнце,

смело летая по большой равнине,

затем в безопасности присоединяется к братьям в улье.

НОЧНОЙ ДОЖДЬ

Холодна ночь в Мойн Море.
Дождь льет потоками:
глубокий рев, от которого высоко смеется ветер,
звучит над укрывающим лесом.

Здесь нет внутренней рифмы, но в каждой строке присутствует ал­литерация. Конечные рифмы не совпадают по позиции ударного слога, и именно эта форма становится самой распространенной в поздней ирландской и валлийской поэзии. Уоткинс показал, что этот процесс мог начаться в ирландском языке, когда рифма была введена в те древние метры, где последний слог мог быть как ударным, так и безударным⁵². [280]

Можно привести еще один пример стихотворения, написанного в том же метре и том же стиле. Оно не может датироваться временем ранее IX века, так как в нем упоминаются норвежские воины:

Резок сегодня вечером ветер,

Он вздымает белые волосы океана:

Сегодня я не боюсь страшных воинов Норвегии,

Плывущих по Ирландскому морю.

Эта внезапно проснувшаяся любовь и внимание к природе приятно удивляет; несомненно, становление подобной поэзии явилось заслугой монахов, учившихся любить Тварный мир как дар Божий и искать сча­стья в отшельнической жизни. Робин Флауэр объяснял возникновение этой интимной поэзии в Ирландии как результат движения калди в VIII веке, которое особенно процветало в Таллахте и Фингласе и дало новый толчок религии и литературе. «Они, первыми в Европе, облада­ли этим странным видением естества в почти неестественной чистоте не только по причине того, что эти писцы и отшельники по природе своего призвания жили в окружении леса и моря; но и потому, что они принесли в эту среду свое мировоззрение, чудесно омытое и очищенное непрерывными духовными упражнениями»⁵³.

И действительно, часто отчетливо ощущается почти благоговейное отношение к природе, которое наполняет нас уверенностью, что поэт-монах воспринимает ее как отражение божественной красоты:

МОЕ ЖЕЛАНИЕ

Я желаю, о Сын живого Бога,

вечный древний Король,

уединенной хижины в чаще,

чтобы она была моим жилищем.

Мелкие зеленые воды

вокруг него,

чистая заводь, чтобы смыть грехи

милостью Святого Духа.

Прекрасный лес рядом,

вокруг него во все стороны,

чтобы кормить певчих птиц,

укрытие, скрывающее ее.

Южная сторона для тепла,

поток чрез ее землю,

избранная, богатая страна,

хорошая для любого растения. [281]

***

Прекрасная церковь, с льняной тканью,

жилище Бога с небес,

и сияющие свечи

над чистым белым Писанием.

***

Достаточно пищи и одежды

от Короля светлой славы,

и посидеть немного,

молясь Богу в любом месте⁵⁴.

Может быть, первый толчок исходил от гимна «Восхвалите дела Царя Царей» (Benedecite opera Domini Dominum), который входил в обе­денную службу в Ирландии и в этом качестве появляется в Аптифопарии из Баигора? ⁵⁵

Одно из лучших стихотворений подобного рода вложено в уста отшельника Марбана, брата Гуайре, короля Коннахта. Гуайре правил в VII веке, но стихотворение датируется гораздо более поздним перио­дом, возможно, X веком. Марбан избрал простую и уединенную от­шельническую жизнь, а король пришел уговаривать своего брата оста­вить келью и вернуться к жизни воина. Вот ответ Марбана:

ОТВЕТ МАРБАНА

(отрывки)

Тис нетленный —

мой моленный

дом лесной;

дуб ветвистый,

многолистый —

сторож мой.

* * *

Яблок добрых,

алых, облых —

в куще рай;

мних безгрешен,

рву с орешин

урожай.

Из криницы

ток струится

(свеж, студен!); [282]

вишней дикой,

земляникой

красен склон.

* * *

Реют чайки,

кличут цапли

над водой;

ночью в чаще

шорох мчащий —

козодой.

* * *

Ветер веет,

листья плещут,

шелестят;

струйным звоном

вторит в тон им

водопад!*

Эта хвалебная песнь состоит из 32 четверостиший, и Гуайре отве­чает, что он отдал бы королевство и все свое наследство, чтобы разде­лить с Марбаном это счастье.

Вниманием к форме, цвету, звуку, подчеркиванием нюансов от­личаются «Песни о лете», получившие известность благодаря Куно Майери⁵⁶.

МАЙСКИЙ ДЕНЬ

Майский дивный день,

лета лучший дар,

на рассвете — звень

первых птичьих пар.

Праздник трав и древ

славит славок хор,

стихли вихри вьюг,

когда бел был бор. [283]

Высоко в скалах

водный гром гремит,

трости ив трещат,

коростель скрипит.

В слабом сердце — дрожь,

в сильном — славы звон:

«Майский дивный день!» —

распевает он*.

Песни были написаны в IX веке. Нам показалось уместным привес­ти эти отрывки, так как ирландская поэзия о природе занимает уни­кальное место в европейской литературе и недостаточно хорошо изве­стна широкому читателю.

Этот же мотив слышится и в валлийской поэзии, но время ее созда­ния невозможно определить из-за отсутствия грамматических крите­риев, и ученые вынуждены опираться на орфографию и рифму. Вал­лийские стихотворения о природе, по нашему мнению, были вдохнов­лены ирландской поэзией, но постепенно тема природы перешла в гномическую поэзию, где утратила свое своебразие и превратилась в набор стандартных формул. Один отрывок из Черной Книги из Кар­мартена (XIII век) поражает своим сходством с ирландским стихотво­рением о мае и кажется заимствованием:

МАЙСКАЯ ПОРА

Май, лучшая пора,

громко поют птицы, свежа молодая трава,

плуги в пашне, быки под ярмом,

море зелено, поля пестры.

Когда кукушки поют в прекрасных деревьях,

я становлюсь печальнее;

дым кусает, моя печаль понятна,

ибо мои родичи умерли.

На холме, на равнине и на островах в море,

какому пути ни пойдешь,

все равно не минуешь благословенного Христа. [284]

Другая последовательность энглинов начинается строками, описы­вающими зиму:

ЗИМА

Резок ветер, гол холм, нелегко найти убежище;

грязен брод, замерзло озеро;

человек может стоять на замерзшем стебле тростника.

Волна за волной накрывают берег;

громко завывает ветер на горных вершинах;

едва ли возможно выйти из дома.

На озере холодно в зимнюю бурю,

сух тростник, стебли сломаны,

ужасен ветер, дрова заготовлены.

Ложе рыб холодно подо льдом,

олень отощал, тростник остист;

вечер короток, деревья склонились.

В следующий период стихи становятся довольно мрачными и пре­тенциозными, из них начинает исчезать сама поэзия. Написание по­добных энглинов, должно быть, вошло в моду, так как некоторые из них объединяются по преимуществу начальной формулой («Падает снег», «Горный снег»), что является несомненным признаком упадка. Отрывок, процитированный нами, возможно, восходит к X веку, в дальнейшем поэты, скорее всего, добавляли все новые и новые энгли-ны, что привело к образованию той бессвязной последовательности, которую мы наблюдаем в рукописи. Однако Глин Дэвис предполагает, возможно справедливо, что на эти страницы, как и на многие другие в Черной Книге была занесена беспорядочная мешанина из строф, облом­ки поэзии, пересказанные писцу тем, кто смог вспомнить лишь фраг­менты цельных стихотворений⁵⁷.

Ко времени древнейших сохранившихся валлийских поэтических текстов система рифмовки полностью сформировалась, и в валлий­ском стихе мы не находим ничего, что можно было бы сопоставить с древними ирландскими нерифмованными силлабическими метрами. Однако происхождение englyn* и позднее cywydd**, вероятно, следует [285] искать в древней индоевропейской просодии, строке с фиксированным количеством слогов, подверженной акефалии и каталексису, свобод­ной в отношении расстановки ударений в первой части и с фиксиро­ванной каденцией после цезуры. Такая структура стиха была свойствен­на древним ирландским метрам, а Ирландия и Уэльс были наследника­ми общексльтского достояния. [286]

Глава 10

Ирландская литература

Когда мы думаем об ирландской или валлийской литературе, наше внимание прежде всего привлекают поэзия и легенды. Из греческой и римской традиции нам известно множество имен знаменитых драма­тургов, риторов, философов и историков, выдающиеся драматурги и философы были и в древней Индии; но из Ирландии и Уэльса, как и из англосаксонской Англии, до нас дошла только развлекательная лите­ратура и древние предания. Неверно было бы говорить, что история оставалась в тени. Это далеко не так. Ирландцы с удовольствием пре­давались воспоминаниям о прошлом. Впрочем, передача знания вме­нялась в обязанность филидам и по большей части заключалась в за­учивании мифов, дополненных собственными вымыслами, а также в каталогизации имен королей и их битв в исторический период, выпол­ненной обычно в стихотворной форме, причем этот материал стано­вится все более достоверным по мере сокращения временного разрыва с описываемыми событиями. Большое место в обязанностях историка занимало сохранение генеалогий правящих родов, при этом он вдох­новлялся стремлением скорее к преумножению чести рода покровите­ля, чем к исторической правде. Эти историки не учились в школе Геро­дота; их главной целью было восхваление князей и прославление свое­го племени, а не раскрытие хода событий, разыскание исторической правды и объяснение исторических фактов¹.

Более того, предания Ирландии и Уэльса происходят из устной тра­диции и по своей природе анонимны. Мы не знаем автора «Похищения Быка из Куальнге» или «Килоха и Олвен». Поэзия, как мы уже видели, также по большей части носит анонимный характер, хотя в данном случае мы располагаем сочинениями отдельных неизвестных авторов, [287] иногда приписываемыми выдающимся личностям прошлого, св. Ко­лумбе или Финну мак Кумалу в Ирландии, Анейрину или Талиесину в Уэльсе. Своеобразная черта ранней ирландской традиции — полное отсутствие повествовательной поэзии, то же можно сказать и об Уэль­се. Древнейшая ирландская поэзия представляет собой произведения придворных поэтов: хвалу, сатиру или плач, а повествование ведется в прозе.

Ирландские повести по своей форме и содержанию очаровывают и восхищают, но в то же время разочаровывают и зачастую даже нагоня­ют скуку. В больших рукописных сводах, сохранившихся в Книге Бурой Коровы, рукописи Rawlinson В 502 или Желтой Книге из Лекапа (назо­вем три самых известных источника) мы обнаруживаем чрезвычайно искаженную фиксацию устной традиции. Мы можем быть благодарны писцам (ранние писцы были монахами) за то, что они вообще записали эти тексты, но, как хорошо сказал Джерард Мерфи, когда нам кажется, что устная повесть была неизмеримо лучше дошедшего до нас монас­тырского текста, мы не столько тешим себя фантазиями, сколько вды­хаем душу в тело, погребенное в рукописи².

Ирландская литература в интересующий нас период, с VIII по XII век, отражает героическую и мифологическую традицию, свободную от греческого или римского влияния. Героические повести описывают варварский мир, в котором мы все еще находим некоторые обычаи, о которых сообщают античные авторы в своих заметках о галлах. Самы­ми высокими добродетелями считаются верность, смелость, честь и гостеприимство. Это аристократическое общество. Боги иногда вме­шиваются в людские дела, а в мифологических рассказах общим мес­том являются представления о магии, о незримом потустороннем мире.

Великий сюжет, ставший огромным вкладом ирландцев в европей­скую литературу,— это сюжет о любви, внезапной, ошеломляющей, длящейся до смерти и приносящей горе влюбленным. Лучше всего известна история о Тристане и Изольде, берущая начало из ирландских источников³.

Повести разделяются на циклы: мифологический, ульстерский, ко­ролевский и цикл Финна. К мифологическому циклу можно отнести и повести о Потустороннем Мире (echtrai, «приключения», и immrama, «плавания»), в которых герой отправляется в путешествие и оказыва­ется в чудесной стране. Эти последние представляют особый интерес как возможный источник сюжетов о короле Артуре. В Лейнстерской Книге сохранился древний список саг, в котором они объединены не по циклам, а по сюжетным типам: разрушения, похищения скота, сватов­ства, битвы, укрытия, плавания, насильственные смерти, приключения, [288] пиры, осады, набеги, бегства, резни, видения, любовные истории, военные походы и вторжения. Многие названия относятся к уже утраченным повестям. И наоборот, в этот список включены названия не всех до­шедших до нас саг. Но по крайней мере, мы можем оценить, как велик был объем этой литературы.

От мифологического цикла сохранилось лишь несколько саг, но в литературе имеются упоминания о многих утраченных. Лучшая из них — «Сватовство к Этайн», дошедшая до нас в виде текста IX века. Это три истории, образующие связную последовательность. В первой Этайн становится женой короля сида, Мидира из Бри Лейт. Затем, че­рез тысячу лет, она возрождается в человеческом облике и становится женой Эохайда Айрема, короля Тары; в третьей истории она возвра­щается к Мидиру в Иной Мир. Мы видим здесь странную красоту, с которой, возможно, не сравнится никакая другая ирландская сага, страсть любви, магические силы и счастливый конец. Уникальна и ее форма, так как это единый рассказ в трех эпизодах, сходный с трехактовыми комедиями (см. выше с. 185 и ел.).

Сага «Битва при Маг Туиред» — наш главный источник по ирланд­ской, а в действительности и по всей кельтской мифологии, поскольку в ней фигурируют почти все ирландские боги. Боги называются «Пле­мена Богини Дану» (Tuatha De Danann) и сражаются против племени великанов-фоморов. Это рассказ о битве. Королем является Нуаду, а в бою участвуют Дагда («Хороший Бог»), также называемый Оллатар («Отец Всех»), Луг Длинная Рука, кузнец Гоибниу, врачеватель Диан Кехт, бронзовых дел мастер Кредне, плотник Лухта, герой Огма и Морриган. Но повествование ведется бессвязно и бесформенно и пред­ставляет собой ценность скорее мифологическую, чем литературную (см. выше с. 183 и ел.).

Чудеса Потустороннего Мира являются темой повествования в Приключениях и Плаваниях. Считается, что Потусторонний Мир на­ходится в западных морях. Он называется «Страной Живых», «Пре­красной Долиной», «Страной Юных» или «Землей Обетованной», по­следнее название представляет собой буквальный перевод латинского Terra Repromissionis. В этой земле нет болезней, старости и смерти, это земля вечного счастья, здесь пожелать чего-либо — значит получить это, здесь сотни лет пролетают как один день. Подобные описания на­ходят близкие параллели в рассказах о греческом элизиуме, норвеж­ской «Земле Живых Людей» (Jord Lifanda Manna) и восходят, возмож­но, к общей индоевропейской традиции.

Прекрасная дева приходит к герою и поет ему об этой счастливой стране. Он следует за ней, они уплывают в стеклянной лодке, и больше [289] их никто не видит. Или же он возвращается и узнает, что все его това­рищи мертвы, так как он отсутствовал сотни лет. В некоторых сагах героя во время поездки окутывает волшебный туман. Он оказывается перед чудесным дворцом, в котором с ним происходят странные при­ключения; и он возвращается, успешно справившись со своей задачей. Одна из древнейших саг о приключениях — сага о Бране, сыне Фебала, которого завлек в Страну Женщин чудесный посланец. Она опи­сывает красоту и удовольствия Иного Мира в замечательной поэме из 28 строф, которая задает тон многим другим подобным описаниям. Этот остров стоит на четырех золотых столбах. На серебряной равни­не ведутся игры, скачки на колесницах и состязания на лодках. Повсю­ду играют яркие краски. Радость непреходяща. Нет ни грусти, ни зло­бы, ни печали, ни болезни, ни смерти. Всегда звучит музыка. Море омывает землю, так что хрустальные волны падают на берег. Колесни­цы там из золота, серебра и бронзы, лошади гнедые, чалые, даже голу­бые, как небо. Вот описание бога Солнца:

«Светловолосый человек приходит с восходом, чтобы осветить равнинные земли. Он едет над белой равниной, вокруг которой шумит океан. Он пробуждает море».

Бран отправляется в море с 27 спутниками. Через два дня и две ночн он видит приближающегося человека, правящего своей колесницей. скользящей по волнам. Это бог Мананнан, он поет песню, проникну­тую особой магией. Мананнан рассказывает об Ином Мире. Бран ду­мает, что он плывет по морю, но для Мананнана это цветущая равни­на. Волны, которые видит Бран, — цветущие кусты. Выпрыгивающие лососи — телята и резвые ягнята. Его лодка плывет по саду плодовых деревьев.

После некоторых приключений Бран достигает Острова Женщин. но боится высаживаться. Предводительница женщин бросает ему клу­бок ниток, который пристает к его руке, и вытаскивает лодку на берег ⁴. Они идут в большой зал, где каждому предоставили постель и жену. Еда, которую они ели, не убывала. Они думали, что пробыли там год. но на самом деле прошло много лет.

Когда Бран вернулся в Ирландию, люди, собравшиеся на берегу. спросили его, кто он такой, и он ответил: «Я Бран, сын Фебала». — «Мы не знаем его, — сказали они, — но Плавание Брана — одна из наших древнейших повестей». Одного человека вынесло на берег, и он тут же превратился в прах, как если бы пробыл в могиле сотни лет. Бран поведал о своих приключениях людям и попрощался с ними: и с этого времени о его приключениях ничего не известно. [290]

Эта повесть следует языческой традиции, и счастье представляется состоящим из удовольствия в еде и любви, которые они нашли в Поту­стороннем Мире. То же справедливо и для нескольких других Приклю­чений, и следует только восхититься верности, с которой христианские монахи сохранили их для нас. Можно назвать «Приключение Конлы», «Приключение Лоэгайре», «Приключение Кормака», «Приключение Арта мак Конна» и «Болезнь Кухулина», и все они пронизаны одними и теми же волшебными мотивами, перешедшими четыреста лет спустя в Артуровский цикл.

В «Приключении Лоэгайре», когда герой возвращается из сида, выполнив задание, коннахтцы выходят приветствовать его. «Не подхо­дите к нам близко,— говорит Лоэгайре,— ибо мы пришли простить­ся». Его отец Кримтанн Касс, король Коннахта, умоляет его остаться: «Не покидай меня! Я отдам тебе королевство Трех Коннахтов, со всем их золотом и серебром, их конями и сбруей и их прекрасными женщи­нами; но не покидай меня!» Лоэгайре отвечает стихами, восхваляющи­ми блаженства Потустороннего Мира. Они путешествуют в тумане, ведя могучую армию. Вокруг звучит великолепная музыка и повсюду счастье любви:

«Прекрасная чудесная музыка, путешествия из одного королевства в другое, мед льется из ярких сосудов, разговор с тем, кого любишь.

Мы играем фигурами желтого золота на золотой доске; мы пьем чистый мед в компании вместе с благородным воином.

Дер Грейне, дочь Фиахны, моя жена; и, говоря по правде, есть жена у каждого из моих пятидесяти людей.

После этого он вновь уходит от них, возвращаясь в чудесный холм, и разделяет управление королевством сидов с Фиахной мак Ретахом в крепости Маг Мелл, и дочь Фиахны при нем, и он так и не вышел оттуда».

Здесь Потусторонний Мир отождествляется с чудесным холмом (си-дом). Действительно, существуют два представления о Потустороннем Мире. В него можно попасть либо плывя по западному морю, либо войдя в один из холмов, куда, как считалось, бежали Племена Боги­ни Дану после поражения от Сыновей Миля. В Бруг-на-Бойн (ны­не отождествляется с большим могильником бронзового века Ныо-Грейндж в графстве Лаут) жил Энгус, хитростью заполучивший его от Дагды. Это было чудесное место, где деревья всегда приносили плоды. Здесь были жареная свинья и чан с вином, от которых не убывало. Бри Лейт, холм недалеко от Арды, графство Лонгфорд, был жилищем Ми-дира; Бодб Дерг, сын Дагды, был господином Сид-ар-Фемен, ныне Сливнамон, графство Типперери; Сид Клеттиг на Бойн был жилищем [291] Элкмара, а в Сиде Финнахайд обитал Айллен мак Мидгна или Лир. Нуаду жил в Сиде Алман, Холме Аллена, графство Килдэр. Сиугмалл, брат Элкмара, был владыкой Сид Нента на Лох-Ри. Потусторонними жилищами были и пять (иногда шесть) Ьгшёпе («постоялых дворов») Ирландии, у которых не было постоянного места. В каждом из них, как говорится, был неисчерпаемый котел, как котел Дагды, от которого никто не уходил недовольным.

Но были также и потусторонние острова, и боги, связанные с ними, по всей видимости, не принадлежали к Племенам Богини Дану. Среди этих богов главной фигурой является Мананнан мак Лир. Он правит своей колесницей по морю и, по словам Кормака мак Куленана, соста­вителя глоссария IX века, живет на острове Мэн; но его настоящая родина — Эмайн Аблах, Авалон артуровской традиции. С ним связа­ны другие божества, не встречающиеся среди Племен Богини Дану: Лабрайд Быстрая-Рука-на-Мече и его жена Ли Бан; Эоган Инбир и его жена Бе Кума; Эохайд Иуйл и его жена Фанд, уговорившая Кухулина стать ее любовником, и некоторые другие. Эти «благородные Земли Обетованной», возможно, изначально относились к другому культу, так как среди кельтских доисторических завоевателей находились раз­ные этнические группы: круитни, эрины, гойделы (фении) и, может быть, некоторые другие (см. выше с. 175-185).

Повести, объединяемые в рамках Ульстерского цикла, получили такое название потому, что в большинстве из них рассказывается о воинах уладов, главного населения провинции Ульстер (Coiced Ulad) в доисторическую эпоху. Но в этих сагах часто появляются Айлиль и Медб, король и королева Коннахта, и некоторые знаменитые коннахтские воины. Здесь уже исчезает «кельтская магия» Потустороннего Мира и, по определению Чедвик, мы вступаем в «Героический Век». Это не загадочные и таинственные повести о приключениях и плавани­ях, но рассказы, считавшиеся историческими и имевшие под собой ка­кую-то историческую основу. Оружие и боевые колесницы, пиры и со­брания, общественный строй, изображенный в Ульстерском цикле, на­ходит близкие соответствия в сообщениях античных авторов о кельтах Галлии и Британии⁵.

Центральная повесть этого цикла — «Похищение Быка из Куальн-ге»; а герой этого эпоса и всего цикла — Кухулин («Пес Куланна»). храбрый, благородный, красивый, любимый женщинами, избравший славу и раннюю смерть вместо долгой жизни без чести. В «Похищении Быка из Куальнге» Кухулин в одиночку всю зиму защищает уладов от целой армии, между тем как улады лежат, пораженные таинственной [293] болезнью. Кульминацией ряда поединков стал бой Кухулина с Фер Диадом, его другом и молочным братом, которого он убивает на тре­тий день битвы. Повесть заканчивается подходом уладов и отступле­нием коннахтской армии.

С «Похищением» связано множество небольших саг, выступающих в качестве предваряющих повестей (гет-зсё1а) и объясняющих отдель­ные эпизоды этой великой битвы, и самой знаменитой из них по спра­ведливости является «Изгнание сыновей Успеха» (Longes Mac nUislenn)⁶. Оно объясняет, почему Фер Диад и другие воины уладов были в лагере коннахтцев, сражаясь против Ульстера; но это не главный мотив пове­сти. Эта сага — древнейший пример в европейской литературе мотива трагической любви.

ИЗГНАНИЕ СЫНОВЕЙ УСНЕХА

Однажды улады пировали в доме Федельмида, рассказчика при дво­ре короля Конхобара. И в это же время у жены Федельмида родилась девочка, и друид Катбад предсказал в стихах ее будущее. Девочку следо­вало назвать Дейрдре, и она станет женщиной чудесной красоты и при­несет вражду и горе и уйдет из королевства. Многие погибнут из-за нее.

Улады хотели сразу же убить ребенка и избежать проклятия. Но Конхобар приказал пощадить ее и воспитывать в уединении, вдали от людских глаз; он сказал, что сам возьмет ее в жены. Таким образом, Дейрдре была отдана приемным родителям и воспитывалась у них. Единственным человеком, которому было дозволено видеть ее, была мудрая женщина Леборхам.

«Как-то зимним днем названый отец девушки обдирал на дворе те­ленка, чтобы приготовить для нее еду. Прилетел тут ворон и стал пить пролитую на снег кровь. И тогда сказала Дейрдре Леборхам:

— Смогу я полюбить только такого человека, у которого будут эти цвета: щеки, как кровь, волосы, как ворон, тело, как снег.

— Счастье и удача тебе! — сказала Леборхам,— ибо близко от тебя этот человек, это Найси, сын Успеха.

— Не буду я здорова,— сказала девушка,— пока не увижу его.

Как-то однажды гулял Найси один возле королевского замка в Эмайн и пел. Чудесным было пение сыновей Успеха. Каждая корова и каждая пчела, слыша его, давала в три раза больше молока и меда. Слад­ко было слышать его и людям, впадали они от него в сон, как от чудес­ной музыки. Умели они и владеть оружием: если становились они спина­ми друг к другу, не могли одолеть их и все ирландские воины. Таким было их воинское искусство и выручка в бою. Быстры, как псы, были они на охоте и поражали зверя на бегу.

И вот, когда гулял Найси так один и пел, выскользнула она наружу и стала прохаживаться мимо него и не признала его. [293]

— Красива,— сказал он,— телочка, что прохаживается возле нас.

— Телочки хороши, коли есть на них быки,— сказала она.

— Рядом с тобой есть могучий бык,— сказал он,— король уладов.

— Из вас двоих больше мне по душе,— сказала она,— молодой бы­чок вроде тебя.

— Не бывать этому! — сказал он ей.— Известно мне предсказание Катбада.

— Ты отказываешься от меня?

— Да,— сказал он.

Тогда бросилась она к нему и схватила его за оба уха.

— Да будут на них срам и стыд,— сказала она,— коли не уведешь ты меня с собой»*.

«Найси издал клич, и улады сбежались, услышав его, и сыновья Успеха, два его брата, тоже пришли предостеречь его. Но под угрозой была его честь. „Мы уйдем в другую страну,— сказал он.— Нет короля в Ирландии, который не впустил бы нас в свою крепость". Той ночью они отправились в путь, и трижды пятьдесят воинов было с ними, и трижды пятьдесят женщин, и трижды пятьдесят псов, и трижды пятьде­сят слуг, и Дейрдре.

Они бежали в Шотландию и поступили на службу к шотландскому королю. Но красота Дейрдре возбудила в нем зависть, и сыновья Успеха были вынуждены бежать и скрыться на морских островах.

Затем Конхобар пригласил их вернуться и послал Фергуса, Дубтаха и своего сына Кормака в качестве поручителей; но Найси и его спутники были убиты, когда они пришли в Эмайн, а Дейрдре привели к Конхоба-ру со связанными руками.

Когда поручители узнали об этом вероломстве, они пришли мстить за преступление: убили триста уладов, уладских девушек, а Фергус под­жег Эмайн. Затем Фергус, Дубтах и Кормак ушли ко двору Айлиля и Медб, и 16 лет в Ульстере не было мира.

Дейрдре год была с Конхобаром и ни разу за это время не улыбну­лась и не подняла головы от колен.

И когда приводили к ней музыкантов, она так говорила:

„Смелых воинов светел облик, рати ряды радуют взоры, но мне милее легкая поступь храброго Найси братьев гордых...

Нежным Конхобару кажется пение всех этих труб и свирелей, мне же знакома нежнее музыка: пение трех сыновей Успеха...

Мил мне был его взгляд зеленый, для женщин — нежный, для недру­гов — грозный, и после долгой лесной охоты мил мне был голос его далекий.

Не сплю я ночью и в пурпур не крашу ногти. Кому скажу приветное слово, коль сына Успеха нет со мною?.. [294]

Не несут мне утехи в моем уделе средь крепких стен прекрасной Эмайн тихий покой и смех веселый, убранство дома и облик светлый воинов смелых".

Когда подступал к ней Конхобар, так она говорила:

„О, Конхобар, чего ты хочешь? Ведь ты — причина моего горя! И клянусь, что пока жива я, ты любви моей не узнаешь.

То, что всего прекраснее было, то, что я когда-то любила, все ты отнял, о горе злое, я не увижу милого больше!..

Были красны и нежны его щеки, алыми — губы, черными — брови, были зубы его как жемчуг, светлым сверканьем снега белее...

Не разбивай мне сердце, уж близок час моей смерти. Горе сильнее моря, помни об этом, Конхобар!"

— Кого в моем доме ненавидишь ты больше всех? — сказал Кон­хобар.

— Тебя самого,— сказала она,— и Эогана, сына Дуртахта.

— Тогда проживешь ты год с Эоганом,— сказал Конхобар.

И он отдал ее в руки Эогана. На другой день Эоган поехал с нею в Маху. Она сидела позади него на колеснице. Поклялась она, что не бу­дет у нее двоих мужей на земле в одно время.

— Добро тебе, Дейрдре,— сказал Конхобар,— как овца поводит глазами между двух баранов, так и ты между мною и Эоганом.

В то время проезжали они мимо большой скалы. Бросилась на нее Дейрдре головой. Ударилась ее голова о камни и разбилась. И она умерла.

Вот повесть об изгнании сыновей Уснеха, и об изгнании Фергуса, и о смерти сына Уснеха и Дейрдре»*.

Эта повесть дошла до нас в нескольких рукописях и современном фольклоре. Здесь приводится древнейшая версия Лейпстерской Книги. датируемая, возможно, VIII веком.

Следующей за «Похищением Быка из Куальнге» по объему и по значимости является сага «Пир у Брикрена» (Fled Bricrenn). Основным мотивом саги является так называемая доля героя (curad-mir), из-за ко­торой соревнуются Кухулин и два других воина, точно так же, как галльские воины в описании Посидония. Второй мотив — испытание героя, когда Кухулин и два его соперника должны отрубить голову великану, при условии, что на следующий день великан вернется, что­бы отрубить головы им самим. Этот мотив затем был использован автором «Сэра Гавейна и Зеленого Рыцаря».

Первая из этих тем лучше всего представлена в одной из самых живых и увлекательных ирландских саг «Повести о кабане Мак-Дато». Здесь воины один за другим предъявляют свои права на разделку туши [295] кабана на пиру, и каждый по очереди вынужден уступить сопернику, предъявившему более обоснованные притязания. Похвальба каждого притязающего и презрительное унижение, которому он затем подвер­гается, составляют прекрасный диалог. В конце концов, когда коннахт-ский герой, Кет, сын Матаха, опозорил нескольких уладов и уже был готов разделывать кабана, в пиршественный зал вошел Копал Кернах.

«Великим приветом встретили его улады. Сам Конхобар снял венец со своей головы и взмахнул им.

— Хотел бы и я получить свою долю! — воскликнул Конал.— Кто производит дележ?

— Пришлось уступить тому, кто делит сейчас,— сказал Конхобар,— Кету, сыну Матаха.

— Правда ли,— воскликнул Конал,— что ты, Кет, делишь кабана? Запел Кет:

Привет тебе, Конал! Сердце из камня,

Дикое пламя! Сверканье кристалла!

Ярая кровь кипит в груди героя,

Покрытого ранами, победоносного!

Ты можешь, сын Финдхойм, состязаться со мной!

В ответ запел Конал:

Привет тебе, Кет, первенец Матаха! Облик героя! Сердце из кристалла! Лебединые перья! Воитель в битве! Бурное море! Ярый бык прекрасный! Все увидят, как мы сойдемся, Все увидят, как разойдемся...

— Эй, отойди от кабана! — воскликнул Конал.

— А у тебя какое право на него? — спросил Кет.

— У тебя есть право вызвать меня на поединок,— сказал Конал.— Я готов сразиться с тобой, Кет! Клянусь клятвой моего народа, с тех пор как я взял копье в свою руку, не проходило дня, чтобы я не убил хоть одного из коннахтов, не проходило ночи, чтобы я не сделал набега на землю их, и ни разу не спал я, не подложив под колено головы коннахта.

— Это правда,— сказал Кет.— Ты лучший боец, чем я. Будь Анлуан здесь, он вызвал бы тебя на единоборство. Жаль, что его нет в доме.

— Он здесь, вот он! — воскликнул Конал, вынимая голову Анлуана из-за своего пояса.

И он метнул ее в грудь Кета с такой силой, что у того кровь хлынула горлом. Отступил Кет от кабана, и Конал занял его место»*. [296]

Конал берет себе лучшую часть, а коннахтцам оставляет только передние ноги. Разгневанные этим, они вскакивают со своих мест, а улады со своих, так что вскоре весь пол оказывается усеян трупами, а кровь течет через порог.

Эта великолепная сага IX века описывает ту самую сцену, очевид­цем которой был Посидоний в Галлии за тысячу лет до этого. Вряд ли можно представить себе лучшее свидетельство архаизма ирландской традиции.

Когда Кухулин был на востоке, обучаясь боевым приемам у Ска­тах, чтобы получить в жены Эмер, он сражался против другой жен­щины-воительницы, Айфэ, соперницы Скатах; он победил ее, и она родила от него сына. Обо всем этом рассказывается в большой саге «Сватовство к Эмер». Сын Кухулина, когда станет мужчиной, должен прибыть в Ирландию и не должен называть своего имени по требова­нию одного воина. «Смерть единственного сына Айфэ» рассказывает о прибытии мальчика в Ирландию и его гибели от руки собственного отца. Этот сюжет используется в «Повести о Сохрабе и Рустаме». Это также тема «Песни о Хильдебранте» — очевидно, древний индоевро­пейский мотив. По своей форме сага относится к IX веку. Она запоми­нается прежде всего благодаря простоте и сдержанной эмоционально­сти повествования.

СМЕРТЬ ЕДИНСТВЕННОГО СЫНА АЙФЭ

«Улады собрались в Трахт Эйси, когда они увидели мальчика, плы­вущего по морю в бронзовой лодке с золочеными веслами. Он проделы­вал необычные боевые приемы, сбивая птиц на лету из своей пращи, а затем отпуская их. Он бросал их в воздух, а затем пел им, так что они возвращались. Улады встревожились и послали воина встретить его и не дать ему высадиться или узнать его имя. Первым пошел Кондере, но мальчик победил его. Затем к нему спустился могучий Конал Кернах. Мальчик метнул камень из пращи, и Конал упал наземь. Мальчик свя­зал ему руки ремнем от его же щита. „Пусть кто-нибудь еще выйдет против него!" — говорит Конал Кернах.

Кухулин выполнял свои боевые приемы, когда он шел к юноше, и рука Эмер, дочери Форгала, обвивалась вокруг его шеи. „Не спускайся к нему! — сказала она.— Это твой сын там внизу. Не убивай своего един­ственного сына! Сдержись, о горячий сын Суалтайма. Не будет смело или мудро выступить против твоего храброго сына....Повернись ко мне. Послушай моего доброго совета. Да услышит меня Кухулин! Я знаю, какое имя он назовет, если мальчик там внизу — это Конлуи, сын Айфэ".

И ответил тогда Кухулин: „Отойди, женщина! Я не слушаю женских советов... Не смущай меня своими женскими речами... Доброе копье [297] пьет добрый напиток. Хотя бы это был на самом деле он, женщина, я убил бы его во имя Ульстера".

Затем он спустился к мальчику сам. „Ты хорошо играешь, маль­чик",— сказал Кухулин. „Но жестока твоя игра,— ответил мальчик,— почему не выходите вы вдвоем, чтобы я мог назвать мое имя".— „Должен ли я был захватить с собой ребенка? — сказал Кухулин.— Ты умрешь, если не назовешь своего имени".— „Пусть будет так",— сказал мальчик.

Юноша выступил против него. Они начали наносить друг другу уда­ры. Юноше удалось нанести удар в голову Кухулина. „Довольно снис­хождения,— сказал Кухулин.— Давай поборемся!" — „Я не дотянусь до твоего пояса",— сказал мальчик. Мальчик взобрался на два камня, и он трижды столкнул Кухулина с места. И мальчик не сдвинул ни одной ноги с камней, и его ноги вошли в камни по лодыжку. Следы его ног до сих пор видны там. Отюда название Берег Следа в Ульстере.

Затем они вошли в море, пытаясь утопить друг друга, и мальчик дважды поверг Кухулина. Он вышел против мальчика на мелководье и нанес ему обманный удар га болга (§ае Ьо1$а). Ибо Скатах научила ис­пользовать га болга* одного лишь Кухулина. Он так ударил мальчика, что его кишки вылезли наружу. „Вот чему не научила меня Скатах! — сказал мальчик.— Будь проклят ты, ранивший меня!"

„Это правда,— сказал Кухулин. Он поднял мальчика на руки и унес его, и бросил его перед уладами.— Вот вам мой сын, улады!" — ска­зал он».

В другой саге рассказывается, почему в событиях, описываемых в «Похищении», принял участие Фроэх, сын Фидаха. Это повесть о люб­ви, о сватовстве героя к Финдабайр, дочери Айлиля и Медб. В одном отрывке с особенной яркостью проявляется чувство формы и цвета, столь часто восхищающее нас в ирландской поэзии и прозе. Фроэха послали через реку за ветвью рябины:

«Снова вошел в реку Фроэх, сорвал на другом берегу ветку рябины и, держа ее над собой, воротился обратно. С той поры и говорила всегда Финдабайр, что ни одно из чудес света не сравнится с обликом Фроэха, переплывающего реку Дублинд,— с белизной его тела, красотою волос, прелестью лица, цветом серо-голубых глаз, безупречностью юного ста­на, широким сверху и узким внизу лицом, когда он, стройный и прекрас­ный, переплывал реку Дублинд с алой ветвью рябины между горлом и белым лицом. И всякий раз говорила Финдабайр, что хоть наполовину или на треть не сравниться ничему с обликом Фроэха»**. [298]

Те же черты мы видим и в описании Этайн, моющейся у ручья. Этайн была внучкой Этайн, жены Мидира (см. выше с. 289), и была смертной женщиной. В начале саги «Разрушение дома Да Дерга» ее видит король:

«Как-то однажды отправился он на луг у Бри Лейт и увидел там у источника женщину с серебряным гребнем, украшенным золотом, что умывалась водой из серебряного сосуда, на котором были четыре птицы из чистого золота и по краю маленькие красные самоцветы.

Красный волнистый плащ с серебряной бахромой был на той жен­щине и чудесное платье, а в плаще золотая заколка. Белая рубаха с длин­ным капюшоном была на ней, гладкая и прочная, с узорами красного золота. На груди и плечах с каждой стороны скрепляли рубаху золотые и серебряные пряжки с диковинными ликами зверей. Солнце освещало женщину, и всякий мог видеть блеск золота на зеленом шелке. Две косы цвета золота лежали на ее голове, и в каждой было по четыре пряди с бусинами на концах. Цвета ириса в летнюю пору или красного золота были ее волосы.

Так стояла она, распустив волосы для мытья и продев руки в вырезы платья. Белее снега, выпавшего в одну ночь, мягкими и гладкими были ее руки, а щеки женщины краснели ярче наперстянки. Чернее спинки жука были ее брови, белыми, словно жемчужный поток, были ее гладкие зубы, голубыми, словно колокольчики, были ее глаза. Краснее красного были ее губы. Высоки были ровные, нежные, белые плечи той женщины. Были бока ее как пена волны, длинные, стройные, нежные и мягкие, будто шерсть. Теплыми и нежными были ее белые бедра. Маленькими и белоснежными были ее прямые голени. Гладкими были прекрасные пят­ки. Случись смерить ее ступни, ни одна не была бы длиннее другой, если б не раздалась на них кожа. Блеском ясной луны светилось лицо женщи­ны. Гордый изгиб был у тонких ее бровей, свет невесты излучали ее королевские очи. Ямочки были на ее щеках с пятнышками цвета олень­ей крови и снежной белизны. Мягким и женственным был ее голос, вели­чавой и твердой ее королевская поступь. Воистину была она желанней, милей и прекрасней всех прочих женщин, сколько ни искать по всему свету. Сразу подумалось им, что вышла она из сидов. Отсюда повелось говорить: „Каждая хороша, пока не сравнишь с Этайн, каждая мила, пока не сравнишь с Этайн"»*.

Королевский цикл начинается с повестей, которые представляют весьма древнюю традицию. Они принадлежат к тому же жанру, что и римские истории о Ромуле и Реме или греческие предания об Афине и Посейдоне при основании Афин. Одна из них заслуживает особого упоминания, так как в ней присутствует мотив Железного Дома, который, [299] как мы увидим, был позднее заимствован в валлийской повести о Бранвен (см. ниже с. 330). Она называется «Разрушение Динн Риг» и повествует о Лабрайде Лоингсехе, боге — предке лейнстерцев. Это по­весть о мести; датируется IX веком.

Кобтах Коэл, король Бреги, убил своего брата, Лоэгайре Лорка, короля Ирландии, и его сына Айлиля Айне, короля Лейнстера. Сын Айлиля, Лабрайд, был отправлен в изгнание. Позднее он вернулся с войском мунстерцев, захватил Динн Риг и стал королем Лейнстера.

Лабрайд был в мире с Кобтахом. Он пригласил Кобтаха навестить его и построил для него дом. Этот дом был очень крепок, ибо его сте­ны, и пол, и двери были сделаны из железа. Лейнстерцы строили его целый год, и отец не говорил со своим сыном, а мать с дочерью; отсюда и пошла поговорка: «У каждого лейнстерца есть своя тайна». Кобтах прибыл с тридцатью королями, и всех их сожгли в железном доме.

Многие саги рассказывают о королях исторического периода, и одна из них называется «Убийство Ронаном родича». В дошедшем до нас виде этот текст датируется X веком. Это история о Федре и Ипполите в ирландском варианте. Трагическая тема звучит в первом же диалоге и повторяется, когда юноша встречает королеву. Напряже­ние не ослабевает на всем протяжении повествования.

Ронан был королем Лейнстера в VII веке и умер около 624 г. В саге его сын Маэл Фотартайг — самый знаменитый юноша Лейнстера. Во­круг него всегда толпились люди во время любых сборищ и игр. Не чаяли в нем души все девушки, и все женщины пылали страстью к Маэлу Фотартайгу. Его мать умерла, и Ронан долгое время оставался без жены.

«Почему не возьмешь ты себе жену? — спросил его сын.— Лучше стало бы тебе подле женщины».— «Говорили мне,— отвечал король,— что есть у Эохайда, правителя Дун Собайрхе, что на севере, прекрасная собой дочь».— «Не пара тебе юная девушка,— сказал юноша,— поче­му не возьмешь ты женщину? Неужто пристало тебе жить со смешли­вой девицей?»

Но старик женился на этой девушке, и она сразу же влюбилась в его сына и послала служанку, чтобы та рассказала ему о ее любви. Когда юноша отказался от нее, она ложно обвинила его. «Проклятие губам твоим, низкая женщина! — сказал Ронан,— ибо ты говоришь ложь!»

Вернулся домой Маэл Фотартайг и стал греть ноги у очага. Он произнес две строки в стихах, и королева сумела подобрать вторую половину четверостишия. «На сей раз все правда»,— сказал Ронан И он приказал одному из своих людей убить юношу копьем. Когда [300] Маэл Фотартайг умирал, он сказал отцу всю правду. Сагу завершает возвышенный плач старого короля над телом своего сына. Он восхва­ляет Маэла Фотартайга и его спутников и приказывает слугам накор­мить двух псов, тоскующих по своему господину:

Дойлин,

голову всем он кладет на колени,

ищет того, кого уж не найти.

Сын мой, Маэл Фотартайг,

лучшим был псом ты из своры,

лосось белый, высокий, блестящий,

теперь ты в холодном жилище. Холодно*.

Другая важная сага из этого цикла — «Повесть о Кано, сыне Гартнана». Она замечательна скорее своим сюжетом, чем формой, так как в единственной содержащей эту сагу рукописи, Желтой Книге из Лекапа, она выглядит несколько бессвязной и содержит туманные отрывки. Эта повесть — чистый вымысел, так как хотя персонажи и являются исто­рическими фигурами, они жили в разное время, а кроме того, отчетли­во видно, что она соткана из нескольких древних мотивов. Одним из них является мотив о Тристане, так что эта сага может наряду с истори­ей Дейрдре считаться одним из ранних кельтских источников легенды о Тристане. В данном случае параллель заключается в любовной теме, в том, что Кред является молодой женой старого короля Маркана (уменьшительное от Марк), и в финальной сцене, когда Кано прибли­жается к берегу на корабле, Кред умирает до того, как он достигает земли, а вскоре умирает и он сам⁷. Другой мотив повести — любовь к незнакомцу, adrstakana в санскритской традиции, в Ирландии извест­ная как grad ecmaise, «любовь к человеку, известному только пона­слышке»; также здесь присутствует мотив души, заключенной в иной предмет.

Кано был сыном шотландского короля. Его смерть зафиксирована в хрониках в 688 г. В повести он прибывает в Ирландию в качестве изгнанника и с честью принимается при дворе короля Диармайта, дочь которого уже любила его до встречи с ним. Она спасает его от опасно­сти, и Кано удаляется, чтобы посетить Гуайре, короля Коннахта. Сна­чала он приходит в дом Маркана, жена которого, Кред, была дочерью Гуайре. Она также уже была влюблена в Кано. У Маркана был сын, Колку, очевидно, пасынок Кред. Позднее, когда Кано был у Гуайре, Кред, Маркаи и Колку приехали на пир. Кред попросила дозволения [301] разливать вечером вино и налила сонного напитка всем, кроме себя и Кано. Затем она открылась ему, но он отказался быть ее любовником, так как был лишь искателем приключений, и пообещал сделать ее ко­ролевой, когда станет королем Шотландии. В залог он дал ей камень, в котором находилась его жизнь.

Кано был вызван в Шотландию и стал королем, и каждый год он пытается встретится с Кред в Инбер Колпта (устье Войн), но там всегда стоял Колку с сотней человек, чтобы помешать их встрече. В конце концов они встретились у Лох-Креде на севере. Кред пришла с волшеб­ным камнем. Кано шел с востока, так что они уже видели друг друга, когда вновь появился Колку и отогнал его. Кред бросилась головой на скалу, и, когда она упала, камень с душой Кано разбился. Кано умер три дня спустя после возвращения в Шотландию.

Даже этот краткий обзор показывает особую ценность этой по­вести, в которой исторический персонаж становится героем тристанов-ского романа, а своеобразие ей придает мотив души, заключенный в другой предмет. Рукописный текст не отличается изяществом стиля, но мы видели, что в данном случае, как и во многих других, следует пред­полагать существование более разработанной устной формы (см. выше с. 288).

В последнюю очередь в литературную традицию был включен цикл Финна. Недавние исследования Джерарда Мерфи и О'Рахилли показа­ли, что Финн, главный герой этого цикла, по происхождению тож­дествен великому кельтскому богу Лугу Длинной Руке. Финн — бог-воитель и охотник, убивший одноглазого бога огня. Имеются ранние упоминания о Финне, но они носят крайне фрагментарный характер; и древний список саг (см. выше с. 288 и ел.) содержит лишь незначитель­ное число финнианских названий. Ясно, что даже к XII веку Финн и фении только начинали приобретать литературную известность. Одно из названий в этом списке саг — «Бегство Диармайда и Грайне» (Aithed Grainne re Diarmait), а из других источников мы знаем, что знаменитая история любви Диармайда и Грайне была известна уже в X веке, хотя единственный дошедший до нас текст сохранился в рукописи ново­ирландского периода (XV век?). Это — вариант истории Дейрдре (см. выше с. 293). Гертруда Шепперле уже давно показала, что две эти пове­сти представляют собой кельтский источник романа о Тристане и Изольде.

XII век был периодом восстановления и реформ в Ирландии, как и в некоторых других районах Европы, когда активно возрождалась ли­тература и ученость. Книга Бурой Коровы, так называемая Лейнстерcкая [302] Книга, и знаменитая рукопись Rawlinson — все были написаны в то время; именно тогда в Ирландию проникли великие классические темы Осады Трои, Энеиды и Разрушения Фив. Именно в этот переходный период неожиданно огромную популярность приобрел цикл Финна. Расцвет этого цикла совпал с первым появлением в Ирландии баллад­ной поэзии, и баллады о Финне приобрели характер новой литератур­ной формы.

Одна из древнейших подобных баллад — колыбельная для Диармайда, которую пела Грайне над спящим возлюбленным:

Поспи немного, совсем немного,

ибо нет опасности в кратком сне,

юноша, которому я отдала мою любовь,

Диармайд, сын О'Дуйвне.

Спи крепко здесь,

благородный Диармайд О'Дуйвне;

я буду сторожить тебя,

прекрасный сын О'Дуйвне.

Она думает о других влюбленных, которые смогли спастись и кото­рым ничего не угрожало, а затем вспоминает о нависшей угрозе и о лесных зверях, которые кажутся ей испуганными:

Олень на востоке не спит; он не перестает кричать:

даже хотя он в лесу, он не думает о сне.

Веселая музыка не смолкает в изогнутых ветвях деревьев;

там шумят, даже дрозд не спит.

Сегодня не спит куропатка в высоком вереске;

пронзителен ее чистый голос; среди потоков она не спит.

Эти баллады приобрели огромную популярность; большой сбор­ник, известный под названием «Поэмы о Финне» (Duanaire Finn), стал предметом специального исследования Джерарда Мерфи⁸. Многие из них написаны в форме диалогов между Ойсином, сыном Финна (Оссиан поэта МакФерсона) и св. Патриком, в которых Ойсин рассказывает святому повести о приключениях фениев. Большинство этих баллад относится к новоирландскому периоду, но традиция диалога восхо­дит к знаменитому прозаическому тексту, положившему начало циклу Финна в XII веке, «Беседе Старцев» (Acallam na Senorach). Это история, в которой рассказывается, как св. Патрик встречает воинов-фениев Ойсина и Кайльте и путешествует по Ирландии с одним или другим из них. Воины рассказывают святому более двухсот историй, многие из которых касаются тех мест, которые они посещают по пути. [303]

Один разговор между св. Патриком и Кайльте начинается так:

«„Разве не был он хорошим господином, тот, с кем вы были, Финн мак Кумал?" На что Кайльте ответил, воздав ему хвалу:

„Был бы лишь коричневый лист, который лес роняет, золотом, была бы лишь белая волна серебром, Финн подарил бы это все".

„Кто или что поддерживало вас в вашей жизни?" — спросил Пат­рик. И Кайльте отвечал: „Правда, что была в наших сердцах, и сила в наших руках, и исполнение в наших устах"».

Когда они идут через Мунстер, они приходят на место, откуда од­нажды фении отправились на битву при Вентри. Кайльте рассказывает историю о Каэле, который увидел во сне прекрасную девушку по име­ни Кред, посватался к ней и завоевал ее в ходе битвы. Каэл утонул при Вентри, и его тело было вынесено на берег. Кред лежала у его тела и оплакивала его смерть:

«Гавань грохочет над яростным прибоем Ринн Да Барк: волна, на­катываясь иа берег, оплакивает гибель воина Лох Да Хонн.

Горестна цапля с болота Друим Да Трен: она не может защитить своих любимых, лиса Да Ли гонит ее птенцов.

Печален голос дрозда в Дромкине, и печально пение дрозда в Леттерли.

Печален крик оленя в Друим Да Лейс: олениха Друим Силеанн мер­тва, и олень Дилеанн оплакивает ее...»

«Беседа старцев» — одно из самых удачных произведений средне-ирландской литературы, послужившее превосходным мостиком к но­воирландскому периоду. Джерард Мерфи предположил, что оно могло быть оригинальным литературным сочинением, автором которого был человек, впервые записавший его, в отличие от героических саг, оче­видно происходящих из устной традиции⁹. В этом случае было бы ин­тересно сопоставить его с валлийскими Мабиногион.

Прослеживая истоки ирландской литературы, мы видели «новые формы» поэзии, разработанные монахами. Их особым вкладом стала поэзия о природе и отшельническая поэзия. Эти новые формы вскоре распространились и на светскую поэзию, дав начало с IX по XII век богатой традиции. Голос отшельника еще звучит, но уже проглядыва­ют и юмор, и страсть.

Одна знаменитая рукопись, написанная, вероятно, в ирландском аббатстве Райхенау на озере Констанц, оказалась в австрийском аббат­стве Санкт-Пауль в Каринтии, где она известна как «ирландская школь­ная тетрадь» (das irische Schulfelt). И в самом деле, она представляет [304] собой ученические записи, заметки о Вергилии и греческих склонениях, цитаты из Горация, св. Иеронима и св. Августина; среди них находятся и четыре ирландских стихотворения. Одно — героическая поэма, вос­хваляющая Аэда, сына Диармайда, написанная в новой форме, что говорит о принятии профессиональными поэтами рифмованного чет­веростишия для своих панегириков:

Аэд, великий в разжигании блеска,

Аэд, радушный, неисчерпаемо его гостеприимство,

тверд и непоколебим, прекраснейший из вождей Роериу.

Сын Диармайда, милый мне,

если спросят, нетрудно сказать;

его хвала превыше всех богатств.

Я воспою его в моих песнях.

В этом стихотворении восемь четверостиший, в которых свободно используется конечная и внутренняя рифма, так же как и древняя алли­терация.

Другие три стихотворения рассказывают о монашеской жизни, а в одном из них поэт с изысканным юмором сравнивает страсть его кота к ловле мышей со своими учеными занятиями:

МОНАХ И ЕГО КОТ

С белым Пангуром моим

вместе в келье мы сидим;

не докучно нам вдвоем:

всяк при деле при своем.

Я прилежен к чтению,

книжному учению;

Пангур иначе учен,

он мышами увлечен.

Слаще в мире нет утех:

без печали, без помех

упражняться не спеша

в том, к чему лежит душа.

Всяк из нас в одном горазд:

зорок он — и я глазаст;

мудрено и мышь споймать,

мудрено и мысль понять. [305]

Видит он, сощуря глаз,

под стеной мышиный лаз;

взгляд мой видит в глубь строки:

бездны знаний глубоки.

Весел он, когда в прыжке

мышь настигнет в уголке;

весел я, как в сеть свою

суть премудру уловлю.

Можно днями напролет

жить без распрей и забот,

коли есть полезное

ремесло любезное.

Кот привык — и я привык

враждовать с врагами книг;

всяк из нас своим путем:

он — охотой, я — письмом*.

Это стихотворение было написано в начале IX века. Тем же перио­дом датируется другое стихотворение, описывающее невзгоды старо­сти и воспоминания о юности, красоте и любви.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: