Сами видим и веруем

Поговорив с самарянкой у колодца Иакова, прикоснувшись осторожно к ранам ее совести и открывшись ей как Мессия, Иисус Христос позволил ей бежать в город, а Сам остался дожидаться учеников. Женщина сказала горожанам: «Пойдите, посмотрите Человека, Который сказал мне всѐ, что я сделала: не Он ли Христос?» (Ин. 4: 29). Некоторые из них вышли посмотреть на Иисуса. И потом, убедившись, говорили ей: «Уже не по твоим речам веруем, ибо сами слышали и узнали, что Он Спаситель мира, Христос» (Ин. 4: 42). Эти самые слова да пастырю в уши!

Начало веры – чужое слово. И сама вера от слышания, слышание же – от слова Божия. Верить слову о Боге нельзя, если сердце на слышанное не откликается. Но это лишь начало дела и первый посев. Потом, бывает, птицы клюют, терние глушит ростки и так далее. К тому же в первом внимательном слушании большую роль может играть уважение к говорящему (авторитет), ученость речи, простота и наивность научаемого… Далее необходимо уже самому «пойти и посмотреть». Необходимо пойти далее по пути приобретения личного религиозного опыта (это опыт соборной и домашней молитвы, опыт сопротивления страстям, практического исполнения заповедей), чтобы сказать со временем учителю: «Не только по твоему слову верую. Сам слышал и узнал, что Христос

– Господь и Спаситель».

В этих словах очерчивается практическая задача пастырству: доводить своих пасомых до состояния той зрячей и опытной веры, которая держится не только на слове авторитета, но

и на своем личном переживании благодатного общения с Богом. Это опасный путь, но это путь необходимый. Опасный потому, что уклониться вправо или влево, полезть высоко и низко после этого пасть – естественная опасность для человека, идущего духовным путем. Живущий духовной жизнью, по слову Нектария Оптинского, схож с канатоходцем. Но это

и необходимая задача, поскольку мировоззрение «мудрого пескаря», пересиживающего весь век свой в безопасной и замершей тишине, ограниченного однажды усвоенным малым знанием, – это кратчайший путь к тому, чтобы загубить, закопать все свои таланты

и сказать Богу на Суде: возьми назад Свое; прибыли от меня не жди.

Евангелие определенно содержит в себе риск. Хотя бы потому, что в притче о талантах требует от человека не просто возврата залога, а прибыли, причем стопроцентной (пять талантов от пяти, три от трех и один от одного). Конечно, если можно не рисковать, то нужно не рисковать. Но когда риск обязателен, то рисковать придется. «Простая вера простого человека», которую культивировал и отстаивал, к примеру, К.П. Победоносцев, слишком легко, как показывает история, сменяется безверием, особенно если последнее становится массовым и заразительным, подкрепленным государственной идеологией и карательными мерами. «Простая» вера кроме того еще и беззащитна перед мысленными капканами, которых чем дальше, тем больше в жизни. И, следовательно, верить по-детски можно безопасно только в детстве. Взрослый должен идти вперед, через терния – к взрослой вере и самостоятельному исповеданию, совпадающему в финале с исповеданием Кафолической и Апостольской Церкви.

– Вы нас учили, и мы верили вам. Верили потому, что видели: вера ваша не расходится с жизнью вашей. Вы сами живете тем, что проповедуете, и так, как учите. Но теперь мы верим не потому только, что это вы так сказали, а и потому, что опытно убедились в правде ваших слов. Мы убедились в том, что покаяние очищает душу и убеляет ее, как снег; в том, что Христос есть Добрый Пастырь и Властитель мира; что после смерти будет

жизнь; что у нашего спасения есть злые враги; что святые близки к нам, словно друзья и помощники. Это всѐ и многое другое мы теперь знаем сами. Знаем сердцем и опытом. Мы знаем это настолько, что попробуем теперь и других научить.

Только что перед вами был образец идеального обращения повзрослевшей паствы к своему пастырю, который дожил до духовного совершеннолетия своих пасомых. Он может считать свою жизнь прожитой не зря и может радоваться, поскольку для пастыря «нет большей радости, как слышать, что дети его ходят в истине» (см.: 3 Ин. 1: 4).

В тех же мыслях, думаю, пребывал и апостол Павел. Он хотел, чтобы те, кого он родил благовествованием, были безгрешны и невинны, словно дети, но чтобы по уму они были совершеннолетни и зрелы. Апостол допускает в теории, что может настать такое время, когда он сам уклонится от истины (!) и начет говорить ложь, смешанную с правдой. Тогда, говорит он, ему не стоит верить. Тогда стоит вспомнить слова, сказанные им раньше, и держаться их. Так же велит он поступать, даже если Ангелы с неба проповедовали нам нечто, противное Евангелию. Вот эти слова: «Если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема» (Гал. 1: 8). Перед нами не что иное, как требование веры зрелой и ответственной. Это не просто вера в правильные слова, услышанные однажды, но вера, пошедшая по пути дальнейшего углубления в сказанное. Это вера, глубоко на дно опустившая якорь. С такой верой можно противоречить Ангелу, искривляющему Евангелие. Без такой веры любое явление иного мира поработит и сокрушит человека.

Жить, без сомнения, и так тяжело – тяжело даже без сверхзадач. Наличную паству нужно хотя бы волкам не отдать на растерзание. Потом наличную и сохраненную паству нужно умножать и скреплять взаимными связями любви. Всѐ это тяжело до невыносимости. Ну а чтоб доводить пасомых до ясного исповедания истин Апостольского учения, то это уже почти фантастично. Однако фантастика одного поколения превращается в быт поколения следующего. Подводные лодки и космические корабли Жюля Верна были чистой литературной грезой. И вот они уже давно – часть быта. Новый грандиозный храм, подобный старому, на месте плавательного бассейна на «Кропоткинской» – это еще недавно – чистая маниловщина. А вот и нет! Реальность. Пойдите, пощупайте. Нужно дерзать и думать, ставить задачи и поднимать планку. Бог, конечно, любит и хомяков, и орлов. Однако орел – символ евангелиста Иоанна, а хомячку в собрании символов места нет. Будемте орлами! Будем учить людей! Наученные и просвещенные, они и Церковь укрепят, и Отечество отстоят, и нас самих вымолят. «Тебя спасают молитвы тех, кого ты учишь», – было сказано незадолго до смерти в видении Тихону Задонскому. Ради этого одного стоит потрудиться.

Рождество

Жестокость мира, она от демонов. Разврат мира, он от того, что весь человек стал плотью, и только плотью. И радость мира – шумная и надрывная радость, от которой тяжело, как с похмелья – это лишь декорация. Это аналог репродукции картины на стене, висящей только для того, чтобы закрыть дыру в обоях.

Для начала мир пуст. После грехопадения он пуст, как барабан; пуст, как опустошенный вором кошелек. Оттуда, из чрева пустоты, выползает та самая медленная и звенящая тоска, с которой если кто не знаком, то не сможет понять и ощутить сердцем, чему можно радоваться в Рождество.

Пустой мир и человек, сдувшийся как шарик. И если надо дальше жить, даже если и не хочется, но придется, то нужно развеселить себя чем-то. Пустота – от грехопадения. Суетный шум – от невозможности сидеть на месте и в тишине. Разврат – от погасания духа, от тотальной власти плоти и невозможности этой власти сопротивляться. А уже злоба – от демонов. В особенности – лукавая злоба, в которой улыбаются и держат паузу. В которой вынашивают замысел и строят планы. В которой жестокость не порывистая, а осмысленная, санкционированная, идеологическая.

Что еще есть вокруг, что ускользнуло из списка? Кого не назвали? Вот на эту землю, попадающую под описание, и пришел Христос. На развратную от отчаяния землю пришел Сын Девы, не имевший в Себе греха. На поглупевшую землю пришла Премудрость Божия. Туда, где пустота, пришел Тот, в Котором полнота. И поскольку земля из-за демонов стала лукава и жестока, милосердного Христа ждали на земле сети словесных уловок, крики распинателей и плетки солдат претории. Он это знал и все же Он пришел. Не отрекся. Не отказался. Прими благодарный поклон, Спаситель мой и Благодетель.

Мы празднуем Рождество, господа! Рождество, говорю, празднуем, товарищи! Братья и сестры, мадам и месье, Воплощение Сына Божия торжествуем! Нам праздники даны не для воспоминаний о событиях, а для сердечного участия в них — в этих самых празднуемых событиях. По замыслу и в идеале, мы не «вспоминаем» и едим, а соучаствуем и веселимся. И если праздник способен приобщить человека к радости пастухов, слышавших Ангельский хор, и волхвов, принесших дары, то Рождество способно заострить также и ту тоску дохристианского мира, от которой в томлении издыхало человечество. (Не издыхает ли оно вновь, только уже не как ждущее Искупителя, а как отрекшееся от Него, и следовательно более виновное?)

Предпраздничная тоска. Непонятная пустота, день за днем сосущая сердце. Смутное недовольство всем вообще и ничем конкретно. Шуба не греет, покупка не тешит, анекдот не смешит. Новости страшат, разговоры утомляют. Знакомо? Если нет, то чему вы радуетесь в Рождество? Книге нужен переплет и картине – рама. Так для радости нужен печальный контраст, потому что и сама радость это ответ Бога на печаль мира. Конкретный ответ на конкретную печаль. Речь не о личной печали, которая у всех своя, а о печали вселенской, которой дышат все без исключения. И благодать, та, что обрезает не крайнюю плоть, но сердце, делает человека внутренне чувствительным не только к движениям Духа, но и к тонкой печали века сего.

Эта печаль погибающего человечества, печаль мало кем осознанная, но несомненная, свела с Небес Сына Божия. Это Он сжалился на нашу бедность, на наше угасание, на наше

бесплодное ползание в пыли. Он ведь с Отцом и Духом не для того нас создал, чтобы мы жили вот так, как живем обычно. Пропасть лежит между тем, какими мы быть должны, и какими стали. И дело нужно было исправить, но не человеческой рукой. Слаба она. Дело нужно было исправить рукой Божественной. Рукой, на первых порах – младенческой. Это и есть Рождество.

Чувствуя странную, нездешнюю радость от того, что Он пришел, мы вполне обязаны обрезанным сердцем чувствовать и вкус той трагедии, которая привела к Воплощению, а затем к Крестному Страданию Иисуса и Его воскресению. Нечувствие радости есть точный диагноз неверия. И излишний праздничный шум это лишь звуковая завеса. Рождество тишины хочет. Тишины и простоты. Тишины, простоты и слез. Слез в тишине и радостного ужаса.

Ужас прогоняет тоску и приносит смысл. Ибо если и есть что-то подлинно ужасное (в смысле не бытовом, но библейском), то это Истина, завитая в пеленки, которую вдруг распеленали.

Говорить можно много, и если разговорился, то уже и хочется. Но надо ли? Что скажет человек, когда Ангелы поют, да и не в одиночку, но хором! Такое привычное, но совершенно неизвестное празднование. Морозное, елочное, в шарах и лентах, измучившее приближением, оглушающее приходом. Рождество пришло. Пришло Рождество. Пришло…

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: