Почему Сталин поступил как плохой кадровик?

«…Главное его везение – это даже не приближенность к вождю… Главное, что, избирая кадры, Сталин действовал все же логично. Пусть логика этого человека для нас и неприемлема, но логика была. Отобрать молодых, готовых ради него и ради сохранения собственной головы на все, деловых, умных и неразборчивых в средствах. Берия оказался в числе избранных…»

А. Топтыгин. «Неизвестный Берия»

«И все же в 37–38 годах вождь был недоволен работой Ежова и НКВД в целом. Исполнительность и усердие маленького наркома не могли заменить отсутствие профессионализма…»

Н. Рубин. «Лаврентий Берия. Миф и реальность».

«…Выбор явно не случайный. Несомненно, умен, коварен с врагами, молод, образован, властолюбив, тщеславен, инициативен, предан, всем обязан ему, Сталину, жесток, трудолюбив, лишний раз на глаза не лезет, но без совета тоже на рожон не попрет. Осторожен. Имеет вкус к интриге, на своем, конечно, уровне, аккуратно подобрал команду, которая вроде и дело знает, и хозяина чтит. Не пьяница, как Ежов, Жданов, Булганин. Любит женщин – ну, это не порок, вон уж на что Калинин… Заслуг особых нет? Постарается заработать, это дело наживное. Выдвижение Берия, похоже, было частью широкомасштабного эксперимента…»

А. Топтыгин. «Неизвестный Берия»

И снова предубежденность! Возьмем вот это последнее перечисление качеств. С одними спорить не приходится, другие, в принципе, могли иметь место. Но на каких основаниях автор пишет, что его герой властолюбив, тщеславен, имеет вкус к интриге, жесток? А про женщин откуда?!. Ну так все это – из того потока хрущевского «черного» пиара, который был вылит на Берию после его уничтожения. В самой книге Топтыгина, например, не содержится ни одного факта, подтверждающего эти его домыслы. Риторика есть, а фактов – увы… Но ведь это «все знают» – так чего подтверждать-то?

Что же касается того, что нет особых заслуг… Как – нет? А Грузия?!

В том-то все и дело. Это только с первого взгляда кажется, что все просто. Что Сталин поставил грузинского Первого секретаря во главе НКВД по следующим причинам:

а) Берия предпринимал умелые шаги по строительству собственной карьеры и преуспел в этом;

б) Сталин, подбирая себе команду, в свою очередь возвысил и приблизил Берию, как подходящего ему человека.

А на самом деле, если вдуматься, то трудно придумать более странное назначение. И если, опять же, вдуматься: стал ли для Берии переезд в Москву продолжением карьеры?

Почему это назначение – странное? К тому времени Берия – опытный хозяйственник. Он блестяще провел в Грузии экономическую реформу, выведя ее за семь лет из отсталой окраины в число передовых республик. Для Сталина, кто б что ни говорил, экономика всегда являлась приоритетным направлением, все остальное подождет. И было бы логично, если бы Берию перевели в Совнарком – для начала министром какой-нибудь важной отрасли, через год-другой зампредом, опыта у него хватало, ума – тем более. С опытными и умелыми хозяйственниками было в то время очень туго, люди, способные организовать производство, любое, шли на вес золота, но даже по такой цене их было не найти…

Зампредом Берия в итоге стал, но через какое министерство?

Его вдруг посылают на службу, которую он давно оставил и которую давным-давно перерос – в НКВД. Что за странное, варварское обращение с кадрами? Берию в НКВД – да это все равно что микроскопом гвозди забивать! Что, никого другого не было?

Не зря, ох, не зря почти во всех книгах про Берию обходится молчанием его работа в Грузии на посту Первого. Потому что, если не обойти эту тему сторонкой, если не сделать из него обычного партийного аппаратчика, интригана и карьериста, то сразу становится ясно, что превосходный кадровик Сталин на этот раз поступил как кадровик хреновый. Или же… или же мы чего-то не знаем.

И еще один вопрос замалчивается всегда и везде: во главе чего Сталин поставил Берию в 1938 году?

Метаморфоза «меча революции»

С руководителями ВЧК – ОГПУ не везло с самого начала. Ее создатель и первый председатель Феликс Дзержинский был очень сильным и волевым человеком и вроде бы хорошим организатором. Но он взвалил на себя огромную массу работы (по количеству постов его едва ли можно было с кем-нибудь сравнить) и оставил ВЧК на попечение своих заместителей. Преемник же, Рудольф Менжинский, был тяжело болен и работал, практически не покидая кабинета, да и там почти все время лежал. На то, чтобы в полной мере руководить вверенным ему ведомством, у него просто не хватало сил. И он, опять же, оставил ОГПУ на попечение заместителей.

Но теперь-то ситуация изменилась! Если при Дзержинском все поползновения замов начать борьбу за власть и влияние внутри органов парализовались одним лишь взглядом Железного Феликса, то при куда более интеллигентном Менжинском они, замы эти, затеяли борьбу за кресло еще при его жизни. Замов было несколько, но нас в первую очередь интересует тот, кто победил.

Генрих Ягода еще у Дзержинского стал заместителем председателя ОГПУ по административно-хозяйственной части. Он действительно был хорошим хозяйственником и организатором. Тюрьмы и лагеря содержались в образцовом порядке, силами ОГПУ велись стройки союзного значения. Но ведь ЧК не для того создавалась, чтобы строить каналы! А оперативную работу он знал плохо, и в этом поневоле зависел от более подкованных помощников. Равно как нельзя сказать, что Ягода был сильной и крупной личностью, а это тоже важно.

Язвительный Троцкий характеризовал его так: «Ягода был очень точен, чрезмерно почтителен и совершенно безличен. Худой, с землистым цветом лица (он страдал туберкулезом), с коротко подстриженными усиками, он производил впечатление усердного ничтожества».

Что еще хуже, Ягода был непомерно самоуверен и тщеславен. Бывший чекист Михаил Шрейдер, работавший в органах с самой гражданской войны, вспоминал…

Впрочем, перед тем, как перейти к воспоминаниям чекиста, надо сделать оговорку по поводу специфики использования мемуаров вообще. Дело это крайне сложное, не зря существует поговорка: «Врет, как очевидец». Кроме второй задачи – рассказать, как все было, – перед их автором стоит и первая, главная: показать себя в наиболее выгодном свете. Если надо – обелить, реабилитировать, представить невинно пострадавшим, изобразить хорошими своих друзей и плохими – своих врагов.

Биография автора этих мемуаров такова (она изложена в его собственных воспоминаниях, надо лишь вычленить голые факты): Михаил Шрейдер работал в аппарате ОГПУ. После ссоры с коллегой, по ходу которой он выпустил в того несколько пуль и только чудом не попал, его перевели в МУР. Он оказался в Иванове, потом в Новосибирске, в Алма-Ате (повидимому, нигде не уживался). Характер имел тот еще – сам вспоминает, как прерывал выступление собственного начальника на собрании ехидными репликами. Затем его арестовали по политическим обвинениям. Как положено, били на допросах. После прихода Берии в органы политические обвинения со Шрейдера были сняты, но на свободу его не выпустили. Зато в 1940 году осудили на 10 лет за некие дела, связанные со службой в милиции.

Таковы факты.

Также из текста мемуаров видно, что автор не чужд склокам внутри ОГПУ. Он принадлежал к антиягодинской группировке и, соответственно, Ягоду терпеть не мог. Был приятелем Реденса, который, по его воспоминаниям, ненавидел Берию (и, по-видимому, было за что!), отсюда соответственное отношение к новому наркому. Но, вместе с тем, в описаниях того, чему он сам был свидетелем, чрезвычайно точен и дотошен, хотя, возможно, и «подправляет» факты. Так что доверять ему можно чрезвычайно условно. Так почти всегда бывает с воспоминаниями, кроме тех случаев, когда человек напрочь лишен фантазии и просто не в состоянии ничего придумать – вроде Молотова, например, которого просто жаль, когда он пытается что-нибудь присочинить…

Итак, бывший чекист Михаил Шрейдер, работавший в органах с самой Гражданской войны, вспоминает о Ягоде:

«…В обращении с подчиненными отличался грубостью, терпеть не мог никаких возражений и далеко не всегда был справедлив, зато обожал подхалимов и любимчиков вроде Фриновского, Погребинского, а позднее – Буланова, выдвигал их на руководящую работу, несмотря на явное подчас несоответствие занимаемой должности. С неугодными же работниками Ягода расправлялся круто, засылая их куда-нибудь в глушь, а то и вовсе увольняя из органов…

Большинству оперативных работников ОГПУ конца 20-х так или иначе становилось известно об устраиваемых на квартире Ягоды шикарных обедах и ужинах, где он, окруженный своими любимчиками, упивался своей все возрастающей славой…»

В то время Ягода еще не был начальником ОГПУ, а всего лишь первым заместителем. Но борьба за кресло Менжинского развернулась еще при его жизни.

В конце 1929 года, во время ожесточенной борьбы с правым уклоном, разразился скандал. Вот как описывает эти события все тот же Шрейдер. «В конце 1928-го или начале 1929 года Московским комитетом партии было вскрыто дело так называемого “беспринципного блока” в Сокольническом районе, в котором оказались замешаны Ягода, Дерибас и Трилиссер, а также секретарь Сокольнического РК ВКП(б) Гибер, скромный и честный большевик, втянутый ягодинскими холуями Погребинским и Фриновским (оба они в то время были помощниками начальника особого отдела Московского военного округа) в пьяные компании, собиравшиеся на частных квартирах, где, как рассказывали, в присутствии посторонних женщин за блинами и водкой решались важные организационные вопросы, включая расстановку кадров».^[19]

Действительно, блок был чрезвычайно беспринципным, ибо доблестные чекисты в самый разгар кампании по борьбе с правым уклоном пили с правым Гибером. Ну да водка не разбирает, у нее все становятся одного уклона – в 40 градусов. Была у них и уважительная причина: Гибер возглавлял райком партии, к которому относилась Лубянка, и всесильные чекисты по текущим партийным делам зависели от этого маленького чиновника – с таким дружить надо, а дружить иначе они не умели.

А потом грянула кадровая перестановка. Ягоду во главе секретно-оперативного управления ОГПУ сменил матерый чекист Ефим Евдокимов, в прошлом террорист, боевик, перебывавший во всех самых «крутых» партиях – эсеров, анархистов, максималистов, участник Гражданской войны, четырежды орденоносец. Во главе Особого отдела (контрразведки) вместо Ягоды теперь был Ян Ольский, польский шляхтич, начинавший карьеру в молодежной организации Пилсудского. На посту второго зампреда ОГПУ и начальника ИНО появился ленинградец Станислав Мессинг, поляк с дореволюционным партийным стажем и чекист с 1917 года. Ягода же остался заместителем, но без определенных функций, этаким «министром без портфеля».

Ольский и Евдокимов быстро нашли общий язык друг с другом и с Мессингом. Вскоре к ним присоединились начальник административно-организационного управления Иван Воронцов и полпред ОГПУ по Московской области Лев Бельский. Эти пятеро, понимая, что жить Менжинскому осталось недолго, решили, что Ягода – не тот человек, которого они над собой потерпят. Весь аппарат разделился на два лагеря: сторонников Ягоды и сторонников «пятерки». Готовилось новое «потрясение основ», нужен был только повод. А когда желание есть, то повод найти недолго.

В то время как раз шли массовые аресты, связанные с крестьянскими восстаниями, а также аресты среди бывших царских офицеров. Начались они на Украине, под руководством Балицкого. Ягода их поддержал. И тогда «пятерка» обвинила Ягоду и Балицкого в том, что они стряпают «липовые» дела.

Это уже не пьянство с секретарем райкома. На это раз грохнуло так, что вопрос дошел до Политбюро. Тот же Шрейдер писал: «Как мне потом рассказывал Л. Н. Бельский, Сталин, выслушав его, сказал примерно следующее: “Мы никому не позволим позорить наши органы и клеветать на них. Люди, подписавшие это заявление, склочники, и их пребывание в ОГПУ может принести только вред, так как они не смогут вести должной борьбы с вредителями”».

Ну, что они склочники – в том сомнений нет. Однако тут самый интересный вопрос какой? Сталин не решал ни одного дела, предварительно не изучив его. Так вот интересно бы знать: кто готовил ему информацию, на основе которой он сделал такой вывод? Проверялись ли дела, кто их проверял и как? И почему он поддержал Ягоду, а не его оппонентов?

Как бы то ни было, поражение «пятерки» было полным. На места разослали специальное письмо за подписью Сталина. В письме говорилось:

«Тт. Мессинг и Бельский отстранены от работы в ОГПУ, тов. Ольский снят с работы в Особом отделе, а т. Евдокимов снят с должности начальника секретно-оперативного Управления с направлением его в Туркестан на должность ПП (полпреда. – Е. П.) на том основании, что: а) эти товарищи вели внутреннюю борьбу против руководства ОГПУ; б) они распространяли среди работников ОГПУ совершенно несоответствующие действительности слухи о том, что дело о вредительстве в военном ведомстве является “дутым” делом; в) они расшатывали железную дисциплину среди работников ОГПУ».

Это была роковая ошибка главы государства! Возможно, все, сказанное в письме, было правдой – но ведь совершенно ясно, что после такого заявления едва ли кто-либо решится впредь обращаться «наверх» с обличениями любого рода. Этим письмом ОГПУ фактически получило возможность сделать первый шаг к тому, чтобы стать «государством в государстве».

А второй шаг был сделан в 1932 году, и об этом опять же имеется свидетельство Шрейдера, который летом этого года занимался делом о массовом хищении спирта на Казанском пороховом заводе. «По делу проходило 39 работников ГПУ Татарии, – пишет он. – Акулов,^[20] поддерживаемый Менжинским, настаивал, чтобы всех участников хищений и взяточников, состоявших на службе в органах, судили по всей строгости на общих основаниях. Ягода же считал, что это будет позором для органов, а потому всех этих преступников надо тихо, без шума, снять с работы и отправить служить куда-нибудь на периферию…».^[21]

Естественно, став наркомом, Ягода начал вести именно эту политику. Проштрафившихся, коррумпированных, недобросовестных работников теперь отправляли в глухие углы, куда они несли московский стиль работы, разгоняя заразу из центра по стране – как будто на местах своей пакости было мало! Самых провинившихся отправляли в лагеря, где они, пользуясь неограниченной властью над беззащитными заключенными, постепенно завели те самые порядки, которые были описаны в многочисленных воспоминаниях и которые так до конца и не удалось искоренить. Например, часто говорят, что после убийства Кирова руководители Ленинградского ГПУ были репрессированы, но мало кто вспоминает, в чем эти репрессии заключались. Руководители были не арестованы, а высланы на Дальний Восток, где продолжали работать «по специальности» в системе ГУЛАГа.

Теперь как ОГПУ в целом, так и отдельные его работники находились фактически вне контроля и вне правосудия, что не замедлило сказаться на их работе.

В любых, самых честных и безупречных, органах в любое время существует определенный процент липовых дел. Их количество зависит от двух факторов: от контроля над органами и от личности работников. О контроле мы уже поговорили. Теперь перейдем к личностям.

Что такое типичный чекист того времени? Квалифицированных юристов в органах почти не было, да и образованных людей немного – при том дефиците образования, которое имелось во всех областях, их не посылали в органы. Да они в органы и не стремились. На всех должностях, снизу до самого верха, было полно малограмотных и полуграмотных выдвиженцев времен революции и Гражданской войны. Так, знаменитый Заковский закончил два класса Либавского училища, Агранов – четыре класса и т. д. Характеры и стиль работы у них тоже соответствовали тому времени, в которое они начинали: много пассионарности и мало уважения к закону, четкий классовый подход и убежденность, что цель оправдывает средства, а самый дешевый в стране товар – человеческая жизнь.

Это были необразованные, жестокие, беспринципные авантюристы, которым новые порядки были выгодны и которые чем дальше, тем больше задавали тон в органах. Если «внизу» к тому времени было уже немало новичков, то «наверху» как раз и группировались старые сотрудники. Не все были такими, но именно такие были наиболее активны, напористы и в конечном итоге гнули свою линию.

Почувствовав, что существует спрос на политические дела, они начали пристегивать «политику» к банальному воровству, разгильдяйству, вообще к любому делу, которым занимались. Это не значит, что преступлений, связанных с политикой, не было – были, конечно, и в немалом числе. Беда в том, что политическим старались объявить любое преступление. Видя такое положение дел, власти начинали нервничать. А как иначе – дела и сводки, попадавшие на стол членов Политбюро, выглядели внешне безупречно, не было никаких оснований подозревать, что они сфабрикованы. И из их все возрастающего количества следовало, что в государстве творится нечто странное, действительно «нарастала классовая борьба». Ну, а уж после убийства Кирова всякие сомнения должны были улетучиться.

В общем, предложение увеличивало спрос, а увеличившийся спрос рождал новое предложение.

Лавина

После ареста Ягоды произошли еще два роковых события, которые, соединившись вместе, и послужили причиной того, что рост числа политических дел стал неуправляемым.

Первый – это раскрытие заговора военных, за считанные дни до намеченного переворота. Трудно найти что-либо более страшное для любого правительства, чем заговор в войсках. Отчасти потрясенное, отчасти перепуганное и даже приблизительно не представлявшее масштаба угрозы, Политбюро фактически дало органам карт-бланш – с этого момента они могли делать, что хотели. И они принялись выявлять врагов.

Органам же, как всем вместе, так и каждому работнику в отдельности, естественно, выгодно, чтобы масштабы раскрываемого заговора были как можно шире – чем больше «врагов народа», тем больше орденов, премий, повышений по службе, льгот, финансовых вливаний… больше власти. «Шить» липовые дела они к тому времени были научены, никаких барьеров по этой части не существовало, бить тоже умели, еще с Гражданской, тем более что новый нарком самолично задавал тон.

Вторым роковым событием как раз и стало назначение наркомом внутренних дел Николая Ежова.

Знавшие его до того времени люди характеризовали Ежова как человека тихого, скромного и внимательного. Как исполнитель он был идеален. И. М. Москвин, начальник Орграспредотдела ЦК, у которого Ежов одно время работал, характеризовал его так: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным: он все сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: не умеет останавливаться. Бывают такие ситуации, когда надо остановиться. Ежов не останавливается. И иногда приходится следить за ним, чтобы вовремя остановить».

Предполагалось, что Ежов, как человек чрезвычайно исполнительный и аккуратный, будет точно проводить политику властей, всецело находясь под влиянием Политбюро. Его назначение на пост наркома было воспринято как признак «оттепели». Кто мог предполагать, что, оказавшись во главе органов, Ежов начнет работать под влиянием не Политбюро, а своего заместителя Фриновского? Новый нарком не имел ни малейшего опыта чекистской работы – на кого еще он мог опереться, как не на первого зама, опытнейшего чекиста? И Фриновский начал вводить своего наркома в курс дела – в меру собственного разумения. А остановить Ежова было уже некому…

Фриновский был человек безудержный, жестокий и абсолютно беспринципный. Как вспоминает тот же Шрейдер: «Когда Ежов получил указание свыше об аресте Ягоды и надо было направить кого-нибудь для выполнения этого приказа, первым вызвался бывший ягодинский холуй Фриновский, с готовностью выкрикнувший: “Я пойду!” Фриновский не только возглавил группу работников, ходивших арестовывать Ягоду, но рассказывали, что он первым бросился избивать своего бывшего покровителя».

Аппарат НКВД, с такими привычками и под таким руководством, быстро сделал из неопытного наркома марионетку. С другой стороны, тому новая работа пришлась по душе. Получив неограниченную власть над всецело зависящими от него арестованными, он раскрылся с совершенно неожиданной стороны. Николай Иванович оказался чрезвычайно жестоким человеком, причем свирепость проявлял не столько в интересах дела, сколько из чистого садизма. На допросах зверствовал, самолично бил подследственных. Присутствовал при расстреле Ягоды и даже собирал пули, вытащенные из тел казненных лидеров партии.

«Чего вам бояться? Ведь вся власть в наших руках. Кого хотим – казним, кого хотим – милуем. Вот вы – начальники управлений, а сидите и побаиваетесь какого-нибудь никчемного секретаря обкома. Надо уметь работать. Вы ведь понимаете, что мы – это все. Нужно… чтобы все, начиная от секретаря обкома, под тобой ходили. Ты должен быть самым авторитетным человеком в области».^[22]

Фактически, подобными заявлениями Ежов открыто поставил органы над партией и государством. Мистер Оруэлл сыграл с нашим массовым сознанием злую шутку: после него СССР 30-х годов стал казаться гораздо более управляемым, чем был на самом деле. А реально тогда не было никакого всевластия Сталина – оно появилось лишь после 1938 года, до того же стол заседаний Политбюро был установлен отнюдь не на тверди, а качался на штормовых волнах мятежного партийного моря. К середине 1938 года в регионах местное начальство НКВД подмяло под себя партийные органы – кто им мешал завести дело на любого партначальника, хоть на самого первого секретаря? А от области до всей страны – шаг-другой по структурной лестнице.

Неожиданное подтверждение моим изысканиям отыскалось в мемуарах Павла Судоплатова. «Полную правду об этих событиях (имеется в виду снятие и арест Ежова. – Е. П.), которая так никогда и не была обнародована, рассказали мне Мамулов и Людвигов, возглавлявшие секретариат Берии, – вместе со мной они сидели во Владимирской тюрьме. Вот как была запущена фальшивка, открывшая дорогу кампании против Ежова и работавших с ним людей. Подстрекаемые Берией, два начальника областных управлений НКВД из Ярославля и Казахстана обратились с письмом к Сталину в октябре 1938 года, клеветнически утверждая, будто в беседах с ними Ежов намекал на предстоящие аресты членов советского руководства в канун октябрьских торжеств».^[23]

Может быть, товарищи из Ярославля и Казахстана действительно написали свои письма по наущению Берии – хотя едва ли об этом могли знать его секретари… Но с чего Судоплатов решил, будто эти обвинения – клеветнические? «Поплывшие» от власти и безнаказанности чекисты ежовско-фриновской команды уже не могли остановиться, и естественным продолжением их деятельности как раз таки и был государственный переворот…

Трудно сказать точно, когда в Кремле стали осознавать происходящее. Вероятно, где-то в первой половине 1938 года. Но… осознать осознали, а что делать-то? К тому времени правительство давно уже стало заложником НКВД. Меч революции превратился во взбесившийся танк, который мчится вперед, давя траками все живое. Его надо было остановить, пока он не уничтожил все вокруг себя. Но каким образом?

Остановить танк можно двумя способами. Например, уничтожить. А как это сделать технически? Даже если б Сталин захотел ликвидировать НКВД, у него не было необходимого аппарата, – во-первых. Не под пулемет же чекистов поголовно ставить, в самом-то деле? А во-вторых, как только взбесившееся ведомство почует угрозу, правительство будет мгновенно уничтожено – в отличие от Сталина, у НКВД аппарат как раз таки имелся.

Второй способ – посадить на «водительское место» своего человека, причем такого уровня профессионализма, чтобы он смог справиться с управлением. Тут нужен не просто верный человек, а профессионал высочайшего класса, знающий работу «от» и «до», который и руководить умеет, и имеет опыт практической работы, чтобы ни один следователь не смог навесить наркому лапши на уши. А еще он должен быть смелым, чтобы не побоялся схватиться с монстром, быть непьющим, интеллектуальным и достаточно гордым, чтобы ему западло было участвовать в кровавых игрищах НКВД…

Едва ли у Сталина был большой выбор подобных людей. Хорошо, что один нашелся, и тут уж стало не до выяснения, какую он должность занимает, как себя на ней проявил и как себя проявит на новом поприще.

Кажется, эта версия вполне отвечает на вопрос, заданный в начале главы, не правда ли?

Глава 8

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: