Рационализация действия

Привычное словоупотребление в английском языке стремится сте­реть различия между вопросами «что» и «почему». В определен­ном контексте можно спросить с одинаковым успехом: «Почему этот свет вдруг вспыхнул на небе?» и «Что это за внезапная вспыш­ка на небе?»; ответ: «Это была зарница» — будет приемлемым для любого из них. Точно так же акты-идентификации зачастую слу­жат адекватными ответами на относящиеся к человеческому пове­дению вопросы «почему?». Человек, незнакомый с британскими во­енными правилами, увидев солдата, резко поднимающего ладонь к виску, может спросить: «А что это он делает?» или «Почему это он делает?» Ответа, сообщающего ему, что это способ отдания чести в британской армии, может оказаться достаточно, чтобы прояснить затруднение — при условии, что человек уже знает, что такое «ар­мия», «солдаты» и т. п.

Различия между «целями», «мотивами» и «основаниями» доволь­но нечетки в повседневных рассуждениях, зачастую эти термины выступают как взаимозаменяемые. Вопрос: «Какова была цель это­го ее поступка?» — равнозначен вопросу: «Каковы были основа­ния такого поступка?» Большинство авторов работ по философии действия стремятся установить более четкие различия между этими понятиями, нежели они есть в повседневном употреблении; но раз­личия, ими проводимые, никоим образом не совпадают. Тем не ме­нее некоторые из этих различий необходимы; я предлагаю выделить их для разработки определения намерения, или цели, которое я уже обозначил. Целенаправленное поведение включает в себя использо­вание «знания» с тем, чтобы произвести специфический результат или ряд результатов. Совершенно точно, это знание применяемое. Но для того чтобы разобраться в том, был ли поступок действующего преднамеренным, необходимо установить параметры применяемого им или ею знания. Энском выражает эту мысль, когда говорит, что интенциональное «в одном описании» может таковым и не быть в другом. Например, человек может знать, что пилит доску, но не знать, что пилит доску Смита⁹. Поскольку для понятия преднамеренного акта важно, чтобы действующий «знал», что он делает, то при таких обстоятельствах нельзя сказать, что он намеренно распилил доску Смита, даже если он действительно целенаправленно распилил дос­ку и эта доска действительно была доской Смита. Это так, даже если действующий забыл, что доска принадлежит Смиту, в тот момент, когда ее распиливал, а потом вспомнил. Вольно или невольно люди показывают нам посредством того, что они говорят, более или менее четкие разграничения между теми их поступками, которые мы впра­ве называть целенаправленными, и теми, которые так не могут быть названы. Гораздо труднее знать, где проводить такие разграничения в случае поведения животных, где и какое «знание», используемое животным, мы можем предполагать.

Понятия «интенция» и «цель» как таковые скорее вводят в за­блуждение или же могут стать таковыми, поскольку предполагают, что поток жизнедеятельности действующего может быть четко рас­черчен по намеченным результатам. Только в редких случаях у чело­века есть на уме четкая «цель», которая вполне определенно органи­зует все его силы в одном направлении — например, когда человек вознамерился выиграть в соревновании, которое на то время, ког­да он (или она) участвует в нем, полностью поглощает внимание. В этом смысле прилагательные «целенаправленный» и «намерен­ный» более точны, нежели форма существительного. Целевое со­держание повседневного действия состоит в непрерывном успешном отслеживании» действующим его или ее собственной деятель­ности; оно есть показатель того, что действующий незаметно для себя владеет ходом повседневных событий, что он обычно воспри­нимает как само собой разумеющееся. Пытаться выяснить цели поступков, совершаемых действующим, значит задаться вопросом о том, каким образом или с какой точки зрения человек отслежива­ет свое участие в тех или иных событиях. Жизнедеятельность че­ловека состоит не из разложенных по полочкам отдельных целей и проектов, а из непрерывного потока целенаправленных действий и взаимодействий с другими и с природным миром; «целенаправлен­ный акт», как и акт-идентификация вообще, действующий может уловить только в рефлексии или когда этот акт концептуально обо­соблен другим действующим. Именно в этих терминах и следует понимать то, что я называю «иерархией целей». Действующие люди способны отслеживать свою деятельность в виде разнообразных конкурентных потоков, большинство из которых, по выражению Шюца, «удерживаются в статике» в каждый момент времени, но действующий «знает» о них в том смысле, что она или он может воспроизвести их в памяти в нужной ситуации или в особом слу­чае, когда возникает такая необходимость.

То, что справедливо в отношении «интенций» или «целей», так­же применимо и к «основаниям»; т. е. вполне уместно говорить о рационализации действия на основании рефлексивного отслежива­ния действующим своего поведения. Спросить об основаниях того или иного акта — значит рассечь концептуально поток действия, который, однако, не состоит из четко выстроенных дискретных «оснований», как не состоит он и из дискретных «интенций». Я ут­верждал, что наиболее продуктивно представление о целенаправ­ленном поведении как об использовании «знания» для достижения определенного результата, события или качества. Исследование рационализации такого поведения, как мне представляется, пред­полагает рассмотрение: 1) логической связи между различными формами целенаправленного акта, или проекты, и 2) «технических основ» знания, используемого в целенаправленном акте как «сред­ство» для достижения определенного результата.

Несмотря на совмещение понятий «цель» и «основание» в обыден­ном словоупотреблении, в социологическом анализе целесообразно разделять разные пласты исследования, которое обычные действующие предпринимают в отношении действий друг друга. Когда поведение одного действующего ставит в тупик — «Что он делает?», — другой действующий прежде всего попытается сделать это действие понят­ным, придать ему смысл. Однако он может и удовлетвориться тем, что знает о том, что делает другой, и захочет спросить его о цели того, что он делает, или о том, сделал ли он это вообще преднамеренно или нет (а это может изменить его изначальную характеристику акта, особен­но если он заинтересован в установлении моральной ответственнос­ти: становится ли «умерщвление» «убийством»). Но он может захо­теть проникнуть еще глубже, к самим «основам» того, что сделал действующий, а это означает необходимость спросить о логическом увязывании и об эмпирическом содержании им же самим отслеживае­мого поведения.

В этой связи «основания» можно определить как принципы, на которые опирается действие, которые действующий постоянно «имеет в виду» как непременный элемент своего рефлексивного отслеживания и своего поведения. Позволю себе привести пример из Шюца: «раскрыть зонтик» — это характеристика акта; намере­ние (интенция) этого поступка заключается в том, чтобы «остаться сухим»; а основанием этому действию служит осознание того фак­та, что предмет соответствующей формы, помещенный над голо­вой, предохранит от попадания дождя. «Принцип действия», таким образом, конституирует объяснение того, почему какое-либо осо­бое «средство» является «правильным», «подходящим» или «соот­ветствующим» для достижения данного результата, обозначаемого специфическим актом-идентификацией. Ожидание рационализа­ции «технической эффективности» в рефлексивном отслеживании поведения дополняется ожиданием логической состоятельности того, что я назвал ранее «иерархиями цели»: это неотъемлемая чер­та рациональности действия, ибо то, что является «целью» в отно­шении одного акта-идентификации, может также выступать и как «средство» в более обширном проекте. В повседневной жизни ос­нования действующего, прямо предлагаемые или предполагаемые другими, вполне ясно признаются «адекватными» относительно общепринятых норм здравого смысла — того, что конвенциональ­но принято в специфически определяемых контекстах действия.

Являются ли основания причинами? Это наиболее горячо об­суждаемый в философии действия вопрос. Те, кто полагает, что основания не являются причинами, утверждают, что отношение между основанием и действованием — «концептуальное» отноше­ние. Нет способа, считают они, чтобы описать основания безотно­сительно к поведению, которое они рационализируют; поскольку не существует двух независимых совокупностей событий или со­стояний — «оснований» и «действий», — то не может быть и воп­роса о существовании какого бы то ни было рода причинной связи между ними. Другие авторы, которые хотят в свою очередь показать причиняющую силу оснований, искали способ разделения «основа­ний» и «действий», так же как и событий и поведения, с которым они соотносятся. Очевидно, решение этого вопроса, по существу, зависит от понятия причинности; думаю, будет справедливым ска­зать, что наибольший вклад в эту дискуссию был сделан так или иначе в традиции юмовской каузальности. Более тщательное рас­смотрение логики причинного анализа невозможно в рамках дан­ного исследования, поэтому здесь я буду догматически утверждать, что необходимо объяснять причинность действующего. В соответ­ствии с этой необходимостью причинность не предполагает «зако­нов» инвариантной связи (если что, то имеет место обратное), но предполагает скорее 1) необходимую связь между причиной и след­ствием и 2) представление о причинной эффективности. То, что причиной действия является рефлексивное отслеживание действу­ющим собственных интенций в отношении как своих потребнос­тей, так и требований внешнего мира, является достаточным для данного исследования объяснением свободы поведения; тем са­мым я противопоставляю не свободу и причинность, а скорее, — «причинность действующего» и «причинность события». «Де-. терминизм» в социальных науках соотносится с любой теоретиче­ской схемой, которая редуцирует человеческое действие лишь до «причинности события»¹⁰.

Я утверждал, что рассуждения об «основаниях» могут ввести в заблуждение и что рационализация поведения — это главная ха­рактеристика отслеживания поведения, внутренне присущая реф­лексивному поведению действующих людей как целеполагаю-щих существ. В рассмотренной мной концептуализации всех этих вопросов целенаправленность с необходимостью является ин-тенциональной в феноменологическом смысле слова (т. е. логиче­ски связанной с описаниями «целевых актов»), но рационализация действия не является таковой, поскольку это соотносится с тем, что эти акты основаны на принципах. Рационализация поведения вы­ражает собой тот факт, что действие причинно закреплено в соеди­нении целей с условиями их реализации в непрерывном праксисе повседневной жизни. Вместо того чтобы просто называть основа­ния причинами, более точно было бы назвать рационализацию при­чинным выражением того, что целенаправленность действующего основана на знании и знании социального и материального миров, которые образуют среду действующего субъекта.

Я буду пользоваться термином «мотивация» для обозначения потребностей, которые побуждают действие. Между мотивацией и аффективными составляющими личности существует прямая связь, и это признается в повседневном словоупотреблении: мо­тивы зачастую имеют «названия» — страх, ревность, тщеславие и т. д. — этими же словами принято называть и эмоции. Все, о чем я до сих пор говорил, «доступно» сознанию действующего не в том смысле, что сам действующий может сформулировать в теорети­ческой форме, как и что он или она делает, но в том смысле, что ее или его собственные утверждения относительно целей и основа­ний ее или его поведения являются наиболее значимым (если не окончательным) источником суждений о поведении, если, конечно, она или он ничего не скрывает. Однако это не так в случае с моти­вацией. В моем употреблении этого термина он покрывает и те случаи, когда действующие осознают свои потребности, и те, когда их поведение оказывается под влиянием сил, недоступных их со­знанию; после Фрейда мы вынуждены считаться с вероятностью того, что обнаружение этих сил встретит активное сопротивление со стороны действующего. Понятие интереса находится в непо­средственном отношении к понятию мотива; «интерес» можно про­сто определить как любой итог или событие, которое способствует удовлетворению потребности действующего. Нет интересов без по­требностей, но поскольку люди не всегда обязательно осознают свои мотивы, действуя определенным образом, то они и не обяза­тельно осознают, каковы их интересы в любой данной ситуации.

Точно так же, разумеется, индивиды и не действуют обязательно в соответствии со своими интересами. Далее, было бы неверно пола­гать, что интенции всегда совпадают с потребностями: человек мо­жет намереваться сделать что-либо (и сделать это), вовсе не желая этого делать; в то же время человек может хотеть того, для достиже­ния чего она или он не намерен предпринимать никакого действия¹¹.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: