Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Не удержать в оковах сердце стр.153 8 страница




— Что, правда, то, правда.

Тембр его голоса странно отозвался во всем ее теле. Ей не понравилось, как он произнес эти слова. И как поглядел на нее при этом.

Подавив в себе желание, отползти от него, Сэм промолчала, глядя на пламя светильника.

Потом, вспомнив, что ему следует спать, а не вести эти раздражающие разговоры, она спросила:

— Ну, как, виски помогает?

— Немного. — Он снова улегся на бок и не смог сдержать стон, но не закрыл глаза, а продолжал разглядывать ее. — Предположим, что мы выберемся отсюда живыми, мисс Делафилд, и нам каким-нибудь чудом удастся снять эти проклятые кандалы. — Он указал на ненавистную цепь. — Что вы будете делать потом? Какие дьявольские планы роятся в вашей головке относительно того, как потратить нажитое нечестным путем богатство?

Язык у него начал заплетаться. Виски подействовало скорее, чем она рассчитывала. Не сомневаясь, что он уже плохо соображает, Сэм поддалась искушению сказать ему правду.

— Ты будешь смеяться.

— Не буду… — Он поднял свободную руку и перекрестил сердце. — Обещаю.

Традиционный жест выглядел не очень убедительно, особенно если учесть, что бродяга перекрестил то место, где было выжжено клеймо.

— Будешь, будешь, — тихо сказала она. — Ты всегда надо мной смеешься, сомневаешься в моей сообразительности.

— Только не сейчас, ангелочек, — пробормотал он. — Я не в том настроении.

Внимательно посмотрев на него, Сэм поняла, ему нужно чем-то отвлечься от боли. Она отвернулась, не желая, чтобы он прочел ее мысли. Перекинув волосы через плечо, она принялась заплетать влажные пряди в косу, обдумывая, стоит ли говорить правду. Вреда не будет, решила она, наконец.

— Когда все закончится, я хочу взять билет на корабль, направляющийся в Италию. В Венецию.

Он, кажется, удивился.

— В Венецию? Почему именно в Венецию?

— Потому что… — Она посмотрела на свод пещеры над головой, представив себе небо Италии над золотистыми полями. — Потому что там все не так, как в Англии. Там чисто, просторно, тепло, красиво… — Голос ее потеплел. Она взглянула на волосы, которые заплетала в косу. — Я никогда не видела Италию, но много о ней читала. С тех самых пор как посмотрела однажды летом в театре на ярмарке пьесу Шекспира «Много шуму из ничего», мне хотелось уехать в Италию. Я куплю, маленький дом в Венеции и буду жить на берегу Адриатического моря.

Она заплела косу, завязала ее полоской желтого шелка, оторванной от остатков рукава, и уже ждала, что он вот-вот рассмеется.

— Могу себе представить тебя в Венеции.

К ее удивлению, в голосе его не было привычной насмешки. Напротив, слова звучали мечтательно. Оглянувшись, она увидела, что он смотрит на нее полузакрыв глаза.

— На солнце, — пробормотал он, — на берегу Адриатики. В шелках и бархате, сверкающую, как чистое золото, среди драгоценностей, произведений искусства. — Он едва заметно улыбнулся, но это была не его прежняя насмешливая ухмылка. — Там ты будешь на месте.

Сэм покраснела.

Веки его, наконец, сомкнулись, как видно, писки или усталость, а может быть, и то, и другое вместе, сделали свое дело.

— Так почему же ты не уехала туда раньше? Почему оставалась в Англии?

Она ответила не сразу.

— Если уж быть воровкой, то лучше там, где все хорошо знаешь, а новую жизнь надо начинать в другой стране. Но без денег это невозможно.

— Что, правда, то, правда, — мрачно согласился он. — В этом ты права.

— В Венеции я никогда не нарушу закона. Я возьму новое имя и начну новую жизнь…

— И забудешь прошлое?

— Да.

— Отличная идея, — В его голосе, кажется, появилась насмешливая нотка. — Желаю вам удачи, леди.

— Прошлое нужно забыть, — уверенно заявила она, раздосадованная этой насмешливой ноткой в его голосе. — Лучше жить будущим. Я куплю дом и начну собственное дело. Я даже итальянский язык изучала и говорю по-итальянски довольно бегло. Sci uno sciocco insopportable.

— Posso direlo stesso di te, — ответил он. — А ты вполне прилично говоришь по-итальянски.

Она широко раскрыла глаза от удивления.

— Ты знаешь итальянский?

Он улыбнулся.

— Не у тебя одной есть скрытые таланты, ангелочек, — Слово «ангелочек» утратило свою язвительность.

Сэм видела, что он говорит с трудом, язык у него совсем заплетался. Едва ли это можно было объяснить лишь действием виски.

Она взяла светильник и, придвинув, с сильно бьющимся сердцем наклонилась над ним. Лицо раскраснелось, а глаза неестественно блестели.

— Только не это, — шепотом взмолилась она.

— Именно это, — засмеялся он.

— Я говорю не о твоих скрытых талантах. — Она приложила руку к его лбу. — У тебя жар.

Он вздрогнул.

— Мне тоже так показалось.

Сэм охватил страх. У них нет ни одеял, ни топлива, чтобы поддержать огонь, мало воды и нет лекарств. Она не сможет помочь ему.

Впервые настоящий ужас сжал ее сердце. Ведь он может умереть! И она рядом с ним. Долгая, мучительная смерть стала реальностью, такой же жестокой и неминуемой, как тьма вокруг.

— Нет, — задыхаясь, прошептала она. — Нет! С тобой будет все в порядке. По-другому нельзя. Ты обязан выжить.

Он открыл глаза, взгляд его блуждал.

— Конечно, обязан, — пробормотал он осипшим голосом — Я не желаю, чтобы надо мной кудахтала, как наседка, какая-нибудь женщина…

Он потерял сознание, не закончив фразы.

Глава 12

Лондон

Прескотт Хибберт откинулся на бархатные подушки экипажа, ослабил узел галстука и расстегнул парчовый жилет, слишком туго стягивающий его расплывшееся брюшко.

Прохладный ночной воздух, проникавший сквозь прикрытые шторами окошки, принес с собой запах роз из Гайд-Парка. Прескотт с улыбкой прислушивался к знакомым звукам города, который любил и на благо которого служил, — к возбужденным голосам кучеров наемных экипажей, переругивавшихся друг с другом, смеху припозднившихся прохожих, возвращающихся домой из гостей или театров.

Он защищал всех этих людей от преступников. Дело это было нелегкое, но весьма доходное. Прескотт открыл крышку серебряных карманных часов подаренных ему лорд-мэром, и взглянул на циферблат. Почти полночь.

Прескотт досадливо нахмурился: он терпеть не мог так рано возвращаться домой из клуба, но завтра в семь утра ему нужно было быть в Олд-Бейли, чтобы представить Королевскому суду дело об одном тяжком преступлении. Захлопнув крышку часов, он положил их в карман.

Вздохнув, Прескотт предался сладостным воспоминаниям о бифштексе с кровью, устрицах, айвовом пирожном, хорошем портвейне.

А уж девочка, с которой он провел сегодняшний вечер, была и совсем хороша. Темноволосая, с влекущими полными губками, лет тринадцати от роду, только что из провинции.

Поставщики, снабжающие свеженькими девочками его клуб, не переставали радовать своим товаром. Клуб обслуживал мужчин вроде Прескотта, людей известных, обремененных большой ответственностью, нуждавшихся после трудов праведных в развлечениях. Им нужны были самые свеженькие, самые миловидные девочки, и агенты-поставщики выбирали именно таких. Агенты действовали с большой осмотрительностью, обещая предоставить работу и жилье.

Через месяц-другой большинство девушек приспосабливались к новой обстановке. А для тех, кто не мог приспособиться, всегда существовал опиум.

Особенно беспокойных скандалисток отдавали тем членам клуба, у которых были необычные вкусы. К сожалению, в таких случаях дело довольно часто кончалось неприятностями. Именно поэтому членство в клубе было баснословно дорогим удовольствием, зато там гарантировалась абсолютная конфиденциальность.

Прескотт, улыбаясь, раскурил длинную тонкую сигару. Сегодняшняя брюнеточка была из самых новеньких. А как она сопротивлялась, брыкалась, вырывалась! Ему это всегда нравилось. Это добавляло к вечернему развлечению приятный спортивный азарт.

Глубоко затянувшись сигарой, он откинул голову на бархатную подушку и выпустил к потолку кольцо ароматного дыма. Жизнь хороша. Даже очень хороша. Ему нечего больше желать.

Экипаж остановился перед домом. Прескотт поправил на голове треуголку и взял шелковый плащ, и трость с набалдашником из слоновой кости.

Кучер открыл перед ним дверцу.

— Вот мы и приехали, ваша честь.

— Прекрасно, Крэгг. — Прескотт осторожно спустился по ступеням на мостовую. Он умел побаловать себя и давно привык потворствовать своим желаниям, но, к сожалению, годы брали свое.

— Завтра вечером в то же время, сэр?

— Конечно, Крэгг. — Прескотт сунул кучеру в руку гинею и направился к входной двери.

Настал тот единственный за день момент, который он терпеть не мог — момент возвращения домой к жене. Если повезет, старая корова будет уже спать наверху. Иногда выпадали такие счастливые недели, что он вообще с ней не встречался.

Как обычно, дверь ему открыл лакей, ожидавший его возвращения с серебряным подносом в руке, на котором стоял бокал с подогретым бренди.

Но сегодня рядом с лакеем стоял дворецкий.

— Добрый вечер, сэр.

— Добрый вечер. — Прескотт с удивлением взглянул на него, отдавая лакею плащ, шляпу и трость и принимая из его рук бокал бренди. — А вы что здесь делаете в этот час?

— К вам посетители, сэр. Достопочтенный г-н Ллойд и достопочтенный г-н Итон.

— Ллойд и Итон? — Это были его самые близкие друзья, коллеги из Высшего суда первой инстанции, с которыми он виделся почти ежедневно. Что у них за неотложное дело, которое не может подождать до завтра? — Где они, Ковей? В кабинете?

— Да, сэр.

— Спасибо, Ковей. Ты мне больше сегодня не потребуешься.

— Слушаюсь, сэр. Благодарю вас, сэр. — Дворецкий удалился.

— Ты тоже можешь идти. — Прескотт, махнув Рукой, отпустил лакея и направился в кабинет по выложенному мрамором коридору.

Черт побери! Будем надеяться, что это не связано с делом, которое ему предстояло завтра представить в суде.

Он распахнул дверь кабинета.

Возле письменного стола его поджидали оба приятеля. Возле камина стояли еще двое, этих он никогда не видел раньше. Судя по всему, оба из простонародья; один толстяк с рукой на перевязи, другой — молодой рыжеволосый парень с беспокойно бегающими глазками.

— Хибберт! — воскликнул Итон, вскакивая кресла. — Мы уж подумали, что ты вообще никогда не вернешься.

Прескотт поздоровался с друзьями, не спуская озадаченного взгляда с двоих незнакомцев. — Что случилось?

— У нас есть новость, которая не могла ждать до утра, старина, — сказал Ллойд.

— Новость? — Прескотт подошел к столу. — Что за новость?

Ллойд указал на незнакомцев возле камина.

— Сенсационный побег, Хибберт.

— Возле массива Каннок-Чейз в Стаффордшире нару дней назад, — вставил Итон. — Эти двое полицейских были очевидцами.

— Двоих преступников везли в Лондон, — продолжал Ллойд, — а они убили двух сопровождавших их охранников и бежали в Чейз. Этим двум бравым полицейским едва удалось уйти оттуда живыми. Олд-Бейли жужжит, как потревоженный пчелиный улей, все только об этом и говорят.

— Эта история — лакомый кусочек для газет, но при чем здесь я? Ведь Стаффордшир не мой округ, — заявил Прескотт, не вполне понимая, почему этот весьма заурядный случай привел в такое возбуждение его друзей.

— Одним из беглецов была женщина, Хибберт.

— И нам кажется, что эту женщину ты знаешь, — добавил Итон и, обернувшись к полицейским, подозвал их поближе. — Подойдите сюда, уважаемые. Расскажите судье-магистрату Хибберту то, что вы рассказали нам.

— Ну, так вот, сэр, — начал толстяк, осторожно поддерживая руку. — Мы сражались до последнего. Эти двое были очень опасны. Один, разбойник по имени Джаспер Норуэлл — огромный, сильный детина и, как оказалось, очень коварный. Мерзкий тип. Нам пришлось приковать его к девушке…

— Так, так, о нем достаточно, — прервал его Ллойд. — Переходи к девушке. Расскажи все, что знаешь.

— Так, значит, об этой девушке… Она… как бы это сказать… она… — Он никак не мог подобрать подходящие слова.

— Таких редко встретишь, — сказал вдруг парень, вертя в руках шапку. — Она похожа на прекрасную фарфоровую куклу, сэр: чудесная улыбка, золотистые волосы и золотисто-янтарные глаза. Я таких никогда в жизни не видел. Совсем не похожа на воровку. Настоящая леди, скажу я вам.

«Золотисто-янтарные глаза». Рука Прескотта крепко сжала ножку бокала. Не может быть, неужели Саманта? Живая?

— Скажи ему, сколько ей лет, — торопил парня Ллойд.

— На мой взгляд, года двадцать два-двадцать три. Паренек взглянул на своего товарища, который кивнул, подтверждая его слова.

— Мы сразу же подумали, уж не ваша ли это давно исчезнувшая племянница, Хибберт, — возбужденно воскликнул Итон.

— Она исчезла пять лет назад, не так ли? — спросил Ллойд.

— Шесть, — поправил Прескотт, мысль которого лихорадочно работала. — В то время ей было шестнадцать лет.

Саманта жива и находится в Стаффордшире? Он не мог этому поверить. В клубе к его услугам были самые свеженькие красотки, но он так и не смог забыть свою непокорную красавицу-племянницу. За всю его жизнь она была единственным существом женского пола, которое ему не удалось подчинить своей воле. А он не раз пытался это сделать. И в последний раз был совсем близок к победе… но ему так и не представился случай попробовать ее. Она его отвергла. Она им пренебрегла, даже пыталась убить его.

— …так что эта девушка того же возраста, — услышал он конец фразы Итона.

— Да, — прерывающимся от волнения голосом произнес Прескотт. — Да, но ведь о ней не было ни слуху ни духу с той самой ночи, когда она сбежала отсюда. Эта девушка, судя по описанию, похожа на Саманту, но она ли это?

Невероятно! Такая девушка, как Саманта, не смогла бы выжить без посторонней поддержки. Деликатного воспитания, наивная, невинная, без гроша в кармане.

Она была обречена с той самой минуты, как покинула его дом. В течение целого года он пытался отыскать ее след, даже обращался за помощью к поставщикам живого товара для его клуба, но Саманта исчезла бесследно.

Итон с торжествующей улыбкой снова обратился к полицейским:

— Расскажите ему, что еще в ней вам бросилось в глаза.

— Да, да, выкладывайте все, — нетерпеливо сказал Прескотт. — Если это действительно моя исчезнувшая племянница, то вас обоих ждет вознаграждение.

При упоминании о деньгах лицо толстого полицейского вспыхнуло.

— Ее арестовали за воровство, сэр! Она украла кое-какое серебро из дома одной леди во время вечеринки. Когда эта леди заявляла в полицию, она назвала ее имя — мисс Саманта Делафилд.

Прескотт чуть не выронил из руки бокал. Он ушам своим не верил. О чем это он думал сегодня, сидя в экипаже? Что жизнь хороша и лучшего и желать нечего?

Ну, так вот, сейчас жизнь его улучшилась настолько, что он и мечтать, не смел о таком. Он, наконец, получил шанс отомстить Саманте. Он не будет торопиться и насладится каждым мгновением своей мести. Она и представить себе не может, как он заставит ее расплатиться за все.

Прескотт был богат, очень богат. После «безвременной кончины» племянницы он унаследовал все ее состояние до последнего фартинга. Он и раньше был человеком весьма обеспеченным, но Саманта сделала его по-настоящему богатым. Она для него не представляет угрозы. Конечно, она может рассказать о его пристрастии к молоденьким девушкам, но кто поверит сумасшедшему бреду беглой преступницы? Он дрожал от возбуждения. От предвкушения.

— Хибберт? Хибберт, с тобой все в порядке?

Заметив, что его друзья смотрят на него с беспокойством, Прескотт кивнул.

— Да, да. Извините меня, джентльмены. Я просто потрясен. — Он откинулся на спинку кресла, обмахиваясь рукой. — Узнать, что моя племянница жива по прошествии шести лет… — Он отпил бренди и почувствовал, как тепло разлилось по телу, горяча кровь почти так же, как предвкушение мести. — Это такая неожиданность…

— Мы так и подумали, что тебе лучше узнать об этом как можно скорее, — сказал Ллойд, — чтобы успеть принять необходимые меры предосторожности.

— Предосторожности? — переспросил Прескотт.

— Она беглая преступница. Не забудь, что на ее счету двое убитых полицейских.

— Конечно, беглецов ищут — добавил Ллойд. — Но что если ей удастся добраться до Лондона?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. — Прескотт встал у окна, вглядываясь в огни города. Она не появится в Лондоне. Не осмелится. — Ты прав. Меры предосторожности не помешают, по не такие, какие ты имеешь в виду.

Он понимал, что полицейские Стаффордшира не будут с ней миндальничать, а было бы очень несправедливо, если бы возмездие, такое близкое, свершилось не его руками.

Он обернулся к друзьям.

— Я не хочу, чтобы ей причинили вред, джентльмены.

— Ты, похоже, готов поступить с ней по-христиански, Хибберт, хотя она пыталась тебя убить? — ушам своим не веря, спросил Итон.

— Она же сумасшедшая! — Прескотт почувствовал, что пора напомнить всем и каждому о своей версии событий на тот случай, если кому-нибудь вдруг придет в голову серьезно отнестись к ее показаниям. — Обе мои племянницы так и не оправились после трагической гибели родителей, — печально пояснил он, поглядывая на полицейских. — Несмотря на все усилия, мои и жены, младшая девочка, Джессика, заболела в первую же зиму и умерла. После этого Саманта, старшая, совсем потеряла рассудок. Однажды ночью она попыталась зарезать меня ножом и убежала из дома.

— Она брыкалась как сумасшедшая, когда мы сажали ее в тюремную камеру, — сказал толстый полицейский. — Кусалась, ругалась последними словами, как сущая дьяволица.

— Вот видите, — кивнул Прескотт. — Ей место в сумасшедшем доме, где она никому не сможет причинить вреда и где за ней будет должный уход. — Эта мысль только что пришла ему в голову, и он снова посмотрел в окно. — В каком-нибудь частном заведении. — Он взглянул на отражение в стекле своего лица. — Я знаю одно такое местечко.

— Так как же нам действовать дальше? — спросил Ллойд.

— Мы подумали, что ты, наверное, захочешь, чтобы это дело не предавалось огласке, — сказал Итон.

— Нет, — произнес Прескотт хорошо поставленным голосом, предназначенным для зала судебных заседаний. — Наоборот. Джентльмены, моя святая обязанность заключается в том, чтобы защищать население Англии. Если эта Делафилд действительно моя племянница, мы должны как можно скорее поймать ее и доставить сюда. Я намерен лично отправиться в Стаффордшир и принять участие в ее поисках. — Он взглянул на полицейских. — Если вы подстрелите того беглого преступника, который прикован к ней, то так тому и быть, но девушка нужна мне живой. Вы меня понимаете? — Пальцы его руки крепко сжимали ножку бокала. — Я хочу, чтобы ее схватили и доставили сюда живой.

Глава 13

Языки пламени. Невыносимый жар. Он всегда знал, что все кончится именно здесь. В аду. Он в аду. Он раскрывал рот, но не мог крикнуть, открывал глаза, но видел только тьму и пляшущие вокруг языки пламени — сгусток огня и агонии. Он горит заживо. Чувствует прикосновения дьявола, прожигающие насквозь его тело, кости, душу. Он корчится, плавится, превращаясь в бесформенную массу нескончаемой боли. Сползает в пропасть все глубже и глубже, не в силах больше бороться, сознавая, что обречен, проклят навечно. Надает, надает, надает в дышащую едкими испарениями бездну, и она поглощает его целиком. Боль и пламя. И он знает, что эти мучения не кончатся никогда… никогда. Николас!

Ему десять лет. Место казни залито ярким, ослепительным светом. Он видит отца на эшафоте. Высокий, гордый отец стоит там беспомощный, со связанными за спиной руками и веревкой, накинутой на шею.

— Отец! — в ужасе кричит он, выдираясь из чьих-то крепко державших рук. Эти люди в синих с белым формах забрали его с отцовского корабля и приволокли сюда.

Он видит, как отца заставляют встать на скамейку морские офицеры — его друзья, с которыми он плечом к плечу сражался с Испанией. Почему они его предали? Почему? Почему?

Один из них набрасывает веревку на его шею.

Николас кричит отцу, но его охрипший жалобный голосишко теряется в нарастающем реве толпы.

Отец крикнул ему, очевидно, что-то очень важное, но Николас не расслышал и, расплакавшись, отвернулся. Тогда один из державших людей, схватив его за подбородок, повернул ему голову, заставив смотреть куда надо.

— Запомни это, парень. Запомни английское правосудие. Вот так адмиралтейский трибунал расправляется с пиратами!

Потом Николас не слышал ничего, кроме крика, своего собственного крика:

— Нет, нет, нет! Отец никогда не был пиратом! Джеймс Броган — капитан капера, он сражался за короля, он хороший, честный человек!

И он — это все, что было у Николаса в этом мире. У них обоих не было никого, кроме друг друга.

А потом капитан Элдридж — самый закадычный друг отца — вышиб скамейку из-под его ног. А они заставили Николаса смотреть на него, пока тело Джеймса Брогана безжизненно не повисло на веревке, раскачиваясь на ветру под радостные крики толпы.

Ослабев от безутешного плача, Николас повис на руках державших его офицеров. Тело его содрогалось от жалобных всхлипываний. И тогда они бросили его. Он упал на камни и лежал там, продолжая плакать. Он остался совсем один в мире.

Языки пламени подбираются к нему. Боль обжигала, терзала его, обращая в ничто, но он все равно ощущал ее. О Боже! Он больше не вынесет, весь он превратился уже в сгусток агонии, и нет у него никого, кто бы его услышал и помог.

Лейтенант Уэйкфилд наклоняется над ним, улыбаясь, помахивая раскаленным металлическим прутом, который держит в руке.

— Благодари Всевышнего, парень. — Он сплюнул на палубу табачную жвачку. — Тебя пощадят, оставят в живых.

Николас ничего не ответил и не сопротивлялся. Не потому, что был такой храбрый, а потому что не мог произнести ни звука от ужаса. Он не понимал, что происходит, что это за судно и почему его притащили сюда. Они раздели его до пояса. Один рослый матрос держал его за руки, другой — за ноги. А тот, которого звали Уэйкфилд, проговорил, возвышаясь над ним:

— Добро пожаловать на борт «Молоха». — И прижал раскаленный добела металлический прут к груди Николаса.

Николас пронзительно вскрикнул — звук походил на сигнал боцманской дудочки. Небо закружилось, над головой почернело. Он услышал шипение, ощутил запах собственной горящей плоти. Его крики и слезы лишь вызывали у матросов хохот. Закончив свое дело, они швырнули его в трюм плавучей тюрьмы.

Там было темно, жарко, как в пекле, стояло страшное зловоние. В тесном помещении люди были набиты, как сельди в бочке. Николас плакал от боли и молил Бога о помощи. Целыми педелями. Потом перестал.

Бог не захотел услышать его. Тот милосердный Боженька, о котором говорила ему мать, не мог так поступить с ним. В конце концов, он понял, что в этом мире существуют только дьяволы и ад. Дьяволы в синих с белым униформах и ад, которому не было предела. И он поклялся себе, что никогда больше не будет плакать, потому что он ненавидел их всех, ненавидел, ненавидел…

Он открыл глаза, но вокруг было темно. Боль от ожога он больше не чувствовал, но он знал, что Бог его покинул, что он остался один и что конца этому нет…

Семьдесят девять… восемьдесят…

Ритмичные удары плети раздирали кожу. Его тело с вытянутыми вверх руками было привязано к мачте «Молоха». Хвосты плети врезались в кожу на груди, ложась поверх клейма, которое ему вытравили пять лет назад.

Восемьдесят один… восемьдесят два…

Он даже не вздрагивал, ему было все равно. Труднее всего было вынести первые десять — двадцать ударов. После этого наступило отупление. Он больше не чувствовал боли. И вообще ничего не чувствовал. Прижавшись щекой к грубо отесанному дереву мачты, он, не отрываясь, смотрел на лейтенанта Уэйкфилда, отсчитывавшего удары.

Восемьдесят три… восемьдесят четыре…

Кровь текла по спине и канала на палубу. Он убил заключенного. В целях самозащиты, но до этого никому не было дела. Его тюремщики пустили в ход плетку-девятихвостку, не принимая во внимание никаких оправданий. Его били, держали впроголодь, стремясь сломить его дух.

Восемьдесят пять… восемьдесят шесть…

Ему помогла выжить ненависть. Ненависть и жажда нести. Первая заменяла ему пищу, вторая — воду. Они подпитывали его и давали силы.

Восемьдесят семь… восемьдесят восемь…

Он был всегда настороже. Никогда не позволял другим заключенным загнать себя в угол. Никому не давал спуску и крал любую крошку, которая попадалась на глаза. Не доверял никому. Кроме себя, ему ни до кого не было дела.

Восемьдесят девять… девяносто…

Немало людей старше его по возрасту и сильнее умерло на борту этой вонючей, заражённой всеми болезнями посудины. Он выжил, потому что его поддерживала ненависть.

Девяносто один… девяносто два…

А по ночам, когда спускалась тьма, он мечтал.

Девяносто три… девяносто четыре…

Мечтал о том, как будет резать горла.

Девяносто пять…

Первым будет лейтенант Уэйкфилд. Потом все так называемые «друзья». Особенно капитан Элдридж. Для Элдриджа он придумает что-нибудь особенно жестокое.

Девяносто шесть…

Он мечтал о море крови, которая утолит его жажду мести.

Девяносто семь…

Он жаждал крови и обдумывал способы утопить в крови своих врагов.

Девяносто восемь…

Он дал себе страшную клятву стать тем, кого они больше всего боятся. Тем, кем они сами сделали его, заклеймив его.

Девяносто девять…

Стать пиратом.

Внушающим ужас пиратом, каких еще не видывала Англия.

Сто.

Он выругался, дернулся всем телом и вдруг услышал слова: «Ты не один»!

Шепот шел будто откуда-то издалека. Он не мог раздаваться здесь, где находится он, в преисподней. Он даже разозлился, услышав этот голос, такой нежный, ободряющий.

Боль он может выдержать, но надежду никогда.

— Шшш, я здесь, рядом, — снова услышал он. — Ты не один.

Нет, нет, он один, он всегда будет один. Ему так лучше.

Что-то прикоснулось к его лицу. Рука. Легким движением прошлась по щеке, по лбу влажная ткань. Влага. Такая прохладная, невероятно чудесная. Легкое прикосновение было под стать нежному голосу. Целительное, охлаждающее адский жар.

Сон. Наверное, это ему снится. Потому что чему быть, — того не миновать. Он находился там, где ему место, и останется здесь навсегда.

Не убий, не убий… Прости меня, отец, я согрешил.

Нет, этот сон не должен продолжаться, он не хочет этого. Не хочет, чтобы снова появлялся проблеск надежды. Он сдался на милость адского пламени. Пусть оно сожжет его дотла, он даже сопротивляться не станет, потому что это бессмысленно.

Это конец. Неминуемый конец.

Здесь он и останется — один навсегда.

Тьма сомкнулась вокруг: догорел и погас последний огарок свечи. Саманту охватило отчаяние.

Он умирает.

Она сидела, склонившись над ним в мертвой тишине пещеры, которая казалась ей теперь похожей на гробницу. Плечи ее вздрагивали от рыданий, все тело дрожало. Больше она ничего не может сделать. Все усилия оказались напрасными.

Сэм застонала. Она делала все, что только могла придумать, не смыкая глаз, ухаживала за ним, потеряв счет дням и ночам. Она уже не знала, сколько времени они пробыли здесь: три дня, а может быть, четыре?

Она пыталась охладить жар водой и отдала ему все, что оставалось по фляге, оставив для себя всего несколько капель. Когда воды не осталось, она приспособилась увлажнять кусочек ткани под тоненькой струйкой воды, сочившейся по стене пещеры, а когда ткань намокала, выжимала воду ему на губы.

Лезвием ножа она прижгла рану на плече, надеясь остановить кровотечение. Потом сняла с него лохмотья, оставшиеся от рубахи, и, как могла, обмыла его, охлаждая горевшее от жара тело.

Все бесполезно. На короткое время ему, кажется, полегчало, но потом стало еще хуже.

Он лежал неподвижно, истерзанный трепавшей его лихорадкой, больше не вскрикивал, не стонал и вообще не издавал ни звука, даже дыхание едва прослушивалось.

Сэм сжала пальцами запястье: пульс почти не прощупывался. Она тряхнула головой, не желая глядеть правде в глаза, и обхватила пальцами его широкую грубую ладонь.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Прошу тебя…

Она закрыла глаза. Эти сильные руки… Она видела, как они держат пистолет, орудуют топором, расправляются с врагами; она узнала их силу, когда он, подхватив ее в водовороте, спас ей жизнь… когда утешал ее, такую испуганную, возле входа в пещеру.

А теперь из них ушла сила. Взяв его пальцы в свои, она сильно сжала их, но он лежал без звука, без движения. Он больше не цеплялся за жизнь, и она была бессильна удержать его в этом мире.

Его рука по сравнению с ее рукой была такой большой, темной и крепкой. Ей не верилось, что нечто невидимое может убить такого сильного и выносливого человека. Лихорадка сжигала его, и постепенно уходили из него последние слабые признаки жизни.

— Нет! — Саманта обняла его обеими руками. Упрямства у нее хватит на них двоих. — Нет! Ты не можешь! Тем более сейчас, после всего, что мы выдержали вместе. Я не позволю тебе.

Слезы безудержным потоком хлынули из глаз — горячие, горькие. Все ее упрямство не поможет ему. Ему уже ничто не поможет. У нее не осталось надежды снасти его. Ужас и уныние охватили Сэм, лишив последней надежды. Она долго сопротивлялась отчаянию, но все оказалось напрасно.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных