Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Роль международных организаций в современной системе международных отношений

Рекомендуемая литература:

1. Аболин О.Ю. Всемирный и европейский федерализм: вероятные перспективы // Полис. 1994. № 5.

2. Актуальные проблемы деятельности международных организаций: теория и практика. Под ред. Г.И.Морозова. М.: Международные отношения, 1982.

3. Кларк Г., Сон Л.Б. Достижение всеобщего мира через мировое право. Два альтернативных плана // Социально-политический журнал. 1998. № 5. С.203-221.

4. Левин Д.Б. Международное право, внешняя политика и дипломатия. М.: Международные отношения, 1981.

5. Ленин В.И. Империализм как высшая стадия капитализма. М.: Политиздат, 1988.

6. Ломагин Н.А. Международные организации: теория и практика деятельности. Уч. пособие. СПб: Изд-во Санкт-Петербургского университета, 1999.

7. Моргентау Г. Политические отношения между нациями. Борьба за власть и мир // Социально-политический журнал. 1997. №.2.

8. Морозов Г.И. Международные организации. Некоторые проблемы теории. 2-е изд. М.: Мысль, 1974.

9. Нешатаева Т.Н. Международные организации и право. Новые тенденции в международно-правовом регулировании. М.: Дело, 1998.

10. Санакоев Ш.П., Капченко Н.И. О теории внешней политики социализма. М.: Международные отношения, 1977.

11. Современные международные отношения. Под ред. А.В.Торкунова. М.: РОССПЭН, 2000.

12. Тункин Г.И. Теория международного права. М.: Международные отношения, 1970.

13. Цыганков П.А. Международные отношения. М.: Новая школа, 1996.

14. Цыганков П.А. Политический идеализм в теории международных отношений: иллюзии и реальность // Социально-политический журнал. 1998. № 5.

15. Dougherty, J. and R.L.Pfaltzgraff. Contending Theories of International Relations: A Comprehensive Survey. 3rd ed. N.Y.: Harper Collins, 1990.

16. Haas, Ernst B. Beyond the Nation-State: Functionalism and International Organization. Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1968 c1964.

17. Kegley, Charles W., Jr. and Eugene R.Wittkopf. World Politics. Trends and Transformation. 4th ed. N.Y.: St.Martin's Press, 1993.

18. Keohane R. International Institutions: Two approaches // International Institutions and State Power: Essays in International Relations Theory. Boulder: Westview Press, 1989.

19. Keohane, Robert O. Neoliberal Institutionalism: a Perspective on World Politics // Keohane, Robert O. International Institutions and State Power: Essays in International Relations Theory. Boulder: Westview Press, 1989.

20. Keohane, Robert O. and Joseph S.Nye Power and Interdependence. 2nd ed. Glenview, Ill.: Scott, Foresman, 1989.

21. Keohane, Robert O. and Joseph S.Nye. Realism and Complex Interdependence // Viotti, Paul R. and Mark V.Kauppi. International Relations Theory: Realism, Pluralism, Globalism. 2nd ed. N.Y./Toronto: Macmillan Publishing Company / Maxwell Macmillan Canada, 1993.

22. Krasner, Stephen D. Structural Causes and Regime Consequences Regimes as Intervening Variables // International Regimes. Ed. by Stephen D.Krasner. Ithaca: Cornell University Press, 1983.

23. Mansbach, Richard W. The Global Puzzle: Issues and Actors in World Politics. 2nd ed. Boston, N.Y.: Houghton Mifflin Company, 1997.

24. Mitrany, David. A Working Peace System. Chicago: Quadrangle Books, 1996.

25. Morgenthau, Hans J. Politics among Nations. The Struggle for Power and Peace. 6th ed. Revised by Kenneth W.Thompson. N.Y.: McGraw-Hill, 1985.

26. Spanier, John and Robert L.Wendzel. Games Nations Play. 9th ed. Washington, D.C.: Congressional Quarterly, 1996.

27. Waever O. The Rise and Fall of the Inter-Paradigm Debate // International Theory: Positivism and beyond. Ed. by Smith, Steve, Ken Booth, Marysia Zalewski. Cambridge, N.Y.: Cambridge University Press, 1996.

28. Waltz, Kenneth N. Political Structures // Neorealism and its Critics. Ed. by Robert O.Keohane. N.Y.: Columbia University Press, 1986.

29. Waltz, Kenneth N. Reductionist and Systemic Theories // Neorealism and its Critics. Ed. by Robert O.Keohane. N.Y.: Columbia University Press, 1986.

30. Viotti, Paul R. and Mark V.Kauppi. International Relations Theory: Realism, Pluralism, Globalism. 2nd ed. N.Y./Toronto: Macmillan Publishing Company / Maxwell Macmillan Canada, 1993.

31. Wallerstein, Immanuel. Patterns and Perspectives of the Capitalist World-Economy // Viotti, Paul R. and Mark V.Kauppi. International Relations Theory: Realism, Pluralism, Globalism. 2nd ed. N.Y./Toronto: Macmillan Publishing Company / Maxwell Macmillan Canada, 1993.

32. The Economist. December 11th, 1999.

33. The Economist. January 29th, 2000.

 

 

Напомним, что современная наука о международных отношениях представляет собой совокупность многообразных концепций, теорий или «парадигм», которые обычно объединяют в три основных направления исследований: реалистическое, либеральное и неомарксистское. Исследователи в рамках каждого из них исходят из разного понимания природы и закономерностей международных отношений, поэтому неудивительно, что место и роль международных организаций как акторов системы международных отношений также оценивается ими по-разному.

 

Одной из наиболее «влиятельных» в рамках науки о международных отношениях в ХХ в. стала школа политического реализма, оформившаяся в конце 1930-х – 1940-е гг. В рамках этой школы работали Рейнхольд Нибур, Николас Спайкман, Ганс Моргентау, Джордж Кеннан, Арнольд Уолферс, Раймон Арон, Генри Киссинджер, Збигнев Бжезинский и др. Своеобразным манифестом политического реализма стала вышедшая в 1948 г. книга Ганса Моргентау «Политические отношения между нациями. Борьба за власть и мир». В качестве центральной исследовательской цели Г.Моргентау ставит создание рациональной теории международной политики. С точки зрения политического реализма, объективные законы общества коренятся в человеческой природе, главным проявлением которой является инстинктивное вожделение человеком власти, а борьба за власть всегда представляет собой борьбу всех против всех. Подобное понимание природы человека экстраполируется политическими реалистами и на общество в целом и взаимоотношения на международной арене: в такую же борьбу за власть и доминирование в международной политике вовлечены все государства.

В центре внимания политических реалистов находится суверенное государство – главный и часто единственный актор в международных отношениях. Для них различия во внутреннем устройстве тех или иных государств не имеют значения, так как каждое преследует свои объективно существующие национальные (а точнее национально-государственные) интересы. Последняя категория является для политического реализма ключевой. [ 7, 191,197]. Конкретное «наполнение» национальных интересов государства в исторической перспективе может изменяться. «Тип интереса, определяющего политические действия в конкретный исторический период, – пишет Г.Моргентау, – зависит от политического и культурного контекста, в рамках которого формируется внешняя политика», сама же категория национального интереса объективна, а отстаивание национальных интересов в их конкретном «наполнении» является для Г.Моргентау, «главным критерием правильности внешней политики государства» [ 7, 196]. Признание объективности категории национального интереса влечет за собой признание неизбежности конфликта интересов различных государств. Конфликтогенность международной среды делает центральной проблемой международной политики обеспечение безопасности. При этом безопасность рассматривается политическими реалистами, прежде всего, в военно-силовом и государство-центричном виде. Эта сфера реальной политики и исследовательская проблематика, с нею связанная, получила у политических реалистов название «высокой политики», чем особо подчеркивалось ее исключительное место.

Особого внимания требует одно из исходных положений политического реализма – положение об анархичной природе международных отношений, которая и отличает их от сферы внутриобщественных отношений. Если государства обладает монополией на легитимное насилие внутри государства, то в сфере международных отношений единого центра, облеченного правом на применение насилия для урегулирования конфликтов, нет. Когда каждое государство преследует свои собственные интересы, анархичность международной среды приобретает особое значение. С точки зрения политического реализма, в этих условиях государство может рассчитывать только на собственные силы и возможности в отстаивании своих интересов. Единственный приемлемый путь для этого – наращивание свой мощи. Последняя оценивается политическим реализмом с точки зрения способности оказывать влияние на других «игроков» международной политики и понимается достаточно широко, прежде всего, как военная и экономическая мощь, а также гарантия обеспечения безопасности и благосостояния, престижа, возможности для распространения своих идеологических установок и ценностей.

Стремление каждого государства к максимальной реализации своих национальных интересов в условиях анархичной среды приводит к установлению на международной арене определенного баланса сил. «Стремление к власти со стороны ряда наций, каждая из которых пытается либо сохранить, либо нарушить status quo, неизбежно приводит к конфигурации, называемой балансом сил, и политике, нацеленной на ее сохранение... [Б]аланс сил и политика, нацеленная на его сохранение, являются не только неизбежными, но ключевым фактором в сообществе суверенных наций» [ 25, 187]. С точки зрения политического реализма именно баланс сил, а не механизмы коллективной безопасности, является единственным способом обеспечения мира. Выживание государства, с точки зрения политического реализма, не может быть обеспечено упованием на нормы международного права или международные организации.

Для доказательства последнего Г.Моргентау прибегает к анализу опыта деятельности Лиги Наций и Организации Объединенных Наций и попыток реализации в рамках этих международных организаций идеи коллективной безопасности. Г.Моргентау выдвигает три условия, выполнение которых необходимо для того, чтобы система коллективной безопасности «действовала как инструмент предотвращения войны» [ 25, 451]. Во-первых, эта участники системы должны совместно обладать такой подавляющей силой против любого потенциального агрессора или агрессоров, что последние «никогда не посмеют бросить вызов порядку, охраняемому системой». Во-вторых, у всех участников системы должна быть единая концепция безопасности, которую они и призваны обеспечивать коллективно. В-третьих, интересы общего блага у участников системы коллективной безопасности должны превалировать над их политическим интересами, предполагающими конфликт между ними [ 25, 451]. «Коллективная безопасность имеет шанс на успех, – пишет Г.Моргентау, – если только предположить, что высший принцип может … занять место борьбы за власть как движущей силы международной политики» [ 25, 453]. В краткосрочной перспективе, по мнению Г.Моргентау, система коллективной безопасности может иметь успех в сохранении определенного баланса сил из-за временной слабости потенциальных агрессоров, но в долгосрочной перспективе попытка заморозить сложившийся баланс сил посредством укоренения системы коллективной безопасности обречена на провал. Причину этого автор видит в невыполнимости третьего необходимого условия, указанного выше. Политические интересы (а иначе борьба за власть) никогда не уйдут на второй план. «[Б]орьба за власть – универсальна во времени и пространстве, и является неопровержимым фактом опыта. Нельзя отрицать, что сквозь историческое время, вне зависимости от социальных, экономических и политически условий, государства сталкиваются друг с другом в борьбе за власть…» [ 25, 39]. «Великие попытки организации мира», такие как Лига Наций и ООН, по мнению Г.Моргентау, базировались на убеждении некоторых политиков, что «борьба за власть на международной арене может быть искоренена». Так, он ссылается на выступление в Палате общин в 1946 г. британского министра иностранных дел Филипа Ноэль-Бэйкера, заявившего, что британское правительство «решительно намерено использовать институты Организации Объединенных Наций для того, чтобы убить борьбу за власть с тем, чтобы демократическими средствами исполнялась воля народа» [25, 38]. С точки зрения политических реалистов, это не более чем иллюзия. Даже там, где внешне проявилось применение идеи коллективной безопасности, как в случае, например, с ответом на агрессию Северной Кореи против Южной Кореи в 1950 г., политические реалисты усматривают игру по соображениям борьбы за власть. Г.Моргентау пишет, что США и ООН пришли на помощь Южной Корее, потому что они обладали необходимой для этого силой и были политически заинтересованы в оказании этой помощи. А далее он задается вопросом: «Сделают ли они себя вновь чемпионами коллективной безопасности, если завтра Индонезия станет жертвой агрессии, или Чили, или Египет?» А что они будут делать, если одновременно случится две разных агрессии? «Выступят ли они против этих двух агрессоров, не делая различий, и вне зависимости от вовлеченных интересов и доступной силы, откажутся ли они нарушить принципы коллективной безопасности и воздержатся от того, чтобы предпринять только одну попытку, которая либо более опасная, либо более легкая для разрешения? И если завтра Южная Корея...совершит акт агрессии против Северной Кореи или Китая, развернутся ли тогда США и ООН и будут ли бороться с Южной Кореей?» [ 25, 453]. На эти непраздные вопросы ответ будет либо негативным, либо вопрос останется открытым, хотя в соответствии с принципами коллективной безопасности, отмечает Г.Моргентау, ответ безусловно должен быть положительным. «Эти принципы требуют реализации коллективных мер против любой агрессии, вне зависимости от соображений борьбы за власть и реализации интереса» [ 25, 454]. Но проведение успешной внешней политики требует того, чтобы соображения национальной безопасности всегда принимались во внимание. В этом коренится ущербность, с точки зрения политического реализма, идеи коллективной безопасности.

В деятельности любой международной организации, пытающейся воплотить в жизнь принципы коллективной безопасности, неизбежно присутствует конфликт между суверенностью государств-членов и требованиями эффективности международной организации. «Эти две концепции… непримиримы в теории и на практике, – пишет Г.Моргентау. – В той мере, в какой международная организация эффективна, она вынуждена ограничивать свободу действий ее членов, в той мере, в какой государства-члены утверждают свою свободу действий, они ослабляют эффективность международной организации» [ 25, 514]. Даже признавая появление в повестке политических деятелей глобальных проблем, которые не могут быть решены усилиями отдельного государства и требуют осознания их разрешения как общего интереса в рамках международных организаций, политические реалисты отмечают, что последние все же охвачены соперничеством за обеспечение вступающих в противоречие друг с другом национальных интересов [ 25, 122].

Таким образом, Г.Моргентау, а также и другие приверженцы политического реализма отнюдь не отрицают возможности создания международных организаций – неких «браков по расчету», но подчеркивают, что «большинство наций сотрудничают [в их рамках] для продвижения своих интересов» [ 25, 295]. Иными словами, международные организации становятся еще одной ареной реализации борьбы за власть. «Проблема международной организации по своему существу не отличается от проблемы любой организации, – отмечает Г.Моргентау. – Связь между какой-то специальной целью, которую преследует группа людей, и установленными формами, с помощью которых они стремятся добиться осуществления этой цели, по существу идентична во всех случаях. То, что характерно в этом смысле для семьи, также относится и к профсоюзной рабочей организации, политической партии, международной организации» [ 8, 516]. Тем самым предполагается, что межгосударственные организации не являются особыми и самостоятельными игроками, они лишь «производят» то, «что «вкладывают» в них государства-члены, и не способны генерировать никакой импульс, выходящий за пределы внешней политики последних. Иными словами, межгосударственные организации рассматриваются лишь как постоянный дипломатический форум…» [ 11, 222]. Следует обратить внимание также на то, что разговор о международных организациях ведется политическими реалистами исключительно в плоскости обеспечения безопасности, все иные сферы деятельности межгосударственных организаций, не говоря уже о деятельности неправительственных организаций, не включаются ими в исследовательскую повестку.

На рубеже 1970-1980-х гг. политический реализм трансформируется в неореализм. Объяснение социального взаимодействия неореализм в отличие от классического политического реализма отказывается основывать на психологических данных, акцентируя свое внимание на факторах социального порядка. Но еще более существенной стороной трансформации классического политического реализма в неореализм является стремление последнего «систематизировать», по словам Р.Кеохейна, политический реализм и создать «строгую системную теорию международной политики» [ 17, 28]. Сохраняя основные категории классического политического реализма – сила, национальный интерес, борьба за власть и другие, – неореализм стремится к обогащению его достижениями системной теории. Как отмечал К.Уолц, с тем, чтобы понять суть происходящего в международной политике, необходимо показать, «насколько действия и взаимодействия государств, а также результаты этих действий и взаимодействий могут быть объяснены силами, которые проявляются на уровне системы, а не на уровне элемента» [ 29, 57]. Напомним, что одна из основных идей системного подхода – это посылка об основополагающей роли структуры системы в познании ее законов. Структура «создается» взаимодействием элементов, и в свою очередь она оказывает влияние на действия акторов. Тот или иной результат взаимодействия элементов в рамках системы обусловлен не их особенностями, а свойствами структуры (на этом основании неореализм часто называют «структурным реализмом»). «В определении международно-политических структур мы рассматриваем государства вне зависимости от того, какие традиции, привычки, цели, желания и формы правительства они имеют, – пишет К.Уолц. – Мы не спрашиваем, является ли государство революционным или легитимным, авторитарным или демократическим, идеологическим или прагматическим. Мы абстрагируемся от всех атрибутов государств, за исключением их возможностей... Мы абстрагируемся от каких-то особых качеств государств и от всех их реальных связей. Что получается – это позиционная картина, общее описание... порядка, определенного в терминах положения элементов, а не в терминах их качеств» [ 28, 94]. Иными словами, структура системы понимается К.Уолцем как распределение возможностей для элементов в рамках системы [ 28, 96]. «Власть оценивается исходя из сравнения возможностей различных элементов [системы]. Хотя возможности являются атрибутами элементов, распределение возможностей... является системной категорией» [ 28, 93]. Структура системы выступает как «принуждающая сила» [ 29, 61]. Смысл последнего утверждения поясняет Джон Ругги: когда международная система сформирована, она «становится силой, которую акторы не могут контролировать; она ограничивает их поведение и становится между намерениями государств и результатами их действий» [ 17, 29]. Иными словами, структура системы ограничивает «свободу действий» государств и во многом предопределяет результат их взаимодействия. Особо неореалисты подчеркивают то, что структурные свойства международной системы фактически не зависят от каких-либо усилий малых и средних государств, они являются результатом взаимодействия великих держав [ 13, 31]. «Теория, как и история международной политики, написана в терминах великих держав», – отмечает К.Уолц. В международной политике, как и в любой другой системе, основанной на принципе «самопомощи», акторы, обладающие наибольшими возможностями устанавливают «правила игры» для себя и всех других [ 29, 61]. Что же касается места международных организаций в рамках системы, то, с точки зрения неореализма, они не могут претендовать на значимую самостоятельную роль. Признавая, что государства могут сотрудничать в рамках международных организаций, они подчеркивают, что их создают наиболее сильные государства таким образом, «чтобы сохранить за собой признанное за ними право на доминирование, а также при возможности даже увеличить его» [ 6, 85]. Иными словами в международных организациях как в зеркале отражается распределение власти в рамках системы в целом.

 

Иное видение роли и места международных организаций в системе международных отношений представляют исследования в рамках либерального направления. Первой по времени оформления в рамках этого направления стала концепция политического идеализма. Благоприятные условия для становления либерально-идеалистической исследовательской и политической программы сложились на рубеже XIX – XX вв. Хотя следует заметить, что идеи создания широкого, а в некоторых случаях универсального объединения государств для обеспечения «прочного мира» стали возникать еще задолго до появления первых международных организаций. Еще мыслители древности и средневековья высказывали подобные идеи, часто облекаемые в религиозную форму (например, «проекты» Блаженного Августина и Фомы Аквинского, чешского короля Юрия Подебрада). Политическая мысль нового времени дает множество детально обоснованных проектов (Ж.-Ж. Руссо, И.Бентам, А.Сен-Симон, И.Кант и др.). [ 8, 8-9]. Обстановка в мире оценивалась многими достаточно оптимистично. Отсутствие крупных войн на европейском континенте на протяжении почти столетия, укрепление международного права как института регулирования межгосударственных отношений, проведение Гаагских мирных конференций 1899 и 1907 гг. вселяли надежды на то, что мир, благосостояние и контроль над вооружениями смогут «укорениться» в международной повестке дня. Тогда же значительное распространение получают и идеи так называемого «коммерческого либерализма», исходившего из того, что успехи индустриализации и становление мирохозяйственных связей создадут благодатную почву для сотрудничества, ибо «цена» разрыва коммерческих связей будет настолько велика, что будет восприниматься как неприемлемая [ 17, 19-20].

Ужасы и жертвы разразившейся Первой мировой войны оказались отрезвляющими. Эта катастрофа стимулировала поиски причин войны и прочных оснований для сохранения мира. Именно тогда политический идеализм, предлагающий свой «рецепт» установления прочного мира, и занял доминирующее положение. Идейные истоки политического идеализма следует искать в кантианской традиции, утверждающей моральное единство человеческого рода, наличие универсальных, общечеловеческих ценностей и идеалов и необходимость достижения «вечного мира», а также в гроцианской традиции с ее идеями о необходимости и возможности правового регулирования межгосударственных отношений.

Представления идеалистов о мире были достаточно разнообразными, но, если попытаться выделить общие основания этой концепции, то их можно определить следующим образом. Идеалисты настаивали на альтруистичной природе человека, его способности и стремлении к взаимопомощи и сотрудничеству. Они исходили из того, что «дурное» поведение человека – не результат проявления его «дурной» природы, а продукт тех институтов, которые подталкивают человека к эгоистичным действиям и заставляют человека наносить вред окружающим (ведение войн – крайнее проявление этого). Войны, с точки зрения идеализма, отнюдь не являются неизбежными, а частота их возникновения может быть значительно снижена, если искоренить те институты, которые войну поощряют. Иными словами, международное сообщество должно реорганизовать себя с тем, чтобы уничтожить те институты, которые делают войну возможной. Так как война – проблема международная, идеалисты призывали к коллективным действиям по ее искоренению [ 17, 20-21].

Когда речь идет о доминировании политического идеализма в межвоенный период, то подразумевается не только влияние этих идей в исследованиях, но и значительное распространение их как политической программы «реформизма» основ международных отношений. Политические идеалисты делали особый акцент на международных институтах как механизме устранения войны. Они видели в их создании возможность заменить систему баланса сил, которая и привела в конечном итоге к Первой мировой войне. С их точки зрения, необходима была новая система коллективной безопасности, сдерживающая амбициозные устремления к доминированию любой державы. Лига Наций, созданная в соответствии с решениями Парижской мирной конференции, стала первым воплощением этого принципа. Кроме этого, политический идеализм делал акцент на международно-правовом регулировании международных споров. Реализацией этого принципа стало создание Постоянного международного суда и ратификация Пакта Бриана-Келлога (1928 г.), в котором война как инструмент национальной политики ставилась вне закона. Существенное место в повестке политического идеализма занимали также меры по контролю над вооружениями [ 17, 21-22].

Таким образом, главными регуляторами международных отношений для политических идеалистов выступают универсальные нравственные нормы и базирующиеся на них правовые императивы. Универсальная международная организация, по мнению политических идеалистов, должна воплотить в себе эти нормы и императивы. Иными словами, политические идеалисты рассматривали международные организаций как механизм преобразования всей системы международных отношений и установления новых принципов обеспечения мира и всеобщей безопасности, как более совершенную форму организации международного сообщества, способную преодолеть государственный эгоизм [ 9, 29]. В этом прослеживается явное отличие от того, как роль международных организаций понимали политические реалисты. С точки зрения политических идеалистов, международные организации выступали не только и не столько суммой внешнеполитических импульсов государств-членов, преследующих свои цели, но представляли новое качество реализации общих интересов.

Хотя по мере того, как в 1930-е гг. «накалялась» обстановка в Европе и на Дальнем Востоке, влияние политического идеализма быстро падало, а сама эта школа испытала шквал уничтожающей критики, идеи обеспечения безопасности посредством универсальной международной организации не канули в Лету. Процесс становления Организации Объединенных Наций отчасти служит этому подтверждением, да и после Второй мировой войны идеи обеспечения всеобщего мира путем реального воплощения принципов коллективной безопасности продолжали разрабатываться. Одной из наиболее влиятельных работ, выдержавшей несколько изданий, стала книга Греневиля Кларка и Луиса Б.Сона «Достижение всеобщего мира через мировое право» [ 14, 200]. Авторы выступают с планом реформирования ООН с тем, чтобы эта организации действительно могла стать основой системы коллективной безопасности и гарантом поэтапного разоружения. Так, ученые предлагали ввести обязательное членство для государств мира; радикально изменить полномочия, представительство и процедуру голосования в Генеральной Ассамблее; упразднить Совет Безопасности и заменить его Исполнительным Советом, ответственным перед Генеральной Ассамблеей, а также изменить в нем процедуру принятия решений; расширить состав и полномочия Экономического и Социального Совета и Совета по Опеке; разработать в рамках ООН адекватные инструменты для осуществления разоружения; создать «Миротворческие Силы ООН», которые должны стать «единственной разрешенной военной силой в рамках всего мира после завершения процесса разоружения»; модифицировать Судебную и Примирительную Системы; усилить ООН для «продвижения» социально-экономического и гуманитарного сотрудничества [ 3, 203-221].

Исследование Г.Кларка и Л.Сона не было единственным. В первое послевоенное десятилетие ООН и организации, с ней связанные, являлась главным объектом исследований международных организации, причем большинство работ было посвящено правовому анализу их структуры и деятельности. В дальнейшем по мере накопления эмпирического материала, появляются исследования, выходящие за рамки узко правового подхода к изучению природы международных организаций и включающие политический и социальный анализ. Осознание учеными глобальных проблем современности придало новый импульс исследованиям ООН, оценивающим ту роль, которую система ООН может сыграть в их решении [ 9, 33-35].

С развитием прикладных исследований в рамках науки о международных отношениях, предположения политических идеалистов нашли неожиданное для многих критиков политического идеализма подтверждение. Группой американских ученых была «вычислена» зависимость между количественными параметрами межправительственного сотрудничества и наличием серьезных вооруженных конфликтов. Исследование Б.Рассэта, Дж. О’Нила и Д.Дэвиса, проведенное в 1990-е г., показало, что «совместное членство в межправительственных организациях снижает вероятность вооруженных конфликтов почти на четверть… Если государства являются поистине демократическими, то вероятность конфликта уменьшается более чем на треть. Примерно такую же роль в снижении конфликтности играет взаимная торговля» [ 6, 111].

Еще один проект реформирования международной жизни предложил в своих исследованиях Дэвид Митрани, который является одним из наиболее ярких представителей функционализма. Он начал научную деятельность в межвоенный период, а наибольшую известность среди его последователей приобрело эссе «Работающая система мира», впервые опубликованное летом 1943 г. Как отмечал сам Д.Митрани, в то время укоренилась «убежденность в благотворности объединения против агрессоров». А задача первостепенной важности состояла именно в том, чтобы укрепить это единение и углубить его в дальнейшем – как противоядие национализму [ 24, 25]. Какие процессы могут способствовать повышению шансов на установление прочного мира? Ответ на этот вопрос ученый ищет в примирении двух разнонаправленных, но в равной степени «легитимных» [ 24, 151], с его точки зрения, тенденций современного ему мира. «В настоящее время социальная жизнь, – пишет он, – характеризуется высоко интегрированным органическим единством, но политически наши перспективы связаны с мозаикой отдельных национальных единиц» [ 24, 26]. Иными словами, «разъединительной» «тенденции национального самоопределения», привязанной к территориальности, противостоит объединительная тенденция «радикального социального изменения» [ 24, 27,150]. Последняя является результатом капиталистической модернизации, которая «сломала экономическую самодостаточность индивида и локальной группы» [ 24, 27]. С течением времени государство отказывается от «политики невмешательства» и начинает активно регулировать экономические и социальные процессы в обществе. Подобное вмешательство государства ставит перед правительствами множество чисто технических, «функциональных» задач, решение которых наилучшим образом может быть осуществлено техническими экспертами, а не политической элитой.

Новые функциональные задачи не замыкаются рамками лишь национальных государств, но вносят вклад в появление технических по сути проблем и на международной арене. Последние порождают необходимость создания организаций для международного сотрудничества, а для работы по налаживанию связей транснационального характера для разрешения этих новых проблем в большей степени подходят эксперты и технические специалисты, а не профессиональные политики. Первые исходят из необходимости разрешения самой проблемы, а не из соображений достижения власти. Именно так наилучшим образом сдерживается международный конфликт, ибо «неполитизированные» эксперты способны достичь согласия там, где терпят неудачу политики и профессиональные дипломаты [ 16, 11].

С точки зрения функционализма, по мере того, как технические проблемы, стоящие перед человечеством, множатся количественно и приобретают все большую значимость, число и влияние функциональных организаций будет возрастать. В результате организации функционального сотрудничества могут фактически «вытеснить» такие политические институты прошлого, как государство. Эта логика нашла свое выражение в концепции «разветвления» (ramification), представленной Д.Митрани. Суть ее состоит в следующем. Успешное развитие взаимовыгодного сотрудничества в какой-либо одной технической, или функциональной, области на международной арене будет инициировать подобное поведению в других областях. Так, например, усилия по созданию общего рынка подталкивают к дальнейшему сотрудничеству в ценообразовании, инвестициях, страховании, налогообложении, банковском деле, валютной политике и т.д. Государства будут становиться во все большей степени интегрированными, цена разрыва функциональных связей будет достаточно высока для того, чтобы удержать государства от вступления в конфликт. Таким образом, такое функциональное «разветвление», по мнению Д.Митрани, способно переориентировать международную активность и внести вклад в дело укрепления мира. При этом определение интересов в более широком интеграционном контексте, смещение лояльности является решающим, так как плодом этого процесса будет создание мирового сообщества [ 16, 22].

Как видим, функционализм достаточно резко расходится со школой политического реализма, которая делает акцент на соревновании и конфликте как принципиальной, если не доминирующей, черте международной политики [ 15, 432-433]. Для функционалистов же усилия, нацеленные только на достижение «негативной» цели национальной безопасности, недостаточны. Подлинное созидание должно быть связано с позитивными функциональными целями современного социального государства [ 16, 10]. Как отмечал Д.Митрани, главная задача состоит в том, как добиться реализации устремлений к миру, – но не тому, «который держал бы нации порознь, а миру, который сблизил бы их» [ 24, 51].

Интересно, что из этого же стремления к упрочению мира исходило и международное федералистское движение, оформившееся в первые годы после Второй мировой войны на идейной основе «Манифеста Вентотена» 1941 г. Авторы последнего – А.Спинелли и Э.Росси – ставили под сомнение абсолютный суверенитет национального государства. «Ничем не ограниченный суверенитет национальных государств, – отмечалось в «Манифесте Вентотена» – неизбежно приводит к стремлению каждого из них доминировать, поскольку каждое видит в усилении другого угрозу собственной безопасности...» [ 1, 143]. Федерализм подчеркивает необходимость трансформации государства, в ходе которой оно превратилось бы в одну из ступенек вертикальной организации человеческого сообщества [ 1, 143,147]. Некоторые проекты федералистов, направленные на «федерализацию» отношений внутри мирового сообщества, связаны с реформированием ООН. При всем многообразии конкретных планов реформирования, наиболее часто фигурируют идеи о том, что «роль ООН должна существенно возрасти, а ее решения по жизненно важным для всего международного сообщества вопросам должны приобрести обязательную силу», а кроме этого «расширение полномочий этой организации должно сопровождаться демократизацией и определенной перестройкой ее деятельности: из места дипломатической активности правительств ООН должна превратиться в форум, участники которого представляют непосредственно граждан и от их имени принимают соответствующие решения [ 1, 144].

Но подобный «федералистский» путь ликвидации политической «разъединенности» мира Митрани отвергает по ряду причин. Во-первых, с его точки зрения нет доказательств стремления и воли к подобного рода объединению [ 24, 152]. Во-вторых, федерализм изменяет направление национализма, но не его природу. Нет оснований полагать, что возможна реализация федералистского проекта во всемирном масштабе. В силу этого его реализация в рамках какого-либо регионального объединения может лишь изменить «направленность» национализма, но не его природу. Федерализм, отмечает Д.Митрани, действительно привносит мир в создаваемое новое и большее политическое образование, но не гарантирует, что в его столкновении с другими политическими образованиями на мировой арене не возникнет конфликт [ 24, 152-153].

Говоря о критике федерализма со стороны Д.Митрани, следует отметить, что речь идет вовсе не о достоинствах или недостатках федерализма вообще как формы политической организации жизни общества, а, скорее, о целесообразности и уместности федерализма как формы наднациональной интеграции с целью «изживания» конфликтов из сферы международных отношений в современных ему условиях. Одним из аргументов Д.Митрани в пользу функционального подхода (в противовес федералистскому) является то, что правительства современных федеративных государств принимают на себя новые задачи и, в этом смысле, приобретают новые полномочия путем функционального разрастания, а не ревизии конституционных основ [ 24, 158]. Федерация объединяет, – отмечал Д.Митрани, – но и разъединяет. Она покоится на жестком разделении властей и функций, причем экономическим и социальным вопросам отдается первенство на уровне субъектов. В мировом масштабе подобное разделение отнюдь не способствует укоренению второй тенденции: «мировой федерализм оставит социальную и экономическую деятельность в руках субъектов – национальных государств – и будет не более чем копией ООН», не затрагивающей суверенитета государства-нации [ 24, 171].

Таким образом, отходя от жестких конституционных «тисков» федерализма, функционализм нацелен на идентификацию тех аспектов человеческих потребностей, которые существуют и требуют внимания за пределами сферы политического (именно эти потребности и ассоциируются с «функциями») [ 16, 6]. Функционалисты убеждены, что возможно выделение технических, «неспорных» аспектов действий правительств, а также сплетение (на основе удовлетворения этих функциональных потребностей) разрастающейся сети международных отношений и реализация их в деятельности международных организаций. На практике усилия по построению мира, с точки зрения функционализма, должны концентрироваться главным образом на экономических и социальных реформах. Однако этот акцент на первенстве экономических и социальных аспектов среди элементов будущего международного порядка совмещается, как отмечает Э.Хаас, с признанием, что лояльность по отношению к группе и нации, более реальна и «осязаема», чем смутная международная «добрая воля» к всемирному сотрудничеству [ 16, 11].

Функциональный подход стремится сгладить трудноразрешимую проблему «размывания» суверенитета государства-нации. Согласно функционализму, разрешение проблемы суверенитета состоит не в том, чтобы «отказаться» от него, а объединить необходимую его часть для совместной реализации поставленной задачи [ 24, 163]. В этом смысле, функционализм выглядит достаточно притягательным, т.к. базируется на стремлении к реализации национальных интересов. По мнению Иниса Клода, «функционализм предлагает не подавление, а использование национального эгоизма; он нацеливает правительства не на то, чтобы «сдать» суверенитет, который принадлежит народу, а стремиться к достижению преимуществ для своего народа, которые иначе были бы недоступны...» [ 17, 526]. Иными словами, функционализм предполагает не уменьшение могущества государства-нации для защиты своих граждан, а расширения его компетенции для того, чтобы служить им.

Сместить ударение с политических вопросов, которые разъединяют, на те социальные вопросы, по которым интересы наций совпадают, – так можно выразить суть устремлений функционализма. В работе «Функциональный подход к мировой организации» Д.Митрани писал: «Если кто-нибудь сделал бы видимой карту мира, призванную показать международную экономическую и социальную деятельность, она появилась бы как замысловатая паутина интересов и отношений, пересекающих политические границы… Не замкнутая карта изолированных государств, а карта, пульсирующая благотворными связями каждодневной жизни. И именно в этом – естественная основа для международной организации. Задача состоит в том, чтобы привести эту карту… под контроль совместных международных агентств любой формы. Тогда политические разделительные линии со временем будут перекрыты этой паутиной совместных отношений» [ 24, 164].

Американский исследователь Чарльз Пентлэнд отметил, что цель функционализма достаточно прозрачна: создание «комплексной, взаимопереплетенной сети транснациональных организаций, выполняющих все традиционные для национального государства функции благосостояния, и делающей войну невозможной» [ 23, 222]. Д.Митрани подчеркивал, что экономическая и социальная интеграция будут способствовать развитию интеграции политической. Но именно этот пункт стал в центре критики функционализма.

Уже в 1950-е гг. появились исследования, которые объединяют в одно общее направление – неофункционализм. Само название указывает, что во многом эти исследования базировались на постулатах функционализма. Вместе с тем, основываясь на опыте европейской интеграции, эти последователи Д.Митрани большее внимание уделяли политическим факторам интеграционных процессов. Наиболее известным автором среди неофункционалистов является Эрнст Хаас. В ряде его работ подвергаются критике некоторые положения «классического» функционализма.

Так, Э.Хаас отмечает, что технические вопросы вряд ли отделимы от политических [ 16, 23,47] («власть не отделима от благосостояния»). Он отмечает, что лишь немногие преследуют достижение власти как самоцель, чаще «это лишь удобный термин для обозначения насильственных средств для реализации целей благосостояния» [ 16, 47]. В реальности на сотрудничество в технических областях чаще большее влияние оказывает политика, а не наоборот (например, уход США из МОТ и ЮНЕСКО) [ 17, 527]. В европейской послевоенной истории очень сложно найти «чисто технические» функциональные проблемы, свободные от политического влияния. Если техническое сотрудничество станет столь значимым для благосостояния государства, как это полагают функционалисты, государство не отступит. Благосостояние и политику нельзя разделить, потому что решение экономических и социальных проблем не может быть отделено от политических соображений. Следовательно, маловероятно, что полномочия и компетенция транснациональных институтов (организаций) расширится за счет национальных правительств [ 17, 527].

Э.Хаас стремится внести уточнения и в положение функционализма, недвусмысленно представляющего процесс «разветвления» как автоматический. «Извлечение уроков интеграции», или осознание успехов интеграции, в одном функциональном контексте не может автоматически переноситься на другие. «Функциональные контексты имеют тенденцию к автономности», - отмечает Э.Хаас [ 16, 48]. Такое «извлечение уроков» возможно лишь в том случае, «если акторы... пожелают адаптировать этот интеграционный урок к новой ситуации» [ 16, 23,48]; иными словами, если акторы признают, что их интересы удовлетворяются наилучшим образом в рамках большей организации. Таким образом, интеграция является результатом работы соответствующих элит в правительственном и частном секторах, которые поддерживают интеграцию в силу прагматических причин, а отнюдь не альтруизма.

Исследуя деятельность Европейского объединения угля и стали, Э.Хаас пришел к заключению, что первоначально среди соответствующих элит «шестерки» лишь немногие поддерживали это начинание. Только по прошествии нескольких лет лидеры профсоюзов и политических партий стали сторонниками ЕОУС. Более того, эти группы, наблюдая преимущества в рамках этого объединения, встали в авангарде последующих усилий по европейской интеграции, включая Общий рынок. В этом случае проявилась «экспансивная логика «переливания» (spill-over) из одного сектора в другие: «более ранние решения «переливаются» в новые функциональные контексты, включают все больше и больше людей, требуют все больше и больше контактов и консультаций между бюрократиями для решения новых проблем, которые вырастают из более ранних компромиссов». Эта логика «экспансии» способствует тому, что государства-нации определяют свои интересы в более широком интеграционном контексте [ 15, 439].

Ссылаясь на опыт европейской интеграции после второй мировой войны, мы можем отметить, что ее первые конкретные шаги проходили в соответствии с логикой функционализма/неофункционализма. Именно этот подход нашел свое выражение в деятельности европейских политиков 1950-х гг. (таких как, например, Жан Моннэ и Робер Шуман). Однако исторический опыт европейской интеграции представляет нам некий парадокс: избранный в 1950-е гг. курс представлялся тогда единственно возможным: по выражению Ф.Шумана, эта была реализация попытки выстроить «мир из кусочков» (peace by pieces) [ 26, 488]. Используя язык политических реалистов, логику избранного функционального пути интеграции можно выразить как путь от «низкой» к «высокой» политике. Однако опыт европейской интеграции показывает также, что интеграция в экономической и социальной областях автоматически не приводит к интеграции политической. Причем в ретроспективе мы должны отметить, что предпосылкой строительства наднационального сообщества в Европе была внешняя угроза – иными словами, именно факторы «высокой» политики явились стимулом для функциональной интеграции.

В конце 1960-х – 1970-е гг. неофункционализм становится неотъемлемой частью исследовательской повестки транснационализма, сложившегося в рамках либеральной «парадигмы». В тот период времени политический реализм начинает подвергаться жесткой критике за его исключительное внимание к вопросам межгосударственной борьбы за власть и за его слепоту к тем политическим процессам, которые протекают внутри государства, в транснациональной плоскости и вне рамок военно-политической сферы [ 27, 150]. Транснационализм (этот термин используется как собирательное название для целого ряда концепций) исходил из того, что идеи политического реализма и свойственная ему этатистская парадигма более не соответствуют характеру и современным тенденциям международных отношений. С точки зрения транснационалистов, государство, теснимое множеством других акторов – международными организациями, включая неправительственные, транснациональными предприятиями, общественными движениями и даже отдельными индивидами, – более не является единственным и даже не центральным актором в международных отношениях. Да и сами международные отношения далеко выходят за рамки традиционных межгосударственных взаимодействий, основанных на национальных интересах и силовом противоборстве. Иными словами, в анализе транснационалистов государство лишается своей монополии, а само международные общение получают иное «наполнение»: из «интернационального» (т.е. межгосударственного в строгом этимологическом значении) оно превращается в транснациональное, т.е. «осуществляющееся помимо и без участия государств» [ 13, 27.].

Если неофункционализм делал акцент на наднациональном «измерении» международных отношений, то в центре внимания ученых – разработчиков концепции «комплексной взаимозависимости» находились отношения транснациональные. Возникновение этой концепции связывают с именами Роберта Кеохейна и Джозефа Ная, выпустивших в 1977 г. свою книгу «Власть и взаимозависимость» [ 20 ]. В ней они пытались показать ограниченность модели политического реализма в анализе современных международных отношений. Следует отметить, что в работе речь не шла о полном отказе от традиционной модели, авторы лишь подчеркивали, что при анализе некоторых ситуаций в современном мире она становится неуместной. Р.Кеохейн и Дж.Най говорят о появлении новых черт международно-политического процесса, подчеркивая усиление взаимного влияния между странами или между акторами в разных странах [ 21, 403-405]. Этот феномен и получил в их работе название «комплексной взаимозависимости». Термин «взаимозависимость», ставший столь распространенным в последние десятилетия, в работе Р.Кеохейна и Дж.Ная имеет определенный смысл: он относится к тому, «в какой степени события, происходящие в одной части... системы, оказывают влияние на события, происходящие в других частях... системы». Авторы выделяют три ключевые характеристики «комплексной взаимозависимости»: наличие «множественных каналов», соединяющих общества – не только межгосударственных, но и трансправительственных и транснациональных; отсутствие строгой иерархии среди политически актуальных вопросов, что приводит к тому, что социально-экономические проблемы могут быть столь же важными, как проблемы военной безопасности; в ситуациях, которые могут быть определены как проявления «комплексной взаимозависимости», военная мощь имеет тенденцию к снижению своей роли в разрешении конфликтов [ 21, 407-421].

Концепция «комплексной взаимозависимости» предполагает более значимую роль международных организаций в мировой политике. Если в мире, который «рисовали» политические реалисты, международным организациям отводилась периферийная роль, ограниченная лишь редкими случаями совпадения интересов государств, то в ситуации комплексной взаимозависимости – «в мире, где множество проблем увязаны друг с другом, мире, в котором коалиции формируются транснационально» [ 21, 417] – потенциальная роль международных институтов значительно возрастает.

Прежде всего, они оказывают влияние на формирование круга актуальных для политиков вопросов. «Для того чтобы справиться с потоком вопросов, которые генерируются деятельностью международных организаций, – отмечают Р.Кеохейн и Дж.Най, – правительства вынуждены соответствующим образом организовать свою работу. Деятельность международных организаций может способствовать определению правительственных приоритетов путем акцентирования внимания на некоторых вопросах. [Например], Стокгольмская конференция по охране окружающей среды 1972 г. способствовала усилению позиций правительственных агентств, занимающихся экологическими вопросами. Конференция 1974 г., посвященная проблемам продовольствия, сконцентрировала внимание подразделений правительства Соединенных Штатов на обеспечении [продовольственной безопасности]. В 1975 г. сентябрьская специальная сессия ООН, посвященная рассмотрению предложений, входящих в концепцию «нового международного экономического порядка», породила внутриправительственные дебаты по поводу политики в отношении стран третьего мира в целом. Деятельность МВФ и ГАТТ способствовали смещению внимания на валютные и торговые отношения в ущерб частным прямым инвестициям, которые не имеют соответствующей международной организации» [ 21, 417-418].

Еще одна существенная роль международных организаций состоит, с точки зрения приверженцев данной концепции, в том, что они способны действовать как катализаторы при формировании коалиций. «Благодаря возможности свести правительственных чиновников вместе, – отмечают Р.Кеохейн и Дж.Най, – международные организации помогают воплотить потенциальные коалиции в мировой политике. Вполне очевидно, что международные организации очень важны в том, что помогают свести вместе представителей развивающихся стран, большинство из которых не имеют посольств в столицах друг друга. Стратегия солидарности бедных стран третьего мира была разработана в ходе серии международных конференций, проводившихся по большей части под эгидой ООН. Международные организации также позволяют правительственным агентствам, которые иным способом могут и не войти в контакт друг с другом, воплотить потенциальные межправительственные коалиции в явные, для которых свойственны прямые связи друг с другом. В некоторых случаях секретариаты международных организаций сознательно способствуют этому процессу, формируя межправительственные или трансправительственные коалиции, а также коалиции из неправительственных организаций, имеющих сходные интересы» [ 21, 418].

Кроме этого, международные организации выступают как арена для политических инициатив. Нормы, принятые в большинстве международных организаций: одно государство – один голос, – весьма благоприятны для стран, которые не входят в клуб сильнейших. «Секретариаты часто отзывчивы к требованиям стран третьего мира, – пишут Р.Кеохейн и Дж.Най. – Более того, нормы большинства международных организаций, по мере того как они развиваются с течением времени, акцентируют принципы социального и экономического равенства наряду с равенством государств. Более ранние резолюции, в которых выражена позиция стран третьего мира и которые пусть и с оговорками принимаются индустриально развитыми странами, используются для легитимации новых требований. Международные организации позволяют также малым и слабым государствам преследовать стратегию «увязывания». В разработке уже упоминавшегося «нового международного экономического порядка» страны третьего мира настаивали на увязке решения вопроса цен и поставок нефти с решением других вопросов, по которым они традиционно не могли достичь своих целей. Малые и слабые государства следовали этой же стратегической линии в ходе целого ряда конференций по международному морскому праву под эгидой ООН» [ 21 ].

Таким образом, транснационалисты подчеркивают, что в изменившихся условиях современной мировой политики роль международных организаций возрастает, они приобретают новые функции и «придают международным отношениям стабильность» [ 6, 103].

Развитие проблематики международных организаций в рамках либерального направления исследований присутствует в неолиберальном институционализме [приставка «нео-», появившаяся в названии этой концепции, была призвана подчеркнуть отличие современной версии от более ранних – прежде всего, коммерческого либерализма, связывающего развитие свободной торговли и обеспечение мира, и республиканского, настаивавшего на том, что распространение демократии гарантирует достижение мира.]. Как и неореалисты, неолиберальные институционалистывосприняли системный подход к анализу международных отношений, но в отличие от них уделяли большее внимание феномену сотрудничества в международных отношениях. Понимание ими роли международных организаций вписывается в этот исследовательский контекст. Проблематику исследований международных организаций неолиберальных институционалистов можно сформулировать следующим образом: при каких условиях осуществимо международное сотрудничество? А для ответа на этот вопрос необходимо понять, каким образом способствуют сотрудничеству международные институты: как они действуют и при каких условиях появляются. На этом следует остановиться подробнее.

«Это не означает, – отмечает Р.Кеохейн, – что международные институты всегда способствуют сотрудничеству в глобальном масштабе: наоборот, множество международных институтов, прежде всего военные альянсы, созданы как средство для преобладания в военном и политическом конфликте. Напротив, примеры сотрудничества могут иметь место с минимальными институционными структурами для их поддержания. Но любые попытки международного сотрудничества имеют место в институционном контексте какого-либо рода, который может способствовать, а может и не способствовать попыткам сотрудничества. Для того чтобы лучше понять сотрудничество и разногласия, нам необходимо исследовать источники и природу международных институтов, и каким образом проходит институционное изменение» [ 18, 159]. Автор обращает внимание на то, что интерпретировать термин “сотрудничество” можно по-разному. Сам он использует его, отделяя от «гармонии» и «дисгармонии». В первом случае политика одного актора автоматически способствует достижение целей другими акторами. Во втором случае политика одного препятствует реализации целей других. В обоих случаях у актора нет намерений изменять свое поведение. «Сотрудничество же требует того, чтобы действия отдельных индивидов или организаций, которые не находятся изначально в гармонии, приближались к согласию друг с другом посредством процесса координации политики». От сотрудничества дивиденды получают все стороны. Это предполагает, что каждая из сторон изменяет свое поведение в соответствии с изменением поведения другой стороны, хотя это совсем не обязательно отражает их альтруизм или идеализм. [ 18, 159].

Неолиберальные институционалисты, даже те, кто концентрируется на исследовании транснациональных отношений, не отрицают, что «государства были и остаются наиболее важными акторами в мировых делах». Кроме этого, они принимают посылку о децентрализованности международной системы. Однако подчеркивают, что одновременно международная система является институционализированной. Институционализация мировой политики имеет большое влияние на поведение правительств. «Это означает, – пишет Роберт Кеохейн, – что участники [международных отношений] признают, что их поведение отражает установленные правила, нормы и обычаи, и значение поведения [игроков] интерпретируется в их свете» [ 19, 1]. Таким образом, хотя государства и находятся в центре рассмотрения неолиберальных институционалистов, куда большее значение в их анализе международных отношений играют «международные институты». Под последними понимается «устойчивый и связанный набор правил (формальных и неформальных), которые предписывают поведенческие роли, ограничивают деятельность и формируют ожидания» [ 19, 3]. Международные институты выступают в трех формах: формально установленных межправительственных или транснациональных неправительственных организаций; международных режимов и обычаев [ 19, 3-4]. Что касается последних, то они понимаются как неформальные институты, незафиксированные формально правила и принципы взаимопонимания, которые формируют ожидания акторов относительно того, как будут реагировать на их действия иные «игроки». Часто «обычаи» определяются как «спонтанный порядок». Примерами этой формы международных институтов могут служить дипломатический иммунитет, который был «обычаем» на протяжении столетий до того момента, как был кодифицирован формальными международными соглашениями в 1960-е гг. Принцип взаимности во взаимоотношении акторов международных отношений также можно рассматривать как «обычай». Во временном измерении «обычаи» рассматриваются предшествующими установлению режимов и учреждению международных организаций [ 19, 4].

Режимы определяются как «совокупность подразумеваемых или явно выраженных принципов, норм, правил, процедур принятия решений, вокруг которых в данной сфере международных отношений ожидания акторов сходятся». Нормы определяются учеными как «стандарты поведения, определяемые в терминах прав и обязанностей». «Правила – это специальные предписания действий или их запрещения». «Процедуры принятия решений представляют собой превалирующую практику принятия и исполнения коллективных решений» [ 22, 2]. Наиболее яркими и зримыми примерами международных режимов являются, пожалуй, международная валютная и торговая системы, сложившиеся во второй половине ХХ в. Неолиберальные институционалисты указывают на то, что период после Второй мировой войны богат на формирование различных режимов, основная часть которых лежит в области мировой политэкономии (одним из немногих исключений является режим нераспространения ядерного оружия).

Что касается международных организаций, то они рассматриваются неолиберальными институционалистами как институты, специально созданные государствами или иными группами для реализации определенных целей, причем наличие совместных целей расценивается как непременное условие (иначе, как отмечает Р.Кеохейн все построения теряют всякий смысл). Международные организации способны осуществлять мониторинг деятельности и реагировать на ее изменения. Кроме этого, они являются «бюрократическими организациями с четкими правилами и специфическими предписаниями правил для индивидов и групп» [ 19, 2-3]. Таким образом, международные организации являются одним из ключевых институтов, преобразующих всю современную международную систему. Даже признавая, что государства определяют свои интересы автономно, важность международных институтов, включая международные организации, неоспорима, так как они оказывают влияние на «побуждения» к действию государств. «Международные институты делают возможным для государств такие действия, которые в другом случае были бы невозможны: например, обращение в Генеральному секретарю ООН с просьбой посредничества между Ираном и Ираком, или апелляция к режиму нераспространения в оправдание отказа поставок ядерного оборудования Пакистану и т.д.» [ 19, 5].

Таким образом, для представителей либерального направления исследований международных отношений международные организации являются неотъемлемой составляющей современной мировой политики и вполне самостоятельными акторами системы.

 

Сформировавшийся в XIX в. марксизм как целостная система философских, политико-экономических и социально-политических взглядов представил альтернативу реалистическому и идеалистическому направлениям в изучении международных отношений и, в частности, международных организаций.

У классиков марксизма нет специальных трактатов по проблемам международных отношений. За исключением работ, посвященных деятельности Первого и Второго Интернационалов, они не прибегали к развернутому анализу роли международных организаций. Однако как целостное учение марксизм послужил основой для достаточно широкого пласта исследований. Напомним, что краеугольными положениями в марксистской теории международных отношений являются следующие. Во-первых, международные отношения рассматривались как «вторичные» или даже «третичные», т.е. продолжающие и отражающие внутриобщественные отношения и экономический базис общества. К.Маркс и Ф.Энгельс рассматривали сферу международных отношений как составную часть сложного общественного организма, развивающуюся по тем же самым законам, что и общественные отношения в целом. Внешняя и внутренняя политика государства рассматривались как находящиеся в неразрывной связи друг с другом. С точки зрения марксизма, политика государств – как внешняя, так и внутренняя – относятся к политической надстройке, которая обусловлена природой социально-экономического строя. Экономический фактор оказывает решающее воздействие на формирование политики.

Вторая ключевая посылка марксизма заключается в том, что ядром международных отношений являются отношения классовые. Содержание и сущность международной политики в свете учения марксизма неразрывно связано с классовой борьбой, как на международной арене, так и в рамках отдельных государств. Внутренняя и внешняя политика государств рассматриваются в органической связи друг и другом «как различное по форме, но единое по содержанию выражение интересов господствующего класса» [ 10, 35]. Классовые интересы пролетариата в сфере мировой политики являются, по замечанию Ф.Энгельса, едиными и нераздельными, «т.к. основные отношения между трудом и капиталом всюду одни и те же, и политическое господство имущих классов над классами эксплуатируемыми существует повсюду, то принципы и цель пролетарской политики будут везде одни и те же» [ 10, 37]. Иными словами, пролетарская международная политика, как отражение интересов всех трудящихся масс, не может не быть интернациональной.

С развитием и распространением капитализма международные отношения в экономическом плане становятся отношениями эксплуатации. В плане же политическом они становятся отношениями господства и подчинения и, как следствие, – отношениями классовой борьбы. Тем самым национальный суверенитет, государственные интересы вторичны, ибо объективные законы способствуют становлению всемирного общества, в котором господствует капиталистическая экономика, и движущей силой которого является классовая борьба и всемирно-историческая миссия пролетариата [ 13, 16]. Одним из принципов марксистского подхода к международным отношениям в теории и на практике становится пролетарский интернационализм. Марксизм преследует цель создания международного социалистического порядка вместо капиталистического. Концепция национализма, с точки зрения марксизма, является буржуазной, пролетариат не имеет своего Отечества, так как вначале он должен завоевать политическую власть. Мировой пролетариат имеет общий интерес – уничтожить эксплуатацию. Одно из важнейших условий его освобождения – объединенные действия пролетариата во всемирном масштабе (эту цель преследовал Коминтерн). Когда будет положен конец эксплуатации человека человеком, тогда настанет и конец враждебности и эксплуатации одной нации другой.

Реализация проекта после прихода к власти в России в октябре 1917 г. большевиков породила парадо

<== предыдущая лекция | следующая лекция ==>
Расчёт бурильной колонны. | Цель освоения дисциплины


Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных