Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






3 страница. Команда "Стой! Лицом к стене".




Команда "Стой! Лицом к стене".

В кабинет конвой заводит -

Прямо в пасть той злой судьбе.

Шапку снял, ждёт, что скажут.

"Нам вы больше не нужны,

В другой лагерь переводят

Вас подальше от войны.

Вы попасть туда хотели -

Это, видно, не спроста.

Значит, вид на то имели -

Стать помощником врага.

Мы решили вас подальше

В Коми всех переведут,

А домой не торопитесь,

Там наверно вряд ли ждут".

И конвой увёл обратно

Его в камеру к себе.

Знал он лагеря порядки,

И уверен - быть беде.

 

Утром всех в машину грузят,

Кто к отправке был решён.

Автозак гудит натружно,

В дальний путь увозит он.

Дальше поезд, лай собаки,

И усиленный конвой.

Ёлки, сосенки мелькают,

Да берёз безмолвный строй.

Разношёрстная команда -

Тут убийцы и воры,

Политические тоже,

Лица бледны и серы.

И своим разбойным видом

Вызывают лишь испуг:

Бородатые скелеты,

Никому не скажут "друг".

Едут чуть не двое суток

Меж заснеженных болот,

И лесов клыкастых дебри,

Что по пояс тех снегов.

 

Март на пятки наступает

Ветродую февралю.

Эшелон конвой встречает,

Службу зло неся свою.

Построенье, перекличка,

Как обычно общий "Шмон".

И колонна заключённых

Оставляет перегон.

По утопленной дороге

Заключённые идут,

Урки мерзкие хохочут

И "врагам" лишь в спины бьют.

Изловчившись, пнул кого-то,

Кто за дедом сзади шёл:

У него одна забота -

Чтоб до лагеря дошёл.

 

Мерзких урок не боялся

И чуть что, бил наотмашь.

Уложить на раз старался,

Как и было то не раз.

Только чудо, что заточку

Никто в спину не воткнул,

Видно, чувствовали точно:

Как бы сам бы не пырнул.

Отберут, а это верно -

Сразу видно, что боец.

И вели себя "примерно",

Свой предчувствуя конец.

 

Сильный холод, лютый голод

В это время был всегда,

Кровожадный страшный "Молох"

Над страной владел тогда.

Сколько умерло, не знает

До сих пор пока никто.

Никогда не сосчитают,

Сколько жертв у них за то.

 

Перекличка, по баракам

Заключённых развели,

Снова бой и снова драка,

Где "чужие", где "свои".

И ещё похлеще голод

В новом лагере царил,

А за дни исчезли силы,

Для работы нету сил.

Лишь вода была свободно

Вместо хлеба и еды,

Целый бак её, холодной,

Там стоял, где жили мы.

Коченели, умирали

Эти ЗЭКи тут и там.

В яму общую их клали,

Открестив по головам

Их кувалдою тяжёлой,

Чтоб никто с них не воскрес,

И к тому там все привыкли,

Потеряли интерес.

Никого не было жалко -

Ни чужих, и ни себя.

Редки стали драки, свалки

Среди ЗЭКов и ворья.

Лишь еду отнять хотели

У друг друга, чтобы жить.

И все рапорты писали,

Чтоб на фронте послужить.

 

Так тянулись дни, недели,

Март прошёл, настал апрель.

Десять месяцев уж скоро,

Как война пришла к нам в дверь.

На фронтах бои большие,

Наши стали наступать.

Ноги стали как чужие -

Верно, скоро умирать.

Много мыслей очень грустных

Дед Антонов Михаил

По ночам во снах тяжёлых

В своём сердце пережил.

"Как там дом? И что же будет

С моей милою семьёй?

Почему людей так губят?

Что же станет со страной?

Всё равно фашистских гадов

Мир советский победит.

Хорошо б ещё немного

Потерпеть бы мне, пожить".

В голове плывут туманом

Чьи-то лица и дома,

И их сносит ураганом

Взрывов огненных: война.

Лежат дети неживые

На нескошенной траве.

Самолёты боевые,

Словно в диком вираже.

Всё кругом горит-пылает,

С треском рушатся дома.

Видит, мать идёт родная,

С нею Мара. И она

Вдруг кричит: "Спаси нас папа,

У фашистов мы в плену".

Снова видит труп солдата

С рваной раной на боку.

А потом воронья стая

Закружилась перед ней.

Снова камера, пытают,

Сапогами бьют людей.

И он к Маре тянет руки,

Боль свою преодолев.

А её уводят немцы

Сквозь его, плечом задев.

И себя в кальсонах белых

Видит он, лежит в грязи.

Рядом братец Феодосий

Тоже просит: "Помоги".

И не может дед проснуться:

Как в смоле увяз тот сон.

Голос Лёли: "Просыпайся",

Чей-то крик, протяжный стон.

 

Снова он в застенке где-то,

Ничего нельзя понять.

И как будто бы собаки

Начинают ноги жрать.

Боль в груди, и он проснулся,

Огляделся - свой барак.

Трижды крепко чертыхнулся.

Если жив, то будет так.

Приподнялся он на локте,

Закружилось в голове.

Снова лёг и веки смежил:

"Я чего-то не в себе".

Не нашлося сил подняться,

Углубился в грёзы он.

Ум хотел сквозь них пробраться -

То ли мысли, то ли сон:

Сестра Ксеня на кровати

Истощённая лежит,

На Советской в Ленинграде

На него она глядит:

"Тоже, Миша, голодаешь?

Также я, как ты, лежу.

Крыс линейкой отгоняю,

Чтоб не съели плоть мою".

 

- Не дури! Живи подольше

Ты ещё так молода.

Кока! Кока! Расскажи-ка!

Как идёт судьба твоя?

- Поболтать уж силы нету,

И чего мне говорить -

Много дней не вижу хлеба,

Видно, мне недолго жить.

Талька! Лёлькина сеструха

Вот недавно умерла.

На меня нашла проруха,

И лежу я чуть жива.

Не боюсь теперь бомбёжки,

Никуда не выхожу.

Десять дней назад лепёшки

Я поела, ухожу.

На девятой на Советской

Мало кто остался жив.

От блокады от немецкой

Кое-кто остался жив.

Феодосий всё приходит,

Кулаком своим грозит.

Труп в подъезде снег заносит -

Вот судьбы лишь кратких штрих.

Тех, кто с нашего района,

На Серафимовку везут.

Скоро с Талей повстречаюсь:

В мёрзлой яме наш приют.

- Что ты! Что ты! Так не думай!

Не плохи твои дела.

Может, кто-нибудь поможет,

Чтобы ты не умерла.

- Сын твой Миша тоже умер,

До войны он с Талей жил.

Знать, сосулек он наелся -

Заболел, не пережил.

Знаешь сам, у нас как лечат:

Что серьёзней - сразу в гроб,

Галю вон как искалечат,

Что не слышит громких слов.

- Да, про Мишу я всё знаю,

На душе моей рубец,

Никогда его не видел,

Вот такой вот я отец.

В год, когда меня забрали,

Лёля с пузиком была,

А когда мы с ней встречались,

Говорила родила,

Больше года покормила,

Жить так трудно, что беда.

В Архангельск Таля приезжала

И в Ленинград к себе взяла.

Как плохо быть "врага народа"

Хоть сыном, дочерью, женой.

Как прокажённых и уродов

Обходят "люди" стороной.

Знаешь, Ксеня! Я в то верю -

Мне имя честное вернут,

Что Лёля до всего добьётся,

Хоть двадцать лет пройдёт - вернут.

И мне посмертно честь вернётся,

Что для страны я не был враг.

Пусть палачей мой гнев коснётся.

Осудят их, да будет так!

 

Всё растворилося в тумане,

У зоны с Лёлей он сидит,

На фотографию сынишки

С душевным трепетом глядит.

В него он вкладывал надежды,

Свои заветные мечты.

И вспомнил взгляд с улыбкой нежной,

Наивной детской доброты.

 

"Уже давно не верю в бога,

Не мог творец, то допустить

Несёт лишь смерть его подмога

Живым мешает дальше жить.

Лёля - верная подруга

Её смерти не сломать.

Золотые её руки

Мне жена, а детям мать.

Ей желаю жизни длинной,

Пусть расскажет обо мне,

Род крестьянский их старинный

Жил в миру и на войне.

Я склоняюсь с уваженьем

К моей тёще неживой:

Каких детей ты воспитала

Умны, красивы все собой,

Честны и все трудолюбивы,

Ты всё дала, что может мать,

И в жизни той несправедливой

Не удалося измарать.

А жили хоть там худо-бедно

Среди пьянчуг, шалав, воров,

Но грязь не липла к вам мгновенно.

Земной поклон, заместо слов".

 

И снова всё туман кровавый

Застилает, дальше - тьма.

Сознанье будто отключилось,

А дальше видит, брезжит свет.

Всё солнцем будто осветилось

Он снова в детстве, мало лет.

Бежит к отцу он босый в лавку

В одной рубашке до пупа,

А в лавке смех, большие люди.

На стенах хомуты тогда

Висят в надежде на продажу,

И косы выстроились в ряд.

В углу бочонок с керосином,

Прилавок с тканями, и в ряд

На полках много штук железных,

А для чего - он то не знал.

Мальцу дорогу уступают:

Он сын хозяина, то знал,

И, получив свою конфету,

Опять на двор к себе бежит

В тот жаркий день в средине лета,

Трава высокая стоит.

Дорога пыльная, пустая,

Бела, как свежая мука.

На поле камень великаном

Лежит, как создана земля,

Блестит своей слюдою чёрной,

Он помнит прежние века.

Какою силою огромной

Его забросило сюда?

 

"А вот и речка моя - Систа -

Вода в ней холодна, как лёд.

Зимой она не замерзает:

Вода стремительно течёт.

Из недр земли ключи питают,

И от того так холодна.

В неё козлы не забредают:

Вода студёная была.

Вот брат стоит и косу точит,

Да куры бродят с петухом.

Тут двери в дом с кольцом огромным,

С порогом светлым и крыльцом.

Потом опять гранит колонны,

Кутузов бронзовый стоит.

Напротив тоже полководец

Барклай де Толли - строгий вид.

Просторной длинной колоннады

Собора тянутся ряды.

Мы с Лёлей вместе очень рады,

Пришли венчаться я и ты.

Стучат по Невскому копыта,

Туда сюда идёт народ.

Опять Архангельск, ветер свищет,

Трамвай тихонечко идёт.

Сидим на жёстких на скамейках,

Глядим в окно, как дождь сечёт,

И дочки, сидя на коленях,

По детски свой заводят счёт.

Крик чаек жалобный, тревожный,

С зонтами люди всё бредут.

На мир реальный не похожий

Лавины туч тугих плывут".

 

Потом - тюрьма, решётки, двери,

Шаги охраны, звон ключа.

С лица стекают струйки крови,

И щиплет яркий свет глаза.

Опять барак березнековский.

Клетушка карцера, вагон,

Звук отдалённой переклички,

Конвоя крик и чей-то стон.

 

Очнулся дед в своём бараке,

Ворьё горланит меж собой.

Вот так-то лучше, как собаке

Не умереть само собой.

И разум начал проясняться:

"Я с голодухи тяжко спал.

Сейчас попробую подняться,

Но сил уж нет" - и он упал.

Его подняли, уложили -

Хоть грамм сочувства в ЗЕКах есть.

А мёртвых каждый день уносят,

Неся родным дурную весть.

Я не видал тех списков длинных

О тех, кто умер в лагерях,

Но говорят, что нету места,

Чтоб разместить всех на стенах.

Почти от потолка до пола

Висят те скорбные листы.

И прошептал он Лёле: "Лёля,

Меня искать там будешь ты.

Пока я жив, одно желаю:

Всех тех злодеев проклянуть,

Что ад настал заместо рая,

И только к смерти верный путь.

А съели нас не львы, а мошки -

Ничтожны с виду, люто злы.

И по доносам мелкой сошки

Невинно умираем мы".

"Так будьте прокляты, собаки" -

Мой дед тихонько прошептал.

Все те, кто ни за что сажает,

И весь звериный он оскал

Душой почувствовал и кожей,

Да вздрогнул даже от него.

"Вас проклинает "враг народа",

Страны, убившего его.

За зло ничем не мог ответить:

Уж больно силы не равны.

Хоть нам одно лишь солнце светит,

Зло счас царствует давно.

Скажу же "нет" их мерзким планам

Людей всех лучших погубить.

Ты слышишь, "молох" наш кровавый,

Тебе добра не победить.

Ни в городах, ни в сёлах малых.

Настанет день - осудят вас,

Кто урожай снимал кровавый,

Всех назовут, не прячьте глаз.

Потомкам вашим стыд и горе,

И будет так из века в век,

Чтоб искупить то море крови,

На что способен "человек".

Кто от родителей отрёкся -

Пусть ждёт нелёгкая судьба,

Для них пусть тем же отзовётся -

Тогда искупится вина.

Для всех предателей-мерзавцев

Я назначаю тяжкий крест,

Кто в словоблудьи упражнялся,

Карьеры, женщин, тёплых мест;

Губил людей по тюрьмам страшным;

Кто вёл к расстрелу, в лагеря.

Вся ваша масса сил ужасных

Пускай исчезнет навсегда!

Они с фашистами едины,

Хоть не в Германии живут.

Пусть светлый разум победит их,

И люди честно заживут.

А я теперь уже спокоен,

Могу достойно умереть.

Своим проклятьем мир я строю,

И мне желанна стала смерть".

 

Земли почувствовал он холод,

Когда засыплют труп его.

"Прощай, мой мир и лютый голод,

Мне боль не чувствовать того.

Прощайте, все мои родные,

Все дети, милая жена.

Я вам желаю жизни длинной.

Как к вам любовь моя длинна.

Не уберёг я вас от горя,

Я был наивен, честен, прост.

Зато узнал я много боли.

Страну понял, в чём тут вопрос.

Как мы доверчивые были

И мало слушали себя.

Во власти негодяев плыли,

Потом судьбу свою кляня.

И мир несбыточных желаний

Хотим построить на земле

Ценою смерти и страданий.

Такому не бывать нигде".

 

И он уснул, сном близким к смерти,

Не зная боли и тоски.

Душа его была в преддверьи

Покинуть тело, лепестки

У губ его иссохлых,

Дыханье лёгкое летит.

На светлый мир, как будто сбоку,

Душа Антонова глядит,

Как он лежит. Она не знает,

Куда ей нужно уходить.

Пока её не отпускают -

"Живой ли я, иль труп лежит".

Событья жизни замелькали,

Как в старом и немом кино.

Опять у дома он играет,

Строгает палку, свет в окно

Бьёт в нашей Питерской квартире.

Морковный чай. Сергей стоит,

Ему рукой так бодро машет,

Идти к нему скорей велит.

И тут же тёща - баба Лиза -

Как будто говорит: "Иди".

А Таля, Феодосий, Саша

Его манят к себе - не жди.

И дед спросил: "А где же Лёля?"

- Она пока в своём миру.

Нам ждать придётся очень долго.

Она вершит судьбу свою.

А вот твоя - пришла к финалу,

И встретить мы тебя пришли.

Ты не нашёл в том мире славы,

Так вместе с нами уходи.

- А есть ли бог? - Спешишь ты больно.

И всё узнаешь, что и как.

Как завершишь ты жизнь спокойно,

То будет дан посланья знак.

 

И всё в тумане растворилось.

На службе видит он себя:

"Уйти мне с ними не свершилось:

Не вся просмотрена судьба".

Перебирает он бумаги.

Что в них - про то нельзя сказать.

И видит он пакет старинный,

Его берётся раскрывать.

"Не раскрывай" - он слышит голос,

Как будто Лёля говорит -

"В нём чья-то смерть, война и голод.

Не нужно знать тому, что быть".

И он послушался, положил.

За ним пришли, его ведут

Туда, где кровь вокруг, из кожи

Ремни сдирают, ими бьют.

И снова Ленинград, фонтанка -

Идёт по ней в толпе родни.

Он слышит снова голос Лёли:

"Постой! От нас не уходи".

Под ноги бросилась вдруг крыса,

Сапог стремится прокусить.

И с интересом наблюдает -

Прибить её иль отпустить.

Она исчезла в никуда.

И видит женщину он в белом.

А дальше - тьма и тишина

Все реже стали сердца звуки

В его измученной душе.

И снова - брат, он тянет руки:

"Пойдём, заждались мы уже".

- Да неужель мой шурин умер?

- Наш эшелон в пути разбит.

Случилось так, что и не думал,

Нас разбомбили, всё горит.

Вагоны в кашу размесило,

В тылы мы раненных везли,

С народным нашим ополченьем

За Ленинград вели бои.

Ты помнишь, был я санитаром,

Потом солдатом воевал,

Затем был ранен несерьёзно,

И снова санитаром стал.

Тогда довольно было силы,

Ведь я рабочий человек,

Носить бойцов, кто ранен тяжко,

Под свистом пуль. Кровавый снег.

Мы пали все от той бомбёжки.

Жестокий очень был налёт,

Что кровь с землёй на каждой кочке,

Воронок дыры, пламя, лёд.

Земля тогда вздымалась к небу,

Ну, в общем, был кромешный ад -

Не будем говорить об этом,

Стояли мы за Ленинград.

Так ты готов идти со мною?

Или немного подождать?

А Саша тоже был в составе,

Он тоже здесь, и наша мать.

Её в деревне смерть настигла -

Ещё два года до войны.

Недавно Таля к нам прибилась,

Жена у Саши, да с детьми.

Был страшный голод в той блокаде,

Что окружила Ленинград.

И вот опять родных встречаем.

Придя сюда, нельзя назад.

- А Мара где? Где Лёля, Галя?

- Они все там, где мир живых.

Они пусть даже не мечтают,

Мы в смерти мир не пустим их.

Придут старухами седыми,

Тогда для них откроем дверь,

Они нужны сейчас живые,

Десятки лет их ждать теперь.

 

- Всё, я готов, Сергей, уходим.

Душа Антонова ушла,

Взглянув на труп свой коченелый,

Навстречу к свету поплыла.

 

И накануне первомая

В ГУЛАГе умер бедный дед.

Его, как прочих, закопали,

В той общей яме, как и тех.

Телами быстро наполнялась

Она уже, за два-три дня.

Бараки снова пополнялись

Из лиц из племени ЗЭКА.

И мне об этом рассказали

Родные - бабушка и мать.

О том, как деда оправдали,

Что не вернуть его назад.

О том, что было, свято помним -

Нельзя такое забывать.

Весь мир об этом должен знать,

Чтоб преступления былые

Никто не смел бы повторять.

Раскрыть секретные архивы,

Всех осудить, кто сеял смерть.

То не порожние призывы,

А кто виновен в том, ответь!

Для них нет давности и срока,

Пускай для них горит земля,

Позором имя их покроют!

Им всем проклятье навсегда!

А те уроды - Сталин-Гитлер -

Проклятье вам из века в век,

И кто считает вас героем -

Поганый, мерзкий "человек".

Один стал знаменем победы,

Друго й - нацизма идеал.

На мир наслал и смерть, и беды,

Да от возмездья убежал.

И очень горек вкус победы,

В нас память прошлого крепка.

Вы разберитесь с этим, люди,

Тот ужас помните всегда.

Мой дед Антонов будет вечно,

Живёт во мне, едина кровь,

Моей душою бесконечно,

Владеет мной к нему любовь.

Я заклинаю, проклинаю,

Всех тех, кто так людей губил.

Всё про предателей узнаю

И месть святую им вменил.

 

А что же с дедовой душою?

Она с Сергеем не пошла.

"Я тут немного полетаю

И посмотрю свои дела:

Не знаю, стало что с женою,

С моими милыми детьми,

Какой там новый мир построят,

О чём мечтали раньше мы".

 

И он в Архангельск устремился,

Где Лёля с дочерьми жила.

Её увидев, удивился,

Как посуровела она.

Красы те годы не убили,

Характер только крепче стал.

И быт, да жалкие пожитки,

Да стол пустой, судьбы оскал.

Она завкадрами уж стала

В инфекционной клинике простой.

А Галя дочь учиться стала

На фармацевта, - путь глухой.

Училась, правда, на отлично -

Антонов род и Лёли кровь.

Вот только Мары не увидел,

Его надежду и любовь:

На лето отдохнуть послали

К родне под самый Ленинград.

А тут война началась сразу,

Попали все в фашистский ад.

Из оккупированной зоны

Угнали в Латвию их всех.

И люди стали батраками,

Восточный раб - сказать не грех.

И Мара с Лизой там же были -

С своей двоюродной сестрой.

Пасли коров, свиней кормили

И харч делили с ними вновь.

Они картошку воровали

Из корыта у свиней.

Другой еды им не давали.

"Ты русиш швайн" - кричали ей.

Девчонки русские простые

От немцев прятались в стога.

Те для забавы их искали,

Девчонки прятались, тогда

Штыками сено протыкали

Фашистов пьяная орда.

Но лишь напрасно их искали,

Зарылись глубоко тогда.

Да автоматы, не винтовка,

Чтоб взять побольше в глубину.

Их страх и детская сноровка

Спасли тогда и жизнь свою.

Как под бомбёжку раз попали,

И Мара средь вещей стоит.

Вагоны в воздух подлетали,

Кругом тела, и всё горит.

Она столбом стоит недвижным -

И не жива и не мертва -

Окаменела, пламя пышет,

Под градом бомб стоит она.

И после этого молчала -

Застыло что-то вроде в ней.

Спокойно, трезво рассуждала -

Ни слёз, истерик, ни друзей.

Она жила сама собою.

Пришлось ей много пережить.

Незримый бой вела с судьбою,

А цель одна: лишь дальше жить.

 

И это всё мой дед увидел,

Но он ничем не мог помочь.

Ей крепость сердца только выдал

Характер в ней его точь-в-точь.

Не отличалась простотою

Её девичия душа.

Дорогой трудной, непростою

Судьбу свою несла она.

Отец ей много раз являлся,

В её нелёгких тяжких снах.

И поддержать её старался

Во всех свершеньях и делах.

 

Двадцатый съезд покрыл позором

Тех, кто репрессии творил.

И культ той личности как вора

На суд народный выводил.

Однако мало было проку -

Остались живы палачи,

Лишь затаились по берлогам,

Прибрав подальше все ножи.

Найти их стало невозможно:

Архивов бронь и мрака тайн.

И всем по прежнему тревожно -

Вернуться может всё назад.

Реабилитировать всех стали,

Кто был невинно осуждён.

Покинул Мавзолей и Сталин -

Сырой земле был предан он.

Ну вот и всё, и нет ответа,

Ни приговоров, ни судов.

Никто не отвечал за это,

За смерть людей, за слёзы вдов.

А палачи в бозе почили.

Несли пред гробом ордена.

И все как будто бы простили,

Как будто это ерунда.

Знать, все запичкались так сильно,

Что и для них опасность есть.

И кровь войны, и кровь репрессий

Для них свершат святую месть.

Как будто вся страна мерзавцы -

Единый их порочный круг.

И лишь немногие старались

Всё рассказать про годы мук.

Да пошумели, покричали,

И всё не кончилось ничем.

Быть в ногу с временем старались,

Огромной подлости тандем.

И, подчинившись новой власти,

Громили тех или других,

То диссидентов новой масти

Иль либералов голубых.

А ложь покрыла твёрдым слоем

Умы людей у всей страны,

О сталинизме счас не боле -

Лишь вспоминают дни войны.

Как мы фашистов победили,

Шумят, кричат уж много лет.

Об их участниках забыли.

Им каждый год один привет.

А миллионы жертвой павших,

Давно засыпанных землёй,

По лагерям и тюрьмам страшным -

Отметки даже никакой.

Где их могилы, кто же знает -

Не установлен скорбный знак.

И дух Антонова страдает,

Да я страдаю, это так.

За то, что Сталина не звали

Коротким именем "Палач".

Его как будто оправдали.

Жестокий был такой, хоть плач.

И очень многие тоскуют

По сильной и большой руке -

Потомки тех, кто жизнь чужую

Мог обрывать всегда, везде.

А для меня так Сталин урка,

Жестокий, мелочный пахан.

Людей губил он планомерно,

На это был ужасный план.

Для всех он был отцом народов,

Что весь Союз объединил.

Его и Гитлера - уродов -

У них и путь тот общий был.

Чтоб больше истребить народа,

Стать господами навсегда.

В том убеждаюсь год от года,

В душе страну свою любя.

 

К свое й любимой устремилась

Душа у деда моего.

Уж поздно видит на работе

Её лишь светится окно.

А Лёля списки составляет,

Как ей на то приказ велит:

Кого к работе привлекают,

И у неё душа болит.

Каких послать несчастных женщин

Лес вырубать из подо льда,

Затем катить на берег правый,

Где метров тридцать высота,

Грузить те брёвна на телеги,

А дальше - в штабели сложить,

И участь тяжкую на это

Уже нельзя уж отменить.

Контроль был строгий в исполненьи.

Чуть что, и ты пойдёшь под суд.

Кого послать? Одни сомненья.

Где риск большой и тяжкий труд.

Лишь санитарок, да медсёстер

От смены, что свободны те,

Им лет по тридцать, может больше -

Работа ждёт их на реке.

Мороз и ветер снег метает,

К реке те женщины идут,

На льду сугробы расчищают,

Плоты когда-то вмёрзли тут.

Ломами, после - топорами

Полуметровый рубят лёд.

И пот с кровавыми слезами

По лицам их ручьём течёт.

Для них нет времени по норме,

Лишь нужен только результат.

Не убежишь в тепло погреться -

Идя вперёд, нельзя назад.

Гурьбой, рыдая и стеная,

Бревно из плена извлекли,

На лёд вкатив его баграми,

К крутому берегу несли.

Канаты вяжут на морозе,

Чтоб бревно наверх поднять.

Коль лошадь есть, её впрягают

А если нет - самим таскать.

Остановиться невозможно:

Оно утащит вниз с собой.

И слышен вой во мгле тревожной

Работы женщин тыловой.

Болеть и прятаться не смели:

Закон суров, чуть что - под суд.

Себя нисколько не жалели,

Война идёт, их нужен труд.

Коль было б больше бы народа,

Работа та полегче шла.

И Лёля списки заполняла,

На подпись их потом несла.

Её в те списки не включали:

Она нужна и здесь, и там.

Наград за то не получали,

А если что, то суд и срам.

И сам главврач лишь только словом

Старался женщин поддержать.

Он сам узнал репрессий молот,

Стремился людям помогать.

А голод царствовал безмерно

И пожинал свой урожай.

Так жил Архангельск худо-бедно,

Своим трудом приблизя май.

В нём смерть гуляла так вольготно,

О том не скажешь в трёх словах,

И немцев самолёты злобно

Его бомбили в пух и прах.

Летели бомбы зажигалки,

Готовя будущий пожар,

Был весь Архангельск деревянный,

Команды девочек тогда






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных