Юлиус Пайвио (крайний справа) снят с несколькими товарищами фино-канадцами незадолго до отправки на фронт.

почву под его ногами. Воздух был наполнен запахом кордита. Пыль, поднятая взрывами, создавала жуткое желтое марево, превращавшее солнечный свет в тусклое мерцание. Ночами мерцающие огоньки бесчисленных огней вместе с вспышками разрывов и вспышками от выстрелов орудий создавали неестественный рассвет, который закрывал луну и звезды.

Пища с полевой кухни поступала нерегулярно. Ливерседж и другие ели и пили автоматически, едва замечая, что это было. Все их чувства и восприятия омертвели. Были только пушки, которые они должны были заряжать, стрелять, тащить на новую позицию; только бесконечное медленное отступление. У Ливерседжа все еще оставалась надежда на чудо, вроде большого притока добровольцев, который спас Мадрид в 1936; надежда на то, что придет время, когда республиканские войска смогут повернуть и сделать финальную триумфальную остановку. Это была, он понимал, совершенно призрачная надежда.

* * *

В наполеоновские времена людей, которые первыми врывались в брешь в стене крепости, называли «Слабая надежда», так как немногие

могли увидеть закат. Удерживавшие линию вокруг Батеа солдаты XV-й интернациональной бригады чувствовали себя слабой надеждой республики. Шанс, что им удастся развернуть прилив армии Франко, был мал, но они должны были попытаться. Они стояли спиной к реке Эбро, не давая фашистам занять естественный оборонительный буфер, который она представляла. XV-я удерживала неустойчивую дугу. Река Эбро стояла за их спинами как наковальня; могучий молот фашистской армии был готов обрушиться на них. Если они не выдержат удара молота, наличие наковальни сделает их отступление практически невозможным.

После завершения опасного пересечения Пиренеев во время заморозков и метели, девятнадцатилетний Юлиус Пайвио работал как офицер-инструктор, обучая испанских и иностранных новобранцев чтению топографических карт. Так как XV-я бригада очень сократилась, любой боеспособный человек направлялся из тыла к линиям около Батеа. Пайвио прибыл с группой около восьмидесяти человек. Он был назначен служить в качестве адъютанта в пулеметную роту батальона Маккензи-Папино.

До прибытия подкрепления в Мак-Папс оставалось около 250 человек. Даже с подкреплением их было значительно меньше, чем первоначальных 650 человек. Однако половина людей в пулеметной роте были закаленными ветеранами. Большинство, как Пайвио, были фино-канадцами. Пайвио чувствовал гордость быть адъютантом в подразделении таких храбрых людей. Он надеялся проявить такую же храбрость, какую они демонстрировали во время бесчисленных боев.

31 марта, батальон получил приказ на марш из Батеа на позицию, господствующую над дорогой Гандеса-Альканиз. Там, по слухам, прошлой ночью попала в плен рота английского батальона. Прибыв на место около полуночи, Пайвио и другие офицеры прощупали все вокруг в темноте, но не смогли найти обещанных оборонительных траншей на краю дороги. В конце концов, они заняли позицию на голом холме над дорогой. В оставшееся от ночи время Пайвио устанавливал на позиции ротные пулеметы. На рассвете он с удовольствием обнаружил, что пулеметы имели хорошо перекрываемое поле огня, которое даст хорошую поддержку пехоте, расположенной ниже них.

Но его тяжелая работа оказалась бесполезной, так как Эдвард Сесил Смит приказал три пулемета выдвинуть вперед и установить рядом с пехотой. Пайвио считал, что это грубая ошибка, но командир роты сказал, что они должны подчиниться приказу. Офицер взял два пулемета на правый фланг пехоты, а Пайвио перенес пулемет на гребень холма, на фланге третьей роты Лайонела Эдвардса.

Когда он и пулеметчики переходили на новую позицию, Пайвио увидел несколько солдат метрах в семидесяти пяти дальше по гребню. Он не мог рассмотреть их форму, но двое из них начали кричать по-испански, что они нашли лучшую позицию, там, где они стоят. Пайвио, полумертвый от ночной работы, ничего не подозревая, пошел.

Когда он был от них только в нескольких метрах, они внезапно подняли свои винтовки и закричали по-испански: «Руки вверх!». Пайвио понял, что форма на них итальянская. Он бы невооружен — для вновь прибывших на фронт офицеров не нашлось пистолетов. Солдаты держали его на мушке, делая сопротивление бесполезным.

Один из солдат — продолжавший маскироваться под республиканского солдата, жестом позвал пулеметный расчет принести пулемет сюда. Пайвио закричал: «Они фашисты! Назад! Назад!» Другой итальянец толкнул Пайвио в спину стволом своей винтовки, вынуждая его спускаться с холма к фашистским линиям. «Стреляйте! Что же вы не стреляете?» Кричал Пайвио своим товарищам. Если бы они начали стрелять, ему, возможно, удалось бы бежать. Но они остались стоять как замороженные около пулемета, глядя с очевидным недоумением. На случай если пулеметчики выполнят приказ Пайвио, итальянцы поместили его между собой и Мак-Папс, когда они спускались вместе с ним с кряжа. На другой стороне холма Пайвио увидел огромное количество итальянских пулеметчиков и стрелков, приготовившихся к атаке. Если бы солдаты выполнили его приказ, понял Пайвио, они были бы уничтожены. Он надеялся, что они поймут, что случилось и отступят.

Не видимые со стороны республиканцев, итальянцы устроили ему беглый обыск. Пайвио с облегчением вспомнил, что не надел офицерскую куртку и не имел ничего с собой, что отличало бы его от обычного солдата. Зная, что фашисты обычно казнят республиканских офицеров на месте, он решил сохранять иллюзию, что он обычный

солдат. Закончив с обыском, один из солдат, вероятно одержимый злобой, ударом приклада сбил Пайвио на землю. Потом они отвели его к штабу, где пятнадцать других захваченных канадцев сидели угрюмо под охраной нескольких итальянских часовых.

Некоторые из Мак-Папс натянуто поприветствовали Пайвио, но их улыбки были мрачными. Они все ожидали расстрела. Пайвио подумал, что их время пришло, когда несколько солдат суетливо расставили канадцев у каменной стены. Солдаты выстроились в шеренгу и подняли винтовки к плечам. Пайвио приготовился к ударам пуль. Проходили секунды. Итальянцы целились, но не стреляли. Когда напряжение стало невыносимым, а все канадцы дрожали, несмотря на старание казаться храбрыми, итальянцы опустили винтовки и принялись весело хохотать над своей замечательной шуткой. Интербригадовцам приказали снова сесть под охраной часовых.

Еще дважды их выстраивали у стены, и сценарий расстрела повторялся. Каждый раз был пугающим, как последний, так как никто не мог сказать, когда шутка превратиться в реальность.

Когда последнее представление закончилось, подъехал большой лимузин, окруженный машинами с хорошо вооруженной личной охраной. Офицер, весь в галунах, вышел из лимузина. После быстрого разговора с офицерами в штабе, офицер в галунах приказал пленных погрузить в грузовик. Машина отвезла их на железнодорожную станцию, где они были закрыты в холодный товарный вагон и отправлены в тюрьму в Сарагосу. Тюрьма была набита почти сотней людей из британского батальона, которые действительно были захвачены день назад на той же позиции, которую занял Мак-Папс. Отсюда заключенные вскоре были перевезены в концентрационный лагерь Сан Педро де Карденна в тринадцати километрах к востоку от франкистской столицы Бургоса в Кастилии.

* * *

Ветеран Союза рабочих лагерей помощи и организатор марша на Оттаву Джеймс «Ред» Уолш прибыл в Мак-Папс, когда они отступили в Батеа. Он стал политическим комиссаром второй роты — его делом

было поддерживать моральный дух и напоминать людям политическую важность войны, которую они ведут. Живя и дыша классовой политикой большую часть своей жизни, он был хорошо подготовлен для этой работы.

Ситуация была отчаянной. Еда редко попадала на линию фронта. Перри Хилтон, которого Уолш знал во время трека, больше не работал на кухне Мак-Папс. Он как-то ухитрился перейти в пулеметный взвод, только для того, чтобы попасть в плен. Более года человек, доставал, воровал, клянчил продукты, чтобы поддерживать питание батальона в самые трудные времена. Теперь его не было и некем было его заменить.

Как и едой, снабжение боеприпасами было скудным, новое оружие было недоступно, одежду для замены изношенных лохмотьев было невозможно найти и воды было мало. Люди были в плохом состоянии. Большинство были больны, все были истощены. Их ноги были покрыты волдырями и многие имели раны, покрытые грязными бинтами. Они походили больше на разбойников-неудачников, чем на солдат. Но они все еще могли сражаться, и Уолш знал, что их моральный дух высок.

Что бы доказать это они сделали Уолша и других комиссаров мишенью для шуток. «Как кофе?», мог спросить Уолш.

Глядя задумчиво в свою кружку с гадким суррогатным кофе взводный шутник мог подмигнуть своим дружкам, пожевать гущу и, глубоко задуматься и наконец ответить, «Это зависит».

«Что значит, это зависит?» требовал Уолш.

«Это зависит от того, насколько я политически развит».

Уолш понимал, куда он клонит, но всегда подыгрывал. «Что ты имеешь в виду?»

«Ну, если я политически развит, товарищ майор, кофе очень хороший. Но если я не развит политически, тогда вкус у него как у лошадиной мочи»

Никто, однако, не шутил 1 апреля в День дурака, накануне смертельно серьезного наступления Франко на линию Батеа-Гандеса.

Превосходя обороняющихся почти один к пяти, с танковой и авиационной поддержкой, фашистские дивизии атаковали всю линию с силой приливной волны. Под ударом фашистского наводнения, тонкая, плохо оснащенная линия, как замок из песка на берегу, дрогнула, разломилась и была смыта. Фашистам почти удалось окружить республиканские войска. Те, кто уцелел после первого удара, устремились назад к реке Эбро отчаянно

пытаясь избежать окружения. Люди бежали. Отступление превратилось в гонку, и спасение зависело от того, удастся ли пересечь реку. XV-я интернациональная бригада тоже бежала.

Уолш бежал с горстью людей под командой комиссара пулеметной роты Томаса Маллона. Когда снайпер ранил Маллона, остальные соорудили носилки и несли его. Он был ростом больше шести футов и весил больше двух сотен фунтов. Они несли его по очереди, но труднопроходимая местность и их собственное неважное состояние превратило этот поход в пытку. Они боролись двенадцать часов. Наконец измученный Маллон попросил их оставить его и уходить. С неохотой Уолш согласился. Они оставили Маллона на небольшом выступе над барранка.

Часами они пробирались через лабиринт неотличимых барранкас и голых холмов. У них не было ни компаса, ни карты. Все были истощены, их языки распухли от жажды. Обходя узкий угол в барранке, Уолш услышал человеческий стон. Уолш устало вскарабкался туда, где лежал человек и оказался перед лихорадочным взглядом бредящего Томаса Маллона.

Маллон был почти мертв, но они не смогли покинуть его второй раз. Они несли Маллона до тех пор, пока не набрели на небольшую хижину. Старый испанец, живший в ней, предложил остаться с Маллоном до его смерти.

Уолш приказал своим людям продолжить путь. Большинство остались с ним и не жаловались. Некоторые, однако, просили у Уолша одну из его гранат, которые он нес, чтобы подорвать себя и покончить со всем этим. Уолш отказал. Каждое утро их становилось меньше. Пропавшие ускользали ночью, и треск винтовочного выстрела, слышанный в темноте, говорил о том, что случилось.

Наконец группе Уолша удалось набрести на штабную группу из XIII-й интернациональной бригады из батальона Тельмана. Они не знали, где может быть остальная часть немецкого батальона, но их командир думал, что знает, как добраться до Эбро. Люди Уолша последовали за немцами, которые, после некоторых блужданий, вывели их к городку Мора де Эбро.

Из города до новой республиканской линии обороны на восточном берегу был мост. Уолш приказал окопаться

оставшимся пятидесяти Мак-Папс на позиции прикрывавшей западный подступ к мосту. Они должны были держаться до тех пор, пока саперы, уложившие на мосту взрывчатку не просигналят им об отступлении, что бы взорвать мост и воспрепятствовать его захвату.

Уолш знал, что Мак-Папс больше не годятся для боя, но он также знал, что они все равно сделают свое дело. Люди, однако, продолжали голодать, продовольствие из тыла не поступало. Уолш и лт. Джозеф Келли, тоже из Ванкувера, отправились на поиски пищи. Фашистские солдаты уже подходили и Уолш и Келли бежали в город под пулями.

Гражданские все сбежали. В большом доме Уолш нашел кладовую с сахаром и консервированным мясом. Они наполнили по сумке и заторопились назад. Скоро их перехватила пара испанцев, размахивавших пистолетами, и обвинила их в мародерстве. Испанцы так нападали на них, что Келли или Уолш, мало, что могли сделать, чтобы защитить себя. Их плохой испанский не давал им возможности адекватно объяснить их миссию. К счастью, когда испанцы уже собирались загнать патроны в патронники своих пистолетов, появился офицер-англичанин из интербригад, который свободно говорил по-испански. Уолш объяснил острую нужду Мак-Папс, а офицер перевел. Испанцы извинились и отпустили Уолша и Келли с их жалкими запасами продуктов.

* * *

Уильям Бичинг был голоден, испытывал жажду и устал до мозга костей. Его истощение было так велико, что он не знал, были ли кошмары о его ежедневном существовании реальностью или сном.

Один из самых пугающих моментов произошел вскоре после начала бегства. Хотя линкольновцы отступали в порядке, они безнадежно заплутали. Повернув за поворот в узком ущелье, они увидели большую группу людей. Обе стороны спешно начали выстраиваться в линию для атаки. Это был худший из возможных сценариев — два равно решительных противника должны начать встречный бой. Ни одна сторона не знала сил другой, и бой мог быстро перейти в рукопашную кровавую схватку.

Над другим отрядом подняли и начали размахивать боевым флагом. «Это Мак-Папс», закричал кто-то. Обе стороны быстро остановились. Скоро они поняли, что Мак-Папс, с которыми они встретились, были частью разбитого батальона. Люди, которых линкольновцы чуть не атаковали, не имели понятия, где были их товарищи, поэтому они присоединились к американской части на пути к Эбро. Однако в путанице серии боев на бегу линкольновцы вскоре были так же разделены, как и ранее Мак-Папс. Бичинг оказался частью небольшой группы, ведомой Джонни Гейтсом, комиссаром батальона Линкольна. Услышав, что все мосты через Эбро взорвану, Гейтс решил, что они будут воевать как герильярос. Когда представлялся удобный случай, они атаковали небольшие группы фашистских войск, захватывали оружие, боеприпасы и продовольствие. В серии стычек они быстро захватили несколько деревень, обратив в бегство различные вражеские части, которые предпочли бегство уничтожению.

В одном из таких рейдов, Бичинг отстал от остатков своей части. Пытаясь найти группу Гейтса, Бичинг попал в небольшую долину, окруженную арагонской пустыней. Там он наткнулся на командира батальона Мак-Папс майора Эдварда Сесиля Смита, который тоже был один. Совершенно деморализованный Смит показал Бичингу, как определить направление с помощью часов, а затем сказал, что все интернационалисты должны будут скоро пробиваться к Пиренеям для спасения во Франции. Наше дело, сказал он, проиграно, республику не спасти. Два человека расстались, Смит, вероятно, используя свои часы, направился к Пиренеям, а Бичинг решил продолжить поиски группы Гейтса, или если это не удастся, дороги на реку Эбро.

Поиски Гейтса и других оказались безуспешными, но скоро он встретился с четырьмя людьми из британского батальона. Одним из них был Уолш, другим репортер из Брайтон геральд, очень опасавшегося, что не сможет объяснить свое неучастие в войне солдатам Франко и два артиллериста из расчета противотанковой пушки с барабанными перепонками, поврежденными от выстрелов их пушки.

Оба артиллериста были ужасно пугливы из-за боевого утомления. Каждая короткая попытка поспать прерывалась их криками во сне. Этот симптом их состояния угрожал безопасности всех. Фашисты прочесывали местность везде

между Батеа и рекой Эбро, разыскивая отставших республиканцев. Каждый день группа Бичинга должна была укрываться за скалами или под кустами пока пройдут фашистские патрули.

Если патруль появлялся во время нескольких минут сна, часовой должен был разбудить остальных. Чтобы артиллеристы не кричали при пробуждении, Бичинг и Уолш одновременно зажимали им рот и нос, что, к несчастью, не мешало им дико метаться после пробуждения. Лицо и тело Бичинга было покрыто синяками и ссадинами из-за ударов.

Наконец мутные воды Эбро были перед ними. Все мосты на реке был взорваны отступающей армией и фашисты контролировали длинные участки речного берега. Река была полноводной после весеннего половодья, ширина ее достигала ста метров, а течение было быстрым.

Бичинг и другие сняли свою одежду и бросили винтовки, боеприпасы и личные вещи на дно реки. Они нырнули и поплыли. Их как-то не заметили фашистские пулеметчики, они избежали опасных течений, которые чувствовали своими ногами и невредимыми достигли противоположного берега.

Бичинг скоро узнал, что большое число солдат из XV-й бригады утонуло во время этой рискованной переправы. Многие были убиты или пропали во время того, что мировая пресса назвала Отступлением. Среди пропавших без вести и предположительно погибших были командир бригады Роберт Мерриман и комиссар бригады Дейв Доран. Бичинг узнал, что Смит добрался живым, но был послан в Барселону для восстановления сил.

* * *

Росс Рассел и несколько сотен интернационалистов ехали на поезде, надеясь избежать приливной волны наступающих фашистов. В лучшем случае, у них была слабая надежда проскочить прибрежный город Винарес до того, как фашистские танки окунут свои стальные гусеницы в море.

Рассел, лечившийся от своих теруэльских ран, находился в госпитале к югу от Валенсии. Лечение должно было занять немало времени, так как он имел шрапнель в одном легком и обе ноги у него были отморожены. Рассел боялся, что у него начнется гангрена и потребуется ампутация,

как случилось с Биллом Тафом. В течение нескольких недель Таф занимал соседнюю койку. Ванкуверец был недисциплинированным, сильно пьющим и упрямым, как и должен был быть [его фамилия Tough переводится как упрямый, жесткий, крепкий - прим. перев.]. Когда доктора решили, что его ноги надо отрезать, Таф ответил: «Ну и черт с ними. Отрежьте их».

Рассел знал, что он не мог бы настолько тверд. Он просил сохранить свои ноги. Он едва мог спасть из страха, что однажды проснувшись, обнаружит, что его ноги отрезаны.

Каждый день медсестра колола его ступни иглой, изучая реакцию. Потом она давала ему съесть сырое яйцо. Яйцо для его легких. В госпитале не было хирургических инструментов, необходимых, чтобы извлечь шрапнель. Яйцо должно было создать кальциевую стену вокруг шрапнели, что бы она не порвала легкое. Рассел скептически оценил эту теорию, но дорожил яйцом — сырым или нет.

В один день игла уколола, и он закричал от боли. Это был один из лучших дней в его жизни.

Затем правительство решило отправить всех интернационалистов, которых оно сможет найти, на север до того, как фашисты смогут перерезать республику надвое. Они прибывали из домов выздоравливающих и госпиталей. Они ехали на длинном госпитальном поезде, надеясь проскочить Винарос, прежде чем фашисты достигнут моря. Ред ехал прямо под белым кругом, нарисованным на крыше вагона. Стекла из окон были вынуты, на случай если поезд будут бомбить, несмотря на женевскую конвенцию, запрещавшую атаковать санитарные поезда и медицинские учреждения.

Шесть человек ютились в купе Рассела. Они рассуждали, что делать, если поезд будут бомбить. Айседора Барсена из Торонто, из семьи известных производителей сигар, согласилась с американским негром из батальона Линкольна, что лучшим будет выбраться из поезда и найти где-нибудь укрытие.

Рассел возражал. Он предпочитал забраться под сидение в поезде, что бы не отстать в сутолоке, которая обязательно будет после авианалета. Все, однако, согласились, что бомбежка очень возможна.

Когда поезд стал тормозить и раздался выстрел со стороны локомотива в начале поезда, возможность быстро уступила путь реальности. Рассел выглянул из окна. Над головой эскадрилья

итальянских бомбардировщиков атаковала поезд со стороны локомотива. Рассел мог видеть большие бомбы, отделяющиеся от приближающихся самолетов.

В секунды между остановкой поезда и подходом Рассела к окну, линкольновец выпрыгнул из окна. Вероятно, он инстинктивно почувствовал, что приближается. Остальные из купе последовали за ним. Только Рассел замешкался, не зная нырнуть ли под сиденье или искать шанс снаружи. Затем он представил, как поезд загорится от бомб. Страх сгореть послал его через окно.

Скатившись с насыпи, он видел, как бомбардировщики медленно шли вдоль поезда. Они бросали бомбы и стреляли из пулеметов. Когда Рассел бросился в канаву под насыпью, он почувствовал сильный удар по ногам. Пока самолеты гудели над головой, он, пошатываясь, оседал и увидел кровь, струящуюся из пятки.

Поезд был поврежден. Одни вагоны горели, другие лежали на боку или на крыше. Тела лежали на земле и свисали из окон и дверей. Раненые звали на помощь.

Кастеллон лежал в трех километрах к северу. Несмотря на свои раненые ноги, Рассел понял, что может идти. Думая найти помощь для раненых, Рассел присоединился к другим шедшим к городу. Они едва успели тронуться в путь, как встретили группу испанских солдат. Кастеллон пал, предупредили они; Рассел и другие могут отступать с ними к Валенсии.

Рассел вернулся к поезду. Темнело, а многие раненые были в плохом состоянии. Не было практически никаких медикаментов. Даже бинтов было чрезвычайно мало. Рассел помог перенести раненых в минимальное укрытие соседнего сада. Он оставался там ночью, но мог оказать очень небольшую помощь тем, чьи страдания были хуже, чем у него.

Утром он нашел телефон в ближайшей деревне и был удивлен, обнаружив, что линия на Кастеллон все еще работает. Оператор сказал ему, что Кастеллон находится в крайней опасности. Перед тем, как прервать разговор оператор посоветовал им поторопиться в Валенсию. Но движение было невозможно. Многие раненые не могли идти. Только пара автомобилей прибыла помочь в

эвакуации людей, которые неспособны были двигаться сами. Но, судя по звукам, фашисты могли появиться в любой момент. Рассел с неохотой решил сделать больше для тяжело раненых и постараться идти самому.

Он присоединился к группе направившейся в сторону Валенсии. Для человека с раненой пяткой это был ужасный поход, но никто не мог помочь ему. В небольшом городке Рассел решил, что не сможет идти дальше без медицинской помощи. Рана теперь выглядела инфицированной. К счастью в деревне был небольшой медицинский пункт, но начальный оптимизм Рассела быстро пропал, когда он обнаружил там только восемнадцатилетнего санитара.

Рассел осторожно показал ему рану и сказал, что там находится шрапнель, которую надо извлечь. Парень уверенно сказал, что может выполнить эту процедуру. Он ввел Расселу местное обезболивающее и начал разрез. Но обезболивающее не подействовало и боль настолько непереносимая, что Рассел не мог сидеть спокойно. Санитар предложил ему газ для общего наркоза. Рассел, опасаясь проснуться с отрезанной ногой, отказался. Тогда санитар велел спутникам Рассела держать его, пока он будет обрабатывать рану. Рассел думал, что раны открывают посредством крестообразного разреза, похожего на тот, когда чистят апельсин. Но парень просто вставил скальпель в рану до кости и выковырял шрапнель. Когда он закончил, Рассел не мог наступить на ногу. Спутники вынесли его к дороге и там оставили. Наконец, проходящий грузовик подобрал его и доставил в госпиталь в Валенсию.

* * *

Через несколько дней, после того как армия Франко пробила себе путь к побережью у Винароса, XXXV-я артиллерийская батарея двигалась к северу от Кастельона, чтобы помочь удержать фашистов в их узком коридоре. Несмотря на все слухи Кастеллон не пал и франкисты удерживали только коридор до побережья, узкий и уязвимый. Но интернационалисты оставшиеся на юге чувствовали себя еще более уязвимыми. Если республика падет, они будут захвачены и окажутся перед лицом заключения, может быть даже смерти, в руках триумфатора Франко.

Луиджи Лонго генеральный инспектор интернациональных бригад.

прилетел из Барселоны и посетил изолированные части интернационалистов. Лонго не хотел и слышать никаких разговоров о пораженчестве. С повязанной головой после ранения во время Отступления он заявил части Рональда Ливерседжа: Мы сражаемся, мы не разделены, хотя враг находится между нами, мы всегда сохраняем контакт. Война пока не окончена». Ливерседж увидел насколько ему подходит его прозвище Эль Галло - бойцовый петух. Его слова подняли их боевой дух и люди вернулись в окопы с обновленной решимостью продолжить сопротивление.

Республика встретила мрачнейший из многих мрачных часов, но Ливерседж не мог вообразить, что война проиграна и фашисты на дороге к победе. Мир все еще мог прийти в чувство и демократии могут послать отчаянно необходимую помощь, которая все еще может повернуть назад фашистский прилив.

Тринадцатая ~ Предательства