Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






10 страница. — То, что вор стал вертухаем, уже не по понятиям




— То, что вор стал вертухаем, уже не по понятиям! — пояснил Моня Светловолосый. — За то уже можно мочить! Но имеется соображение, что коммуняки и мусора специально пацана поставили в такое положение. Поэтому мы и не трогали его, не разбирали вопрос… А сейчас, когда он Художника замочил, надо решать вопрос… Ты, Ветеринар, его не больно… Запутался парень… — Моня Светловолосый густо хлебнул чифиря и как будто себя спросил: — И чего Художник так по-глупому подорвался!.. Из-за бабы подрываться?.. Вишь как, любовь!..

Ветеринар обещал дело сделать, но без спешки, так как не сидельца истреблять придется, а солдата. А до солдата еще добраться надо…

 

Постановили делу неделю срока. А на шестой день сержанту Кранову дали отпуск.

До Москвы он добирался несколько суток поездом, а когда вышел на Казанском вокзале и вдохнул суетный воздух столицы, то чуть было не заплакал от нахлынувших эмоций.

Поймав левака, он велел гнать к гостинице «Ленинградская».

— Чего гнать, здесь всего триста метров! — удивился водила.

Сержант расхохотался, дал рулевому треху, выскочил из «Волги», ноги в руки и бегом.

Несколько минут Кран обнимал швейцара Брылина, а тот, посвистывая сизым носом, радовался таким крепким объятиям.

А потом сержант спросил:

— Где она?

— Да кто же? — требовал уточнения бывший боксер.

— Надежда!

— Надежда — наш компас земной, — продекламировал Брылин, подумавший, что парень о возвышенном спрашивает. — А удача — награда за смелость!..

— Ты, Брылин, совсем мозгой двинулся! — определил Кран и пояснил. — С девушкой я здесь до армии был. Помнишь? Надькой звали. Надеждой! Просил беречь и пестовать!

— А-а-а! — хлопнул себя по лбу руководитель парадной двери. — Старею, пацан… Так она… — припоминал. — Она в тот же день и удалилась из гостиницы!.. Белье постельное зачем-то перестирала!

— Куда?

— Не докладывалась!

Кран что было сил бухнул железным кулаком по стене. С потолка посыпалось белое.

— Я же просил ее ждать! Что же она!

— Женщины… — философски заметил Брылин. — У меня вообще нету женщины… — добавил.

А потом Кранов позвонил по телефону.

— Кто? — поинтересовались.

— Передайте — Кран.

— Передадим, мася, — уверил чуть пьяный женский голос. — Через пять минут перезвоните!

Он перезвонил, и ему продиктовали номер. Он вновь позвонил.

— Вано, это ты?

— Ты, парень, откуда? — удивленно поинтересовался Вано Тбилисский.

— Оттуда.

— Приезжай на Пресню.

Вано продиктовал адрес, и через полчаса Кран влил в себя стакан коньяка под печальную улыбку грузинского вора.

Для приличия поговорили о прошлом, а потом Вано спросил, как выстрелил:

— Ты за что сидельца замочил?

— Случайно.

Вано пососал лимончик и объяснил:

— Тебя уже должны были в ящик упаковать, да в вечную мерзлоту… Ты как здесь?

— В отпуск.

— Повезло… Но все равно достанут… Есть приговор.

— Пусть отменят, — попросил Кран. — Я все зоны российские подогрею!

— Сколько?

— Полмиллиона зеленых.

— Переговорю… Что еще?

— Человека мне надо найти, — попросил Кран. — Девушку…

— Никогда не ищи, что потерял.

— Надькой зовут… Надежда Кивелева. Из Запорожья… Хотела в МГУ поступать. Может быть, поступила?.. — А про себя: «Не ищи, что потерял — слоган для автомобильной сигнализации».

— Вечером позвони… — определил Вано Тбилисский. — Подарок тебе это мой будет…

Кран после грузинского вора навестил друга детства Слона.

Они обнялись по-мужски, без выказывания детской радости, хотя было видно, что это два близких человека, два мужика встретились, после долгой разлуки.

— Как ты? — глядел на друга Кран. — Еще больше поздоровел!

— Ты тоже не исхудал! — Стон рассматривал земляка с любопытством. — Никак не думал, что ты в армии, думал, что в тюрьме!

— А я и в тюрьме был, — чему-то обрадовался Кран. — И в армии… Ты-то как? Еще не загребли за подделку денежных знаков?

— Я не подделываю, — хмыкнул Слон. — Мои деньги лучше…

— Да я знаю, парень ты талантливый!

Они сидели в кафе «Риони» на Арбате и пили все то же кислое «Ркацители».

— Спасибо тебе за Бориса Борисыча! — произнес тост Слон. — Я тебе никогда этого не забуду!

Кран с трудом влил в себя мцванский кисляк.

— Отпуск у меня, — объяснил. — Короткий… Еще дел куча…

Они дожевали порционную корейку и, пахнущие маринованным луком, уже на улице, обнялись.

— Я — твой друг! — сказал Слон. — Помни…

— Я — твой! — ответил Кран. — До смерти!

Они пошли в разные стороны, чувствовали в своих сердцах прилив дружеской любви, но, став мужчинами, так и не обернулись вослед друг другу.

Вано Тбилисский не подвел. Каким-то образом разыскал адресок.

Через пятьдесят минут Кран уже был на Преображенке, звонил в обитую дерматином дверь. За спиной рука сжимала букет пятничных повядших роз — какие были, а сердце бухало о грудную клетку, словно волчара из капкана вырваться на свободу желал.

Она открыла дверь. В байковом халатике с цветочками. Поглядела на него совсем детским личиком, не накрашенным и изумленным.

— Ты?!.

— Я…

Он так и продолжал держать руку с букетом за спиной. А она вжалась в стену с открытым рыбьим ртом.

Кто-то из квартиры крикнул:

— Надь, кто пришел?

Она молчала, а у Крана легкие перестали дышать.

— Надежда!.. — вопрошал голос.

— Здравствуй, — просипел он.

— Ага, — ответила она.

В квартире заплакал младенец. Кран почувствовал, что умирает. И она это почувствовала.

— Я говорила, что не могу одна…

В дверях появилось улыбающееся лицо молодого мужчины.

— А-а, — узнал Кран. — Пловец…

Лицо мужчины тотчас переменилось, он перестал улыбаться, но страха в глазах не было. Мужчина, плотно сжав губы, ждал.

— Здравствуй, — Кран протянул руку, и Пловец ее пожал, смотря на нежданного гостя пристально…

— Я люблю тебя! — неожиданно произнесла она, встала на цыпочки, обняла Крана за шею, так что коротенький халатик натянулся, обнажив ее ягодицы.

Эту внезапную наготу наблюдал только Пловец. В эту секунду он испытал самое сильное сексуальное желание в своей жизни, смешанное с самой сильной болью.

Кран целовал ее глаза, осунувшееся лицо, бледную шею… Еще немного, и он бы присвоил ее тут же, на глазах Пловца…

— Не здесь! — просила она. — Ну, пожалуйста!..

— Где же! Где! — шептал он ей в ухо.

— Увези!..

Он подхватил ее на руки, отбросив ненужный букет, и через некоторое время такси мчало их прочь от Преображенки. Он не давал ей говорить, заполняя ее рот своим. Его руки проверяли ее голое тело под халатиком, не узнавая груди, переменившейся почему-то… Таксист прикрикивал: «Эй! Эй! Только не в машине!» Но это бы произошло на заднем сиденье, если бы не громогласное объявление: «Все, приехали, Ленинградская»!.. И опять Брылин воскликнул: «Ну ты даешь, пацан!»

А потом он ее до изнеможения пытался сделать частью себя!.. И опять текли маслом киевские котлеты, как будто не прошло целого года, словно де-жавю случилось одно на двоих…

Он ощущал во рту вкус молока и вкус ее тела, особенный под мышками и совсем внизу, стонал зверем от наслаждения, словно чифиря с кокаином намешал, а когда отлип от ее живота, трезвея мозгом, вдруг спросил.

— А как же ребенок? Она не ответила.

— Ты же кормишь…

— И опять она промолчала…

— Мальчик?

— Девочка, — прошептала.

— Повезло Пловцу…

У него в глазах стояли слезы, и вместе с тем Крану хотелось ударить ее. Держался с трудом, боялся убить…

А потом она сказала:

— Твоя девочка…

Он сразу не понял.

— Ты девочка Пловца…

— Дочка — твоя… И Пловец об этом знает…

У него уже не было сил на потрясения.

— Я поеду, заберу ее, — сказал спокойно, почти отрешенно.

— Поезжай…

Перед тем как уйти, он связал ей за спиной руки полотенцем, а для большей надежности прикрутил ее тело к батарее. Она совсем не сопротивлялась. Даже улыбалась слегка и покорно. Он не выдержал и ударил кулаком по улыбке. Она продолжала лыбиться окрашенными кровью губами. Ей нравилось, как он с ней поступает. Она знала, что это единственный правильный метод сладить с нею… Пловец так не мог… Сейчас она любила Крана, как униженная сука, лижущая хозяйские руки, которые только что лупили ее. Она ткнулась лицом ему в живот и произвела на свет такое наслаждение, что Кран, отрешившись от сознания, чуть было не ударил ее снова…

Кран механически твердил «прости», когда собирал в сорванную с кровати простынь все детское. Пловец сидел на краешке стула и наблюдал за действиями человека, который разрушал его жизнь. Краем глаза он видел свое восковое отражение в зеркале, потом Надькины причиндалы на подзеркальнике — расческу, помаду, духи, еще что-то, и душа от всего этого открывалась навстречу могучей тоске.

А захватчик все твердил: «прости»…

Не простит Пловец его никогда!

Одной рукой Кран взялся за узел с детским, а другой прижал к себе крошечную девчонку, которая даже не угукала, словно бы чувствовала, что в жизни ее меняется круто…

— Да, — обернулся Кран в дверях. — Как ее зовут?

— Светой, — отозвался Пловец.

«Имя — не супер, — подумал Кран. — Надо подумать о другом…»

— Прощай! — подмигнул Кран Пловцу. — Все у тебя будет хорошо! — И шагнул вон.

У Пловца долго потом не было хорошо. Впрочем, лег через восемь он женится на милой женщине, которая родит ему двух сыновей, обеспечит каждодневный уют и домашние радости, но всю свою жизнь, до самого конца ее, Пловец будет помнить задранный на голые ягодицы простенький халатик.

С помощью Вано Тбилисского Кран откупился от смерти, для чего потребовалась поездка в подмосковную деревню. Он с удивлением обнаружил, что алкаш Петров еще жив, подивился могучести человеческого организма, проставил бывшему хозяину несколько портвейну, а в ночи открыл свой схрон и взял из него достаточно.

А за день до окончания отпуска Кранов явился в военкомат, где пошушукался с военкомом. Под шушуканье сержант передал кадровику пять тысяч американских долларов и был тотчас комиссован по состоянию здоровья.

— Велком в гражданскую жизнь! — пригласил военком.

— Спасибо, — улыбнулся Кран.

Он перевез Надьку и дочь в съемную квартиру, постепенно наполнив ее всем необходимым. На призывы Вано Тбилисского вернуться к прежней работе ответил отказом, за который пришлось заплатить той же американской валютой… Кран ждал своего времени, которое должно было неминуемо наступить…

 

Через три месяца Иван Чмок похудел на девяносто два килограмма. Ровно такое же количество курдючного сала он потребил внутрь.

Начлагеря казался себе пушинкой, в которой вдруг скопилось такое количество энергии, что эта пушинка весом в сто восемнадцать килограммов летала по всему лагерю. Иван Чмок после продолжительной депрессии возвратился в человеческую полноценную жизнь и теперь налаживал вверенное ему хозяйство.

— Ну, что, Кискин, — спрашивал с задором. — В отпуск пойдешь?

— Вы мне уже три должны! — обижался фельдшер. — И летом!

— Обещаю, все следующее лето проведешь в Сочи.

— Я не хочу в Сочи! Хочу к дедушке под Саратов. Там яблоки!

— Зачем к дедушке, лучше к девушке! — находился в отличном расположении духа Чмок.

— Девушек у меня и здесь до хрена. А дедушка — один.

— Езжай куда знаешь!

Чмок даже с Роговым восстановил теплые отношения, похвалил за то, что в душевой теперь кирпичная кладка, без дырок. Обещал премиальные, на что Рогов ответил, что не за деньги трудится, а за совесть!

— Будет тебе! — слегка осадил пафос комиссара начлагеря. — Мы все здесь за совесть!..

А сидельцы тем временем решали, что с Ветеринаром делать.

— Не справился, — подытожил Моня Светловолосый.

— Нет моей вины в том, что парня в отпуск услали! — отказывался от обвинения селекционер.

— Шесть дней было на исполнение.

— Договор был на семь.

— Нуда дело не в том, — глаза Мони Светловолосого превратились в щелки. — Пацан свою жизнь выкупил. Зоны всей страны подогрел. Вперлись важные люди за него.

— Так в чем дело? — не понимал Ветеринар.

— Ты зачем хозяина вылечил? — неожиданно проговорил Моня. — Налицо сотрудничество с кумом! А это — серьезная статья!

— А ты что, прокурор? — не отступал Ветеринар.

— Глохни, сявка!

— Не по понятиям, я не сявка!

Лицо Мони более походило на серую туалетную бумагу, нежели на человечью плоть. Остальные воры и торпеды внимали каждому слову смотрящего.

— Ты вылечил хозяина, теперь в лагере тяжело стало… У всех шнифты на лбы лезут от жесткача… Зачем кума лечил?

— Я не кума лечил, а человека.

— Кум — не человек! Падла ты!.. Пшел!..

Этим же вечером зека Рюмин провел беседу с Чмоком.

— Убьют меня, — сказал.

— За что?

— За то, что тебя вылечил. Когда ты болел, в зоне спокойнее было. Рогов с ворами гешефт имел.

— Что хочешь?

— УДО.

— Ты же рецидивист! Какое условно-досрочное!..

— Значит, убьют…

Чмок глядел на доктора тела своего, старался заглянуть глубоко в глаза Ветеринара, но страха в них не находил.

Крепок человек, думал!.. Впрочем, у них, у тех, кто с гор, страх вообще отсутствует в базе человеческой… Хотя этот с виду русский!.. Хрен поймешь!

— Ладно, — решил Чмок. — Поживешь пока в бараке с лояльными. Там никто не тронет.

— И там достанут!

— Иди!..

В эту ночь, когда Чмок, утомленный лагерными делами, спал исхудавшим медведем, дверь из соседней комнаты отворилась и, словно из добровольной темницы, появилась она. Неслышно ступая, подошла к кровати мужа своего и легла рядом.

Он тотчас проснулся, но не верил ощущениям своим, рукам своим, лицу своему. Лишь тихо и прерывисто шептал:

— Ирэночка, любовь моя!..

А она прикрывала его рот теплой ладонью и в ответ шептала:

— Ты молодец, Ваня… Я твоя жена…

Через три месяца убили Станислава Рюмина. Перерезали горло, словно не человека убивали, а барана.

Жаль, думал Чмок, неплохой вроде горец был… На несколько мгновений начлагеря почувствовал даже некоторые угрызения совести, но чувства эти сомнительные отмел враз, так как уголовников, особенно душегубов, не любил… Из благодарности за излечение приказал приобрести на личные деньги приличной материи, которой обили гроб для Станислава Рюмина. На лагерном кладбище появилась единственная табличка с именем и фамилией заключенного. На других же были нарисованы только номера одни.

Через десять лет после окончания болезни Ивана Чмока, во времена Горбачева, в сургутском роддоме Ирэна Петереон произвела на свет девочку, которой родители дали странное для здешних мест имя Карина.

Девочка росла необычайной красавицей, и родители души в ней не чаяли. Мать ее мучилась лишь тем, что дочь видит больше зеков, чем нормальных людей. Но Карина к зекам не привыкала и, когда ей исполнилось семь лет, сама попросилась в сургутский интернат-шестидневку, рассудив по-взрослому, что делать ей в лагерной глуши нечего, а в Сургуте хоть театр есть и телевидение. Конечно, родители, любящие свое чадо безмерно, на такой шаг пойти не могли — как это сдать самое родное под призор государства, а потому решено было, что Ирэна Петерсон-Чмок переселится в Сургут вместе с дочерью, а отец будет навещать их каждые выходные…

Когда девочке исполнилось шестнадцать, она приняла участие в конкурсе красоты «Мисс Сургут», в котором и стала победительницей. В награду за свою красоту и победу на конкурсе она получила своего первого мужчину — устроителя и спонсора сего конкурса, который по-будничному взял ее девственность, как будто «сникерс» распечатал, а потом передал ее специалисту в модном бизнесе — гомосексуалисту Вадику Габю. «Неопасный» забрал девочку у любящих родителей, обещая сделать малышку звездой мирового подиума, и из грязного Сургута перевез Карину в великолепную Москву, где устроил трудиться в агентство «Ред Старз». В знаменитом агентстве у девочки первым делом отобрали отцовскую фамилию и присвоили другую — Полдень. И действительно, как модель может состояться с такой фамилией — Чмок!.. Таким образом и получилась Карина Полдень.

В этот день в «Ред Старз» зачислили еще два периферийных алмаза, первой гранью для которых стали новые фамилии: Утро и Вечер. Благодаря родственности фамилий и общей квартире недолгого совместного проживания девочки сдружились… Впоследствии Утро и Вечер отказались жить в казенной квартире. Администратор вскоре доложил руководству, что одна из девочек встречается с молодым, не голубым стилистом, а за Светой Вечер всегда подъезжает джип с водителем…

Странно, рассудило руководство, но значения этому факту не придало, лишь распорядилось — девочкам «эскорт» не предлагать.

Через несколько лет после смерти Станислава Рюмина в город Сургут прибыла женщина лет пятидесяти пяти с испуганным взглядом, которая купила на местном рынке несколько ящиков хозяйственного мыла, когда-то украденных отцом будущего капитана Хорошкина, и, наняв транспорт, перевезла его в колонию «Зяблик». За щедрый подарок начлагеря Чмок разрешил ей посещать лагерное кладбище, которое она исправно ежедневно навещала. Иногда Иван Чмок украдкой наблюдал за тем, с какой нежностью она убирает могилку Станислава Рюмина, оказавшегося ее мужем… Через несколько месяцев запросов и расследований Иван Чмок выяснил, что Ветеринар вовсе не был душегубом, а оказался обычным баранокрадом. Просто в уголовном мире состоял еще один персонаж по кличке Ветеринар, с именем Станислав. Но фамилия киллера была не Рюмин, а Рюмкин. К тому же последнего давно расстреляли… А зоны далеко друг от друга… И архивы перепутаны… Чего ж ты, паря, маскировался под убивца?!

Так и прожил до конца жизни своей Иван Чмок с грехом на душе…

 

 

Петька Снегов поступил на актерское отделение института культуры с необычайной легкостью. Он был настолько артистичен, настолько свободен в организации своей психики, а к тому же и одевался интересно, что, завалив общеобразовательные экзамены подчистую, все-таки был принят безоговорочно.

— Мы же артистов производим! — защищал Снегова мастер курса Поприщев. — А они романов писать не станут. Им на сцене играть!.. А книжек он начитается, вся жизнь впереди!

Толик Пак был зачислен вообще без экзаменов. Имея такого уважаемого человека в своих родителях!.. Еще поблагодарили, что выбрал институт культуры, а не МГИМО. Честь оказал.

Валерий Станиславович Рюмин был принят в институт культуры заслуженно. Он выдвигал свою кандидатуру на зачисление по части соискания диплома режиссера массовых зрелищ и представлений. Экзамены абитуриент Рюмин сдал пристойно, хотя и не блестяще, а на собеседовании показал удивительные знания о художниках-экспрессионистах. Молодой человек так увлеченно рассказывал о Модильяни, что ректор института культуры умиленно улыбался, так как экспрессионисты были его темой, любимой во всех отношениях.

— Какой милый юноша! — воскликнул на об суждении ректор. — Какие глубокие, фундаментальные знания!

И конечно, Валерия Станиславовича Рюмина зачислили с успехом.

В институте культуры никто не учился. Это было такое заведение, в котором царили вольные порядки, плохонькие педагоги, да и диплом института не котировался. Все прекрасно понимали, что актеров готовят в других московских предприятиях, режиссеров также не в институте культуры делают, а потому давали студентам свободу, которую те, в свою очередь, насиловали нещадно.

От свободы, которую некуда было расходовать, от скуки пили по-черному.

Затоваривались портвейном «Солнцедар» и круглыми сутками таскались по арбатским переулкам, изучая Москву. Вспоминали улицы по алкогольным привязкам. «Пили на Веснина, в Даевом переулке потребляли, умудрились даже распить 0,7 возле Министерства культуры, перед самым выездом министра Демичева».

Пару раз ночевали в вытрезвителе, но ректор эту троицу неизменно прощал, так как ему очень нравился не только студент Рюмин, но и его друг Петр Снегов, одевающийся с редким изыском. Красное, желтое, зеленое могли фигурировать в его костюмах. Часто все это преподносилось в смешении, а это такая редкость в тусклом социалистическом бытии.

Через год заступника-ректора сняли с должности, а по институту поползли слухи, что наказан он был за гомосексуализм, не приветствующийся в партийном обществе.

Особенно жалел о ректоре Петька Снегов.

— Ты что, гомик? — с живостью в косых глазках интересовался Толик Пак.

— Нет, что ты! — отказывался Снегов. — Человек-то он был хороший! Нас отмазывал… А вообще, ты сам гомик, корейский голубой! Еще и собак жрешь!

— Это правда, — подтвердил Валерий Рюмин. — Надо быть осторожнее!

— Как это? — нуждался в разъяснении Снегов.

— Бухать только по субботам! Да телок пользовать активнее!

— А телки-то тут при чем!

— При том, что Снегова подозревают!

— Меня подозревают! — обалдел от неожиданности Петька. — Это в чем же?

— В том, что ты был подругой ректора! — объяснил Рюмин.

Надо было видеть физиономию Снегова.

— Будь осторожнее, — продолжал Вэл. — Мы-то с Паком не против, все же ты наш друг. А друзей не бросают, даже если они пи… Пишут с грамматическими ошибками!..

— У меня было сто двадцать две телки! — замогильным голосом произнес Снегов.

— Да мы-то тебя знаем! — успокаивал Вэл. — Ты — ходок известный! Но вот новый ректор ищет, кто со старым руководителем баловался!

Здесь Толик Пак не выдержал. Сначала он лег на пол, следом положил руки на живот, прикрыл косые глазки и принялся беззвучно ржать.

Вэл смеялся в голос, а Снегов, покачивая укоризненно головой, приговаривал:

— Суки! Суки позорные!..

Они все же попали в вытрезвитель в третий раз, потеряв человеческий облик за павильоном «Чебуреки» в московском зоопарке.

Разбор полетов был труден. Ректор — непреклонен. Ранее он был министром какой-то промышленности, но за какие-то проступки понижен до ректора паршивого института. От сего в нем накопилось такое количество злобы, что ее надо было обязательно расходовать, а то можно было через нее самому инфаркт заработать.

— Отчислить! — приговорил ректор.

— Отчислить! — подтвердил декан.

— Отчислить! — заключил проректор. Каждому объявляли приговор отдельно. Толик Пак развел руками и произнес последнее слово.

— В Северной Корее алкоголя почти не потребляют. Я приехал в вашу страну, ни разу не пробовав даже пива… Здесь культ алкоголя! Это традиция вашей страны — потреблять алкоголь. Я считал, что следовать традициям страны, которая оказала мне помощь в жизни, — моя святая обязанность!.. Но я не русский, я кореец! Я не очень еще хорошо научился! Конечно, вернувшись на родину, я буду учить моих сограждан, как нужно пить русскую водку! Я буду объяснять им, что алкоголь — часть национальной традиции русских людей!

После такого заявления сына корейского революционера ректор понял, что ему не усидеть и в столь малозначительном кресле. Он тотчас выступил перед коллегами с речью о роли воспитательного процесса в создании положительного образа молодого человека всего социалистического лагеря. И подытожил:

— В лице товарища Пака мы, товарищи, недоработали, а точнее сказать, даже напортачили! Кто за то, чтобы на испытательный срок?

Весь ректорат проголосовал «за».

Далее разбирали Вэла.

Вынесли приговор об исключении единогласно. Даже последнего слова не хотели давать. Но осужденный настоял на короткой реплике.

— Я как кандидат в члены партии обязуюсь впредь не нарушать дисциплины и бороться с вредными привычками. Многие известные большевики страдали от этой болезни!

Ректор чуть было сознание не потерял. Как кандидат! В какую партию!.. Он осек себя, так как точно знал, в какую, всего одна партия была… А где парторг?.. Здесь? Здесь… Посмотрел на него, тот кивнул головой, подтверждая…

Ну дебил! Ну кретин!!! Такой парторг, мина идиотизма, которая неизвестно когда взорвется!

Во внутренностях ректора бушевало смешением агрессивных кислот, но физиономию он старался сохранять невозмутимой.

— Партия, сынок, — произнес ректор проникновенно, — партия может простить все, кроме предательства! Помни это, сынок!.. Как ты думаешь, парторг?

Все знали, что парторг ежегодно зашивается, защищаясь от белки и случайной смерти. В первые моменты неупотребления большевик чувствовал себя серийным убийцей, готовым исключить из партии самого Брежнева вместе с Андроповым, а также участвовать в изнасиловании всех животных, что в цирке на Цветном. Но сейчас жизнь подсказывала парторгу, что настало время, когда можно кратковременно уйти в запой, вызвав на призор нарколога Яшу, который выведет его из запоя на пятые сутки, прокапает систему физраствором, проколет витаминчиками, а потом вновь зашьет, не доведя дело до горячки… Предчувствуя первую пятничную рюмку, парторг походил на доброго клоуна Олега Попова. Он романтически улыбнулся и ответил ректору, как бы ответила добрая фея.

— Дети… Ах, дети… Кому, как не детям, мы, члены партии, должны прощать! Прошли те времена, когда партия только карала, теперь партия, как мать, выхаживает больное дитя, вновь давая ему шанс выправиться, превратиться из криво растущего клена в молодой прямой, как Останкинская башня, дубок.

Собрание отметило необычный сравнительный ряд парторга. Изысканно!

«Запьет скоро», — подумал декан.

«Запьет сегодня», — решил проректор.

«Вечером», — был уверен освобожденный комсорг института сорокапятилетний Бабкин.

— Выговор без занесения? — предложил пар торг.

Руки подняли, как в синхронном плавании. Дальше мучили Снегова.

— Пьешь? — зачем-то спросил ректор.

— Пью, — честно признался Снегов.

— Все артисты пьют! — заступился мастер курса. — Чем лучше артист, тем больше он пьет!

— Что, Ульянов пьет?

— Пьет! — уверенно ответствовал мастер.

— А Лавров?

— Алкаш.

— Джигарханян?

— Запойный.

— Юлия Борисова?

— С белой горячкой в Кащенко лежала! — мастер понял, что хватил лишку, но в таком деле и перебор не повредит. Он поднял руку вверх. — Я за выговор без занесения!

На сей раз синхрона не вышло. Поднялись две руки в поддержку мастера курса.

— С занесением! — нуждался в жертве ректор.

— С занесением, — поддержал декан… Проголосовали с занесением.

— А чего он, ваш Снегов, одевается, как битник? — полюбопытствовал бывший министр. — Где он эти тряпки попугайские достает?.. Фарцовщик, что ли?..

Всем надоело собрание, а потому хором заговорили, что артист действительно неплохой, комсомолец, никак не фарцовщик, из институтской костюмерной одевается! Но вкус — плохой!..

— Не из этих?.. Как их?.. Гомосеков?

— Не-е-е! — ответили хором.

На том собрание и закрыли.

Друзья продолжали пить, но делали это более осторожно, да и организмы покрепче стали.

Через год Вэла приняли в партию, а Снегов снялся в ужасном фильме на социальную тему. Сыграл токаря пятого разряда, который отказался от премиальной поездки в Евпаторию.

Одно радовало друзей — Снегов получил восемьсот рублей гонорара, сумму непостижимую, сумму, которой должно было хватить на пожизненный запой… Но какая-то сука в общаге деньги присвоила, не оставив даже рубля единого…

Горевали неделю.

А потом Толик Пак сказал, что знает, где раздобыть бабки, и исчез в неизвестном направлении. Как потом оказалось — навсегда.

Впрочем, тело корейца нашли через неделю поисков. Труп отыскался на Казанском вокзале по кедам, выглядывающим из кучи порченого угля. Из головы Толика торчал маленький туристический топорик. В кармане брюк у Толика нашли крышку от иностранной бутылки с надписью ХО. Впрочем, следствию эта находка ничего не дала…

Как Троцкого, подумал Вэл.

Снегов плакал, как маленький ребенок, открыто, не пряча слез. Так еще плачут актеры…

Толика в Москве не хоронили. Только панихида товарищеская прошла в актовом зале института.

Здесь Вэл и Снегов впервые увидели родственников своего друга. Все они были косоглазыми, как Толик, и все, даже женщины, представились одетыми в полувоенные френчи, застегнутые под горло наглухо. Лишь на лацканах у каждого выпирал красным цветом приколотый бант.

Играл траурную музыку духовой оркестр, а Вэл все смотрел в лица корейцев, пытаясь отыскать хоть что-то похожее на человеческую эмоцию. Но то ли азиатские черты, то ли азиатская непроницаемость, но чувств физиономии не выражали, лишь глаза некоторых «северян» блестели.

А потом произносили траурные речи.

Ректор клялся с трибуны, что советская милиция непременно отыщет преступника, а советский суд приговорит убийцу к самому суровому наказанию!

Говорил парторг. Его речь была тихой, так как он только накануне был выведен наркологом Яшей из запоя. Прокапать организм не успели, и лицо главного коммуниста было куда желтее, чем у корейцев. Говорил он что-то почти человеческое — что не уберегли, что вот как-то вот так случилось… Приносил свои извинения матери Пака и родственникам…






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных