Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






III Мать-сыра земля




 

Третья, по старинному счету, мировая стихия — земля почтена наивысшим хвалебным эпитетом: с незапамятных времен называлась матерью и у всех народов, а в том числе и у русских, была возведена на степень божества. Впрочем, наши дни от былого почета остались лишь обезличенные признаки и потускнелые следы древнего богопочтения, да и то в приметно меньшем количестве, чем по отношению к огню и воде. Но тем не менее, по народному убеждению, и самая святость целебных родников и колодцев главным образом зависит того, что исходят они непосредственно из благодатных и не­исчерпаемо богатых недр матери-сырой земли. По всеобщему верованию, самая стихия эта настолько свята и чиста, что не держит в себе ничего нечистого и в особенности враждебного людям. Лихих недоброхотов, в виде ведьм и колдунов, земля "не принимает", и до сих пор требуются особые обряды, чтобы прекратить выход из могил этого сорта покойников и посещение и живых людей и заветных мест. Даже тот умерший, труп которого долгое время не разлагается, по народным понятиям, несомненно, был при жизни великим грешником, потому что он "не изготовляется к погребению в сырой земле". И напротив, если новорожденный ребенок выделяется весом тела от прочих детей, то он не жилец на божьем свете, его "тянет" к себе земля. Вся нечистая дьявольская сила, от крестного знамения и воскресной молитвы проваливается не иначе как "сквозь землю", оскверняя святости земных недр и т. п. [87]

Связь человека с землей устанавливается и Священным писанием: "Всяк человек — земля есть и в землю отыидет". Ту же мысль выражает и пословица: "Сверх земли не положат даже нищего и бездомного". Саженку вдоль да полсаженки попе­рек — для каждого полагается обязательным. А затем вся та земля, куда схоронены кровные и близкие, называется родитель­скою и считается священною: она могущественна до такой сте­пени, что горсточка ее, взятая с самих могил, укрывающих за­ведомо добродетельных людей, спасет всех родичей, оставшихся в живых, от всяких бед и напастей. Почти такой же силой обла­дает и вообще родная земля. Вот что свидетельствует на этот счет наш орловский корреспондент:

"2-го августа 1897 года, из села Яковлева (Орловский уезд) отправились на переселение в Томскую губернию 24 семейства, и каждая семья взяла с собой несколько горстей родной земли.

— Может случиться,— говорил один из переселенцев,— что на новом месте мы попадем на такую воду, которая для питья не годится, так мы положим в воду нашу землю, вода и станет вкусной".

Сверх того, родную землю зашивают в сумочку с ладаном (называется вообще "ладанкой") и носят с шейным крестиком, в уверенности, что этим способом можно избавиться от тоски по родине. Но вера в целебное свойство родной земли почти по­всюду исчезла, сохранившись только у тяжелых на подъем вологжан и олончан, живущих в глухих окраинах северных губерний. Приезжая на чужбину, эти люди (особенно в тех случаях, когда прибывший намеревается остаться здесь на более или менее продолжительное время) высыпают на землю горсть родного песку и, ступая по нему, приговаривают: "По своей земле хожу". При этом они твердо верят, что, "если захватишь с со­бой родной земли, тебе заздоровится, не будешь болеть и ску­чать по родине". В этих глухих местах уверенность в силе род­ной земли настолько велика, что к подобного рода приемам прибегают даже богомольцы, отправляющиеся к киевским или соловецким угодникам: доведется помереть — товарка не отка­жет закрыть глаза и посыпать на них "родной землицы". У ма­терей нет большего горя, как известие, что их сыновья, умершие на чужбине, не запаслись родной землицей и похоронены без нее [88]. У таких людей до сих пор нет божбы страшней заклятия: "Не видать мне сырой земли" — и вернее врачебного средства — как "прощанье" с землей на том самом месте, где случилась какая-нибудь беда или внезапная болезнь, например, вроде болезненного припадка от неведомой причины, известного под неопределенным названием "притки". На то место, где притекла "притка", ходят "прощаться" на девяти вечерних и девяти утрен­них зорях. Становятся лицом на восток и говорят заклятие, при­чем, так как "притка" является наказанием за какую-нибудь вину, то и самое заклятье носит характер извинения: "Прости, мать-сыра земля, в чем я тебя досадил!" После каждого причета дуют и плюют через правое плечо и кланяются в землю. Но плюют только "примерно", так как в тех местах, где "проща­ются", плевать на землю вообще считается большим грехом. Если попритчится скотине, то хозяева сами "прощаются" за хворое животное на повети или сеновале, так как твердо верят, что власть родной земли распространяется и на животных. В иных местах эта вера заходит так далеко, что создались даже своеобразные обряды. Так, в Ветлуге (Костромская губ.) если покупают скотину в другом селе и желают, чтобы она не тоско­вала по своему стаду, то среди поля оборачивают ее головой в ту сторону, где она куплена; затем берут из-под передней левой ноги ее комок земли и натирают морду, а другой комок завя­зывают под яслями, думая, что ни корова, ни лошадь не уйдут уже дальше того места, откуда взята земля. Саратовцы (Хвалынский уезд) подобным же способом, при переходе в новую избу, переманивают старого домового: из-под печки старой избы они насыпают в лапоть горсть земли и высыпают ее под печку новой.

Особенное отношение нашего народа к матери-сырой земле выражается, между прочим, в так называемых земных поклонах. В старину русские люди, при встрече с наиболее уважаемыми лицами, кланялись до самой земли, касаясь до нее лбом или, взамен того, ударяя оземь шапкой. Эта форма, приличная теперь лишь людям низкопоклонным, не уважающим себя, была обычна в старой Руси, как законное установление, и перестала действо­вать лишь в недавние времена во всех слоях и сословиях на­рода. Но все-таки по отношению не к лицу властному, а к самой матери-сырой земле этот обычай упрямо отстаивается во многих местностях. Так, например, весной (в Орловской губ. и уезде) при ударе первого грома все бабы, перекрестившись, кланяются в землю и целуют ее. В тех же местах сын, дерзнувший оскор­бить на миру родную мать или отца, обязательно целует землю после того, как произнесет клятву, смотря на небо и перекрестясь троекратно. Точно так же заподозренный в каком-либо мирском несчастии, вроде поджога, кражи и т. п., целованием земли вполне удовлетворяет и успокаивает своих односельчан. Самое же важное значение земли исстари признавалось в межевых спорах при разделе земельных участков. Межевые знаки, до изобретения мензул и астролябий, были неточны по той причине, что намечались по живым урочищам, подвергающимся, под влиянием стихий, всевозможным изменениям. Пограничные споры соседних владельцев были бесконечны, особенно в тех случаях, когда не оказывалось налицо письменных записей: дож­ди смывали последние признаки граней, а старческая память старожилов была ненадежна. Но так как неудобства чересполо­сицы все-таки требовали решительного ответа в ту или другую сторону, то кое-где, в глухих местах, были придуманы особые приемы для полюбовных размежевании. Так, в Олонецкой губернии, Каргапольском уезде, на нашей памяти еще соблю­дался обычай класть на голову вырезанный из спорной земли кусок дерна. С ним доказывающий свое или чужое право на землю шел по той меже, которую признавал правильною, закон­ною. При генеральном межевании 1744 года этот обычай приме­нялся в смысле бесспорного и вполне законного доказательства. Например, в Ярославской губернии старший чин, заведовавший этим делом, приглашал, по общему приговору, того старика, который признавался наиболее знающим и памятливым, вырезал из земли дерновый крест и клал его на голову свидетеля. Этот прием кое-где сохранился и до наших дней, а лет 40—50 тому назад он практиковался весьма широко. Так, например, в Пошехонском уезде при наделе крестьян помещиками, по объявлении указа об уничтожении крепостного права, некоторые общества не позволили переделывать своих полос на том основании, что их отцы либо деды обходили эту полосу с землей на голове. Из Череповецкого уезда сообщают, что в земельных спорах, в виде клятвы, и теперь берут землю в рот, кладут на голову, на спину, за пазуху. В знаменитой, кустарным железным производ­ством Уломе произошел в 1896 году такой случай: спорили о меже на покосе два крестьянина двух соседних деревень (Чаева и Миндюкина) одной волости (Колоденской). Настоящей межи никто не помнит, землемера взять негде: как быть? Долго гада­ли, переругивались, и вдруг все смолкли, когда один чаевский старик взял "кочку" земли и со словами: "Пущай эта земля задавит меня, если я пойду неладно" — пошел по "воображае­мой" меже таким твердым и уверенным шагом, что с того вре­мени стала эта межа фактическою, бесспорною. Подобный же спор был решен, несколько лет тому назад, между крестьянами той же Уломской волости, деревни Коротова, и крестьянами де­ревни Карпова, Дмитриевской волости. Так как пословица не­даром говорит, что "межи да грани — ссоры да брани", то, что­бы уничтожить или, по крайней мере, ослабить эти ссоры, в ста­рину, когда делали пропашкой межевую борозду, всегда сгоняли сюда ребятишек, клали на эти грани и секли с наказом и при­говором, чтобы каждый помнил отцовский участок. Так, между прочим, бывало и у казаков на Дону, так водилось и в Новгородчине, где часто слышалось выражение: "Ты меня не учи, ты мне не рассказывай: я на межевой яме сечен". Теперь, когда нa межах перестали сечь, но все еще решают межевые споры божбой и клятвами, вместо дерна кладут на голову святую иконy. В одном случае (в Ярославской губ.) около Ростова спорщики удовлетворились, когда один из присутствующих, довольно ветхий старик, вспомнил и сообщил о том, что ему привелось быть свидетелем, как дед нынешнего владельца обходил этот самый клин земли с большим куском вырезанного из нее дерна, положенного на голову.

Глотанье сырой земли суеверными людьми точно так же нe ушло еще в область предания: вести об этом обычае доходят из разных местностей. Так, например, орловский корреспондент сообщает о следующем случае. Однажды под г. Орлом, через овраг, удобный для нападений лихих людей на задремавших или оплошавших проезжих, темною ночью возвращался домой крестьянин Талызенков. Как из земли, выросли перед ним три человека с дубинами. Подбежали к нему, схватили лошадей под уздцы — остановили.

— Стой,— говорят,— подавай деньги!

— У меня, братцы, денег нет: в городе все потратил. По голосу грабители узнали своего односельца — соседа по избам, узнал и он старых приятелей.

У грабителей и руки опустились. Один из них спохватился говорит:

— Что же нам теперь, Алексей Осипыч, делать? Куда нам тебя определить? Нас три души живых — твоя одна. Пустить тебя целым — ты скажешь про нас: тогда живым нам не быть.

Талызенков был мужик торговый, денежный, цену себе ставил высокую. Собрался он с духом и отвечает:

— Не скажу я про вас никому. Умрет это дело на этом самом месте. Чем хотите, тем и поклянусь.

— Съешь,— говорят,— комок земли, тогда поверим.

Он съел, и его отпустили. И только после смерти всех трех иужиков рассказал Талызенков об этом случае своему соседу Афанасию Чувакину.

— Отчего же,— спрашивал рассказчика наш корреспондент,— ты раньше не рассказал об этом? — Боялся, что убьют, да и нельзя рассказывать, коли съел земли.

— Почему нельзя?

— Да уж нельзя! Нельзя потому, что можно большое несчастье произнесть (т. е. перенести).

Крестьянка деревни Пушкино (в той же Орловской губ.) рассказала, как одного непокорного сына мать выгнала из своего дома и как он, поступивши с женой на барский двор, повел такую тяжелую и скорбную жизнь, что стало ему невтерпеж и довело до раскаяния. Стал этот сын (Григорий Сухоруков) просить старосту заступиться за него у матери.

Приходит Любава (мать) на барский двор; просит непо­корный сын у нее прощения, кланяется и божится. Мать не сда­ется, не верит ему и говорит:

— Если хочешь, чтобы я тебе простила, съешь вот этакую глыбину земли.

— Ты меня, мать, подавишь.

— Коли не съешь, меня, значит, не почтишь, и я не прощу, а коли съешь — иди опять жить домой.

Григорий послушался, съел и стал после того жить так, что никому лучше того не придумать.

Оба случая произошли, по свидетельству рассказчиков, не дальше 20—25 лет тому назад. А вот свежие, почти вчерашние указания на тот же прием клятвы, основанной на мотивах совершенно иного характера. В "Неделе" было сделано указание на распространяющийся в Холмском уезде, Псковской губер­нии, гражданский брак среди крестьян. Мотивы этого брака вызваны экономическими и юридическими особенностями быта, а самый брак сопровождается тем же древнейшим обрядом богопочитания матери-сырой земли. Пока девица живет в семье с отцом, она покойна за его спиной, будучи обеспечена отцов­ским наделом. Но после смерти его надел числится за нею только до ее замужества, а затем, по местному обычному пра­ву, отходит в общее мирское пользование. И вот, чтобы избе­жать беды, девицы и выдумали внебрачное сожительство. Гражданский брак заключается с некоторою торжественностью: родственники сговариваются, берут икону, зажигают перед ней свечи, перед которыми жених и невеста, разодетые по свадеб­ному, "кусают землю", т. е. берут пястку земли и глотают ее в знак любви и верности до гроба. Обходя церковный брак из-за земельных выгод, молодые, конечно, не думают в это время о том, что будущие дети их зачтутся незаконнорожденными и прав на дедушкин надел не будут иметь никаких.

Особенность народных воззрений на мать-сыру землю дала основание чародеям и здесь воспользоваться, для своих недобрых целей, тайными, могучими свойствами этой стихии. При­менение земли в чарах чрезвычайно разнообразно. Взять хотя бы всем известное "вынимание следа", состоящее в том, что на месте, где стоял обреченный человек, вырезают ножом часть дерна или из-под ступни его соскабливают пол и над этими следами колдуют.

Впрочем, чародейственной силой земли пользуются не только колдуны, но и обыкновенные люди, прибегающие, в случае беды, к заступничеству и покровительству своей "кормилицы". Это видно, между прочим, из обычая опахивать деревни. Обы­чай опахивания является уже своего рода священнодей­ствием со всею тою мистическою обстановкою, которая вооб­ще приличествует всякому древнему обряду и которая рассчи­тана на то, чтобы самый обряд сделать внушительным и страш­ным. Толпа женщин с распущенными волосами, в одних белых рубахах, в глухом сумраке ночи, возбужденных всей внешней обстановкой и условными околичностями обрядового чина, ста­новится опасной для всякого случайного свидетеля этого рели­гиозного "действа". Совершение его преимущественно предо­ставляется женщинам того селения, которому угрожает занос чумы на скот, тифа на людей и т. п. и которое необходимо ог­радить со всех сторон таинственным, заколдованным поясом земли, вырезанным сохою, в ширину сошника и глубиной не ме­нее трех вершков.

Почин самого обряда всюду представлен старухам, крепче верующим и более осведомленным в порядке совершения чи­на "опахивания". Они и выбирают подходящую полночь, и оповещают женское население шепотком, чтобы не знали и не слыхали мужчины. Для того чтобы таинственная цель была достигнута, считается необходимым участие в обряде, по малой мере, девяти девок и трех вдов (как и высказывается это в обрядовых припевах). Оповещенные старухами с вечера, все девицы и бабы прокрадываются за околицу и, выйдя в поле, снимают с себя одежду до рубахи, причем иные повязывают голову белыми платками, а девицы развязывают косы и распускают волоса наподобие русалок. На одну вдову, по общему выбору и приговору, надевают тайком унесенный хомут и впря­гают ее в оглобли (обжи) сохи, также припрятанной заранее. Другая вдова берется за рукоятку, и обе начинают косым лемехом разрывать и бороздить землю, намечая тот "продух", из которого предполагается подъем и выход земляной силы, невидимой, непонятной, но целебной и устрашающей самую смерть[89]. А в это же время все остальные девицы и вдовы (замужние не всегда допускаются, как не подходящие, нечистые) идут за сохой с кольями и палками, со сковородами, заслонка­ми и чугунами. У девяти девиц девять кос, в которые они и про­изводят беспрерывный звон. Звонят, кричат и поют с неистовым рвением, которое прямо указывает на главную цель — запугать и прогнать смерть. Ей и грозят в обрядовых песнях и причетах: "Смерть, выйди вон, выйди с нашего села, изо всякого двора! Мы идем, девять девок, три вдовы. Мы огнем тебя сожжем, кочергой загребем, помелом заметем, чтобы ты, смерть, не ходила, людей не морила. Устрашись — посмотри: где же это видано, что девушки косят, а вдовушки пашут?"[90] Обойдя околицу по огородам и гуменникам, вся эта женская ватага врывается в улицу настолько уже взволнованная, с таким подъ­емом нервного настроения, что ничего не замечает по сторонам и ничего не хочет видеть, кроме спасительной сохи. Все, что попутно обратит на себя общее внимание, вроде, например, выскочившей из подворотни собаки, спрыгнувшей с подоконни­ка кошки,— все принимается за несомненного оборотня, в ко­торого перевернулась эта самая злодейка, "скотья смерть", черная чума, огневая горячка. С гамом и ревом бросается вся сопровождающая соху свита на этих собак и кошек и бьет их насмерть. Разбуженные мужики выглянут осторожно из окош­ка да и спрячутся за косяк, чтобы не приметили бабы, потому что последние не задумаются напасть на встречного мужчину, признавая и в нем необлыжного оборотня. При том же мужчина самым появлением своим оскверняет священнодействие и, ста­ло быть, мешает благополучному завершению таинства. В де­ревне Юшино (Орловский уезд и губ.) задумали бабы опахи­ваться. Узнали про это парни из соседней деревни и решили пошутить: с вечера забрались в соседние ракиты и в них при­таились. Но когда процессия подошла к тому месту, шутники заревели медвежьими голосами. Однако женщины не испуга­лись, они сбились в одну кучу, и все, как одна, начали швы­рять в засевших парней камнями, палками. Видя же, что это не берет, они натаскали затем к дереву, на котором засели ре­бята, охапки соломы и подожгли. Шутники, как майские жуки, свалились на землю и начали сказываться своими име­нами, но женщины не только не поверили им, но пришли уже в полное остервенение. С теми же криками: "бейте коровью смерть" — они продолжали бросать грязь и каменья, пока не устали и пока шалуны-парни не были избиты в кровь.

Сохраняя такой внушительный, устрашающий характер, об­ряд опахиванья дожил до наших дней, вероятно, по той причи­не, что в распоряжении крестьян не имеется иных предупреди­тельных мер против занесения эпидемических болезней. Притом же этот обряд, перешедший к нам от темных времен глубокой старины, считается надежным уже по той причине, что распро­странен повсюду и притом нередко выполняется с участием христианских святынь, которые как бы закрепляют обычай и узаконяют прием [91].

В некоторых случаях обряд из временного, вызываемого первыми признаками надвигающейся беды, становится обязательным и совершается ежегодно в условное время. Например, в Калужской губернии каждый год, под праздник Препо­ловения, собирается ночью огромная ватага девиц, сопровож­даемых парнями, из которых один, самый молодой и пригожий, правит сохою, запряженною несколькими парами девушек. Впереди этого шествия (рассчитанного на то, чтобы избавить деревню не от одного мора, но и от всякого рода напастей) идет вдова и несет икону. И опять беда тому, кто попадается навстречу этому ночному шествию. В Волховском уезде (Орловской губ.) "гоняют смерть" обычно после Петро­ва дня и об избранной ночи извещают мужчин, требуя их со­гласия и невмешательства. К принадлежностям обряда присое­диняются также икона (на этот раз Богоматери), восковая свеча и дегтярница с помазком: дегтем намачивают крест на каждых воротах и такой же крест честная вдова вырезает сохою на бугре за деревней. На этом месте раскладывается за­тем "остер, и все женщины прыгают через него для заверше­ния обряда. Дегтем мажут также и тех, кто нечаянно встретит­ся на пути. В других деревнях носят образ св. мученика Власия, признаваемого по всей Руси покровителем домашнего ска­та, и к свечам прибавляют еще ладан [92].

В деревнях Нижнеломовского уезда (Пензенская губ.) во главе подобного шествия видели старух с иконами Спасителя, Успения Богоматери и медным распятием на груди и слышали вместо стихов заклятия, пение молитв Богородичной и Господней. В этом случае в обряде опахиванья принимали участие все жи­тели деревни, без различия возраста и пола. Ко внешней цер­ковной окраске прибавляется еще суеверное требование, чтобы, расходясь по домам, не оглядываться ни на зов, ни на вой, ни на угрозы, если не хочешь, чтобы не осталась шея искривлен­ною и нечистая сила не сгладила ту черту, которую провела соха вокруг деревни.

В ночь на 1 июня 1897 года восемнадцать крестьянок дерев­ни Полонской, Весьегонского уезда (Тверской губ.), чтобы не допустить занесения в свою деревню сыпного тифа, валившего людей в соседней волости, "опахали" свою деревню: одна из женщин шла впереди с иконою в руках, за нею следовала дру­гая верхом на помеле, потом третья с кочергой и черепом ка­кого-то животного. За этим авангардом шествовали две бабы, запряженные в соху, которою управляла третья баба, и, нако­нец, все остальные, гурьбой, с шумом, криками и бранью, за­мыкали процессию. (За нарушение тишины и порядка все уча­стницы этой процессии были привлечены к уголовной ответ­ственности по 38-й статье Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями.)

Хотя таким образом уголовный суд и решился выступить на помощь усилиям духовенства и, в замену церковных назиданий, прибег к законной каре, тем не менее вера в мать-сыру землю все-таки сохраняется незыблемо. Даже там, где, по-видимому, Христово учение успело уже войти в плоть и кровь, стоит снять с языческих обрядов наложенные тонким слоем христианские краски, чтобы обнаружились черты древних языческих веро­ваний.

В Духов день (в Сольвычегодском уезде, Вологодской губ. и по Вятке), в день Успения Богоматери (в Тихвинском уезде, Новгородской губ.), на Симона Зилота—10 мая (без различия местностей) — по православным деревням обязательно служат­ся всенародные молебны. Народ собирается к часовням, тол­пится на площадках и окропляется святою водою не потому, что в эти дни совершаются молебствия по случаю избавления от бед, а потому, что в эти дни мать-сыра земля бывает име­нинница[93]. Хотя праздник именинного чествования земли существует далеко не повсеместно, но в то же время на всей Руси великой крестьяне строго придерживаются правила, чтобы в эти дни никто не смел ни копать, ни рыть ям, ни пахать полей. Делается это для того, чтобы не обидеть кормилицу-землю и чтобы не осерчала она, и без того своенравная и капризная, ту­гая на подъем и скупая на милости. В некоторых местах наших лесных северных губерний уважение к кормилице-земле (здесь очень суровой и неласковой) сопровождается даже некоторым заискиванием: в Успеньев день, в теплую погоду, считается большим грехом ходить босиком. За соблюдением такого обы­чая следят очень внимательно, не позволяя малым ребятам ходить разувши.

Умилостивление земли и способы испрошения ее милостей и щедрот настолько многочисленны и разнообразны, что в сре­де опытных хозяев существует на этот счет целая наука. Попробуем взять из этих способов только те, где под новыми наслоениями всего заметнее сохранились следы седой старины.

Поставлен в поле стол, покрытый чистой скатертью. На нем серебрится на солнышке водосвятная чаша, желтеют свечки и сереет большая коврига печеного хлеба. Перед столом, полукругом, стоят бородачи с иконами в руках, закрытыми поло­тенцами. Против них поместился священник с причтом, а за ним и весь этот народ, от чрева матери обреченный в поте лица своего снести хлеб свой. Молебен отпели; толпа зашевелилась и загудела, как пчелиный рой. Подали священнику севалку — лукошко с веревочкой, чтобы ловко было перекинуть ее через плечо; берет он из нее горсть сборной ржи от каждого двора и ловко, привычной рукой, разметывает зерна по пашне. Затем идет он краем поля, поперек всех загонов, и кропит все полосы святой водой. И чью полосу окропляет, тот хозяин крестится, а иной еще, сверх того, шепчет про себя, какую знает, молитву. Иконы относят в церковь; попа с дьячком зовут в избу и предлагают посильное угощение, в полную сыть.

Кроме священника, крестьяне еще чаще поручают делать засев какому-нибудь ветхому, преклонному старику, который сам и указывает, в какой день начинать засев. Такой старик считается первым человеком на селе. Рука у него легкая, удачливая, а с легкой руки — если не куль муки, то во всяком случае —почин дорог. Этих стариков обыкновенно стаскивают с печи, чтобы они шли священнодействовать. У него голова на плечах не держится, руками он не владеет, зерна в горсть с трудом загребает и зря рассыпает. Его выведут на зеленя под руки, пособят и рукой потрясти. Он же, зная свое дело и ожи­дая, что его позовут, успел уже с вечера сходить в баню и на­деть чистое белье, а днем засева (обходя тяжелые дни —среду и пятницу) назначил Благовещенье[94]. Выходит он сеять нато­щак, а разбрасывая по полосам зерна, шепчет молитву: "За­роди на все души грешные, на всякого проходящего и заходя­щего, на калек и нищих, на братию имущую и неимущую" и пр.

Это — тот же почетный старец Белой Руси, который в пер­вый день Рождества (на Калядах) в черной рубахе садится на печной столб, гадает об урожае и говорит затверженные непо­нятные слова, которые в наши дни надо переводить на живую речь и толковать. Так, например, он кличет: "Иди, мороз, кутью есть на чугунную борону с железным кнутом", т. е. если при­дешь, то было бы что положить на сковороду (чугунную борону), было бы что вынуть сковородником (железным кну­том) из печи и поставить на стол.

В некоторых местах (даже под самым г. Орлом) когда выходит засевалыцик в поле, то, снявши шапку, молится на вос­ток: "Батюшка Илья, благослови семена в землю бросать. Ты напои мать-сыру землю студеной росой, чтобы принесла она зерно, всколыхала его, возвратила его мне большим - колосом".

Или кличут так: "Кузьма-Демьян — матушка полевая заступница, иди к нам, помоги нам работать!"

При посевах всяких сортов хлеба великую роль играет так называемая благовещенская просфора, которую крестьяне или получают кусочком из рук священника при раздаче в конце обедни антидора, или сами подают за евхаристией, чтобы вынули части за здравие живущих и за упокой умерших. Просфору эту или кладут в сусеки, чтобы увеличить силу плодоро­дия зерен, или на дно лукошка-севалки и в мешки с зерном. По окончании же сева просфору делят между семейными и съедают. На вопрос священника о значении этого обычая подмосковные крестьяне отвечали, что так-де поступали и завещали делать отцы и деды. Самый же обычай этот укоренился до та­кой степени, что, например, под Орлом просфоры пекут дома, разной величины, от обыкновенной до полуфунтовой; по форме они схожи с церковными, но лишь с оттиском на верхней половинке обыкновенного шейного креста. В Тамбовской губернии стараются напечь просфор столько, чтобы на каждого члена семьи пришлось по одной. В некоторых местностях (например, в Боровичах) значение благовещенской просфоры оспаривается силою и действием хлебца-"крестовика", какие обычно пекут во всей православной России на средокрестной (четвертой) неделе великого поста. Печенье этих "крестовиков" связывается обыкновенно с суеверными гаданьями о том, кому доведется в тот год сеять и какие сорта хлеба. Счастье выпадает тому, кому достается "крестовик" с запеченными в нем заметками: одни для мужчин, другие для женщин. Если хлебец достанется ребенку, то по обычаю, например, крестьян Ковровского уезда (Владимирская губ.) ребенка ведут или несут в толе и дают ему взять горсть семян (если же ребенок грудной, то за него разрешается исполнить святую обязанность матери).

Следом за окончанием сева начинается самое мучительное в трудовой деревенской жизни время, когда по мелкими случай­ным признакам настоящего доводится судить о темном будущем. До сих пор с ранней осени, с посева озимей, прибегали к га­даньям, вопрошая небо, насколько оно будет милостиво к зем­ле-кормилице; в какую силу-меру станет отвечать ее насущным нуждам и помогать ее силам в тех случаях, когда они окажут­ся утомленными или истощенными. По заветам древнейших предков, в зимнюю пору то прибегают к церковным молитвам, то к суеверным заговорам и разнообразным причетам; служат и молебны в церквах и домах и втихомолку задабривают ласковыми словами и обетными приносами того нечистого, который зовется полевиком. Гадают об урожаях отдельно для вся­кого хлебного злака, а попутно и на огородные овощи, причем соблюдаются урочные для каждого из них сроки, намеченные еще в старину: и на христианские праздники из двунадесятых, и на простые дни, не чествуемые св. церковью, но избранные всенародным почитанием. Доискиваются прямых указаний и по блеску звезд на Параскеву Пятницу, на день Рождества Христова, на Якова апостола и на последние сутки Масленицы, и по облакам, и по ущербам луны, и по солнцу. Принимается в расчет и то, насколько космата изморозь на деревьях, и сколь силен иней, велик мороз, ясны утренники, черны тропинки и прохожие дороги. Какой день на масленой неделе выдался ясным, тот день стараются запомнить, чтобы в соименный ему начать сеять. В родительскую субботу все спешат вывозить на­воз на поля: на вербной неделе в Новгородской губернии для урожая желают мороза; в Ярославской в то же время мо­лят об ясных днях. На Вознесеньев день в иных местах в поле не работают, в других стараются запахать пашню, в прямом расчете умилостивить кормилицу-землю и порадоваться за нее, когда снизойдет великая небесная милость и на вешнего Нико­лу польет хороший и теплый дождик, и т. д.

Призывая на помощь небесные силы для ответов на мучительные вопросы об урожае, вопрошают и самую виновницу бесчисленных тревог и бесконечных забот — мать-сыру землю. Вопрошают ее в иных случаях с тем детским простодушием, которое вообще свойственно всем первобытным верованиям и которое в таком изобилии разлито во всех народных предрассуд­ках и суеверных обрядах. Так, например, выселенцы из старой я коренной Руси на южные окраины московского царства унес­ли с собою и сохранили до сего дня, между прочим, такой обычай (подмеченный в Тамбовской губ.): в Васильев вечер, во вторую кутью, накануне нового гражданского года, кресть­яне, пришедшие к заутрене, идут на перекрестки, где вычерчи­вают на земле перстом или палкою крест, прилегают к тому месту ухом и слушают, что скажет земля. Послышатся звуки, похожие на то, что едут сани с грузом, — будет год хлебород­ный, если пустые — неурожайный.

По народным воззрениям, земля не только отвечает на все вопросы о будущем урожае, но и сама дает указания, когда пахать, сеять и пр. Развернулся дубовый лист, стало быть, земля вошла в полную силу и принялась за род: "Коли на дубу макушка с опушкой, будешь мерять овес кадушкой". Березо­вый лист стал уже величиной с полушку — значит, земля пока­зывает время, когда следует запахивать пашню, и на Егорья (23 апреля) выезжает даже "ленивая соха". Когда сама земля мокра, то любит, чтобы в это время доверяли ей овсяное зерно ("сей овес в грязь — будешь князь"). Зато рожь надо сеять в сухую землю ("сей рожь в золу да в пору",— советуют искон­ные земледельцы). Вообще, на это время земля из своих нор выпускает лягушек, которые скачут и квачут: "Пора сеять" ("лягушка квачет, овес скачет"). Раннее яровое в черноземных губерниях сеют, когда земля совсем сгноит весеннюю воду, и если цвет ягоды калины будет в кругу, то такой сев считается поздним. Впрочем, для глаз опытных хозяев имеются и другие приметы: советуют, например, наблюдать за известным кустарником, называемым волчье лыко: зацвели ягоды на нем сверху (а цвести начинают они тотчас, как стает снег) —лучше начать посев ранний; цветут с середины — средний, снизу пошли — поздний. Начнет цвести козелец (он же и лютик) желтыми цветами—земля приказывает сеять овес; зацветет черемуха — пришла пора пшеницы; расцветет можжевельник — время сева ячменя. Когда яблони в полном цвету —садят картофель; ког­да земляничные кустики словно бы спрыснули молоком — пришла пора сеять гречиху. Лист полон — и сеять полно. Когда на Ивана Купалу собирают росу, отрывают в муравейниках масло и рвут целебные травы, то в это время говорят: "Земля-мати, благослови меня травы брати, твою плоду рвати: твоя плода ко всему пригодна" и т. д. По обилию шишек на ели су­дят о хорошем урожае на все яровые хлеба; если же такое оби­лие замечается на соснах, то это предвещает хороший урожай одного ячменя. Сильный цвет орехов обещает яровой хлебород на будущий год (оба урожая на один и тот же год никогда не сходятся). И нет сомнения в той святой истине, какая исповедуется всем русским миром, что "земля любит навоз, как ло­шадь овес, как судья принос". "Для того и кладут навоз, что­бы больше хлеба родилось, а полбу, чтобы людям годилось". "Где лишняя навозу колышка, там лишняя хлеба коврижка". "Какова земля, таков и хлеб". О даровании же хлеба насущ­ного на худых и холодных землях молят в умилении сердца и преклонив колена в церквах, в избах и на зеленых полях — на последних, когда показалась веселая и радостно улыбающаяся зелень всходов. Широко и размашисто кладут крестные знаме­ния и во всю трудовую спину поясные поклоны. Звонко, с вос­торгом разливаются голоса поющих молебен. Искреннее увле­чение всех предстоящих очевидно: все настроены благоговейно. Но в то же время кто может поручиться за то, что если бы^бы-ла своя воля действовать, то не вырвались бы толпой бойкие бабы, не сбили бы священника с ног и не начали катать его по зеленям, а сами кувыркаться рядом, пожалуй, даже и с приговором: "Нивка, нивка, отдай твою силку, пусть уродится долог колос, как у нашего батюшки-попа волос".

 

 

IV. Священные рощи

 

В Ильешах, столь известных петербургским православным жителям, тысячами отправляющимся туда на Ильинскую пятницу по Балтийской дороге, наблюдается следующая поразительная картина: над опущенными долу головами коленопреклоненных богомольцев проносится, высоко поднятая на носил­ках, тяжелая киота с деревянным изваянием явленного обра­за Пятницы. С трудом продвигаясь вперед, счастливая и восторженная группа богоносцев лишь благодаря ловкости, приобретенной долгим опытом, никого не увечит в этой цепи не­ловко распластавшихся по земле людей. Замедляемый всякими помехами, крестный ход из храма Великого Николы (с приде­лами пророка Илии и мученицы Параскевы) направляется к часовне, находящейся в полутора верстах от него, т. е. от мес­та "поставления" чудотворной иконы к месту ее "явления".

Здесь, подле самой часовни, стоит развесистая старая бере­за, служащая, как священная, предметом благоговейного по­читания. В кору ее, на некоторой высоте от земли, врос булыж­ный камень так глубоко, что теперь едва приметен. По леген­де, это — тот самый камень, который был брошен озлобленным, сладострастным дьяволом в убегающую от его соблазнов Пятницу, спасавшуюся на этом дереве. А подле дерева, у самого корня, есть другой камень, который привлекает главное вни­мание всех богомольцев. Это — тот камень, на который упер­лась стопою Пятница, чтобы быстро вскочить на дерево, и ос­тавила тут глубокий след стопы своей. Вода, скопляющаяся здесь, признается народом за слезы праведницы, плачущей о людских прегрешениях. Эта вода врачует от всяких болезней, и преимущественно глазных, точно так же, как и песок и мел­кие камушки[95], рассыпанные на этом святом месте, и как цер­ковный колокол, под который, во время благовеста, становят­ся глухие в надежде исцеления.

Наше внимание в настоящем случае, главнейшим образом, останавливает этот след человеческой ноги, почитаемый таковым в силу слепого фанатизма, но на самом деле не имеющий ни малейшего сходства с обыкновенным следом человека, уже ввиду своей чрезмерной величины. Замечательно, что подобно­го рода камни, существующие во множестве, пользуются благо­говейным почитанием не только среди православного населе­ния, но и в католическом мире, причем суеверное воображение народа создает целые легенды о происхождении этих камней, окружая их ореолом святости. Так, например, подобного рода камень указывают в почаевской Успенской лавре, близ авст­рийской границы. Такой же камень, называемый "стопою", с изображением креста и славянской надписью, в течение не од­ного столетия усердно лобызают поклонники в местечке Лукомле (Сенненского уезда Могилевской губ.). В церковь, охраняющую изваяние Пятницы, во вторую пятницу после Пасхи собирается до трех тысяч богомольцев из трех соседних губер­ний (Могилевской, Витебской и Смоленской), и находящийся здесь камень-стопу, о котором не сохранилось даже легенды и на котором уже нельзя разобрать вконец истершуюся надпись, чтут не менее самого образа. В 3—4 верстах от г. Пошехонья (Ярославской губ.), около часовни-прощи, близ села Федоров­ского, лежит камень с круглыми углублениями, собирающими дождевую воду. Эта вода также считается целебной и ежегод­но (11 сентября) привлекает массу.богомольцев. На месте, где стоит часовня, спал некогда благочестивый человек, кото­рому явилась во сне преподобная Феодора Александрийская и повелела построить на том месте часовню. Проснувшись, бла­гочестивый человек святой жены не видал, но заметил на кам­не следы ее ног[96]. Также на камне следы ног оставил Зосима Соловецкий, в 40 верстах от с. Белого, на Мете, в Боровичском уезде, Новгородской губернии, отдыхавший здесь на пути в Новгород, куда он шел для исходатайствования у веча вла­дельческой записи на свой пустынный остров (27 сентября хо­дят сюда к "камню" для поклонения). Коневецкий монастырь, стоящий на одном из островов Ладожского озера, сберегает внушительной величины скалу, одиноко стоящую и называемую Конь-камень, давший свое имя и острову, и обители. До при­бытия сюда преп. Арсения жители, боготворившие этот камень, ежегодно оставляли здесь в жертву богам лошадь. Св. Арсений приступил к камню с молитвой, окропил его св. водой и на вершине водрузил крест. Боги-духи, в виде черных воронов,. улетели, а воздвигнутая наверху часовня, сделавшись предме­том почитания, наглядно показывает тот прием, каким пользо­вались пустынники в борьбе с языческими суевериями[97]. Та­ково однообразие верований, при поражающем различии на­родного характера, расового происхождения, при полнейшей политической и географической отчужденности. Не исчезает это изумительное сходство и в дальнейшей последовательности, хотя бы ввиду той связи, которая существует между обоготво­рением воды и почитанием осеняющих родники деревьев.

Наши "заповедные рощи" по своему происхождению и по своей идее, несомненно, имеют много общего с священными пущами глубокой древности: и там, и здесь "заповедь" преследует одну цель — охрану деревьев. Несомненно точно так же, что охрана, опиравшаяся на страх и совесть каждого, была более деятельна и спасительна, чем нынешняя усердная и бдитель­ная стража и больно бьющие по дырявым карманам денежные штрафы. Нельзя и предположить себе, чтобы могли быть допущены такие хищнические набеги беспощадного топора, какие возможны теперь, под властным влиянием подкупа и под защитою корыстолюбивых властей. Только один огонь да ост­рые зубы времени могли тут хозяйничать и оставаться без на­казания; но и против них существовали препоны в виде раз­личных предохранительных мер, каковые отчасти можно на­блюдать и теперь. Опасение навлечь на себя тяжкий грех и в настоящее время служит главною уздою для тех порушителей не писанного, но гласного закона, которых не коснулась еще городская цивилизация и куда не дошел еще купец-съемщик и подрядчик. В Грязовецком уезде (Вологодская губ.) грешит тяжко даже тот, кто решается срубить всякое старое дерево, отнимая таким образом у него заслуженное право на ветровал, т. е. на естественную, стихийную смерть. Такой грешник либо сходит с ума, либо ломает себе руку или ногу, либо сам в одночасье (скоропостижно) помирает. Та же участь (по убеждениям тотемских лесовников) постигает и того, кто решится сру­бить дерево, посаженное руками человека и взлелеянное им. В Орловской губернии считаются неприкосновенными ро­щи, выросшие на церковищах — местах старых церквей: "Все равно, что в церковь залезть (говорят тамошние жители), что бревно вырубить", а потому, при нужде, эти деревья могут ид­ти лишь на постройку новой церкви или на поправку старой часовни. В Вологодской губернии (Никольский уезд) наруши­телей целости заповедных рощ непременно должна убить мол­ния, как убила она одного крестьянина тотчас после того, как он подсек без всякой надобности огромную пихту, росшую в том лесу, который, видимо для всех, был не только заповед­ным, но и спасительным, так как корнями своих деревьев он скреплял почву обсыпчивого песчаного берега реки Вохмы, на высоком и почти отвесном берегу которой сберегалась издревле Тихоновская церковь. В селе Бруснеце (Тотемский уезд) до сих пор цела священная сосна; под ней некоторые благочести­вые люди ежегодно видят, во время пасхальной заутрени, го­рящую пудовую восковую свечу. Не выходя из тех же вологод­ских лесов, еще достаточно сохранившихся, наталкиваемся на подобную заповедную рощу в Кадниковском уезде (при дерев­не Глебове), замечательную по необыкновенно старым деревь­ям. Об одном из них — высокой сосне — сложилось даже преда­ние, что она не поддается никаким человеческим усилиям: вме­сто отброса щепы мечет искры, неисправимо тупит лезвие топора, а сам смельчак, дерзнувший рубить эту сосну, непремен­но надорвется нутром, начнет чахнуть и невдолге помрет. Дру­гая же ель (при деревне Середней) спасается местным пред­рассудком, что будто с уничтожением ее постигнет неожидан­ное большое общее несчастье. В тех же местах толстые дуп­листые деревья находятся в безопасности потому, что в дуплах нашли себе приют совы и филины, испускающие странные, пу­гающие звуки, показывающие, что тут живет сам леший и "глумится". Большую роль, в смысле охраны деревьев, играет и то внушительное впечатление, какое производят леса, в особенности хвойные, одним своим внешним видом. Их вечное спокойное однообразие сильно повлияло на умственное и нравственное развитие не толыко младенческих племен инородцев, но и пришлых насельников севера славянской расы. Постоян­ный мрак хвойных лесов не мог не произвести на всех живых существ самого подавляющего влияния. Среди лесных ужасов сложились верования первобытных племен: в высоких, почти недоступных, горных борах, а равно и в красивых рощах по­селились высшие силы, народные божества; они-то и наложили строгие заповеди охранения таких мест. Самые деревья, отдельные от прочих и выделяющиеся из ряда других массивностью и долголетием, способные возбуждать трепетное душев­ное настроение даже в городских жителях и цивилизованных людях, в глазах дикарей оказались стоящими под нравственною защитою особых существ. В ветлужских лесах прославилась всеобщим богопочитанием береза, разделенная на 18 больших ветвей, имеющих как бы 84 вершины. Когда буря сломила од­ну из них и сбросила на засеянное поле, хозяин последнего принял это за гнев незримого охранителя и оставил весь хлеб неубранным в пользу бога. У таких вероисповедников всякое дерево в заповедных рощах, поваленное бурей, считается при­знаком несчастья для ближайшего окольного люда. Деревья в них с нависшими ягелями, украшающими их наподобие висячих бород, также попали, в качестве избранников, в религиоз­ный культ и воспламенили воображение сказочников. Подоб­ного рода деревьями, покрытыми до самой вершины мхом и в самом деле оживляющими угрюмые хвойные леса, придавая им в то же время внушительный вид долговечности и обилия, украшаются жилища и владения богов и их избранников и любимцев — храбрых и могучих богатырей. Той же участи удостоилась в особенности ель, вообще стоящая, по своим внутрен­ним качествам, ниже сосны, но наружным видом выражающая высшую степень строгости, спокойствия и торжественности. Впрочем, среди православного русского люда место ели, по необъяснимым причинам и едва ли не по простой случайности, заступили другие деревья, и преимущественно сосна. Практическому великорусскому племени пришлись по вкусу сухие,со­сновые боры, как наиболее удобные места для жительству Поэтому и выбор священных деревьев, естественным образом, стал падать на сосны. От постройки часовен с постановкою в них образов зависело то обстоятельство, что известные участки сосновых лесов становились через то священными, в смысле не­дозволенных к вырубке, обязательных к охранению, заповедных. От явлений св. икон (исключительно Богоматери) на ветвях или у корней деревьев, подобно Костромской, Федоровской и Курской коренной, самые деревья признавались святыми, но уже не в охранительном смысле заповедных, а таких, из кото­рых сооружались престолы алтарей, созидаемые на местах яв­лений. В южной части Череповецкого уезда обращает на себя внимание обилие таких сосновых рощ, где часовни являются показателями полного запрещения вырубок, и в трех волостях заповедь эта усилена еще тем, что здесь не дозволяются хоро­воды и всякие сходки для каких-либо веселых развлечений. За срубленное дерево или осквернение чем-нибудь всей рощи предполагается скорое и несомненное возмездие, в виде слепо­ты и иных болезней, и даже смерти. Около деревни Острова сберегается сосновая роща, в которой устроено теперь несколь­ко ям — "морянок" для пережигания угля, но первый крестья­нин, дерзнувший положить почин этому лесному промыслу, ослеп.

Тем же страхом болезни и смерти оберегаются избранные деревья, отмеченные каким-либо чрезвычайным или чудесным событием и признанные священными, а равным образом и те, которых игра природы выделила какими-либо отметами в рос­те, направлении ветвей, уродливостями, сплетениями корней и пр. (подобно березам ветлужской и ильишевской). Сюда при­числены дуплистые сосны с особенностями в расположении пустот выгнившего нутра, чем, при лечении детских болезней, пользуются суеверные женщины. Если священник не соглашается "пронять" больного ребенка сквозь ризу или поставить под престол на несколько часов кувшин с водой, чтобы потом окачивать из него больных, то на такие случаи имеются обще­доступные дупла, испытанные в дарах исцеления: через отвер­стие их "пронимают", т. е. протаскивают, несколько раз детей, а иногда пролезают и сами взрослые с одного бока целебной сосны на другой. Конечно, наибольшим почтением и известностью пользуются те деревья, на которых отразилась игра природы и раздвоившийся ствол оставляет свободным широкое от­верстие, удобное для проемов и пролазов (так называемые во­ротца). Таких деревьев не особенно много, и они все на счету, но почитание их еще настолько же действительно, насколько и почтенно по своей древности. Так в житии Адриана, пошехонского чудотворца (ум. в 1550 г.), записано: "Бысть некогда в пошехонском пределе, при реках Ияре и Уломе, церковь св. пророка Илии и тамо ростяще древо, зовомое рябиною. Прихождаху же и священницы из близ лежащих весей и привнося-ху образ св. мученицы Параскевы, нареченныя Пятницы, мо-лебныя пения совершающе. Людие же, для получения здравия, сквозь оное древо пронимаху дети своя, инии же, совершеннаго возраста, и сами пролазаху и получаху исцеление".

В сообщении из Пензенской губернии имеется указание на такое дерево, около которого целостно сохранился полный об­ряд довольно сложного священнодействия, очень поучительный в том смысле, что наглядно объясняет происхождение старого обычая почитания прощей[98]. Около заштатного города Троицка, бывшего в начале заселения этой окраины крепостью и, конеч­но, окруженного в свое время громадным лесом (липовым), до наших дней сохранились три липы, прославившиеся на все ок­рестности. Они выросли из одного корня, но получили общее название "исколена", объясняемое легендою. В те далекие времена на это место ходила из крепости, для уединенной мо­литвы, некая "проста-свята" девка (а по другим сведениям — три "просты-святы" девки). Сладострастный.прохожий, ждав­ший одну из них изнасиловать, встретил отчаянное сопротивле­ние и за то убил ее. "Из колена" убитой и выросли эти три липы, потребовавшие вскоре часовенку с образом и охрану, в виде плетня и наложения клятвенного устрашительного запре­та, закрепленного в соседях недавним живым случаем: местный священник, при помощи станового, поревновал успеху "исколены", забравшейся на самую вершину горы и выстаивающей на ней третью сотню лет, и пожелал срубить ее. Но пригнан­ный сюда народ с топорами не сдался ни на какие увещания, требования и угрозы — и рубить святое дерево не пожелал. Тогда принялись сами подстрекатели, но, при первом же ударе топора, из дерева брызнула кровь и ослепила дерзновенных. Понадобился совет знающих старушек, чтобы обоим ослеплен­ным испросить прощения у дерева и получить исцеление. Исце­ление, впрочем, испрашивается и до сих пор, при соблюдении следующей обстановки. Стараются приехать к дереву до солнечного восхода, конечно, с тою целью, чтобы чужой, посторонний человек не сглазил. Больной, если в силах, ползет на коленях, что делает также и провожающая его старуха. С молитвой: "Дай Бог в добрый час" — она крестится, отплевывается на все четыре стороны, зажигает четыре восковые свечи, из которых одну.прилепляет к иконе, а остальные — к каждому из деревь­ев. Больного она раздевает донага и кладет на землю так, чтобы головой он касался до корней (в полтора-два обхвата), обсыпает пшеном и опутывает нитками, а в заключение обли­вает водой и одевает в новое или чистое белье (старое посту­пает в жертву дереву вместе с нитками, которые вешаются на ветви). Больной и жрица кланяются дереву земным поклоном, с молитвою: "Прости, матушка-сыра земля и свято дерево, от­пусти!" Зажженные свечи тушатся, и больной со старухою вы­ползают задом из ограды с тем, чтобы тут же приняться за трапезу вместе с прочими провожатыми родными, которые до того времени стояли за оградой и молились. Едят также не просто, а старуха прежде всего берет каравай хлеба и щепот­ку соли и относит их, вместе с бельем больного, к дереву. Это предназначается в пользу бедных, которые первыми придут на горячие следы жертвоприношения. "В спасительную и цели­тельную силу этого дерева крестьяне так сильно верят (свиде­тельствует корреспондент г. Лентовский в сообщении от 15 мая 1899 г.), что разубедить их нет никакой возможности и даже, пожалуй, опасно: сочтут за богохульство. Я однажды сломал несколько сучьев этой липы и бросил их с целью узнать: будут ли по этим сучьям ездить. И действительно, через три дня уви­дел, что сучья не тронуты, а вправо, в объезд, был проложен новый след, по которому и стали ездить[99].

Благодатная сила избранных священных деревьев далеко не ограничивается указанными приемами: не только кора и ще­па от стволов, но и мочки корней обладают силою врачевания и от зубных капризных болей, и от других болезней. Помогают и в сыром виде, и в настоях, и в виде талисмана, зашитого в нагрудных ладанках и в тряпичках, завязанных узлом и подве­шенных в избах под матицу, чтобы не посещали те дома черти. В темной Уломе настойкой из коры деревьев, расщепленных молнией, лечат лихорадку. В Леушинском женском монастыре люди, страдающие зубной болью, изглодали с заповедной и врачебной сосны всю кору и успокоились только тогда, когда чудесные свойства иссохшего дерева перешли на другую сосну. К таким целителям приносятся посильные дары из числа тех, которые пригодны на потребу их сберегателям, а там, где сберегателей (как близ родников в лесах) не полагается, целительные деревья и соседние с ними украшаются ленточками, разноцветными лоскутами и пр.

Простодушные верования и в данном случае, конечно, дохо­дят до крайностей, объясняемых лишь устойчивостью доверия к прадедовским преданиям. Так, например, между священными и обыкновенными попадаются деревья проклятые. Во главе их стоит общеизвестная, с трепещущими листьями, осина, прокля­тая самим Христом за то, что на ней удавился Иуда, и потому неудобная к посадке вблизи жилища. В некоторых местах находятся в сильном подозрении даже ели и сосны. Их также избегают присаживать к прочим деревьям в садах и огородах (например, в Меленковском уезде Владимирской губ.) за то, что они не послушались спасителя, когда он молился в саду Гефсиманском и сказал им, чтобы они не шумели и не мешали ему. Священным считается всякое "божье" дерево (кустарниковое с пахучими листьями камфарного запаха, артемизия) за то, что, по уверению орловских пахарей, его сам Бог насадил в раю прежде всех других дерев и потом священную вербу. Ими никогда не топят печей, а освященные пучки вербы, кото­рою выгоняют в Егорьев день скотину в поле, истребляют не иначе, как бросая их не в печной огонь, а на речную воду.

Кроме проклятой осины, в сосновых и еловых лесах вырастают еще такие деревья, которые носят название "буйных" (Череповецкий уезд). Им приписываются особые свойства — именно разрушительная сила, скрытая и тайная, угадать и ука­зать которую могут лишь одни колдуны. Такое дерево, с корня срубленное и попавшее между другими бревнами в стены избы, без всяких причин рушит все строение и обломками давит на­смерть неопытных и недогадливых хозяев. Даже щепа от таких бревен, подложенная со зла лихим знающим человеком, лома­ет и разрушает целые мельницы. Знающие люди во время гро­зы никогда не садятся под сосну и ель, всегда предпочитая им березу, если уже выпал неизбежный повод к укрытию.

В Череповецком уезде (в Горской волости) кустарниковое растение — можжевельник, редко достигающее величины дере­ва, изумляет своими необычными размерами, которые тем бо­лее удивительны, что растет этот можжевельник на рыхлом голом песке. Ясно, что дерево как будто стоит под особым покровительством какого-то таинственного существа, и за то, вероятно, этот можжевельник сплошь увешивается тряпками и даже полотенцами, на которых нашиты красные или черные крестики.

Хотя в этом сообщении, полученном прямо с места, не ука­зано явных поводов к таинственным приношениям, тем не менее и в данном случае несомненны следы признательности за благодатные дары, получаемые здесь от необыкновенного дерева. Более странными могут почитаться искания врачебной помощи у деревьев, давно умерших и даже успевших предаться, в известной степени, гниению. Например, тех же маленьких детей, страдающих бессонницей, сердобольные матери стукают пятками ножек об стенки нежилых строений. Точно так же человек, наломавшийся на работах до таких болей, от которых, что называется, некуда деваться, старается ослабить жгучие страдания тем, что трется обнаженной спиной о подпорки заборов или бежит к овину и на середней стенке его проделывает то же.

С подобными образцами можно было бы идти дальше, ес­ли бы они не вводили нас в тот отдел программы, который посвящен народным лечебным средствам. Там найдут свое место и чудодейственные растения, которым, приписываются волшеб­ные свойства, и растения, совершенно не существующие, вроде сказочного зелья разрыв-травы или цветка бесцветкового папоротника [100].


[1] Например, трудно представить себе любой большой русский город, в котором не указывали бы на дома, населенные чертями и покинутые по причине разных проказ, нечистой силы, производящей шум и возню, швыряющей камнями, щепой, песком и т. п.

[2] Вот для любознательных эти названия: агорянин или огарянин (Орлов­ской губ. и уезда), бес, нежить, нечисть, злой дух, демон, сатана, дьявол, черт, вельзевул, царь тьмы, князь тьмы, царь ада, царь преисподней, змий, кромешный, враг, "тот", "он", ворог, вражья сила, недруг, неистовый, лука­вый, нечистый, луканька, не наш, недобрый, недобрик, нелегкий, нелегкая, нечистая сила, нечестивый, неладный, соблазнитель, блазнитель, морока, мара, лихой, игрец, шут, шайтан, черная сила, черный, неключимая сила, некошный (т. е. не чистый или поганый), ненавистник рода человеческого, ле­ший, лесовик, дворовый, банник, гуменник, кикимора, русалка, полевой, полевик, водяной, хозяин, хохлик, шиш, шишимора, шишига, шиликун, отяна, летучий, огненный змей, несветик, рогатый, пралик, немытый, немытик, левый, идол, окаянка, окаяшка, шехматик, супротивник, нехороший, анчутка беспятый, родимец, супостат, шутошка, дерт (в Шуйском уезде Владимирской губ. "д" вместо "ч"), т. е. черт.

[3] Одна из таковых, чисто великорусского происхождения и повсеместно распространенная, повествует, что некий святой подвижник (по преданиям Поволжья, Андрей Блаженный) встретил беса, всего выпачканного.

— Иди обмойся водой речной,— посоветовал святой,— что ты таким па­костным ходишь?

— К реке меня не пускает ангел, а велит идти в ту первую избу, где стоит непокрытая кадка с водой и где она не ограждена крестным знаме­нием. Туда я и иду. Мы ведь там всегда и обмываемся.

Порченные и кликушки во время припадков беснования громогласно, при всем народном множестве, определяют, даже подлинным счетом, число бесов, которые, залетели к ним через рот и гложут их животы (чаще всего сорок).

[4] Из подобных пословиц в народе вращаются, например еще следующие: "навели на беса, как бес на болото>; "ходит черт по мхам, по борам, по бо­лотам"; "всякий черт свое болото хвалит"; "вольно черту на своем болоте орать"; "иной ворочает в доме, как черт в болоте, и правит домом, как тот же черт болотом"; "гнилого болота и черт боится" и т. д.

[5] У наших чертей красным бывает только колпак на голове.

[6] Как сообщают из Смоленской губернии, черти летели с неба сорок дней и сорок ночей, и, кто где упал, тот там и остался хозяином.

[7] Олончане даже к рыболовным сетям привязывают листовой табак.

[8] В лесу с лесом равен,— говорят в Сарапульском уезде Вятской губернии,— в поле с травой, а в людях с человеком (равен — т. е. схож).

 

[9] Иногда — и гораздо реже — это выражение заменяется двумя другими: черту свечка, черту кочерга (уголья мешать в геенне огненной).

 

[10] Как всем известно, хотя бы по словам повсюду распространенной поговорки, черти всего больше боятся ладану ("ладан на чертей, тюрьма на воров"), а вследствие того и введены в обычай сумочки-ладанки, носимые вместе с крестами на шее. В такие сумочки зашивают вместе с какой-либо святыней, кусочки этой пахучей смолки. Бывает, впрочем, зачастую и так (по пословице же), что у иных... ладан на вороту, а черт на шее.

[11] Сведущие люди держатся, вследствие подобного верования, того правила, что никогда не плюют на правую сторону и ложатся спать на левом боку, чтобы держать лицо обращенным к своему ангелу и не видать во сне дьявола.

[12] Ночью же в новый дом и скотину перегоняют. Счастливыми днями для новоселья считаются двунадесятые праздники, и между ними в особенности, введение во храм Богоматери.

[13] Рассказывая о домовом, всего чаще называют его просто — "он" или "сам", но еще чаще "доброжилом" и "доброхотом", а в Вологодской губер­нии (Кадниковский уезд) даже "кормильцем". По всему лесному северу России, за свое охотливое совместное жительство с православным русским людом, домовой зовется, "суседком" и "батанушкой" (батаном — не то в смысле бати-отца, не то братана, т. е. неродного брата). В семьях Олонецкого края величают его даже почетным именем "другая половина". Во всяком случае он "доможил" и за обычай житья в тепле и холе — "жировик"; за некоторые житейские привычки — "лизун". За то, что он все-таки существо незримое, бесспорная и подлинная "нежить" (ни дух, ни человек), домовой, в обход, настоящего и прямого звания его, прозывается еще и считается "постеном" (а также "по-стень" — от стени или тени), как призрачное существо, привидение. Зовут его еще иногда "корноухим" за то, что будто бы у него, в от личие от настоящих людей, не хватает одного уха. В видах особого исключения, называют его еще "некошным" (некошной) в тех только случаях, Когда он не ладит с хозяевами избы, хотя это прозвище более прилично (и

чаще применительно) ко всяким другим чертям, например к водяным и лешим, а к домовому духу не прилаживается и, собственно, не подходит.

[14] Во многих глухих местах Костромской губернии, а по сведениям от сотрудников и в Калужской, сохранился очень древний обычай подвешивать под стойлами конюшен и над насестами в курятниках "куриных и лошадиных богов". Для коней таковым "богом" служит особенный камень с дырой, для кур — горлышко от кувшина.

[15] Во Владимирской губернии, между прочим, держится такое поверье, чтомыться в банях не грешно только мужним женам, а вдовам и девицам грешно: "Но если с молитвой, то и им прощается".

[16] Сообщивший этот случай прибавляет, что местные крестьяне считают рассказ вполне достоверным.

[17] На Феклу-заревницу (зарево от овинных огней) происходят обыкно­венно "замолотки" (начинают молотить по утрам с огнем): это первый именинный овин: на Покров — вторые именины.

[18] Например, в Пошехонье, где мару представляют красивой, высокой девушкой, одетой во все белое, но зовут ее "полудницей", относя прямо к "полевым духам". В Оленецкой губернии мара — невидимое существо, жи­вущее в доме помимо домового, но с явными признаками кикиморы (прядет по ночам на прялке, которую забыли благословить, рвет куделю, путает пря­жу и т. п.).

[19] В Калужской губернии (в Жиздринском уезде) это же привидение, которое видят в лунные ночи за самопрялкой или за шитьем, так и назы вают — марой. Эта страшная растрепанная мара сидит и гремит самопрял­кой. Как погремит, так и будешь одну куделю прясть целый день; пошьет у кого, тот одну рубашку в неделю не кончит: все будет перепарывать и т. д.

 

[20] — Вятские обруселые пермяки так называемого Зюдлинского края, про­ходя мимо нечистого места, где живет их "кусьдядя" с женой — кикиморой, слыхали в ночную пору детский плач и говор. Значит, живут они семьями.

В хлевах у этих вятчан наместо кикиморы живет "стриж", который, поселившись среди овец, вместо всяких паразитов, выстригает у нелюбимых животных почти всю шерсть догола. Представляют себе этого злодея в виде птицы сыча с крыльями из мягкой кожи, не покрытой перьями.

[21] Несколько полнее обрисовывается он в самых глухих трущобах. Здесь сохранился рассказ о том, что кикиморы о святках, в ненастную погоду, рожают детей, причем страшно стонут и воют. Новорожденные их тотчас по явлении на свет вылетают из избы через трубу на улицу, где и живут до Крещенья.

[22] В Новгородской губернии (в белозерских краях) и в ярославском Пошехонье этому духу дают еще название "вольного", и все с тою же целью, чтобы не обижать его общепринятым прозвищем. В Олонецкой же губернии лешего зовут "лядом" ("ляд тя возьми", "пошел к лядам", т. е. ко всем чер­тям) и еще проще — прямо "лесом", сознательно веруя в то же время, что "лес праведен — не то что черт". Прозвищем "праведного" леший неизменно

[23] В карачаевских и брянских лесах его всегда видят с огромной дубиной в руках.

 

[24] У олончан в их густых и непочатых лесах, кроме леших, живут еще особенные "лесные старики" или "отцы", которые собственно и занимаются тем, что сманивают в лес детей, но с какою целью держат их там и чем кормят — самые сведущие люди сказать не могут.

[25] В ярославском Пошехонье знают особого духа "полудницу": красивую высокую девушку, одетую во все белое. Летом, во время жатвы, она ходит по полосам ржи, и кто в самый полдень работает, тех берет за голову и начинает вертеть, пока не натрудит шею до жгучей боли. Она же замани­вает в рожь малых ребят и заставляет их долго блуждать там. Здесь, оче­видно, народное поверье сливается с наивной деревенской моралью, приду­манной для острастки ребят.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных