Особенности внедрения тэнноистских идей в массы

Тэнноизм, опиравшийся на одну из самых архаичных религий, сохранявшую пережитки магических верований, придавал исключительное значение ритуалу как средству внедрения в массы своих установок и предписаний. Исполь­зовалась характерная для неразвитых религий «вплетенность» идеологии в ритуал, когда последний выступает главным носителем этой идеологии. В результате модерни­зации синто религиозным ритуалам был придан явно полити­ческий характер, что превращало их в важный фактор жизни общества.

Государственные обряды определяли обширный круг обя­занностей подданных Японской империи. Трансформиро­ванные традиционные ритуалы, в особенности вновь создан­ные, служили строгой регламентации жизни японцев, эффек­тивно поддерживали национальную сплоченность, сообщали ореол «священности» и таинственности социальным отноше­ниям в условиях господства императорской системы. В модер­низировавшемся японском обществе сохраняли свою реаль­ную силу пережитки традиционного образа жизни, когда ри­туальная практика узаконивала структурные основы со­циального организма.

Основополагающие установки идеологической системы тэнноизма как бы закреплялись ритуалами на чувственном и подсознательном уровнях. Иначе говоря, пропаганда тэн­ноизма, опираясь на религиозные приемы воздействия на массовое сознание, формировала политическую ориентацию через эмоциональное воздействие ритуалов государственного синто. Вместе с тем и всякое нарушение чисто религиоз­ных обязанностей приравнивалось к нарушению обществен­ного долга и соответственно каралось не только как рели­гиозный проступок — оскорбление святыни император­ской особы, но и как предательство родины.

Огромное значение, придаваемое ритуалу для внесения тэнноистских идей в массы, связано с особенностями функ­ционирования синтоистской культовой системы в традицион­ном японском обществе. Глава социальной группы наделял­ся священными качествами и был посредником между обычными членами и групповыми божествами. Через ритуалы, часто отправлявшиеся в обстановке глубокой секретности, жрец (он же глава группы), имевший способность общаться с богами от имени всей группы, добивался «очищения» группы и вновь делал ее достойной божественного покрови­тельства ([162, с. 8—9]; см. также [83, с. 75—118; 53, с. 52—56]).

Политическая культура тэнноизма продолжает эту тра­дицию сакрализации групповой жизни, когда особое положе­ние главы группы (в тэнноистской идеологии это импе­ратор) определяется его связью с мистическими силами. Император как первосвященник, представляющий всю японс­кую нацию перед синтоистскими богами, выполнял опреде­ленные обряды и церемонии с «целью добиться счастья своего народа и мира в стране». Управление государством, согласно политической доктрине государственного синто, означало «руководство обществом посредством участия в об­рядах, что должно было принести ему спокойствие и едине­ние» [110, с. 76]. Именно в этом смысле надо понимать тэнноистскую концепцию «единства отправления ритуала и управления государством» (сайсэй итти). Указанная концеп­ция нашла свое отражение и в значении синтоистского терми­на «мацуригото», который, обозначая отправление религиоз­ных обрядов, ритуальных празднеств, в то же время пере­водится и как «государственные дела по управлению» (см., например, [2, с. 1086]).

Как уже отмечалось, в механизме внедрения в сознание простых японцев тэнноистских мифов самым важным и дей­ственным методом официальная пропаганда признавала спе­цифически культовую схему идеологического воздействия — ритуал. Идеологи «кокутай», трансформировав традицион­ные синтоистские ритуалы, а также разработав множество новых, рассчитанных на общенациональные масштабы ри­туальных мер, свели их в строгую унифицированную в го­сударственном плане систему, призванную сохранять и взвин­чивать чувства «единства расы Ямато и императора», принад­лежности всех японцев к единой общности, покровительствуе­мой и ведомой волей синтоистских «ками». В 1875 г. прави­тельство Мэйдзи издало свод молитв и религиозных цере­моний, которые отныне должны были использоваться в риту­алах и празднествах государственного синтоизма [184, с. 56]. Больше половины официальных религиозных служб было разработано заново, хотя это замалчивалось и преподно­силось как восстановление древних порядков. Из 13 религиоз­ных церемоний, богослужение на которых совершалось лично императором, 11 были созданы в период Мэйдэи. Эти 13 обрядов назывались «большими», они дополнялись «малыми», бо­гослужения на которых отправлялись главным священно­служителем («сётэн») императорских святилищ.

Ритуал императорского двора носил название «император­ского синто», его обрядность окончательно сформировалась к 1908 г., когда был издан специальный указ, закрепивший порядок отправления религиозных церемоний при дворе. В Токио на территории императорского дворца вскоре после «реставрации Мэйдзи» сооружается комплекс святилищ (кутю сандэн) (подробнее об этом см. [42, с. 146—147]).

С 1873 г. начинает разрабатываться система государствен­ных праздников, почти всецело базирующаяся на обрядности двора. Именно государственные праздники служили главным каналом внедрения догм «кокутай» в массовое сознание. Тот факт, что государственные праздники почти полностью вто­рили «большим» обрядам «императорского синто», должен был утверждать в глазах широких масс центральное место института императорской власти в политической и культур­ной жизни страны.

В 1873 г. были отменены традиционные праздники и вместо них введены всего два государственных праздника — «день вступления императора Дзимму на престол» («Дзимму тэнно сокуи хи» — 29 января) и «день рождения правя­щего императора» («тэнтёсэцу» — 3 ноября). Но, посчитав это недостаточным, особенно учитывая практику празднеств в западных странах, в том же году добавили: «гэнсисай» (справлялся 3 января при дворе в память о сошествии на землю правнука богини Аматэрасу — Ниниги-но микото)¹⁵, «Синнэн энкай» («торжество в честь Нового года» — 5 января), «Комэй тэнно сай» («день памяти императора Комэй», отца императора Мэйдзи, — 30 января), «Дзимму тэнно сай» («день памяти императора Дзимму» — 3 апреля), «канна-мэсай» (праздник осеннего урожая — 17 октября)¹⁶ и «ниина-мэсай» (праздник преподнесения императором риса нового урожая синтоистским божествам — 23 ноября). В указан­ном же году «годовщина вступления императора Дзимму на престол» переименовывается в «день основания импе­рии» («кигэнсэцу»), и его празднование назначается на 11 фев­раля [98, с. 125].

В 1878 г. государственными праздниками объявляются так­же весеннее и осеннее поминовения «ками» умерших импе­раторов, которые проводились в дни осеннего и весеннего равноденствия, когда японцы по традиции поминают своих предков. Общенациональным становится и праздник «сихо-хай» («поклонение императора богам четырех сторон све­та» — 1 января) [98, с. 126].

С 1870-х годов в школах всех ступеней вводятся цере­монии празднования этих дат, главными и обязательными из которых постепенно становятся «кигэнсэцу» и «тэнтёсэцу».

В период правления императора Тайсё было отменено празднование в общенациональном масштабе «дня памяти императора Комэй», его заменили «днем памяти импера­тора Мэйдзи» (30 июля), но после смерти императора Тайсё вместо этого стали отмечать день его памяти, а торжест­во, посвященное императору Мэйдзи, перенесли на день его рождения (3 ноября) и стали называть «Мэйдзисэцу». В этот праздник, так же как и в «кигэнсэцу» и «тэнтёсэцу», в школах стали проводиться обязательные церемонии.

После обнародования «Императорского рескрипта об образовании» (1890 г.) в праздничные дни от школьной администрации требовали оглашать текст рескрипта перед пожалованными всем школам портретами императора и им­ператрицы, которым ученики должны были поклоняться как святыням. С 1891 г., после составления «Регламентации по проведению церемоний в школах по случаю праздников» («Сёгакко сюкудзицу дайсайхи нисики китзй») [94, с. 234], тэнноистский ритуал стал сердцевиной «морального воспитания» детей, прививая им благоговейное отношение к импера­тору как к «живому богу», почтение к его семье, окруже­нию, а значит, к власти и вышестоящим вообще.

Принципиальный порядок церемоний состоял в следую­щем: обряд поклонения портретам императора и императ­рицы, произнесение здравиц в честь обоих «всемилости­вейших» высочеств, чтение вслух высочайшего рескрипта об образовании, выступление директора школы, пение хором песни по случаю праздника. Кроме того, ученикам дарились сладости или памятные подарки. На этих церемониях присут­ствовали все, кто был связан с организацией школьного просвещения, прежде всего мэры городов или старосты по­селков, родители и родственники учеников; местные жители также должны были по мере возможности принимать участие [108, с. 252].

Подробно исследовав роль тэнноистских праздников, Аки-ра Ямамото и Тосихико Имано пришли к следующему заключению: «При внедрении и проникновении идеологии тэнноизма школьные церемонии были центральным звеном системы просвещения, находили очень широкое применение... Дело в том, что школьные церемонии эпохи Мэйдзи органи­чески соединяли все области просвещения — педагогику, образование, контроль — и укоренялись в школах с порази­тельной упорядоченностью, позволявшей выполнять цель власть предержащих идеологов по закреплению создававше­гося государством образцового типа подданных» [160, т. 1, с. 12].

После побед в японо-китайской (1894—1895) и русско-япон­ской (1904—1905) войнах школьные церемонии все более наполнялись шовинистическим духом, японцев воспитывали как «народ, нацеленный на экспансию» (ботётэкина коку-мин) [78, с. 230]. Особое значение для «поднятия боевого духа» населения придавалось празднованию «кигэнсэцу», ко­торый был провозглашен «днем войн и побед, днем в осе дав­ления нерушимости великой Японской империи» [85, с. 181].

С 1931 г., когда началась вооруженная интервенция Японии в Маньчжурии, к «кигэнсэцу», как и десятилетия назад, не раз приурочивали начало наступления и объявления о побе­дах. В печати стали привычными призывы: «Захватим та­кой-то город ко дню основания империи» или «Начнем еще одно наступление в ознаменование кигэнсэцу» [156, с. 60].

После начала «большой» войны в Китае «день основания империи» нередко именовали «кигэнсэцу военного государ­ства» (гуикоку-но кигэнсэцу) [101, с. 195].

Для школьных учителей в дни тэнноистских празднеств устраивались специальные торжественные собрания, где им читали инструкции по «моральному воспитанию» детей. Типичным примером такого инструктажа может служить обращение к школьным учителям на праздновании «2601-й годовщины» основания Японской империи в 1941 г. мини­стра внутренних дел барона Киитиро Хиранума. «Япон­ское государственное устройство, — заявил он, — не имеет подобия в мире... В этот день 2601 год назад наш первый император Дзимму взошел на престол. Династии в других странах основаны людьми. Иностранные короли, импера­торы и президенты поставлены у власти людьми, лишь в Японии священный трон унаследован от божественных пред­ков. Поэтому императорское правление — это продол­жение божественного провидения. Династии, основанные людьми, могут рухнуть, но трон, воздвигнутый богами, не может быть поколеблен людьми» [163, с. 73].

В период тэнноистского милитаризма государственные праздники обросли целым набором неукоснительно соблю­давшихся регламентации. Любое отступление от официаль­ной инструкции каралось настолько сурово, а тэнноист-ская обработка велась среди масс настолько интенсивно и в таком истеричном стиле, что в конце концов преобладающим чувством, испытываемым японцами к своему верховному правителю, стал почтительный страх. Ббльшую часть празд­неств во славу монархии подданные проводили в позе глу­бочайшего поклона, испуганно потупив глаза.

Портреты императора и императрицы хранились вместе с копией «Императорского рескрипта об образовании» в спе­циально возведенных на школьных дворах огнеупорных павильонах, напоминавших по виду миниатюрное синтоист­ское святилище, но без окон и с единственной наглухо запертой и опечатанной дверью. В крайнем случае для хра­нения «святынь» выделялся специальный сейф. Во многих школах составлялся график дежурств среди учителей для наблюдения за сохранностью «святынь». Передача дежурства также сопровождалась особым маленьким ритуалом. В случае пожара или землетрясения императорские «святыни» обере­гались с гораздо большим рвением, чем жизнь учеников. Ритуал празднеств в школах дополнялся ежедневным покло­нением на расстоянии, когда и учителя, и ученики засты­вали в поклоне в сторону императорского дворца.

Объясняя, почему тэнноистские празднества стали сутью образования в довоенной Японии, Киётомо Исидо пишет: «Министерство просвещения хорошо знало, что культ импе­ратора и связанные с ним идеи ко кутай не появляются на основе „знания и логики", а постигаются, усваиваются мно­гократными тренировками. Поэтому тэнноистская идеология насаждалась по типу народных обычаев... от ощущения — к пониманию, от понимания — к знанию» [69, с. 75].

По мнению Фумио Мория, именно вследствие распро­странения в массах преимущественно путем насаждения го­сударственного ритуала идеологии тэнноизма «„процесс пси­хологического обнищания народа" (выражение Наоси Сэки-гути) принял всеобщий характер, что, в свою очередь, явилось тем ферментом, который вызвал к жизни тэнноист-ский фашизм» [94, с. 234].

Вот как описывает свои ощущения и представления об им­ператоре в детские годы известный японский писатель Кэндзабуро Оэ (к окончанию второй мировой войны ему исполнилось десять лет):

«Даже ученики младших классов трепетали перед импе­ратором. Помню, как тряслись у меня колени, когда учи­тель спрашивал, что мы намерены делать, если его высо­чество прикажет нам умереть. Ошибусь — и конец, каза­лось мне.

— Что ты сделаешь, если император повелит тебе уме­реть?

— Умру. Сделаю харакири, — бледнея, отвечает маль­чишка.

— Хорошо. Следующий! — выкликает учитель, поднимая с места нового ученика. — А ты, ты что сделаешь, если его высочество повелит тебе умереть? Говори!

— Умру! Совершу харакири!

Какое оно, лицо, изображенное на высочайшем портрете? Меня терзало острейшее любопытство, но я не смел под­нять глаз. Если взгляну — ослепну.

Когда я болел, меня неизменно посещало одно и то же видение: по небу, птицей паря на белых крыльях, летит император. И я замирал от священного трепета» [34, с. 11]. Подобное отношение к императору как к существу, на­деленному сверхъестественной силой, помимо ритуалов формировалось практически на занятиях любым предметом, даже уроки математики строились так, чтобы утвердить «божественность» императора, а уж такие предметы, как история, родная речь и литература, всецело служили укреп­лению тэнноистского сознания. Прогрессивный японский журналист М. Като писал: «Книги, которые не способствова­ли развитию „японского духа", были в конце концов запреще­ны для чтения, а их место заняли произведения, посвящен­ные теориям национал-социализма... Книги, проповедовав­шие националистические идеи, божественное происхождение императора и обязанность японца пожертвовать для госу­дарства всем, включая жизнь, стали обязательными для чте­ния в вузах и колледжах» [171, с. 183].

Видимо считая, что проведение государственных праздни­ков, обрядов императорского двора, а также ритуальной деятельности привилегированных храмов государственного синтоизма недостаточно для повсеместного внедрения догм «кокутай», правительство в 1907—1914 гг. осуществило «тэнноизацию» обрядов всех синтоистских храмов, которым в обязательном порядке предписывалось отправлять обряды государственного синтоизма согласно подробным инструк­циям министерства внутренних дел, регламентировавшим мельчайшие детали обрядности и требовавшим произнесения новых молитв, написанных исходя из догм «кокутай» [42, с. 148—149]. Унифицированная синтоистская система обряд­ности, являвшаяся религиозной базой распространения государственного национализма, опиралась на ритуал «домаш­него синто», также преобразованный в соответствии с обряд­ностью императорского культа. Если раньше перед домаш­ним алтарем (камидана) поклонялись «ками» — покрови­телю данной местности и семейным предкам, то с введением государственного синто в каждом камидана в обязатель­ном порядке должна была стоять табличка с именем богини Аматэрасу.

Значимость того или иного ритуала государственного син­тоизма в культивировании основных мифологических симво­лов тэнноизма определялась его рангом в системе офи­циально введенной иерархии. Естественно, венчали эту иерархию ритуалы, проводившиеся в храмах, непосредствен­но связанных с культом императора, — храмах Исэ, Мэйдзи, Касивара и т.д. Главными для культивирования государственного национализма являлись также церемонии, посвященные событиям, которые имеют отношение ко всей нации и выражают интересы государства.

На службу тэнноизму была поставлена ритуально-мисти­ческая символика и такого обряда, как «великое очище­ние» («обараэ»). «Великое очищение» осуществляется два раза в год — в последних числах июня и декабря. Молитва (норито), которая произносится по поручению императора во время «обараэ», начинается с вызова духов всех членов императорской фамилии и представителей правительства. Их символическое участие в ритуале означает, что в ходе его будет совершено очищение всей японской нации от гре­ховного и нечистого, накопившегося за полгода. Обряд очи­щения состоит в отрезании верхушки и середины священ­ной конопляной веревки, которая затем разрывается на во­семь частей (восемь символизирует множество). Эти обрывки, заключающие в себе, согласно верованиям, любую скверну японцев, кидают в реку Тама, протекающую в западной части г. Токио, по этой реке они навсегда уплывают в море [185, с. 40].

Из ритуала императорского двора мы подробнее рас­смотрим один из трех ритуалов церемонии восшествия императора на престол — «дайдзёсай», или «оониэ мацури». До революции Мэйдзи эта церемония, заимствованная из Китая, состояла из трех отдельных ритуалов, между кото­рыми в зависимости от обстоятельств могли быть доволь­но длительные интервалы. Первый ритуал церемонии вос­шествия на престол именовался «сэнсо», его центральным элементом был обряд передачи священных яшмовых подве­сок и меча, а также императорской печати, после которого новый император устраивал смотр министрам и провоз­глашал свое «занятие трона». Этот ритуал проводился сразу же после смерти предшествовавшего императора. Ритуал «сэнсо» во время восшествия на престол импе­ратора Мэйдзи проходил в период смуты и волнений, поэтому он в нарушение древних порядков был очень упрощен [98, с. 108].

Второй ритуал церемонии восшествия на престол — «со-куисики» с древних пор проводился по китайскому образцу и в определении дня его проведения очень большое зна­чение имело гадание по даосской системе «инь-ян». Однако в 1868 г. Дзингикан разработал новую церемонию, «со-куисики», согласно синтоистским традициям, причем всем элементам церемонии был придан нарочито древний вид, будь то одеяния участников, интерьер помещения или риту­альные предметы [98, с. 109—115].

Однако наибольший интерес для нас представляет третий ритуал церемонии — «дайдзёсай», так как именно его содержание является важным для понимания мистических сторон императорского культа, определяющих глубинные слои символики тэнноистской идеологии. Содержание рас­сматриваемого ритуала пока не получило однозначной интерпретации в японской литературе, в какой-то мере это связано с тем, что ритуал отправлялся тайно в хра­мах императорского дворца и его содержание намеренно не раскрывалось. Некоторые черты «дайдзёсай» берут свое начало от самого важного синтоистского «мацури» — «ниинамэсай» («праздника вкушения плодов нового урожая»). Символику последнего возводят к мифологическим записям в «Кодзики» и «Нихон секи», согласно которым богиня Аматэрасу отправляла обряд нового урожая на небесах. В древности «дайдзёсай» был источником религиозного и политического престижа верховного правителя.

В традиционной Японии «ниинамэсай» справлялся в каж­дой семье, рис нового урожая преподносился семейным и клановым «ками», эту трапезу с божествами разде­ляли все участники ритуала.[170, с. 96]. Таким образом, суть праздника заключалась в священной трапезе, когда люди, совместно в кушавшие пищу, подносимую божествам, возносили благодарность за урожай и в то же время приоб­щались к божественному началу. Каждый год богослужение «ниинамэсай» отправлялось и при императорском дворе, где плоды нового урожая вкушались совместно с прароди­тельницей династии — Аматэрасу и другими синтоистскими «ками» — императорскими предками. Когда же этот праздник стал справляться также по поводу вступления нового императора на престол (предположительно с правле­ния императора Тэмму — VII в.), он стал называться «дайдзёсай» и приобрел множество сложных и утонченных обрядов, отличавших его от обычного «ниинамэсай».

Перед ритуалом «дайдзёсай» император соблюдал две формы воздержания, или поста. Первое более строгое воз­держание, «маими» («принципиальное воздержание»), длилось три дня, в которые император всецело посвящал себя ре­лигиозным обрядам. Вторая форма воздержания, «араими» («предварительное воздержание»), не была столь строгой и длилась месяц [170, с. 98]. Пост, согласно некоторым исследо­ваниям, был направлен на «воскрешение духа усопшего императора». Есть предположение, что, учитывая значе­ние шаманизма в древней Японии, первоначальной формой «дайдзёсай» был ритуал «воскрешения духа усопшего импе­ратора» путем совместного возлежания преемника на ри­туальном ложе с покойником [60, с. 100; 161, с. 179—180]. Умершего императора хоронили не сразу, а помещали в спе­циальную покойницкую, где совершался обряд заклинания духа усопшего.

Этот ритуал служил укреплению представлений о непре­рывности единой династии со времен зарождения государ­ственности в Японии. В мифологическом плане «дайдзёсай» олицетворял неизменность возрождения божественного духа Ниниги-но микото, правнука богини Аматэрасу, посланного ею для управления Японией. К этим мифологическим основа­ниям, указывал Сокити Цуда в своих довоенных трудах, добавлялись и чисто политические наслоения.

Синобу Оригути в своей работе 1928 г. «Дайдзёсай-но хонги» («Основные принципы дайдзёсай») описывал ритуал «дайдзёсай» следующим образом (см. [161, с. 174—182; 60, с. 92—108]). Ритуал состоял из обряда умиротворения духа усопшего и его возрождения в новом императоре, после чего последний становился полноправным «тэнси» («сыном Неба»). Оригути подчеркивал, что, по поверьям, в результате «дайдзёсай» дух, наследуемый императорами от поколения к поколению, остается вечным и неизменным. Большое зна­чение придавалось ритуальным омовениям императора в ос­вященной воде, после чего он сбрасывал одеяние, в котором постился, и облачался в особое «юката» (легкое кимоно), что символизировало наследование новым императором духа усопшего и возрождение его как «ками», т.е. преемник приобретал «божественность». Затем вступивший на престол император «отделял» от себя божественный дух и частич­но распределял его среди близких ему родственников. Кстати, считалось, что в конце года дух императора слабеет и может легко «отлететь». Для того чтобы не допустить этого, при дворе с наступлением ноября определялся день и проводился обряд «тама сидзумэ» («успокоения духа»). Другими словами, Оригути считал, что в «дайдзёсай» кроме сов­местной трапезы императора с «ками» включались две ри­туальные функции — «прикрепление» («вселение») блуждаю­щего духа (гайрай тама) усопшего к преемнику и «успо­коение духа» (тинкон).

После революции Мзйдзи «дайдзёсай» был проведен в 1871 г. не в Киото, где он отправлялся после восстановле­ния в середине эпохи Токугава, а в Токио, что знаменовало собой закрепление перенесения из Киото императорской столицы. Правительство разработало новую формулу обряда, сохранив его основное содержание — придание власти импе­ратора мистического ореола [98, с. 114—120].

Церемонии «дайдзёсай» императора Тайсё и недавнего императора Хирохито носили еще более грандиозный харак­тер, чем в период Мэйдзи, и широко освещались средства­ми массовой информации.

Для укрепления государственного культа императора власти воздвигли немало новых храмов (особенно в первые годы после реставрации), которые через вновь разработан­ную обрядность должны были насаждать в народе верно­подданность и готовность беззаветно служить своему мо­нарху. Г.Е. Светлов подробно описывает нововведения госу­дарственного синто, выделяя государственные религиозные учреждения в честь защитников «южного» двора в период двоецарствия (этот двор был официально признан закон­ным); святилища, обожествлявшие предшествующих императоров; храмы, посвященные «ками» ведущих идеологов «возрождения синто древности», школы Мито, а также дея­телей нового режима, отличившихся своей воинской доб­лестью и преданностью императору; синтоистские святи­лища, сооруженные на захваченных Японией территориях; комплекс местных храмов — «защитников государства» (гококу дзиндзя), возглавлявшихся центральным общенацио­нальным храмом Ясукуни [42, с. 154—161].

Большое влияние на формирование массового национализ­ма, сращенного с культом императора, оказывала ритуально-мистическая символика обрядов, совершавшихся в храмах, воздвигнутых в честь императора Дзимму (их было два — в Миядзаки, на юге о-ва Кюсю, и в Касивара, в окрест­ностях г. Нара), в грандиозном святилище в честь импе­ратора Мэйдзи, пользовавшемся огромной популярностью, а также в храме Хэйан дзингу, посвященном императору Камму, в царствование которого императорская столица была перенесена в Хэйан (позже переименованный в Киото). Но специального упоминания, с точки зрения утверждения в массах культа императора и подогревания милитарист­ского психоза в стране, заслуживает храм Ясукуни с его сетью местных храмов-филиалов.

Храмом Ясукуни (Ясукуни дзиндзя) в 1879 г. стали называть Сёконся (храм, основанный правительством в 1868 г., главной церемонией которого был обряд «сёконсай» — вызов духов павших за императора с 1853 г., в период борьбы за «реставрацию трона»). Тогда же Ясукуни дзин­дзя присвоили ранг особого императорского святилища и пе­редали его в ведение министерств армии и военно-морского флота, которые и утверждали духовенство храма. Фактиче­ски роль главных священнослужителей во время праздников этого храма выполняли высшие военные чины. Охрану Ясукуни дзиндзя обеспечивали подразделения военной жан­дармерии [42, с. 157].

В дальнейшем в Ясукуни дзиндзя почитались как «ками» все японцы, павшие на поле боя за «великое дело импе­раторского пути». Посвящение душ, погибших за тэнно, проходило в ходе пышной религиозной церемонии (17 ок­тября), в богослужении которой принимал участие сам им­ператор, выражавший таким образом свою благодарность и восхищение величием воинского подвига. Обряды, отправ­лявшиеся в храме Ясукуни, носили форму вызова духов погибших воинов, которые спускались с небес, чтобы при­соединиться к тем, кто уже был «обожествлен» в свя­тилище. Церемония вызова и встречи духов павших героев носила мистический характер, она осуществлялась глубокой ночью, что придавало ей особо торжественный характер.

Подобные обряды (но, конечно, без участия императора) проводились и в местных отделениях храма Ясукуни — сёкон-ся, которые в 1939 г. были переименованы в гококу дзиндзя (общее число их достигало 120). Участие в такого рода ритуалах способствовало распространению в японском обществе верований в то, что души умерших продолжа­ют влиять на жизнь видимого мира и, где бы их ни заста­ла смерть, всегда возвращаются на родину. Японцы верили, что после обряда «обожествления» «ками» погибших вои­нов становились охранителями живых солдат на полях «священных» войн, которые вела Япония (подробнее о куль­те павших героев храма Ясукуни см. [114; 158; 95]). Храм Ясукуни и его местные филиалы играли исключительную роль в пропаганде милитаризма и агрессивного шовинизма.

Государственный национализм Японии использовал, та­ким образом, культ предков, придав ему форму обязатель­ных религиозных ритуалов, он опирался при разработке общенациональных празднеств на традиции обрядовой прак­тики древних народных культов, видоизменяя их в интересах государства. Тэнноизм внушал веру в то, что генеалогия всех японцев восходит к некоему единому корню — это долж­но было создать чувство кровнородственной национальной общности и особую форму человеческих отношений в ней. Опора национализма на религиозный культ императора об­легчала духовное подчинение японцев, так как открывала возможность использовать чисто религиозный по своему механизму ритуал для формирования национального созна­ния, что в значительной мере обеспечило, на наш взгляд, достаточно высокое его развитие уже к концу XIX в.

Применение ритуала позволило укрепить нацию как общ­ность, имевшую основу не в уме, а в сердце — в виде веры. Среди широких масс общества национализм функ­ционирует не на уровне идеологии, а на уровне социально-психологической ориентации, и включение ритуала как глав­ного момента в процесс формирования национального само­сознания делает эту ориентацию столь же сильной, сколь и почти исключительно базирующейся на чувстве, не кон­тролируемом разумом. Через обрядность государственного синтоизма, в которую в обязательном порядке вовлекалось все японское общество, установки тэнноизма проникали во все сферы общественной жизни. Японцы, находившиеся в плену мифологических представлений, смотрели на самих себя как на живое воплощение своих мифических предков. Общение с божествами через обряды рассматривалось как необходимое условие для поддержания существования япон­ской нации. В довоенной системе тэнноистских идей импе­ратор выступал носителем творческого начала японской нации, средоточием ее «божественного» предназначения и животворящей энергии.

Глава 3

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: