Альбер Камю, "Бунтующий человек", глава "Творчество и революция". 4 страница

Правозащитник и политолог (очень толковый специалист по фашизму – я об этом могу судить как специалист в той же области) Евгений Ихлов совершенно справедливо высказался по этому поводу так: «Нас возвращают в Средневековье» («За права человека», 2003, № 10).

Эта история явилась, видимо, последней каплей, переполнившей чашу терпения молодых левых интеллектуалов из Москвы и заставившей их начать выпускать журнал «Скепсис», в котором тема антиклерикализма – основная (впрочем, журнал дрейфует в сторону превращения в философско-политическое издание «широкого профиля»).

И, прочитав в «Скепсисе» (№ 2) истории о том, как Московская патриархия отнимает у детей – аллергиков и астматиков поликлинику на Ленинградском проспекте (и о недостойной, позорящей звание врача позиции чиновников Минздрава, запретивших врачам поликлиники поднимать по этому поводу шум под угрозой увольнения), или о том, как Костромская епархия борется с уникальным музеем-заповедником «Ипатьевский монастырь» (и успешно борется: бесценная – последняя в России – деревянная церковь на сваях постройки 1713 года, перенесенная на территорию Ипатьевского монастыря из села Спас-Вежи, благополучно сгорела после того, как монастырь передали епархии), понимаешь, почему эта молодежь «звереет» и начинает мечтать о революции. Молодые люди с интеллектом, дарованиями и запасом знаний явно гораздо выше среднего не хотят жить в Средневековье.

В стремительно клерикализующейся стране они ощущают себя представителями подавляемого, дискриминируемого большинства (наподобие негров в расистской ЮАР), воспринимают саму клерикализацию – так же, как Е. Ихлов – как наступление тоталитаризма и готовы подписаться под каждым словом этого совсем не левого правозащитника и политолога: «Если в основу национального самосознания граждан России будут положены средневековые национал-религиозные представления, основанные на неприятии чужака, то через поколение нашу страну ждет новый распад, участь ракетно-ядерного Ливана» («За права человека», 2003, № 10).

Поэтому тот же «Арт-город» публикует антирелигиозную статью «Что есть истина?» («Арт-город», № 16, стр. 15–17), а радикальные художники-акционисты Авдей Тер-Оганьян и Олег Мавромати проводят свои скандальные акции, призванные продемонстрировать всему миру, до какой степени средневековым сознанием обладают наши клерикалы (оба действия были вполне успешны: и Тер-Оганьяну, и Мавромати пришлось бежать из страны, чтобы не попасть в тюрьму по явно бредовому обвинению в «возбуждении межконфессиональной розни» – и Тер-Огяньян уже получил в Чехии политическое убежище!). Поэтому же группа «Навь» включила в свой репертуар вот такую саркастическую «Молитву»:

Иисус запрещает термоядерный взрыв,
Аллах воскрешает птицу Додо,
Кришна очищает Кара-Богаз-Гол,
Яхве говорит: «Больше не будет озоновых дыр».

А журнал «Скепсис», чтобы наглядно продемонстрировать, как именно – в интеллектуальном плане – выглядит пресловутое «религиозное возрождение в России», публикует на своих страницах расшифровку продающейся чуть ни не во всех церковных лавках аудиокассеты протоирея Артемия Владимирова (одно время постоянно выступавшего на московском телеканале), адресованной маленьким детям: «Оседлал коня Илья Муромец – Бурушка аж присел под богатырем святорусским. И отправились они по земле родной. Едут – видят огромное здание, все сплошь стеклянное да алюминиевое, а написано на этом здании: «Кока-кола концерн» [дети смеются]. А под этой надписью – другая надпись: «США, страна заморская». <…> Выбежали из концерна мериканцы – рожи красные [дети смеются], зубы блестящие, улыбаются, а животики у них у всех от страха содрогаются. «Что приехал ты, Илья Муромец, в наш концерн? Мы тут гоняем «кока-колу», травим ребятишек русских, чтобы они лишались ума-разума. Кто напьется нашей «кока-колы» американской, становится как безумный, начинает собирать фантики да фантиками менятися. А мы, американцы бессовестные, бутылки с призами галочкой помечаем, ни одному детинушке русскому мы такие бутылочки не продаем, а все бутылочки нашим ребятишкам раздаем – Томам Сойерам да Гекльберри Финнам. Ни одно русское чадушко этого приза не выиграет, а если выиграет, то еще хуже ему будет, ибо обопьется «кока-колы», и животик у него развяжется, и выльется «кока-кола» по русской земле. А земля ту «колу» принять откажется. Разольется «кола» да затопит деревни, три, четыре, пять – деревню Неелово, деревню Горелово, высыпят русские людишки из избушек своих покосившихся, станут спасать кто утя, кто куря свое. «Кока-кола» же из того детинушки все выливается. Вот уже нет земли – русская земля кончается.

Мы же, американцы бессовестные, будем радоваться, потому что когда вымрет этот народушко и славянское его сердце согниет в земле, понастроим мы тут буровых установок, станем нефть качать, алмазы собирать, и будет у нас здесь банановая республика. Будем здесь растить кокосы, фейхоа и отправлять все в далекую Америку, и положим все здесь выращенное на русских костях к подножью тетки страшной – статуя Свободы называется.

А когда князь мира сего, сатана, с помощниками Фордом да Рокфеллером, улыбнется нам своей пастью железной да вставной, да погладит нас своей рукой когтистой, шерстяной, то услышим мы от него такие слова: “Америкашечки мои любимые, стравили вы народушко русский. Пусть уйдет он в небытие, пусть и память о нем позабудется, ибо народ тот был народ православный, народ, чьи деды и прадеды меня, сатану, посрамляли да крестом осьмиконечным мне глаза повышибали. Как благодарен я вам, америкашечки, что вы деточек русских с ума посводили, что они обклеились, как безумные, этими фантиками, что гуляли вдоль палаток с товарцем протухшим, что жевали ту тянучку липкую, превратились все в обезьян да попугаев раскрашенных”» («Скепсис», № 1, стр. 86–88).

Напрасно вы, дорогой читатель, смеетесь. Это не пародия. Это все о. Артемий говорит на полном серьезе – и адресует свои слова, повторю, к малым детям. А чтобы их родители не могли его текст цензурировать, он свою проповедь записал на аудиокассету: кассета «сама» крутится, голос «сам» льется – сиди, дитя, да впитывай. И никто, конечно, о. Артемия за явную пропаганду шовинизма и ксенофобии и разжигание межнациональной вражды (конкретно: между русским и американским народами) к суду привлекать не собирается. И кассеты эти сотнями тысяч распространяются «просветительским центром» «Православное видео».

В своей статье «Регрессанс», посвященной исследованию взаимоотношений религии и образования в современной России, Илья Смирнов приходит к выводу, что проходящая в стране «реформа образования» направлена на искусственное «понижение интеллектуального уровня» учащихся и списана с рецептов, стыдно сказать, Победоносцева: «Главный идеолог русской реакции конца XIX – начала XX века “народной школе усваивал роль охранительного учреждения: «содержать людей в строгом подчинении порядку общественной жизни». Школа должна не столько давать «общее развитие», сколько развивать навыки и умения в строгом соответствии наличной среде – иначе сказать, она должна быть сословной и полупрофессиональной”» («Скепсис», № 2, стр. 54). Вывод, к которому приходит Смирнов, показателен: «Религия здесь (в школе. – А.Т.) – всего лишь средство от самостоятельного мышления (а самостоятельное мышление <…> грозит авторитету властителей). Средство, проверенное веками, особенно Средними» (там же).

Не случайно даже А. Непомнящий (сам, кстати, православный) охарактеризовал проходящий процесс клерикализации страны как «самый последний и самый страшный эксперимент над Россией под названием “духовно-религиозное возрождение России”».

Очевидно, те, кто не попал под каток искусственной примитивизации общества и чей интеллектуальный уровень еще не понижен до требующегося властям, должны, чтобы не впасть в депрессию, смеяться. Что они и делают. Тот же журнал «Скепсис» откликнулся на канонизацию Николая II Кровавого замечательной пародией о канонизации Помазанного Атамана Терентия Устиновича Козолупа, героя известной уличной песни. Причем сделана пародия так: берутся оригинальные тексты, связанные с канонизацией Николая II, некоторые детали, имена собственные и топонимы заменяются (скажем, Николай II – на Козолупа, Россия – на Самотёку) – и дальше всё публикуется без изменений. Результат – поразительный. Судите сами: «Самое убиение Атамана-Помазанника не было обычным политическим актом, как убийства других монархов, президентов и министров. Оно носило мистическое, а отнюдь не политическое значение и смысл. Впоследствии в народе стихийно развертывается почитание Помазанника как Мудотворца и Блудодетеля. Взволнованные строки, посвященные Ему, открывают пытливому уху, что при Козолупе Самотёка процветала, не испытывая нужды в зимней одежде. А за 75 лет кровавой диктатуры резко сократились все показатели благосостояния, включая интимные особенности, тонко отмеченные в народной песне про Атамана Козолупа. Надо полагать, безбожная власть осуществляла геноцид по анатомическому признаку» (там же, стр. 83).

Особенно сильное впечатление производит «письмо в комиссию по канонизации»:

«Уважаимая Комиссия по канали (зачеркнуто) кананизации Атамана Казолупа!
Долго не решалась сообщить о событии котораи произашло со мной и маей знакомой в 1991 году в октябре месице. 15-го октября мы паехали за псеходи (зачеркнуто) психади (зачеркнуто) поган (зачеркнуто) за грибами в диревню Балабаново, Киевского направления. Набрав грибов стали выходить из болота в 16 часов 30 минут, но выти не смогли хатя находились недалико от выхода на нужную тропу. В октябре быстро темнеит, мы потеряли аринтир. Тогда мы пошли на звук электрички и заблудились со всем. Я стала читать вслух молитвы, но чем дальши мы шли, тем места становились непраходимее. Топи, поваленные деревья, дороги назад, тоже не было. Кругом никаго нет. Я прадолжала читать молитвы и идти, ощупавая палкой глубину воды. И вдруг я вспомнила, случай о том, как отряд бандеровцев был окружён в болотах. Они стали молитца Козалупу и вышли из болота к своим войскам СС. Я в отчаении стала читать молитву, каторая сложилась в моём серце: «Убиенный благоверный Атаман-Мучиник Терентий Устинович, выведите нас из этого леса, из топкого болота!» В абсолютной тимноте и среди топи мы ощупывали почву палкой и шли куда ужа не знали совсем. Пракричала я два раза мою молитву и что-то в темноте засвитилось. Это был сук дерева без кары и ещё. Хватаясь за них, мы прошли по длиному дереву. Пад ногами не было воды. Вытянув руку вперёт как слепая я шла и продалжала кричать в небо сваю молитву. Молитв чериз пять под рукой ощутилось что-то холодное и мягкое, оказалось это куриные окорачка, а мы стоим на рынки у самой платформы Голицыно, Беларуского направления. Праплутав в темноте 6 ч. приехали домой в полночь, не веря сами себе что мы жывы.
Вероника П., учащаяся ПТУ; Венера М., временно не работающая» (там же, стр. 85).

Независимо от «Скепсиса» и без всякой связи с ним группа «Навь» точно так же описала тот же причудливый сплав моральной деградации и «духовного возрождения» в современной России – как соединение физической (химической) зависимости с духовной (религиозной) зависимостью:

тут разверзлись небеса и богородица спустилась
она сказала мол –
– хеллоу я слышала как ты поешь –
– ну да пою –
– постой узнать ты должен прежде чем помрешь –
– она сказала мне –
– ништяк –
– она сказала –
– все о’кей
забей на шкаф и на компьютер по назначению используй клей
а если нюхаешь цветы лишь только нюхай и говно
второе пахнет непристойно выкидывай его скорей в окно
любимая к тебе тогда вернется поскольку ты большой талант
и над россией встанет солнце и это будет настоящий панк

(«Никак не похоже на рэп»)

Если вы думаете, что автор этого талантливо стилизованного под речь наркомана текста не стремился к тому, чтобы у вас при прослушивании (чтении) возникло воспоминание о знаменитом Марксовом определении религии, вы ошибаетесь.

И пока школы насыщаются чудовищными по качеству учебниками, безграмотными и некомпетентными, но зато «идейно правильными» (читай: соединяющими идеи неолиберализма с идеями мистицизма и национализма), а литература и искусство все увереннее превращаются в заповедник посредственностей, витающих в мире собственных грез, читатели Цветкова и слушатели «Зимовья зверей» настойчиво занимаются самообразованием. Если как следует изучить их издания, легко составляется представление, кого именно они читают особенно внимательно. Отнюдь не модного анархистского теоретика Хаким-Бея. И даже не упоминавшегося Цветкова (Цветков ведь не оригинальный теоретик – и он на это и не претендует, он сам прекрасно понимает, что он занимается – последовательно – поиском, сепарацией, смешиванием, трансляцией и популяризацией чужих идей). За легко воспринимаемыми Цветковым и Хаким-Беем обнаруживаем куда более сложных, но тщательно изучаемых Эриха Фромма, Герберта Маркузе, Ральфа Дарендорфа, Вальтера Беньямина, Жана-Поля Сартра, Симону де Бовуар, Теодора Адорно, Эрнста Блоха, Никколо Аббаньяно, Гальвано делла Вольпе, Помпейо Маркеса, Иштвана Месароша, Пьера Бурдье, Бертеля Оллмана, Иммануила Валлерстайна, Тони Негри и, конечно же, Эрнесто Че Гевару. А из отечественных мыслителей – Михаила Лифшица, Эвальда Ильенкова, Юрия Семенова.

Современной отечественной художественной литературе эти ребята откровенно предпочитают Роберта Музиля, Гюнтера Грасса, Жозе Сарамаго, Габриэля Гарсиа Маркеса, Нормана Мейлера, Алена Роб-Грийе, Хорхе Семпруна, Лючию д’Эрамо, Лоренса Даррела. Не то чтобы они совсем не читают современных российских писателей. Читают, но – с усмешкой и откровенным пренебрежением.

Это хорошо видно из теоретической работы «Методы радикального реализма» Дмитрия Черного – единственного, кроме Цветкова, кто сподобился на развернутое теоретизирование: «Авангард остался в прошлом, а неоавангард и постмодернизм, по сути занимающиеся примирением авангарда с классикой – сглаживанием его углов путем абсурдизации и высмеивания приема как такового, – являются симптомами не прогресса и развития, а регресса и стагнации. <…> Постмодернизм оказался живуч и покладист: вслед за юродивым затворником Приговым, эпатажно профанирующим преимущественно понятия автора и стиля, появился деловитый попсовик Пелевин, коммерчески успешно занимающийся профанацией литературно-исторических образов и целых мировоззренческих концепций – он использует при этом вполне традиционный суховатый язык русского романа конца XX века. Чем не союз регрессосообразных целей с новейшими технологиями – земного притяжения классики и компьютерной шизофрении постмодернизма? <…> Авторы-современники, считающие, что они не относятся к постмодернизму, а находятся вне его, наивно ошибаются: они лишь реализуют часть постмодернистского сценария, обнаруживая себя агентами давно почивших стилей – классики, символизма, акмеизма. Повторяю: приготовить любой гоголь-моголь из упомянутой мертвечины – не есть способ нарушить течение. Сегодняшний классицизм-пушкинизм, развращенный постмодернизмом – и есть мейнстрим: полуматерные ямбы, застёбанные и приблатненные высокие штили (вроде Веры Павловой)…

Отчаянным букетом архаических стилей развернулось современное искусство перед своим восприимником. Остановка исторического времени повлекла за собой остановку развития искусства. <…> торможение эволюции искусства (как диссидентского, так и официального) произошло задолго до контрреволюции ‘91–93: то, что сегодня читатель получает как «запрещенное», давно уже утратило свой пафос, оскучилось. Пелевин – это злободневная фантастика, которая, выполнив политический заказ, не сможет конкурировать даже с самыми скромными образцами «официальной» советской литературы (язык и способ устройства не нов, эстетика – газетна). То, что ныне представляется новизной в искусстве, есть всего лишь выбор, знакомство с незнакомым. Литературные направления напоминают сегодня контрреволюционные банды, состоящие из разновременного архаического сброда. Но есть нечто общее у этой банды – все участники современного литературного процесса, особенно те, кто не прочь рефлекснуть о своем стиле, одинаково ненавидят реализм. Политические творцы мифов, «демифологизаторы» тоже боятся реализма как огня. «Борьба с реальностью» – так назвала типичная современная литераторша Витухновская свое творчество. Новое поколение политиков зачитывается Пелевиным – это симптоматично и на руку революции. Естественно, что регрессирующее общество не заинтересовано видеть во всех реалистических подробностях процесс своего падения в прошлое – оно склонно фантазировать и смаковать деликатесы из прошлого, скрещивая суровые образы настоящего с переосмысленными эпизодами истории, и именно так видоизмененно видеть себя со стороны. Пытаясь доказать, что реализм утратил актуальность в новом обществе, политические и искусственные верхи диагностируют свою собственную мифичность. Но: эстетика, способная не на (подобную контрреволюционной) замену мифа мифом, а на отмену мифа как такового – есть эстетика реализма, причем реализма радикального. <…>

Постмодерн – это стиль устройства сегодняшней действительности и суть современного мировидения: формирования потребностей, спроса, мечты… Пусть цветут все цветы, пусть одно загнивает от другого» (Д. Чёрный. Поэма-инструкция бойцам революции, сти и другие поэмины + Манифет и Методы радикального реализма. М., 2001, стр. 126, 128–129, 131).

Д. Черный прямо, в теоретической форме, утверждает то, что другие, как не теоретики, а поэты и певцы, говорят посредством художественного текста: нам навязывают уход от реальности, нам навязывают «виртуальную реальность» – значит, мы должны обратиться к реальности подлинной. Группа «Навь» так и поет:

Мир устал от «производных миров» –
Он ждет, когда мы увидим его.

Д. Черный пишет об этом так – идеально перекликаясь с Цветковым: «Хозяин заинтересован в невидимости Реальности для потенциальных рабов. Гражданин удален из Реальности, за ширмами реклам (кубиков постмодернизм-сити) он не видит мира вокруг, изменений города и природы (интернет, ТВ), он – зритель составляемого властями постмодернистского сериала о прошлом и настоящем. <…> Реальность сама по себе пугает, требует многих усилий по запечатлению-восприятию и поэтому художественно неинтересна ни автору, ни читателю: куда интереснее обращаться друг к другу путем монтажа и любого другого глумежа над Реальностью. Вульгаризация художественной области общественного сознания сегодня празднует свою победу в Постсоцреал-Постмодернляндии. В литературе наблюдается такой же религиозный бум, как и в обществе: стремление «загрузиться» новейшей (в основном импортной или местноретроватой) мирововоззренческой оптикой и есть несознаваемый уход от Реальности» (Д. Черный, стр. 131, 140).

О том же самом говорит и Борзыкин: «Когда человек погружается в какую-то микрореальность, он забывает о макрореальности. Тогда с ним можно делать все, что хочешь» («Арт-город», № 22, стр. 16).

Д. Черный так квалифицирует социально-эстетическую ситуацию в сегодняшней России: «Мы, постсоветские литературные авторы и читатели, в силу внешнеобусловленной последовательности изменений нашего эстетического и политического (государственного, народного) самосознания оказались в уникальной и беспрецедентной для всей русской истории точке длящегося безвременья. Официальный политический миф, декларирующий именно такой тип общественного бытия, утверждает, что практически весь XX век Советской России, начавшийся с Великой Октябрьской Социалистической Революции (со всеми его техническими, эстетическими и мировоззренческими инновациями), являлся всего лишь аномалией, случайным аппендиксом, который путем контрреволюции ‘91–93 оказалось не так сложно удалить.

Таким образом восстановленная историческая, а следовательно, и эстетическая, мировоззренческая «справедливость» позволяет прооперированному контрреволюцией желудочно-кишечному тракту (общественному сознанию) «россиян» функционировать по дореволюционным стандартам, не спотыкаясь на периоде пресловутых «70» лет. Ну и слава Богу: жить стало намного легче – никто не зовет вперед к коммунизму, а назад, в ж… капитализма новое поколение «россиян» (дорогой такого «нового» общественного сознания) и само сползет… Да, мы оказались позади собственной истории – вот почему именно безвременьем назовут потомки наше “время”» (Д. Черный, стр. 125).

В этой ситуации многие, кто постарше, растерялись, покорно сложили руки и забились по углам, безропотно дожидаясь конца. Вот как это описывает тот же Борзыкин: «Это называется бихевиоризмом – модель поведения. «Мы так одеты, потому что так мы пьем наше пиво». То есть ты должен ходить туда, улыбаться таким образом, есть вот там-то – и тогда ты будешь вписан в структуру времени. Вот эту мысль они пытаются внедрить… И очень успешно. <…> Уйти от этого невозможно, потому что эта модель уже существует на всех уровнях, она становится нормой. А люди, которые предпочитают жить по-другому, забились по домам, не ходят на концерты – у них нет ни желания, ни денег на это. Целый пласт творческих людей, которые способны представлять собой индивидуальность, сейчас настолько запуган ситуацией в нравственной сфере (да и в политической <…>), что они уже готовы считать себя неудачниками. Смириться с этим, тихо сидеть дома и погибать. Я знаю много таких людей» («Арт-город», № 18, стр. 12).

Но небольшое число людей из поколения Борзыкина – и заметно большее из более позднего (им и посвящена эта статья) – не захотело просто плыть по течению, принимать навязанные им извне (и чуждые их внутренним моральным принципам) правила игры, деградировать и медленно умирать.

Именно они и создают сейчас «вторую культуру» – новую контркультуру, собственное социокультурное пространство, сознательно противостоящее официальному. Они пишут и поют песни, устраивают художественные акции и выставки, издают журналы и даже книги. И дело не только в том, что они поняли, что никто за них этого не сделает. Дело еще и в том, что им невыносимо скучно и тоскливо жить в стране, которой нувориши навязывают «культуру», соответствующую их, нуворишей, умственному уровню и вкусам: «культуру» казино и стриптиз-шоу, ресторанов и ночных клубов, жратвы, спиртного и наркотиков, «попсы» и «блатняка», «живописи» Шилова и «скульптуры» Церетели, убогой голливудской кинопродукции и легализованной порнографии вроде проекта «За стеклом», театра, потакающего уголовно-мещанским вкусам «новых богатых», стремительно «желтеющих» газет и журналов (в недавнем прошлом серьезных, имевших хорошую репутацию – вроде «Комсомолки» или «Огонька»).

Вот как пишут об этом сами молодые левые интеллектуалы: «Теперь я учусь в Москве и могу уже смело, на основании собственного опыта, подтвердить: мы были правы, когда писали, что рыба гниет с головы, а все зло идет из Москвы. <…> Сколько было криков о большевиках, которые когда-то снесли то или иное здание в центре Москвы! А сегодня я вижу: половина исторической застройки безнаказанно уничтожается – и вместо архитектурных памятников возводятся офисы и рассчитанные на наворовавших миллионы чиновников дома в стиле, который очень мной уважаемый автор <…> назвал «лужковским маразмом». А то и не возводится ничего. <…> когда я был маленьким, по ТВ скандалили из-за какого-то дуба в районе Арбата. Дуб собирались спилить. Так все метали громы и молнии по поводу «произвола партократов». Какие-то люди устраивали митинги и пикеты. Теперь на углу Нового Арбата и Никитского бульвара снесли целый квартал дореволюционной застройки – чтобы сделать там платную автостоянку <…> На все приемы в Кремль приглашают Аллу Пугачеву, президент и премьер перед ней заискивают. Таков уровень умственного и культурного развития у тех, кто нами правит. Представьте себе Ленина, который заискивает перед какой-нибудь шансонеткой. <…> их кумир – Басков. Басков, который на каждом концерте петуха пускает! <…> Пока я знал о московских театрах только по теленовостям, я наивно верил, что это сплошь что-то интересное. Теперь я знаю, что разрекламированная ТВ «Летучая мышь» вовсе не кабаре-театр, а убогое подражание американским мюзиклам, что там «артисты» не умеют ни петь <…>, ни танцевать, ни даже правильно двигаться на сцене. А уж пресловутый «Сатирикон» – воплощение «роскошной пошлости» <…> способный даже антифашистскую пьесу Брехта превратить в прославление фашиствующей мафии! <…> Впечатление такое, что я попал в Рим, захваченный варварами – и те разогнали (или перебили) образованных и культурных местных жителей (включая певцов, артистов и поэтов) и теперь услаждают свои слух и зрение своими, доступными их дикарскому уму, варварскими зрелищами» («Духовщина», № 3).

Дело еще и в том, что левые творцы «второй культуры» просто не могут не творить – как не могли писать Пушкин или Мильтон. Они не мыслятсебя без творчества, обмена идеями и художественными образами, полноценной внутренней жизни. Они оказались в оппозиции власти, в частности, потому, что немогут по-другому жить, – и не согласны с официально предлагаемой им (в качестве «предела мечтаний» молодежи) ролью менеджера по продажам женского белья или администратора среднего звена в цехе по производству презервативов. Те, кто согласны с такой «мечтой», идут на экономические факультеты. Среди новой левой интеллектуальной молодежи учащихся и выпускников экономических факультетов, судя по всему, нет. И «капитанов бизнеса» они откровенно презирают:

У Бизнесмена не мозги, а дерьмо,
Из глаз его лезет дерьмо,
Поэтому мир для него – дерьмо,
И люди в мире – дерьмо.

И если Пушкин умер в долгах –
И Пушкин ему – дерьмо.
И уж тем более нищий Ван Гог –
Дерьмо. Бизнесмен – это чмо.

И чем велики Платон и Сократ –
Никогда не понять ему.
Поскольку дерьму лишь опарыш – брат.
А нам братья – Мерль и Камю.

(«Бизнесмен-блюз», группа «Красные пантеры»)

Поэтому тот же Алексей Цветков стал ответственным секретарем серии «Час «Ч». Современная мировая антибуржуазная мысль» (серии, где изданы и субкоманданте Маркос, и Хаким-Бей) в издательстве «Гилея» и редактором леворадикальных книг в издательстве «Ультракультура», возглавляемом Ильей Кормильцевым – тем самым, который 15 лет назад прославился своими остросоциальными текстами для «Наутилуса Помпилиуса».

Они уже переломили ситуацию. Еще в конце 90-х востребованную этой молодежью литературу никто не издавал. Сегодня философские, политические, социологические, эстетические работы левых теоретиков издают и «Гилея», и «Ультракультура», и «Гнозис», и «Праксис», и «Панглосс», и «Ad Marginem».

Это поколение явно отличается от своих предшественников – левой молодежи времен «перестройки» и «постперестройки». Избалованные советским «социальным государством» времен «застоя», те оказались слишком инфантильными, слишком зависимыми от «общества потребления» и слишком трусливыми, чтобы выбрать путь не интеграции в Систему, а путь противостояния ей. Люди «новой контркультуры» взрослели в жестокие годы «дикого» и «криминального» капитализма, они куда трезвее и самостоятельнее. Немаловажно и то, что предшествующее поколение левой молодежи было просто глупее: во времена «перестройки» «неформалы» (в том числе и в политике) были в моде – и в «неформальные» организации (включая левые) набежала куча явных (и неявных) дураков, погнавшихся за модой. Когда мода на «неформалов» схлынула – эти люди исчезли (или превратились в анахронизм, как некоторые «ветераны» анархистского или троцкистского движения). Представители «новой контркультуры» занимаются тем, что немодно и не приносит денег. Это значит, что сепарация по критерию «fool proof» была произведена в основном до того, как эти ребята «засветились» на общественной арене.

При желании их можно, конечно, запретить. Но для этого придется вводить прямую диктатуру. И запрет ничего не изменит. Молодые интеллектуалы просто уйдут в подполье (они и сейчас, с точки зрения «больших СМИ», в «виртуальном подполье»). Их имущество – это их знания, их уровень развития, их таланты, их интеллект. Это имущество невозможно конфисковать по решению суда.

Конечно, их мало – гораздо меньше, чем слушателей «Тату» и читателей Акунина. Но умных людей всегда и везде мало.

И власть сама создала такую ситуацию, при которой этой молодежи, если она не хочет оскотиниться и утратить свое «я», не остается ничего другого, как идти в революцию.

Мир толкает их назад – в дореволюционную Россию, доиндустриальную, неграмотную, пропахшую ладаном. А они хотят вперед – в Россию постсоветскую, посткапиталистическую и постиндустриальную. Современную капиталистическую Россию они воспринимают как царство серости, скуки и убожества, подмороженную (в соответствии с заветом Константина Леонтьева) «страну теней», а грядущую революцию – как праздник, приход долгожданной весны, царство красок и цвета.

Об этом – песня «Запрещенных барабанщиков» «Куба рядом»:

В небе высоко
Солнышко как шмель,
Море – молоко,
Берега – кисель…
Боже, как ты теперь далеко,
Фидель!

Закрою глаза – и вижу
Золотой песок Варадеро,
Закрою глаза – и слышу:
«Гвантамера».

Раз-два – Куба далеко,
Три-четыре – Куба рядом.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: