Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Этот таинственный Ворошилов




И

ЗАКРУТИТСЯ ВОЛЧОК

 

Игры — одна из самых острых

форм человеческих взаимоот­ношений.

Э. Берн. Игры, в которые играют люди

Этот таинственный Ворошилов

 

Минуло уже больше полутора десятков лет с тех пор, как молодежный телеклуб, избравший своей эм­блемой Мудрую Сову, вступил в состязание с милли­онами телезрителей, вызвавшись всего за одну мину­ту дать ответ на любой вопрос.

Полтора десятилетия в эфире! Срок для телевизи­онной программы почти беспрецедентный. Но вот что поистине удивительно: как бы за эти годы ни менялись события и люди, какие бы новые кумиры ни появлялись на телеэкране, передача «Что? Где? Ког­да?» неизменно оставалась, судя по письмам зри­телей, в числе самых популярных.

Кое-кто из читателей, вероятно, возразит: нынче, мол, популярность клуба «знатоков» явно упала, пер­вые места занимают другие программы. Что ж, верно. И это очень хорошо, ибо ясно показывает, что не зря придуманная Ворошиловым игра много лет чуть ли не единственная держала на себе творческое будущее нашего телеэкрана. И даже если сейчас ее, увы, нет в пятерке самых популярных передач, я по-прежнему люблю «Что? Где? Когда?». Люблю, потому что она, можно сказать, выстрадала наше телевизионное сегодня. И, думается, несмотря на «пожилой» возраст, еще отнюдь не сказала своего последнего слова. Да, она появляется на экране не так часто, как раньше, но, когда, наконец, выходит в эфир, мы по-прежнему предпочитаем эту передачу многим другим.

— Прошу всех, кто смотрит сейчас нашу програм­му, на десять секунд выключить свои приемники! — произнес ведущий перед началом финала 1986 года. Так был проведен эксперимент, который определил степень популярности этой телеигры. Компьютер вы­дал рекордную цифру: финал собрал у экранов вла­дельцев пятидесяти миллионов телевизоров!

В тот год я еще не знал Ворошилова, и для меня, как и для других телезрителей, автор, ведущий и ре­жиссер передачи «Что? Где? Когда?» был совершен­нейшей загадкой. Ведь тогда мы еще не видели его на экране, он всегда оставался где-то за кадром. Тем таинственнее и загадочнее звучал этот глубокий го­лос — голос, вероятно, самого страстного игрока из всех, кто участвовал в передачах клуба. Об этом человеке, которого журналисты назвали «инкогнито из Останкина», ходили самые разноречивые слухи и нелепые предположения.

Я, конечно, догадывался, что таинственность Во­рошилова — это блестящий игровой прием, но все же удивлялся той несокрушимой последовательности, с какой он избегал появления в кадре. Мое удивле­ние поубавилось лишь тогда, когда я впервые побы­вал у Владимира Яковлевича дома и понял, что зна­чит для него самого созданная им передача.

Первые мои впечатления от нашего непосредст­венного знакомства во многом совпали с тем, о чем я уже слышал от ветерана клуба Сергея Ильина. Ильин рассказывал так: «Дома у него были? Не знаю, как сейчас, а вот раньше... Заходишь в квартиру — и упираешься глазами в таинственную записку, пришпиленную к стене: «Музыкальная пауза. Вопрос — кто и почему?» Поворачиваешь голову к другой стене и видишь: «Кто пройдет с подносом?» И всё кругом в таких бумажках, расписанных его любимыми японс­кими фломастерами. Всё — только о передаче. Един­ственная записка из другой оперы висит над кухон­ным столом. На ней — череп, кости и слова: «Не жри!»

Придя к Ворошилову, я понял то, что, видимо, сразу уясняли для себя настоящие участники клуба «знатоков»: это человек, который существует постольку, поскольку делает свою передачу. И только потому «тащит» столько лет эту труднейшую програм­му, что вложил себя туда целиком, без остатка.

В каком напряженном ритме работает создатель «ЧГК» и вся его творческая группа, готовясь к оче­редной передаче (за четыре месяца до эфира!), я уви­дел, когда собирал материал для книги. Достаточно сказать, что, постоянно встречаясь с Ворошиловым, я ни разу не сумел вырвать у него хотя бы нескольких часов для серьезного разговора, пока он не уехал отдыхать на свою дачу. И только там мне удалось расспросить его о том, как же он понимает суть Игры.

— Я думаю, настоящая игра — это нечто таинст­венное, даже мистическое,— рассуждал он.— Чело­вечество создало десятки образов игр. Что за всем этим стоит, я не знаю. Знаю одно: телевидение, воб­равшее в себя все виды искусства, телевидение, ко­торое стоит ближе всего к самой жизни, не могло не использовать фантомы, блуждающие в головах лю­дей. Художник в своих ассоциациях всегда оперирует какими-то вещами, которые в принципе существовали раньше. И я не хотел придумывать совершенно новую игру — это вряд ли было бы интересно, в такую игру никто не стал бы играть. А потому взял за основу уже известный образ — рулетку. В разных странах сотни лет существуют игорные дома, привлекающие к себе миллионы людей. Что их туда влечет? Это загадка...

— Наверное, желание испытать случай, испытать свою судьбу...

— А, может, желание «просто поговорить» — с Богом или с чертом! Людям всегда хочется попасть в то место, где можно пообщаться с небом. Я ведь тоже по натуре игрок. Для меня высшее удовольст­вие — сделать крупную ставку. И я не боюсь сказать, что, несмотря на внешние отличия нашей игры, образ рулетки витает над «ЧГК». Да все ведь и началось с этого. Как-то зашел в Дом игрушки, чтобы купить что-нибудь в подарок моему приятелю трех лет от роду. Увидел волчок с прыгающей лошадкой и ку­пил... сразу два: второй — себе! Играл, не выходя из дома, дней десять.

— Вы сделали игру делом своей жизни. Вероятно, для того у вас с детства должны были быть какие-то особые интересы. Ваша любимая игра в детстве?

— В детстве я ни в какие игры не играл. Ни в какие! Но любил смотреть, как играют другие. А вот лет после тридцати у меня все поменялось местами: я перестал наблюдать со стороны и начал играть сам. Скажу больше, мне кажется теперь, что, если бы не игра, я просто не смог бы жить. Ведь игра — это своего рода альтернатива всей нашей жизни.

— Вы хотите сказать, что нашли в игре свой спо­соб существования?

— Безусловно! И думаю, что не только я....Владимир Ворошилов пришел на Центральное телевидение во второй половине шестидесятых го­дов. То было время, когда хрущевская «оттепель» осталась позади, а период, который потом будет на­зван «застойным», только начинался. Художник по профессии, Ворошилов уже успел завоевать извест­ность, особенно в театральных кругах: на сценах Москвы и Ленинграда шли спектакли в его оформле­нии. А в «Современнике», руководимом Олегом Еф­ремовым, состоялся и первый режиссерский дебют: вместе с Галиной Волчек Ворошилов ставил «Двое на качелях». Но еще до выпуска спектакля он ушел на Высшие режиссерские курсы. Что означала для него эта смена профессии?

— Я считаю,— говорит он,— что в искусстве про­фессий как таковых вообще не существует. А суще­ствуют просто люди творческие и нетворческие, ху­дожники и нехудожники. Моя творческая жизнь шла по невидимой мне спирали: художник-портретист, те­атральный художник, театральный режиссер... Поче­му? Да потому, что я все время не был удовлетворен и при этом никак не мог понять, что же мне мешает. И так бы, может, никогда и не понял, не окажись у меня нескольких совершенно свободных меся­цев. С сентября мне предстояло занять штатную должность режиссера в одном театре. А была весна. И вдруг — позвонили с телевидения, и я полу­чил заманчивое предложение: придумать и снять по своему вкусу любую передачу! Покажите мне режиссера, который бы от этого отказался. Я со­гласился, пришел на телестудию месяца на три, но эти три месяца, как вы знаете, длятся уже более двадцати лет.

— В то время,— продолжает Ворошилов,— на те­левидении никто еще толком не представлял, что здесь надо делать, и делали кто во что горазд. Но по сравнению с другими у меня все же было преимуще­ство: не зная и не умея на телевидении вообще ничего, я ничего и не боялся. А потому сразу затеял то, чего здесь раньше и не пробовали делать.

...Говоря это, Ворошилов имел в виду 1968 год и свою первую телевизионную игру «Аукцион», ныне, много лет спустя, уже почти забытую, но тогда полу­чившую громкий общественный резонанс.

Выпуски «Аукциона» шли из спортивного зала об­щества «Крылья Советов». Внешне все, и вправду, выглядело как аукцион. (Теперь аукционы вошли в моду, но в те годы о них знали только по книжкам.) Стоя на сцене, Ворошилов «торговался» с залом. Только в качестве платы требовались не деньги, а знания и интеллект.

— Как-то во время передачи, которая шла прямо в эфир,— вспоминает Ворошилов,— я, на минутку освободившись, выскочил в коридор. Там стоял те­левизор, а перед ним собрались гардеробщики и слу­чайно зашедшие с улицы люди. И вдруг до меня дошло: в зале, где я только что прыгал по арене, идет игра, а здесь совершенно незнакомые люди смотрят ее по какому-то ящику! Кричат, хлопают друг друга по плечам, хохочут... Мистика! Этого внезапного ощуще­ния я никогда не забуду: люди, всего-навсего следя­щие за телевизионной картинкой, тоже играют! И не где-то на другом конце Москвы или в Кашире, куда транслируют передачу, а прямо в двух шагах от те­лекамер. Я и сейчас не могу до конца осознать, какая же тайна заключена во всем этом, но она есть.

...Слушая Ворошилова, я подумал, что тайна была, прежде всего, в нем самом, а вернее, в его тогда еще не совсем осознанном, но неудержимом влечении к игре, владеющем им до сих пор. Эта его страсть притягивала к нему людей, и постепенно из них сло­жилась та творческая группа, которой только и было под силу решать все более сложные задачи, возника­вшие с каждым новыми сезоном, с каждой новой игрой.

— Что происходило на первом «Аукционе»? — пы­тал я Ворошилова.

— На первом аукционе мы «торговали» чаем. В то время не было еще такого голода на товары, как сегодня, а значит, было что рекламировать. В Моск­ве, например, на складах и в магазинах лежали горы чая разных сортов. И «Аукцион» через своих «покупа­телей» познакомил телезрителей с этими сортами, с их спецификой, способами заварки... О каждом сорте создавались чуть ли не поэмы. И результат оказался поразительным — распродажа чая в Москве сразу увеличилась вдвое! Но важнейшим эффектом этой игры я все же считаю не рекламу товаров, а другое...

— Вам хотелось заставить людей думать?

— Все эти годы, начиная с «Аукциона», я стара­юсь привить людям вкус к самостоятельному мышле­нию — то, что у нас десятилетиями искореняли. Нас приучали оставаться в рамках железных схем, пото­му что в нашей жизни, на всех ее этапах, было слишком мало игры.

— Долго продержался в программе «Аукцион»?

— Состоялось всего шесть часовых передач. Но даже за это короткое время наша игра стала такой же массовой, как и популярный в те годы «КВН». Однако и «КВН» не получал столько писем — три­дцать тысяч на каждую передачу!

...В чем заключалась игра? Кто больше выложит, тот, так сказать, и «купит». Скажем, в одной из пере­дач люди выкладывали свои познания о дикторах Центрального телевидения. В другой — читали друг за другом наизусть «Евгения Онегина»: кто сможет продолжить чтение последним, тот и получит приз. Очень простая и понятная всем форма игры. Причем свои приманки были и для телезрителей.

Пять «Аукционов» — чайный, рыбный, книжный, страховых агентств, телевизионный — прошли с ог­ромным успехом и, быть может, впервые показали, что значит в наших условиях реклама.

Вот наглядный пример. В те годы промышлен­ность наладила выпуск консервированных кальма­ров. Но этот продукт не пользовался спросом. И на «Аукционе», по заказу Министерства рыбной промы­шленности, была устроена игра с вопросами вокруг кальмаров. Приз — янтарное ожерелье. Одно ожере­лье вручили в зале, а второе упрятали в консервную банку, которая ушла в общую продажу. Какой ажи­отаж начался в магазинах! Консервы, годами пылив­шиеся на складах московских магазинов, разом ис­чезли с прилавков. Это была настоящая фирменная реклама, которой, пожалуй, могло бы позавидовать даже западное телевидение. И вот что любопытно: то, что сегодня становится на телеэкране нормой, Воро­шилов начал больше двадцати лет назад.

— А фирмы платили вам за рекламу?

— Кроме призов, ничего. В то время и в голову никому не приходило, что за рекламу надо платить.

— Зачем же было закрывать столь полезную пе­редачу?

— Разгром «Аукциона» начался с легкой руки Ми­хаила Андреевича Суслова. Он как-то присутствовал на международных соревнованиях фигуристов, где «Союзторгреклама» вручала победителям слишком ценный, с его точки зрения, приз—телевизор. Суслов по этому поводу спросил: «Что еще за «Союзторгрек­лама», которая позволяет себе такие дорогие подар­ки?» Вопрос главного идеолога, конечно, вызвал пе­реполох. Тут Суслов и узнал, что «Союзторгреклама» действует в полном согласии с телевизионным «Аукционом», «покупатели» которого тоже не раз получа­ли ценные подарки. «Что это за передача? Кто ее придумал? Ах, пропагандируют...». Перепуганный председатель Гостелерадио Сергей Георгиевич Лапин вызвал меня и заявил: «Нашим людям реклама вооб­ще не нужна!» А дальше навалилось: начали искать у нас и творческие, и финансовые огрехи.

...Я хорошо помню ту роковую шестую передачу, когда на «Аукцион» съехались известные советские барды. Идею «продажи» песни подал Леонид Утесов, и Ворошилов подхватил эту идею, не задумываясь о последствиях. А ведь «Аукцион» к тому времени уже держался на волоске. Ждали любого повода, чтобы его закрыть. И повод дал, не ведая того, сам Ворошилов.

Как у человека истинно творческого, есть у него такое качество: рано или поздно наступает момент, когда в поисках нового он отказывается от того, что было найдено раньше. Между тем необходимо тонко чувствовать, что можно отбросить, а что надо со­хранить. «Аукцион» авторской песни противоречил не только прежде найденной форме, но и самому прин­ципу игры. Скажем, понятно, когда люди, соревнуясь, выкладывают свои познания о дикторах Центрально­го телевидения или читают наизусть «Евгения Онеги­на». А вот аукцион песни...

На этой передаче впервые присутствовал «сам» Лапин. Но гроза шла и с другой стороны. В тот вечер перед телевизором сидел секретарь Новосибирского обкома КПСС, учинивший незадолго до того разгром сибирских бардов. Увидев их на экране, он телеграм­мой сообщил в ЦК КПСС, что передача Ворошило­ва — не что иное, как «идеологическая диверсия».

На том и закончилась история «Аукциона». А сам опальный режиссер с тех пор, вплоть до 1986 года, работал на телевидении только внештатно.

Правда, уже через год после скандального закры­тия «Аукциона» на телеэкране появилась придуман­ная им новая игра — «А ну-ка, парни!». Многие тогда решили, что Ворошилов с испугу ударился в ура-пат­риотизм. Конечно, мне хотелось знать, как оценивает свою вторую телевизионную работу сам Владимир Яковлевич, и я спросил его:

— Скажите, передача «А ну-ка, парни!» действи­тельно была для вас компромиссом? Вам ведь не хотелось совсем порывать с телевидением?

— Видите ли, тут все гораздо сложнее. Сделав меня внештатником, мне как бы предлагали исправить­ся. «А ну-ка, парни!» в этом смысле давала неплохой шанс. Я в своей новой игре увлекся жестким мужским началом. Тем, что лет десять спустя вылилось в движе­ние рокеров. Помню, как все удивлялись: «Ну что ты так упорно тянешь в эту передачу мотоциклы?» А я чув­ствовал, что если уберу мотоциклы, то игры, какой я ее задумал, просто не будет. Ведь рокеры — социальный феномен, а их мотоциклы, весь этот рев и треск — знаки времени. В передаче шло единоборство, сопер­ничество, происходили даже своего рода дуэли. И вско­ре на одной из телевизионных летучек я услышал: «Не забывайте, что эти парни — советские парни. А как они себя ведут? Рев моторов, пальба, борьба — сплошной боевик! Они же совершенно не размышляют! Найдите что-нибудь такое, чтобы они у вас думали». От меня стали требовать, чтобы в программу, идущую на одном дыхании, я ввел бы конкурсы на эрудицию. Но я пони­мал: либо мне придется самому убить своих «парней» этими конкурсами, либо... пусть их убивают без меня. И убили — закрыли передачу.

— А дальше?

— Дальше — «Что? Где? Когда?». По ее поводу тоже было немало нареканий. Но, как видите, уби­рать с экрана «знатоков» начальство не стало.

— Зато вас, насколько я понимаю, все же убрали за экран?

— Да, категорически,— усмехается Ворошилов.— И таким образом обеспечили мне ту самую таинствен­ность.

...Думал ли кто-нибудь из зрителей, что все объяс­няется так просто? Не допущенный телевизионными чиновниками в кадр, режиссер превратил этот неле­пый запрет в блестящий игровой прием.

— Что вы считаете главной находкой в третьей вашей телеигре?

— Минуту обсуждения. Без этого важнейшего структурного момента передача «Что? Где? Когда?» просто не жила бы. Коллективное творчество — имен­но оно в первую очередь поражает зрителей. Каза­лось бы, простая вещь — и в то же время загадка: как удается (да притом мгновенно!) решить общую задачу нескольким самостоятельным интеллектам? Ведь что мы часто видели, скажем, на съездах народных депу­татов? Видели, как люди, обсуждающие один и тот же вопрос, не слышат друг друга. А здесь, за игровым столом, вдруг проявляется какой-то общий разум — как в «Солярисе».

— Ваша игра — это своего рода документальный спектакль. Раньше он шел в записи, и многие счита­ют, что тогда он был интереснее. Конечно, прямой эфир явно документальнее, говорят сторонники запи­си, но он не дает возможности сконцентрироваться на главном, отбросив второстепенное.

— Совершенно не согласен! Потому что в докуме­нтальном телеспектакле скрыты какие-то мистичес­кие вещи. Вот мы берем пленку, где запечатлены пять минут «живого» действия. Всего у нас записано два часа, нужно оставить полтора, давайте из этих пяти минут вырежем две. Что же обычно вырезается? Кто-то почесал ногу, или высморкался, или посмотрел в сторону, или вдруг чья-то спина заслонила кадр, и секунду-другую вообще ничего не видно. Конечно, оставляют самые важные моменты — всплеск чувств, мыслей... А эти, так сказать, не очень важные вещи вырезают. И что в результате? То, в чем было дыха­ние живой жизни,— гаснет! Остается схема. Но тогда что же считать главным в документальном спектак­ле? Вы как журналист стараетесь это понять. А я по­святил этому всю жизнь и до сих пор ничего не понимаю. Тут какая-то телевизионная тайна. Вообще документальный спектакль — жанр будущего. У нас он только начинает развиваться, да и на зарубежном телевидении еще в зачатке.

— А что лежит в его основе? Непредсказуемость хода действия? Предвкушение того, что еще не случи­лось, но скоро случится на наших глазах?

— Может быть, ожидаемое случится, а может, и нет. Не известно. И вот само это ощущение, что сейчас что-то может произойти, и есть непременное качество настоящего телевидения. Нет такого ощуще­ния — нет и телевидения. Но тут режиссура должна быть соответствующей — должна провоцировать то, что должно случиться. И я как режиссер в известной степени «провокатор».

— В передаче «Что? Где? Когда?» вы едины в пяти лицах: сценарист, режиссер, организатор, ведущий и телезритель. Как вы ухитряетесь совмещать все эти функции?

— Во-первых, телезритель и режиссер — одно ли­цо. Да, режиссер — тот же телезритель, подключив­шийся к процессу игры задолго до передачи. Во-вторых, как же можно быть ведущим и не быть организатором? В-третьих, как можно быть режис­сером документального спектакля, если не ты его автор?

— Вы хотите сказать, что режиссер предстает во всех этих лицах?

— Безусловно! Вот, например, ведущий. Если он ведет, то должен же знать куда. Должен уметь повер­нуть сюжет в любых обстоятельствах. То есть он по ходу дела выполняет функции драматурга и тут же выстраивает, организует, цементирует действие. Ина­че это просто конферансье, объявляющий номера, а не ведущий.

— Утверждают, что вы обладаете даром предви­дения того, какое воздействие на зрителя окажут определенные жесты или слова «знатока». Значит, и импровизация в ваших руках? Вы управляете ею?

— Сложный вопрос. Только я против слов «об­ладаете даром». Вернее, дар — это то, чем должен обладать любой профессиональный режиссер. Когда я начинаю программу, у меня и в самом деле всегда есть предощущение ее развития, я чувствую, как она пахнет, как звучит, где могут возникнуть какие-то казусы, диссонансы, в каком месте может стать скуч­но... Но если нет импровизации, живого развития действия, неожиданностей, то нет и жизни.

— Однако вы же сами и готовите эти импро­визации?

— В очень большой степени. И все равно без конца удивляюсь тому, что получается.

— Мне приходилось много слышать о ваших кап­канах, ловушках, «провокациях»...

— Это авторские приемы. Впрочем, приемами они сделались позже, когда перестали быть импровиза­цией. Иной раз не удается избежать повторений. И тогда прием становится стереотипом. Поэтому скажу честно: если уж «знатокам» известны мои приемы, та тем хуже для меня. Значит, я повторяюсь до такой степени, что это уже можно изучать.

— В таком случае, пытаетесь ли вы уйти от того, что называете своими стереотипами? Или избежать узнаваемости приема? Ведь капкан перестает быть капканом, когда знаешь, где он стоит. Не так ли?

— Я уже говорил, что я режиссер-мистик. Для меня увлекательно то, что неожиданно. Допустим, в программе есть секунда, даже доля секунды, когда я вдруг чувствую, вот, могу сказать так, как раньше никогда еще не говорил. А за этим, конечно же, и в самом действии последует что-то, чего я предположить не могу. И если я в этот момент произношу то, что должен был сказать по сценарию, я гублю программу. Вы даже представить не можете, сколько из-за таких моих просчетов было пропущено в пере­даче интересного и неповторимого!

— Вы всегда недовольны собой?

— Почти всегда. Ибо за все эти годы было всего несколько случаев, когда вдруг наступало какое-то прозрение, и я действовал просто по наитию, без всякой подготовки. Будто что-то заставляло меня сде­лать или сказать именно так, а не иначе. И я просто забывал о том, что идет игра, забывал, что на нас смотрят миллионы людей, терял ощущение места действия. Но при этом продолжал вести передачу... А потом — возвращение на землю, и я вижу, что в са­мом деле — веду, но... совсем не глядя на экран, и наушники лежат на столе.

— Как — не глядя на экран?! Вы же отделены от зала, где идет игра...

— Да, конечно. Но, и, не глядя на экран, я вижу все, что происходит в зале, будто нахожусь там. Это состояние может длиться иногда полминуты, иногда минуты три-четыре. Я как бы теряю сознание — вер­нее, попадаю в какое-то иное измерение... Рушатся стены! И, по общему мнению, то были лучшие эпизоды нашей игры.

— Вы просматривали потом эти куски?

— Нет. Не могу смотреть свои программы.

— Боитесь?

— Боюсь. Более того, испытываю странное, почти физиологическое отвращение. Я не люблю и своих фотографий. Мне кажется, что это трупы, муляжи, ничего общего не имеющие с живым предметом.

— Вы не хотите видеть мертвый отпечаток живой жизни?

— Не хочу.

— Но ведь на пленке — ваша работа. Это как для писателя — напечатанный в книге рассказ. Читатель открывает книгу и читает. Так же и телезритель, когда он смотрит вашу передачу.

— Телезритель видит совсем не то, что я, вот ведь какая история! Для него все, что происходит на эк­ране, совершается именно сейчас, в эту минуту. И каждый миг может случиться что-то такое, что никогда больше не повторится. А запись — это муляж того, что я уже пережил однажды. И меня всегда удивляет, как может наша группа, только что создавшая «жи­вую» передачу, с удовольствием смотреть пленку, где все — не то.

— Хотя ни один кадр не изменился?

— Ничего не изменилось. Но все — совершенно не то, что было на самом деле!

— Так это и есть мистика?

— Во всяком случае, психиатры считают тревож­ным симптомом сны, в которых люди видят сами себя. Ведь в обычной жизни мы сами себя не видим, разве что в зеркале... Кстати, все это имеет прямое отноше­ние к режиссуре. Режиссер — вообще довольно зага­дочная профессия. В сущности, мы не знаем, для чего она нужна и в чем состоит, если не говорить о ее вторичных, чисто технологических признаках. Так вот, я думаю, что режиссура — это предположение, пред­видение того, какое влияние окажет тот или иной момент действия на зрителя. Недаром Мейерхольд говорил, что режиссер — это зритель. Я должен скон­струировать ваши чувства и мысли от увиденного и услышанного на сцене или на экране. А у нас будущих режиссеров учат лишь тому, как сделать тот «продукт», который можно пощупать руками. На са­мом же деле режиссерский «продукт» — не то, что происходит на сцене, а то, что возникает во внутрен­нем мире зрителя... Представьте себе, что вы попали в автомобильную катастрофу, а потом видите то же самое — уже на экране. У вас будут те же чувства? Небо и земля!

— И поэтому вы утверждаете, что передача «Что? Где? Когда?» по-настоящему началась лишь в прямом эфире?

— Безусловно!

— Но вот ведь что странно. Когда она шла в запи­си, мы воспринимали ее так: сегодня вечером нам покажут премьеру. И совсем не думали ни о какой записи. А разницу поняли, ощутили только после того, как увидели игру в «живом» эфире. Мы будто просну­лись.

— Для меня и в записи это был «живой» спек­такль. Ведь как обычно записываются телевизионные программы? «Стоп! Сделаем дубль... Стоп! Сделаем дубль...». Какая уж тут жизнь? У нас ничего подобно­го не было. Я старался не делать остановок, что бы ни произошло. Пусть это только запись, для меня она означала — сейчас! Другое дело, что видели игру во время записи всего двести-триста человек. А сегод­ня — сразу десятки миллионов!

— Лет десять назад, когда ваша передача еще только обрела свои лучшие качества, меня тоже не покидало ощущение, что есть в ней что-то мистичес­кое...

— А знаете ли вы, что такое концентрические круги?

— Откровенно говоря, нет.

— Так вот, однажды, находясь в компании экстра­сенса, математика и гипнотизера, я нарисовал им мизансценировку нашей передачи. И вдруг кто-то ска­зал: «Послушайте, да ведь это же классические кон­центрические круги! С центром посредине. Вся наша Вселенная построена на этих кругах...» Остальные присмотрелись и ахнули. А схема мизансцены была такая. В середине — как бы взрыв, от которого рас­ходятся волны. Это первый круг — волчок, датчик случайных чисел. Его стрелка указывает на круг пи­сем, лежащих на столе. В них — послания от неиз­вестных нам людей. Таинственные послания, посколь­ку они еще не прочитаны и не разгаданы. А люди, приславшие свои вопросы, где-то сидят и ждут. Порой мне даже кажется, что я вижу, как их тени витают над игровым столом... Следующий круг — «знатоки», которые сидят за столом и отвечают на откуда-то пришедшие к ним вопросы. Не правда ли, похоже на спиритический сеанс?

— Но ведь игроки видят авторов вопросов на мо­ниторе,— осторожно возражаю я.

— Все равно впечатление такое, будто они «вызы­вают духов» и «говорят» с ними... Неподалеку от «знатоков», за штрафной линией, стоит стена зри­телей, которые наблюдают этот «сеанс». Они образу­ют абсолютно замкнутый четвертый круг. И, наконец, пятый — те зрители, которые во всех концах страны следят за игрой, сидя у своих телевизоров.— Вороши­лов немного помолчал и добавил: — Теперь вы знаете нашу тайну.

— Обсуждаете ли вы с кем-нибудь все эти таинст­венные вещи?

— С очень немногими, если иметь в виду профес­сиональные вопросы. Конечно, мне очень помогает наша творческая группа, которая прошла вместе со мной весь путь передачи. И, прежде всего, я имею в виду Наталию Стеценко — за эти годы ей пришлось хлебнуть сполна. Широкая публика мало о ней знает. Впрочем, Наташа никогда не горевала по этому пово­ду. Зато она-то уж знает о зрителях едва ли не все!

 

Из передачи от 24 апреля 1976 года.

Гости клуба «Что? Где? Когда?» — академик Акаде­мии медицинских наук СССР О. В. Бароян, член-кор­респондент Академии наук СССР В. И. Гольданский, писатель Даниил Данин, студенты МГУ.

Молодые люди сидят за столиками в баре Остан­кинского телецентра, пьют кофе, разговаривают. За одним из столиков ведущий Александр Масляков беседует с гостями.

Гольданский:

— Существуют две опасности. Первая — знать все больше и больше о все меньшем и меньшем, а в ко­нечном итоге знать все ни о чем; вторая — знать все меньше и меньше о все большем и большем, и в кон­це концов не знать ничего обо всем. По-моему, игра «Что? Где? Когда?» как раз и направлена на борьбу с этими опасностями.

Бароян:

— А по-моему, энциклопедизм всегда считался высшей меркой интеллектуального уровня человека. Ныне же идет такая дезинтеграция наук, что пробле­ма энциклопедического расширения кругозора осо­бенно важна. А вот насколько наши эрудиты подгото­влены для разговора на таком уровне, мы сейчас увидим. Данин:

— С развитием общества все люди превращаются в неких островитян. У каждого есть свой остров, связанный с его работой. Но существует и «большая земля» тех знаний, которые накопило человечество...

Масляков:

— Минутку! Здесь уже завязался спор, и мне пора объяснить телезрителям, что же все-таки у нас сей­час происходит. Уважаемые телезрители, вы уже слышали, что мы говорили об энциклопедичности знаний, о расширении кругозора. С этой целью и был создан наш телевизионный клуб. Я коротко расскажу о правилах игры. Передо мной две пачки писем: первая — с вопросами от телезрителей, пожелавших принять участие в нашей викторине. Если кто-то из участников игры правильно отвечает на вопрос теле­зрителя, он получает это письмо. Семь таких конвер­тов— и главный приз ваш! А вторая пачка — это штрафные конверты. Неправильно ответил — получил штрафной конверт. Три таких конверта, и вы уступа­ете место за игровым столом другому. Как опреде­лить очередность ответов? Для этого мы воспользу­емся вот такой игрушкой — волчком со стрелкой. Вол­чок вращается, и, если на вас остановилась стрелка, первым отвечаете вы... Итак, начинаем игру. Телезри­тель Веселое из Москвы: «Где и когда была издана первая энциклопедия, кто ее создатели?»

Маспяков вращает волчок, он крутится. Стрелка останавливается на одном из игроков, и тот представ­ляется:

— Александр Леденев, студент филфака МГУ. Первая энциклопедия издавалась во Франции, в Па­риже, с 1750 года. Ее создатели — Вольтер, Монтескье, Руссо.

Данин:

— Ответ, в общем, правильный. Однако в число энциклопедистов входили практически все француз­ские просветители XVIII века. Ответ засчитан.

Масляков:

— Поздравляю, Саша! Получите призовой конверт.

...От этого репортажа из прошлого веет архаикой. Как же изменились с тех пор и правила игры, и сама передача! Те, кто начал смотреть «Что? Где? Когда?» несколькими годами позже, могут подумать, что мы с вами случайно забрались в совсем другую игру. И все же... Не будь тех самых первых (и, на взгляд нынешних болельщиков, таких примитивных) пере­дач, кто знает, как сложилась бы история этой неста­реющей телеигры...

Матушка» передачи

 

Наталия Ивановна Стеценко — выпускница Мо­сковского пединститута имени В. И. Ленина. Пошла туда по призванию — хотела стать учителем литерату­ры. Коренная москвичка, она с детства много скита­лась по стране: родители, оба геологи, брали ее с собой в экспедиции. Охоту к перемене мест Наталия Стеценко сохранила, но геологом стать не захотела. Однако, закончив пединститут, она поняла, что и учи­телем не сможет работать. Была у нее в институте любимая преподавательница, которая уверяла, что Наташа Стеценко отрицает все школьные методики: «Ты ведь не ведешь урок, а беседуешь с учениками. Боюсь, что из школы тебя просто вытурят!»

 

Такой уж была наша школа шестидесятых годов. Это и решило дальнейшую судьбу Стеценко. Плюс объявление по радио о том, что на Центральном телевидении открываются курсы ассистентов режис­сера. Наталия Стеценко бросилась на телевизионные курсы, как бросаются в омут.

У Александра Грина во многих рассказах лейт­мотивом проходит мысль: люди, которые нужны друг другу, встречаются во что бы то ни стало. Что касает­ся Ворошилова и Стеценко, то у них, мне кажется, все шло и до сих пор идет как бы по Грину. На телевиде­нии они оказались одновременно, только попали туда через разные двери. Пока Стеценко заканчивала кур­сы, Ворошилов придумывал «Аукцион», а когда он начал разработку своей первой телеигры, она пришла в его творческую группу...

— Первое мое назначение — ассистентом к Воро­шилову,— вспоминает Стеценко.— Я очень полюбила эту работу. А он меня ассистентом как-то не увидел. И оказался провидцем: уже в «Аукционе» я работала с ним больше как редактор. Впрочем... Я ведь нашла для передачи шапку — мудрую полярную сову из Мо­сковского зоопарка. Провела съемку. Но в основном Ворошилов давал мне чисто редакторские задания — работа с запутанными вопросами, сбор различного рода информации, уточнение фактов... Такова уж его натура: он любит ставить перед своими помощниками неожиданные задачи, повышая таким образом их профессиональный уровень. А заодно проверяет до­бросовестность, остроту реакции, вкус, умение ориен­тироваться. С ним было очень сложно работать...

...«Сложно работать»,— сказала Наталия Иванов­на. Однако с тех пор они уже не расставались. Стеценко стала воистину «добрым гением» придуманных Ворошиловым телевизионных игр. Ей не раз удава­лось удержать его, когда он шел к тем дверям, куда не надо было входить. И передачу «Что? Где? Когда?» она охраняла и охраняет, как птица — свое гнездо.

В этой передаче Ворошилов и Стеценко, каждый на своем месте, абсолютно незаменимы. Но если Ворошилов отчасти для «знатоков», главным образом для телезрителей долгое время был чем-то вроде «духа», вещающего с неба, то Наталия Ивановна бы­ла и остается в телеклубе «хранительницей очага». Недаром для «знатоков», в том числе давно уже отыгравших, неотделимы от их жизни в клубе и гроз­ный возглас «Зевса» — Ворошилова: «Минута на размышление!»— и спокойный грудной голос, мягкая улыбка и необычайное дружелюбие «матушки» пе­редачи Наталии Стеценко.

Она постоянно держит связь с сотнями людей из самых разных уголков страны, имеющих то или иное отношение к клубу «ЧГК», на ее имя приходит множе­ство писем, и авторы этих писем знают, что обязате­льно получат от нее ответ. В голове у Наталии Ива­новны хранится многотомная история игры, которой, без преувеличения, отдана вся ее прошлая, насто­ящая и, вероятно, дальнейшая жизнь на телевидении. И, раскапывая «культурные слои» этой передачи, я гораздо чаще обращался к Стеценко, нежели к Ворошилову. Она была самым надежным свиде­телем.

Пути, приведшие к телеигре, которая стала для них главной, воистину неисповедимы. Судите сами. Начало семидесятых. Черные времена на телевидении: позади «показательный процесс» над «Аукцио­ном», творческую группу которого обвинили в том, что она в «Союзторгрекламе» получала взятки и по­дарки; передачу «А ну-ка, парни!», ставшую своего рода проверкой режиссера на лояльность, постигает участь «Аукциона»; закрыт «КВН» и уволена блестя­щий режиссер Белла Сергеева; уволена заместитель главного редактора молодежной редакции, замеча­тельный, по общему мнению, работник и человек Маргарита Эскина; а умный и тонкий главный редак­тор «молодежки» Валерий Иванов, давший жизнь «Аукциону», вскоре ушел с телевидения сам...

— Как на самом гребне таких событий могла на­чаться ваша игра? — спрашиваю у Стеценко.

— Это и вправду чудо,— говорит она.— Но случи­лось оно во многом благодаря Иванову. Он понимал, что убрать с телевидения такого талантливого чело­века, как Ворошилов,— настоящее варварство. Эски­на, узнав о его увольнении, плакала. И пока оба еще оставались в редакции, они его прятали! Прятали, давая внештатную работу под чужой фамилией. Ни в титрах, ни в договорах — нигде не указывалось, что это вот сделал Ворошилов. А делал он, работая под­польно, по-прежнему много. Любопытно, что именно он организовал первые телемосты — с Ташкентом и другими городами.

— А как возникла мысль об игре «Что? Где? Ког­да?»?

— Ворошилов, наверное, уже говорил вам, что все началось с обыкновенного волчка. Мол, гуляя, зашел в Дом игрушки... А я вам скажу, как это прора­стало, с другой точки. Дело в том, что нам уже давно нравилась ленинградская передача «Мама, папа и я — спортивная семья». Ворошилову нравилась ее форма, а мне — нравственное содержание. Я думаю, что эта передача тоже послужила существенным толчком к созданию «ЧГК». Словом, на пути к «ЧГК» лежала именно семейная программа, только не спор­тивная, а интеллектуальная.

— Я видел все телеигры Ворошилова, а вот о «се­мейной» первый раз слышу.

— Зато сам он ее никогда не забудет! — смеется Наталия Ивановна.

— Когда это было?

— В 1975 году. Когда возникла идея начать се­мейную телеигру, долго думали, какие семьи вы­брать.

— Нужны были какие-то особенные семьи?

— Да ничего этого нам не было нужно! Просто перед нами поставили ряд железных условий. Напри­мер, такое: пусть одна семья обязательно будет рабочая. Или: не три-четыре человека, а большая се­мья! Подходящей большой семьи мы, правда, не на­шли, но имитацию устроили: отыскали людей, кото­рые были родственниками и при этом удовлетворяли требованиям «заказа». В общем-то, получились две славные семьи. Семья Ивановых: мать — инженер, ее двоюродный брат—рабочий. Дети — взрослые и под­ростки, кто-то из них учился в ПТУ. Человек семь набралось. Другая семья, Кузнецовы, была рабочая, причем все с одного завода...

— А что же здесь от клуба «знатоков»?

— Только минута обсуждения. Для «знатоков» ми­нута — большое время. А для семейного обсуждения ее оказалось мало. Поэтому нам пришлось ограничиться уровнем викторины.

— Откуда же вы брали вопросы?

— Тогда у нас не было связи с телезрителями, даже мысль такая еще не появилась. Вопросы сами придумывали, конечно, с учетом возможностей этих семей. Но гораздо хуже было другое: в то гнетущее время и вопросы приходилось подбирать какие-то гнетуще примитивные. Например: в каком году состо­ялась такая-то битва? Так или иначе, но первый вы­пуск семейной викторины отнес нас от будущей, за­ветной игры на тысячу километров. А следующий — еще дальше. У Ворошилова после первой неудачи появилась вдруг идея: а что если, придя в семью, дать ей сразу двадцать минут на все вопросы? Пусть роют­ся в библиотеке, звонят по телефону, советуются с соседями, а мы... мы будем их наблюдать и снимать.

— По-моему, это интересно.

— Вам так кажется? Так же казалось и драматур­гу Михаилу Шатрову. Ворошилов рассказал ему как близкому приятелю о своей затее и услышал в ответ: «Это гениально!» Но жизнь показала, что у телевиде­ния свои законы. Мы снимали, как задумал Вороши­лов, и что же? Полный крах!

— Но почему?

— Прежде всего потому, что отказались от мину­ты обсуждения. А отказавшись от минуты, ушли от игры. Скандал, слава Богу, не вышел наружу — все ограничилось записью. Но это было ужасно. У меня создалось впечатление, что семья находилась в ка­ком-то шоке. Кто-то читал или делал вид, что читает. Кто-то вышел в коридор и стоял там, затаившись. Кто-то звонил по телефону и о чем-то нелепо гово­рил... Как в кошмарном сне. И чудовищная скука! Когда запись окончилась, мы уже понимали: пере­дачи не будет. Ворошилов, сгорая от стыда, просто убежал от нас и больше уже не показывался. Мы уехали без него. Этот эксперимент послужил нам хорошим уроком. Мы поняли, во-первых, что без ми­нуты на размышление игра рушится. Во-вторых, стало ясно, что здесь проходят не всякие вопросы. А какие? Наверное, такие, на которые всем интересно найти ответ, тогда каждый, кого ни спросишь, может иметь свою версию.

...Я слушал Наталию Ивановну и думал: в том, как создавалась передача «Что? Где? Когда?», в том, как шли к этой игре ее создатели, есть какая-то неизбеж­ность. Передача появилась, казалось бы, вопреки всему. Придуманные Ворошиловым игры время одно­временно и губило, и выталкивало на экран. В зат­хлой атмосфере брежневского правления людям про­сто необходим был глоток свежего воздуха, свежей мысли, активного действия. В жизни и на экране. И телеэкран отозвался на эту общую потребность. Ибо чем объяснить тот поразительный факт, что уже че­рез две недели после жесточайшего провала семей­ной викторины группа Ворошилова записала совер­шенно новую передачу — пусть еще смутный, но несо­мненный прообраз той телеигры, смотреть которую, бросая все дела, вскоре захотят миллионы зрителей.

Первый выпуск передачи «Что? Где? Когда?» вышел в эфир 4 сентября 1975 года.

— Что здесь было впервые? — вспоминает Стеценко.— Прежде всего помещение, которое уже напоминало клуб: запись велась в баре Останкинского телецентра. Разумеется, волчок — тот самый, из Дома игрушки. И совершенно другие игроки, которых я нашла, обойдя чуть ли не все комнаты в общежитии МГУ.

— А как появилась команда телезрителей?

— Да в том-то и дело, что на первой передаче не было никакой команды телезрителей! Конечно, когда возник клуб, сразу возникла и проблема — откуда теперь брать вопросы? Скажу откровенно, первые письма, якобы от телезрителей, были организованы нами. Эти письма и лежали перед Сашей Масляковым, нашим ведущим. А волчок крутили до тех пор, пока их все не разыграют. За столом сидели пять игроков, ведущий был шестым.

— Почему же потом «знатоков» стало шесть?

— Так нам посоветовали психологи. Они сказали, что для команды «знатоков» оптимальное количество участников — от пяти до семи человек. Мы взяли сред­нее число. Но на той, первой передаче еще не существовало команды — каждый играл только за се­бя. И, может быть, потому, что не было уверенности в каждом отдельном игроке (команда — другое дело), мы строго не ограничивали время обдумывания от­ветов, то есть игра шла без минуты обсуждения. И, наконец, еще одно: мы долго не могли решить, на что должна указывать стрелка волчка. Первые неско­лько игр она указывала на игрока, которому будет зачитан вопрос. А Ворошилов мучился сомнениями: почему в игре нет загадочности? Думаю, если бы он не нашел ответа на этот вопрос, то вовсе отказался бы от своей новой игры. Но его осенило. Помню, как однажды он ворвался в крохотную комнатку редак­ции и закричал: «Нашел! Бог мой, какие же мы дура­ки! Ведь стрелка волчка должна указывать не на игрока, а на письмо—там спрятана загадка!»

...Сегодня, наверное, многие недоуменно пожмут плечами: мол, что это за «озарения»? Ясно, что играть должна команда, а волчок — указывать на письма с вопросами. Но ясным это кажется именно потому, что с годами телеигра, придуманная Ворошиловым, обрела свою классическую форму. Тем не менее, труднее всего даются именно простые решения, и путь к ним часто бывает долгим. Так произошло и с передачей «Что? Где? Когда?». Кто же нынче поверит, что на игру 1975 года пришло всего триста откликов? Однако так и было.

Я поинтересовался у Стеценко, как формировался клуб «знатоков».

— Настоящий клуб появился только в 1978 году. К нам повалил вдруг огромный поток энтузиастов.

А до того нам зарубили целых четыре передачи — мы, как говорится, попали под колесо истории. И вот каким образом. В ночь на старый Новый год прошел «Голубой огонек», в котором, как вдруг заметило те­левизионное начальство, участвовали «сплошные ев­реи». На большой летучке председатель Гостелерадио Лапин устроил по этому поводу форменный раз­нос своему заместителю Ждановой. А Жданова прямо после этого отправилась на просмотр наших новых передач. Приехала взвинченная и, как водится в по­добных случаях, сразу нашла козлов отпущения. «В вашем клубе тоже, оказывается, одни евреи!» — за­явила она и сняла нас с эфира. Пытаясь оправдаться, мы дошли до того, что собрали анкеты «знатоков» и стали с анкетами в руках опровергать это нелепое заявление. Я и сейчас со стыдом вспоминаю те дни. Ребятам, которые попали под этот административный пресс, мне неловко было смотреть в глаза. А тем временем нас выкидывали из эфира, таскали по вся­ким совещаниям и объявляли выговоры.

— Вас решили закрыть?

— Нет. Как ни странно, об этом не было речи. Но «не те участники» — вот что мы слышали. Лишь к кон­цу года все немного утряслось. Мы, наконец, снова вышли на экран, пересмотрев состав клуба: приняли Еремина, Ильина, Лутовинова, Царькова, Бялко... Все они оказались в скором будущем первыми нашими «звездами». Эти ребята сразу начали играть очень активно, напористо. Их энергичное участие, можно сказать, задало тон одиннадцати передачам 1979 го­да. Важно, конечно, и то, что к тому времени уже окончательно определилась форма игры, и Ворошилов в качестве ведущего стал помогать телезрителям бороться против клуба. В тот год мы нашли свою аудито­рию, приобрели истинных болельщиков. Тогда же по­явились и традиционные финальные встречи. Словом, 1979 год я бы назвала годом накопления. А следу­ющий, 1980-й стал для нас годом качества. Эти два года оказались в творческом отношении решающими и обеспечили передаче долгую жизнь на экране.

 

Из передачи от 24 декабря 1977 года. В баре Останкинского телецентра собирается мо­лодежь. Юноши и девушки сидят за столиками, пьют кофе, беседуют. Через несколько минут начнется игра.

В малом зале по краю круглого стола разложены письма с вопросами от зрителей. Распорядитель клу­ба Александр Михайлов заканчивает подготовку зала к игре: проверяет, на месте ли письма, предметы, кладет в призовой отсек книги.

Голос за кадром:

— Дорогие телезрители! Согласитесь, что зада­вать вопросы гораздо приятнее, чем на них отвечать. В нашем телевизионном клубе вам, друзья, отведена именно эта приятная роль — задавать вопросы. Вы видите, как торжественно раскладывает письма наш распорядитель. Это ваши письма, присланные на пе­редачу. Всего их пришло пятьсот, и в каждом — воп­рос. А вот и сами члены клуба «знатоков». Кто же они, эти «знатоки»? Профессора, академики, ученые с мировым именем? В будущем — возможно. А пока это просто молодые люди — студенты, рабочие...

Бьют часы. Молодые люди встают из-за столиков, получают значки членов клуба, проходят в малый зал и садятся за игровой стол. Голос за кадром представ­ляет первую импровизированную шестерку — студен­тов МИФИ, МГИМО, МГУ, слесаря ЗИЛа. И Мудрую Сову — филина Фомку, постоянного спутника передач «Что? Где? Когда?» и «звезду» многих научно-попу­лярных фильмов.

Звук таймера. Распорядитель Александр Михай­лов вращает волчок. Стрелка указывает на письмо под номером 51.

Голос за кадром произносит:

— Итак, первый вопрос. Это письмо прислал те­лезритель Борис Крюков из Москвы. Внесите шах­маты. Проверим расстановку фигур. Белые... Чер­ные... Вам дается одна минута, чтобы, начав белыми, сделать мат в два хода. Задание понятно? Время!

На экране — возбужденные лица игроков. Круп­но — песочные часы. Шестерка обсуждает решение задачи.

Голос за кадром:

— Ваше время истекло! (Крупно: песочные часы.) Кто будет отвечать?

Отвечает студент МГУ Максим Зеленое:

— Можно сыграть вот так... (Переставляет фи­гуры)

Голос за кадром:

— Все это хорошо, но мата нет. Давайте проверим ответ Крюкова. Поставьте ферзя на а1. Вот теперь мы видим, что любой ход черных парируется матом. Итак, ваша книга отправляется телезрителю. А вам придется уступить места другим «знатокам».

...На первый взгляд в передаче 1977 года уже есть почти все, что станет потом привычным для телезрителей,— клуб, шестерка игроков, минута обсуждения, стрелка волчка, указывающая на письма, ведущий за кадром. Но это только на первый взгляд. На самом деле шестерки еще не стали командами — некоторые из участников и познакомились-то только перед игрой. Поэтому держатся они несколько ско­ванно. Да и вопросы пока не слишком подталкивают к поиску неожиданных решений, парадоксальным ходам мысли.

Чувствуется, что опальный режиссер хотя и дела­ет передачу, но еще не властен над ней. Да и может ли быть иначе, если создателя телеклуба пока не пускают в качестве ведущего даже за кадр — игру «озвучивает» неизвестный ни «знатокам», ни зрите­лям голос.

Словом, жизнь в передаче едва теплится, и нужен сильный порыв ветра, чтобы раздуть костер.

 






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных