Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Часть II. Глава 1. Мед поэзии 4 страница




Hefnir, fenguð yrkisefni,

Áleifs; gervik slíkt at mólum...

(В I 309, 14)

"Наследник Олава, ты дал мне

материал для сочинения,

я делаю его поэзией...".

Представляя процесс сочинения стихов в терминах производства материальных ценностей, скальды не испытывали потребности и в том, чтобы отделять от сугубо физических умений и навыков и самую способность к поэтическому творчеству. Последняя трактовалась ими как одна из íþróttir (íþrótt, по-видимому, производное от íð "поступок, подвиг" и þrótt "сила") – разнообразных "сноровок" или "искусств", среди которых явно преобладали занятия, требовавшие физической ловкости (не случайно в современных скандинавских языках слово íþrótt сузило сферу своего применения, превратившись в обозначение спортивных упражнений).

Сохранился фрагмент висы Харальда Сурового, сочиненной во время его пребывания в Гардарики (т. е. на Руси; ок. 1040 г.), в которой будущий конунг и лучший из скальдов, когда-либо занимавших норвежский престол, перечисляет свои "умения", в первую очередь называя поэтическое искусство: Íþróttir kank átta: / Yggs fetk líð at smíða, / fœrr emk hvast á hesti, / helk sund numit stundum... "Я владею восемью искусствами: / я могу сковать мед Игга (= сочинить стихи), / скакать во весь опор на коне, / порой пускаюсь вплавь..." (66). Столетие спустя аналогичные по содержанию стихи о своих многообразных способностях произнес другой высокопоставленный поэт и знаток поэзии, один из авторов первого скальдического Clavis metrica – "Древнего ключа размеров" (Háttalykill inn forni), оркнейский ярл Рёгнвальд Кали (ум. в 1158 г.), назвавший девять своих "искусств" и в качестве последнего – умение слагать стихи:

Tafl emk orr at efla,

íþróttir kank níu,

týnik trauðla rúnum,

tið er bók ok smíðir,

skríða kank á skíðum,

skýtk ok rœk, svát nýtir,

hvártveggja kank hyggja:

harpslótt ok bragþóttu (67).

(B I 478, 1)

"Я хорошо играю в тавлеи

– я владею девятью искусствами, –

я едва ли спутаю руны,

мне привычны и книга, и ремесла,

я умею скользить на лыжах,

я стреляю и гребу, когда нужно,

и я знаю толк и в том, и в другом –

как играть на арфе и сложить вису".

Следует заметить, что высокий социальный статус обоих высказавшихся на эту тему скальдов едва ли случаен. Судя по многочисленным упоминаниям в сагах тех или иных íþróttir их героев, где интеллектуальные качества и ученость (например, умение складно произносить речи или хорошее знание законов) называются в одном ряду и на равных со способностями проявлять ловкость в физических состязаниях и играх, этим понятием прежде всего определялся круг необходимых "доблестей" и достоинств человека "из хорошего рода".

Г.Кройтцер, посвятивший специальное исследование анализу поэтологической терминологии скальдов, усматривает в их представлениях о поэтическом искусстве серьезное противоречие: как примирить идею "божественного дара", нашедшую свое выражение в мифе о меде поэзии и буквально пронизывающую скальдическую метафорику, с ремесленной или чуть ли не со спортивной лексикой, при посредстве которой скальды не менее охотно описывали свое стихотворное "умение"? (68) Между тем, это противоречие – кажущееся. Скальды не знали и едва ли смогли бы понять или оценить суть конфликта между вдохновенным художником и искусным ремесленником, воплощенного для нас в именах Моцарта и Сальери. Миф о поэтическом меде с его всецело материальным, "вещественным" представлением о чудесном напитке и деталях, связанных с его приготовлением, а затем переливанием-передачей от карлов к великанам, от великанов к асам и от Одина к людям, передачей, неизменно изображаемой как физиологическая процедура перетекания меда из уст в уста и не содержащей в себе и намека на возможное экстатическое озарение его получателя-поэта, имеет весьма мало общего с идеей "богодохновенного" творчества. Не случайно и единственное из наименований поэзии, как будто бы заключающее в себе намек на ниспосланное свыше вдохновение, – óðr "дух" (оно же – имя двойника Одина: Óðr, очевидный вариант имени Óðinn), связанное с лат. vātēs "пророк, поэт" и др.англ, wōþ) "звук, песнь", как показал К. фон Зее, по всей видимости, становится таковым, приобретая значение "поэзия", не в общегерманскую эпоху, но, судя по его почти исключительному употреблению в стихах, созданных не раньше XII в., уже в христианское время, и, таким образом, отражает совсем иной комплекс представлений о поэте – представлений, основанных на новой вере и нашедших свое законченное выражение в фигуре англосаксонского поэта Кэдмона (69).

Однако не только представление о вещественной природе "божественного дара" заставляет нас усомниться в реальности постулируемого Г.Кройтцером противоречия: памятуя о том, что Эгиль называет свою долю волшебного напитка – полученное им, как он утверждает, непосредственно от самого Одина поэтическое искусство "умением без изъяна" (vami firða íþrótt St. 24), было бы естественным обратить внимание и на природу ремесла – этого второго компонента поэтологических воззрений исландского скальда.

Хорошо известно, насколько глубоко мифологизированными были архаические представления о ремесле (70). Как рассказывается в "Младшей Эдде", одним из первых действий богов, когда они воздвигали Асгард, было строительство дома, где они поставили кузнечный горн, и изготовление инструментов, при помощи которых они стали "делать вещи из руды, из камня и из дерева" (71). Знание всех этих ремесел, а также другие "умения" были впоследствии переданы асами людям: согласно "Саге об Инглингах", именно "они стали обучать людей тем искусствам (íþróttir), которыми люди с тех пор владеют" (72). Впрочем, сразу же вслед за тем говорится, что все полученные людьми умения исходят от самого Одина – "от него люди научились всем искусствам, ибо он владел всеми, хотя и не всем учил" (73). И поэзия, и ремесла, как и все прочие "сноровки", имеют, таким образом, один общий источник – верховного аса, "всеотца"-Одина. При этом тот, кто получил от него одно "умение", нередко приобретал и другие, превращаясь в inn mesti íþrótt amaðr – "искуснейшего человека", отмеченного многими дарованиями. Подобное сочетание разнообразных искусств, явствующее как из приведенных выше вис Рёгнвальда и Харальда Сурового, так и из многочисленных сообщений саг (вспомним хотя бы Хрейдара Дурака с его внезапно раскрывшимися талантами!) (74), очевидно, не может быть не связано с их единым первоисточником. Здесь уместно напомнить, что и поэтический мед, по свидетельству "Эдды" Снорри, обладал "двойным" воздействием, превращая всякого, кто ни отведает его, в "скальда либо ученого человека". Под ученостью же (fræði) тогда понимались самые разнообразные знания, но прежде всего – мифологические, не овладев которыми, однако, никто не мог бы стать и истинным скальдом (75).

Между тем, древнескандинавские представления о ремесле и его источнике связывали его не только с деятельностью богов, обустраивающих поднятую ими из бездны землю. Установив мировой порядок и построив Асгард, боги как будто бы оставляют занятия ремеслом, которые затем переходят к опасным и неподконтрольным им силам Утгарда, "внешнего" пространства, расположенного за пределами культивированного, "огороженного" мира людей (Мидгарда – "Срединной Усадьбы") и богов (Асгарда), – к великанам и карликам. Даже для возведения стены, призванной оградить Мидгард от нападений жителей Утгарда, асы нанимают великана! Карлики же изготавливают для богов их лучшие сокровища, обладающие волшебными свойствами: золотые волосы богини Сив, разящее без преград копье Одина Гунгнир, неизменно сопровождаемый попутным ветром корабль Скидбладнир, кольцо Драупнир, каждую девятую ночь производящее по восьми колец такого же веса, и молот Тора Мьёлльнир, его непобедимое оружие в борьбе с великанами. Не случайно карлики оказываются главными кузнецами скандинавской мифологии и фольклора – карлик Регин выковывает Сигурду его меч Грам и даже легендарный кузнец-колдун Вёлунд, предания о котором сохранились как в скандинавской, так и в западногерманских традициях, согласно "Саге о Тидреке" (Дитрихе Бернском), обучался своему ремеслу у живущих в горе карлов.

Карлики, однако, не ограничиваются изготовлением чудесных предметов: ими же, как мы помним, был создан и мед поэзии, также ведущий тем самым свою историю из Утгарда, где он переходил из рук в руки, пока им не завладел Один. Последний же, меняя свое обличье и называясь другими именами, постоянно отправляется в Утгард за разнообразными знаниями, которые он выспрашивает у его обитателей, прежде всего у великанов. К их роду принадлежит и главный советчик Одина – великан Мимир, владелец источника, в котором сокрыты знание и мудрость (это ему за разрешение напиться из чудесного источника Один отдал в залог свой глаз); с головой Мимира Один продолжает беседовать и после гибели мудрого великана. Представление о том, что Утгард является средоточием всяческого знания, притягивало к нему и простых смертных: в мире, устроенном по модели крестьянской усадьбы (garðr), "чужое" пространство подступало к самой ее ограде, и приобщиться к мудрости этого неведомого и опасного мира, как считалось, можно было и не отправляясь в дальние странствия. Для того чтобы вступить в контакт со сверхъестественным и добыть тайное знание, достаточно было на время покинуть обжитое человеком огороженное пространство – именно этот смысл вкладывался в выражение sitja úti til fróðleiks "сидеть снаружи для обретения мудрости" (76). О том, что искусство поэзии в сознании древних скандинавов было изначально и прочно связано с породившими его силами хаоса, свидетельствуют исполненные иронии строки оркнейского епископа и скальда Бьярни Кольбейнссона (ум. 1222 г.), заявившего во вступлении к "Драпе о йомсвикингах" (Jómsvíkingadrápa), что он "не сидел под повешенными, дабы получить добычу Игга" (ollungis namk eigi / Yggjar feng und hanga В II 1, 2), – другой испытанный способ приобретения тайных знаний, поскольку считалось, что общение с мертвецами, обитателями Хель, также открывало доступ к сокровенной мудрости Утгарда.

Таким образом, оказывается, что основные искусства и знания, хотя они и были переданы людям богами, происходят из враждебного, постоянно подстерегающего их за оградой усадьбы "внешнего мира", и потому неизбежно несут на себе его отпечаток. Не случайно и фигура скальда, избранника Одина, получившего от него в дар глоток чудесного, обладающего силой непосредственного магического воздействия напитка, равно как и сам его "податель", верховный бог поэтов, отмечены печатью Утгарда. С наибольшей рельефностью это представление о поэте как о существе маргинальном и опасном, отчасти принадлежащем "чужому" миру и способном по своему выбору вступать в контакт со сверхъестественным, внечеловеческим, нашло отражение в фигуре Эгиля и его прямых предков по мужской линии. Все они, как известно, были скальдами.

Дед Эгиля, Ульв считался оборотнем (hamrammr), за что и был прозван Kveld-Úlfr (Вечерний Волк): по вечерам он начинал избегать людей и делался сонливым – верный признак того, что его душа (hugr) готовилась на время расстаться с телом. Оборотничество и "волчья" натура, по-видимому, были унаследованы Квельдульвом от предков, на что недвусмысленно намекают имена и прозвища последних: его отца звали Бьяльви (bjálfi "звериная шкура"), а его мать, Халльбера, была дочерью Ульва Дикого Зверя (Ulfr inn óargi), херсира из Наумудаля (77), и приходилась сестрой Халльбьёрну Полутроллю с острова Хравниста. Кроме того, как и его тесть, Кари из Бердлы, отец скальда Эльвира Хнувы, Квельдульв был берсерком (Сага об Эгиле, гл. XXVII). Грим, его сын, впоследствии прозванный Скаллагримом (Лысым Гримом), большой мастер (inn mesti smiðr) в работах по железу и дереву, был рослым великаном, "черноволосым и некрасивым, похожим на отца и видом и нравом" (гл. I), и в глазах окружающих скорее выглядел как тролль, нежели как человек (78). Показательна характеристика Скаллагрима и его спутников (многие из них к тому же были берсерками) в одном из эпизодов саги, где встретивший их человек сообщает: "Там пришли люди – двенадцать человек, если называть их людьми. Ростом и видом они больше похожи на великанов, чем на обычных людей" (гл. XXV). Как разъяренный берсерк ведет себя и сам Скаллагрим, во время игры в мяч после захода солнца сделавшийся "таким сильным", что едва не убил голыми руками собственного сына (гл. XL), – поступок, на который, как считалось, мог быть способен только волк, но не человек.

Во всем подобен отцу и деду был и младший сын Скаллагрима, Эгиль. И о нем рассказывается, что он был "велик как тролль" (mikill sem troll), безобразен и темноволос. Гротескный облик Эгиля запечатлен в его обстоятельном "литературном портрете" – самом подробном описании внешности, подобного которому не удостаивался больше ни один из героев исландских саг: "У Эгиля были крупные черты лица, широкий лоб, густые брови, нос не длинный, но очень толстый, расстояние между носом и верхней губой большое, подбородок необычайно широкий и такие же скулы, шея толстая и могучие плечи, так что он выделялся среди других людей своим суровым видом и в гневе был неистов. Он был высок ростом, выше других людей, волосы имел серые, как у волка (úlfgrátt), и густые, но рано стал лысеть <...>. Эгиль был черноглаз и у него были нависшие брови" (гл. LV) (79). He менее гротескна и исказившая это лицо гримаса: сидя на пиру у конунга Адальстейна (Этельстана) после гибели своего брата Торольва, бывшего дружинником этого английского короля, и ожидая виру за павшего в бою родича, Эгиль то и дело опускал одну бровь до скулы, а другую поднимал до корней волос. Брови его разгладились не раньше, чем он получил от конунга большое дорогое запястье (80).

Поступки Эгиля вполне соответствуют его "волчьей" внешности: уже в семилетнем возрасте во время игры в мяч он убивает своего старшего и более сильного товарища (гл. XL), а впоследствии, вступив в поединок с Атли Коротким и обнаружив, что того не берет никакое оружие, все же одерживает победу над своим противником, перекусив ему горло ("подвиг", заставляющий вспомнить аналогичный поступок легендарного героя Сигмунда, укусившего за горло своего сына Синфьотли, когда они оба жили в лесу в волчьем обличьи) (81), и затем произносит вису о том, как он одолел Атли, "дав братьям коренных зубов (= передним зубам) уничтожить" (jaxlbróður létk еуðа В I 50, 33) своего врага (гл. LXV).

В отличие от Эгиля и его родичей, в облике и поведении которых немало экстраординарных, "сверхчеловеческих" черт, другие скальды как будто бы описываются в более реалистических тонах. Между тем, и внешностью, и свойствами характера, и даже отдельными деталями своих родословных они во многом напоминают представителей "поэтической ветви" рода Эгиля (82). О Гуннлауге, например, говорится, что он "рано возмужал, был высок ростом и силен, имел светло-каштановые волосы" (ljósjarpr: или светло-рыжие; ср. рыжеволосого силача Греттира), "которые ему шли, черные глаза и несколько уродливый нос (nokkut nefljótr), был хорош собой, тонок в поясе, широк в плечах, строен, очень заносчив, смолоду честолюбив и во всем неуступчив и суров. Он был хороший скальд, любил сочинять хулительные стихи (níðskár) и был поэтому прозван Гуннлаугом Змеиным Языком (ormst un ga)" (83). Как и у Эгиля, у Гуннлауга был старший брат, Хермунд, пользовавшийся всеобщей любовью и "больше похожий на предводителя" – полная противоположность "язвительному" скальду. Описание Халльфреда Трудного Скальда (см. ниже) весьма напоминает портрет Гуннлауга: вновь перед нами темноволосый обладатель уродливого носа (jarpr á hár; nefljótr) и нависших, как у Эгиля, бровей (skolbrúnn), сочинитель хулительных (níðskár) стихов, отличающийся "трудным", неуправляемым характером, В тех же тонах выполнен и портрет Кормака, "черноволосого (svartr á hár) и курчавого, светлокожего <...>, рослого и сильного, нетерпеливого нравом (áhlaupamaðr í skapi)" скальда, не имеющего ничего общего со своим молчаливым и покладистым братом (84). О том, что этот образ поэта вполне конвенционален, свидетельствует и описание Тормода Скальда Чернобровой (Þórmóðr kolbrúnarskáld), "с раннего возраста человека храброго и отважного", среднего ростом, черноволосого и курчавого" (85). Вполне "топическим", как следует из всего сказанного, оказывается и сопоставление двух братьев: так, и рядом с Греттиром мы находим его старшего брата Атли, человека мягкого и мирного, ничем не похожего на этого строптивого и неуживчивого скальда.

Древнескандинавский поэт, таким образом, и внешним обликом и характером противопоставлен идеализированному "положительному" герою саги, нередко представленному его же старшим братом, который неизменно изображается как красивый собой, рослый, светлый, благородный и уравновешенный человек. Аномальные, с точки зрения этого героического идеала, черты внешности скальда, непременно присутствующие во всех приведенных выше описаниях, как уже приходилось отмечать в другой связи (86), – отнюдь не нарративный прием, имеющий своей целью передать (или, скорее, имитировать) "портретное сходство", но знаки, сигнализирующие о внутренних качествах героя, также несущих на себе отблеск его поэтического дара. Высказывалось предположение, что этот неоднократно и лишь с небольшими вариациями воспроизводимый в "сагах об исландцах" условный образ скальда сложился под влиянием латинских трактатов по физиогномике, рассматривающих человеческое тело "как зеркало души" (87), прежде всего классических и средневековых теорий о природе поэтического темперамента, которые могли быть известны в Исландии начиная с XIII в. Однако независимо от возможности такого влияния или (едва ли поддающейся измерению) степени адаптации к исландской литературной традиции ученых воззрений, согласно которым "темный" внешний облик должен служить признаком неустойчивого, "меланхолического" темперамента, а последний, в свою очередь, является непременной характеристикой поэта (88), рассмотренные выше и, несомненно, восходящие к глубокой архаике исконные скандинавские представления о природе поэтического дара и сами по себе вполне способны дать исчерпывающее объяснение образу скальда.

Следует отметить и еще одну необходимую деталь описания поэта в "семейной саге". Выше нам уже не раз приходилось говорить о том, сколь редко и неохотно исландская традиция упоминала о самом факте овладения скальдическим искусством. Если в собственном творчестве скальды изображали свое умение слагать стихи как полученный ими в дар от Одина "мед Суттунга", то в саге поэтические способности того или иного из ее персонажей представляются в качестве такой же изначально присущей ему черты, как темный цвет волос или строптивый нрав. О том, что герой саги – скальд, обычно впервые сообщается при его введении в сагу, причем самое это свойство называется в одном ряду со всеми его прочими физическими и душевными качествами. О Халльфреде, например, сказано, что "уже в раннем возрасте он был рослый и сильный, мужественный с виду; у него были нависшие брови и несколько уродливый нос, и каштановые волосы, которые его красили. Он был хороший скальд, язвительный и своенравный (skáld var hann gott og heldur níðskár og margbreytinn). Его не любили" (89).

Скальдом, как явствует из подобных сообщений, не становятся, но рождаются, не случайно от характеристики, даваемой герою при первом же его появлении, саги, как правило в подтверждение ее, переходят к рассказам о детских "подвигах" поэта, призванных раскрыть ранее перечисленные качества и свойства его характера, в том числе нередко и его поэтические способности. Так, об Эгиле говорится, что уже "в три года он был таким же рослым и сильным, как другие мальчики в шесть-семь лет. Он рано стал говорить и говорил складно (hann var brátt málugr ok orðvíss); когда он играл с другими мальчиками, он был очень необуздан" (90). Вслед за этим сага повествует о том, как трехлетний Эгиль ослушался отца, отказавшегося взять его в гости к Ингвару, его деду с материнской стороны, на том основании, что он не сумеет "держать себя на людях, когда будут много пить", поскольку с ним "и с трезвым нелегко справиться", сел на коня и самостоятельно проделал весь путь до усадьбы деда. Явившись на пир и услышав, что люди там развлекаются за брагой тем, что произносят висы, Эгиль также сказал вису, в которой не преминул высоко оценить собственное искусство:

Kominn emk enn til arna

Yngvars, þess 's beð lyngva,

hann vask fúss at finna,

fránþvengjar gefr drengjum;

mun eigi þú, þægir,

þrévetran mér betra,

ljósundinna landa

linns, óðar smið finna.

(ÍF II, bis. 81-82)

"Я сам явился к очагу Ингвара,

раздающего мужам ложе сияющего

ремня пустоши (т. е. змеи

= золото); я искал с ним встречи;

Разоритель земли ясносплетенной

змеи (т. е. золотых колец = муж),

ты не сыщешь лучшего трехлетнего

кузнеца поэзии, чем я".

Ингвар похвалил вису, а на другой день дал Эгилю "вознаграждение за поэзию" – три морские раковины и утиное яйцо, после чего юный скальд сказал во время пира еще одну вису, на этот раз о своей награде (Сага об Эгиле, гл. XXXI). В ней Эгиль называет себя sogull Egill – "болтливым Эгилем", а полученные им ракушки – "тремя вечно безмолвствующими собаками корней прибоя (т. е. морского дна)" (þría síþogla brimrótar gagra), кеннингом, ни до, ни после него не употреблявшимся никем из скальдов. Трехлетний поэт, таким образом, предстает перед собравшимися на пиру гостями во всем блеске своего мастерства, по заслугам оцененного аудиторией: как сообщает автор саги, "Эгиля очень благодарили за висы" (91).

Дерзкая несдержанность в речах и поступках, с самого начала предопределяющая "трудную" судьбу скальда (а порой и превращающая его в поставленного вне закона аутсайдера и изгнанника, каким стал Греттир), – едва ли не непременная тема саг, посвященных древнескандинавским поэтам. Так, в первом же эпизоде "Саги о Гуннлауге Змеином Языке" рассказывается о своевольном и непокладистом нраве этого скальда. Когда Гуннлаугу исполнилось двенадцать лет, он попросил отца отпустить его в поездку за море. Получив отказ на том основании, что "не будет из него толку и за морем, раз с ним дома нету слада", он, однако же, не задумываясь, нарушает отцовский запрет и начинает выносить из дома мешки с товарами, снаряжаясь в дорогу. Застигнутый отцом за этим занятием и так и не смирившись с тем, что ему пришлось отказаться от своей затеи, юный скальд надолго покидает родительскую усадьбу (92). Шестью годами позднее Гуннлаугу все-таки удается уговорить отца отправить его в плавание. Прибыв в Норвегию, он является к ярлу Эйрику, сыну Хакона, правившему тогда в Хладире. Когда Гуннлауг предстал перед ярлом, на нем было "серое платье и белые чулки. На щиколотке у него был нарыв, из которого во время ходьбы выступали кровь и гной <...>. Ярл сказал: "Что у тебя с ногой, исландец?" Гуннлауг ответил: "На ней нарыв, государь". – "Однако ты идешь, не хромая", – сказал ярл. Гуннлауг ответил: "Я не стану хромать, пока обе мои ноги одинаковой длины". Тогда один дружинник ярла, по имени Торир, сказал: "Этот исландец очень заносчив, неплохо бы проучить его немного". Гуннлауг посмотрел на него и сказал:

Hirðmaðr er einn,

sa er einkar meinn.

Trúið honum vart,

hann er illr ok svartr.

"Здесь в дружине твоей

Черный есть лиходей,

На злые дела горазд,

Смотри, и тебя предаст!" (93)

Торир схватился было за секиру. Но ярл сказал: "Оставь! Не надо обращать внимания на такие вещи. Сколько тебе лет, исландец?"– "Восемнадцать",– отвечал Гуннлауг.– "Ручаюсь, что других восемнадцати ты не проживешь", – сказал ярл. – "Чем желать мне зла, лучше желай себе добра", – сказал Гуннлауг, но вполголоса. Ярл спросил: "Что ты там сказал, исландец?" Гуннлауг ответил: "То, что мне показалось уместным: чтобы ты не желал мне зла, а желал бы себе самому чего-нибудь хорошего". – "Чего же именно?" – спросил ярл. – "Чтобы ты не умер такой же смертью, как твой отец, ярл Хакон". Ярл побагровел и велел тотчас же схватить этого дурака" (94).

Вполне оправдывает данное ему при рождении имя и другой скальд, Греттир (слово grettir на языке поэзии означает "змея"), также с ранних лет предстающий дерзким и скорым на язык непокорным упрямцем. В одной из начальных глав посвященной ему саги описывается строптивость юного героя и многочисленные выходки, учиненные им, чтобы уклониться от работы, к которой его принуждал отец. Все эти сцены сопровождаются его перепалками с отцом, в ходе которых на приказания и попреки последнего Греттир неизменно отвечает лишь поговорками ("Презренная и рабья это работа", "Больше испытаешь – больше и узнаешь"; "Не дело подзуживать дерзкого" и т.д.) и стихами, демонстрируя тем самым способности искусного "дуэлянта", ловко парирующего каждый новый выпад своего противника, но уклоняющегося от нанесения ему прямых оскорблений. Сообщается при этом, что юный Греттир "постоянно сочинял висы и стишки (kviðlingar), и охотнее всего – язвительные" (95). Там же приводится и самая ранняя из приписываемых ему вис – хельминг о безжалостно убитых им гусятах, которых ему приходилось пасти по настоянию отца, и обещание расправиться и со взрослыми птицами, если он не будет избавлен от этой "работы".

Не только мрачный и воинственный нрав, но и характерная для древнескандинавского поэта "складность речи", способность "говорить стихами", выдают в нем избранника Одина. Последний, по свидетельству "Саги об Инглингах", "владел искусством говорить так красиво и гладко, что всем, кто его слушал, его слова казались правдой. В его речи все было так же складно, как в том, что теперь называется поэзией" (96). То же свойство приписывалось и легендарному "одиническому" герою Старкаду, "автору древнейших скальдических стихов", именем которого открывается "Перечень скальдов" (97). Не кто иной, как сам Один, даровал ему умение сочинять стихи так же быстро, как и говорить (98). Как видим, той же способностью, проявляющейся уже в детстве, обладали и другие скальды, порой легче изъяснявшиеся стихами, чем прозой, – как сказано о Сигвате, он "не был слишком красноречив, но у него был такой дар скальда, что стихи слетали у него с языка, как обыденная речь" (99).

Нашедшие отражение во всех приведенных свидетельствах саг представления о поэте, наделявшие разных и зачастую никак не связанных между собой скальдов сходными чертами как их внешнего облика, так и соответствующего ему, согласно воззрениям эпохи, характера и поведения, имели своим следствием не только создание конвенционального образа древнескандинавского скальда, но и возникновение особой жанровой разновидности саги, обычно признаваемой литературной биографией поэта, – так называемых "саг о скальдах" (skáldasögur) (100). К последним обычно относят "Сагу о Кормаке", "Сагу о Халльфреде", "Сагу о Гуннлауге", "Сагу о Бьёрне", "Сагу о побратимах" и "Сагу об Эгиле", каждая из которых (за одним лишь исключением – "Саги об Эгиле") (101) представляет скальда в весьма необычной для героя исландской саги роли – роли неудачливого влюбленного, а первые четыре, к тому же, обнаруживают и весьма заметное сюжетное сходство: в каждой из этих саг скальд уступает свою возлюбленную сопернику, который становится мужем героини, а затем вступает с ним в конфликт, безуспешно пытаясь вернуть ее, и трагически погибает либо от рук своего соперника (Бьёрн и Гуннлауг), либо во время морского путешествия от полученных ран или увечий (Кормак и Халльфред).






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных