Человек одиночества 3 страница

- Ну что ж ты по груздям ходишь! – ворчала она, доставая буквально из-под моих ног очередную кучку грибов.

Для меня это оставалось загадкой. Как она их видит в куче травы и листвы! Мое ведерко знало лишь маслят да подберезовиков с опятами. А если попался боровик, тогда я летела к тете Лизе сломя голову, похвастать.

- Эка невидаль! Еще ищи там же!

Но я уже теряла место, и немного расстроенная отправлялась на новые поиски.

Мне казалось, что я знаю очень хорошо тетю Лизу. Я помню ее мужа, смутно – дочь. На моих глазах вырос Алеша. Но неисповедимы чужие дороги! Это случилось совсем недавно. Придя к нам в гости "потрепаться", как говорит Елизавета, она увидела на моем столе стопку книг о Великой Отечественной. Интерес к этой теме возник у меня несколько лет назад, можно сказать ни с чего. Мне просто стало интересно, как выжили люди в то время, кто они были, что ими двигало, как они шли в атаки или работали в блокадном Ленинграде.

Елизавета пролистала пару книг, отложила, и вдруг как-то задумчиво спросила:

- О Бабьем Яре читала?

- Пока немного, но о чем – представляю.

- Я видела это сама. Своими глазами…У меня маму там расстреляли. Мне семь лет тогда было… Сосед спас. Он полицаем, похоже, был. А когда нас уже согнали в кучу, кто-то крикнул, что здесь есть русские дети. Я была ведь удочерена евреями. Кто я на самом деле – а черт его знает! Короче, мама меня от себя оттолкнула. А сосед в машину посадил, конфет, кажется, дал. Ну я и сидела там… Потом он меня отвез туда, где мы жили… Потом беспризорничала долго, с такими же, как я. Нас, конечно же, ловили и отправляли в приюты. Я сбегала, и так до тех пор, пока не попала в ФЗУ, ПТУ по-современному.

Ее приемный папа умер от сердечного приступа, когда узнал, что семья расстреляна. Об этом Елизавета узнала уже взрослой, она на всю жизнь сохранила самые светлые воспоминания о своих приемных родителях, с которыми была вместе всего пять лет. Сиротой во второй раз ее оставила война…

Нет, не сломалась и, что самое удивительное, не озлобилась. Жизнь преподносила ей немало неприятных, и даже трагических сюрпризов. Бесследно исчезла единственная дочь, уехав в Латвию в начале девяностых. Лиза до сих пор ее ждет… Я знаю об этом. Мы вместе с ней отправляли запросы в разрекламированную программу «Жди меня», я перерыла кучу поисковых сайтов – все без толку…

Летнее утро. Комната залита солнцем. В нашей угловой однокомнатной квартире оно с рассвета и до заката. Я просыпаюсь и кричу: "Баба! С добрым утром!" "Проснулась моя маленькая, - слышу в ответ. – Умывайся скорее, завтракать пора". Я иду в ванную, потом натягиваю легкое платье или сарафан, выглядываю в окно. Во дворе, как правило, еще пустынно, но меня это несильно огорчает. Покатаюсь пока на велосипеде.

- Б-аб! – начинаю канючить я, - вынеси, пожалуйста, велик!

- Я занята, ты разве не видишь. Освобожусь – вынесу.

Велосипед для меня тяжеловат, и тащить его самой с четвертого этажа мне не по силам. Конечно, бабушку тоже не хочется нагружать, но что делать. Дед болен…

- Баба, пожалуйста-а!

- Ну, ты же все равно меня не переспоришь. Бери мяч и отправляйся. Не хочешь – сиди дома.

Пристыженная, я хватаю мяч и вылетаю в подъезд. Свобода! Мне восемь лет, и я только первый год гуляю самостоятельно. Но только рядом с домом, чтобы меня видели из окна. Я долго луплю мячом об кирпичную стену подвала. Иногда вечером вместе с дворовыми друзьями – товарищами мы залазаем в него. Нам страшно и весело от темноты, подсвечиваемой одинокими спичками. Забава, конечно, запретная, но мы аккуратны и внимательны. Это правда, я не могу вспомнить ни одного серьезного происшествия.

Мои руки-ноги постоянно были в «зеленке». Падала я, конечно, чаще остальных, но принимала это за свою норму. Я очень рано знала об «особенностях», данными мне с самого рождения, но мириться с какими-либо ограничениями не хотела. Мне всё нужно испробовать на себе, и только тогда я четко знала что могу, а что нет. Я так и не научилась ездить на двухколесном велосипеде, прыгать через «резиночку», скакать на одной ноге. Если б это были самые большие огорчения в моей жизни!

Наши детские дружбы остались в прошлом. Теперь, если я иногда встречаю на улице своих старых знакомых, мы лишь киваем друг другу в знак приветствия, словно китайские болванчики. И снова идем, бежим каждый своей дорогой. Нам нечего и не о чем вспоминать, нам скучно и неинтересно. А может, дружб не бывает вообще, или это я не умею, не знаю, как и почему люди тянутся друг к другу. И даже Юлька, та Юлька, с которой мы когда-то лазили по подвалам и чердакам, устраивали уборку в её квартире, играя в «дом», оказывается, не помнит совсем нечего! Ещё до недавнего времени я верила, что это просто недоразумение. Она ведь не здесь, не рядом, и потому мы не встречаемся. Пятнадцать лет назад Юлька вместе со своим мужем уехали за границу. Я узнала об этом уже после их отъезда, и даже пробовала найти этому поступку объяснение. Советский Союз тогда доживал свои последние дни, границы начинали стираться, размываться, но до свободы передвижений, до преодоления косности внутри каждого из нас, время ещё не дошло. Обычные, рядовые граждане ещё не были морально готовы к тем радикальным переменам, происходящим вокруг. Муж Юльки, судя по всему, почувствовал воздух свободы чуть раньше других. Сначала они уехали в Германию, потом пожили в Австралии и, наконец, осели в Новой Зеландии. Через десять лет заграничной жизни Юля, наконец-то, осуществила свою детскую мечту. Она мечтала стать врачом, и хотя уезжала отсюда уже с институтским дипломом, там ей пришлось обучаться практически заново. Обо всем этом мне рассказывала её мама. Мы до сих пор живем в одном доме, и иногда общались. Недавно Юля приезжала к родителям в гости. Я узнала об этом уже потом, случайно и сразу как-то не поверила. Она не могла не прийти ко мне! Я почему-то была очень уверена в наших теплых чувствах друг другу, хотя действительность говорила о другом. Да, я ей тоже никогда не писала, но у меня не было адреса. Юлька мой адрес знала.

Мы не встретились. Как потом мне объяснила её мама, Юля вообще не хотела видеть никого. Она всех забыла. Или хотела забыть? Юлина мама начала мне что-то рассказывать, объяснять. Как будто пыталась оправдать свою дочь. А, может, ей действительно было неловко? Хотя за что? Мне не хотелось, чтобы она испытывала чувство вины. Это были НАШИ отношения, и только НАШИ поступки.

А я не впервые теряла друзей, и мне уже не было больно. Или это были не дружбы? Скорее всего, желаемое выдавалось за действительное. Со мною могло быть действительно скучно. Бесшабашное, безудержное веселье мне всегда было чуждо. Я не могла ничего не рассказать, не посоветовать в семейных, и тем более в сердечных делах. У меня не было любовных приключений, интриг и интрижек. У меня не было детей, а значит и проблем в их воспитании. Я не была поклонником застолий и, следовательно, не умела поддержать компанию.

Где-то после тридцати у меня вдруг резко снизилась потребность в живом общении. Я почувствовала себя необычайно комфортно в одиночестве, без подруг и знакомых. Я и бабушка – всё, больше мне не нужно было никого. Такая гармония с самой собой пришла не в один момент. Мне было очень непросто пережить период, когда у моих подруг появлялись семьи, рождались дети, начиналась совсем иная жизнь. Многие из дружб заканчивались по этой причине. Когда у кого-то из таких подруг появлялись дети, они могли сказать буквально следующее: «Знаешь, мы больше не сможем приходить к тебе в гости. Ребёнка не оставишь, а брать с собой не можем. Вдруг тебя испугается. Ты только не обижайся, хорошо?». Я не обижалась, а просто вычеркивала из телефонной книжки ещё один номер.

Сама я не любила бывать у кого-то в гостях. Более того, у меня есть знакомые, которые приезжали ко мне неоднократно, а я до сих пор не знаю, где они живут. Так, примерно, подробности просто неинтересны. Правда, изредка своё затворничество я нарушала, выбираясь в гости к кому-нибудь поблизости, и непременно по приглашению или после звонка. Забрести «просто так, случайно» - такого не было ни разу. Характер такой или воспитание – трудно сказать. Бабушка вообще отрицает всякое воспитание. С чем человек родился, с тем и проживет. Похоже, что так. Если бы иначе, то может и удалось избежать кучи ошибок, неправильных поступков и непродуманных фраз. Может, я была бы более терпелива и не задавала своей маме глупых вопросов. По крайней мере, именно об этом просила меня моя бабушка всю жизнь

Случайные дружбы… встречи. Все же их было немало. Чаще всего я знакомилась в больницах. Не специально, всё всегда складывалось как-то само собой. Я замечала, что люди иногда сами тянулись ко мне, им хотелось поговорить, рассказать и расспросить. Но ненавязчиво, это качество отличало всех моих больничных знакомых. С некоторыми мы потом перезванивались, встречались.

Катя. Катюша. У меня до сих пор хранится фотография, подаренная ею. Она была красавицей: большие карие глаза, длинные вьющиеся волосы, и совсем детский румянец. А сама Катя была очень светлым человеком. Она мечтала об университете, собираясь стать биологом. Единственная дочь, поздний ребенок своих родителей.

…Катя недоумевала, зачем её положили в больницу. Ну, температура, которая уже спала, небольшая одышка. В конце концов, врачи определились: возрастное, ничего страшного. Катюша несколько раз приезжала ко мне. Мы жили почти рядом, мы читали почти одно и тоже. Через два месяца после нашего знакомства Катюша вновь заболела.

- Простыла. Скоро всё пройдет, а ты, Вик, позвони мне обязательно послезавтра. В гости к тебе хочу приехать.

Я перезвонила через два дня. Домашнего телефона у нас тогда ещё не было, а про иные средства связи вовсе не знали. В квартире Катюши телефон был, только не совсем их – Катя с родителями жили на подселении, где занимали маленькую комнатку. На мой звонок ответила соседка.

- А вы кто Кате? – спросила она.

-Знакомая, хорошая знакомая – добавила я для убедительности.

- И далеко эта знакомая находиться?

Разговор показался странным. Какое дело незнакомой тетке до меня?

- Позовите, пожалуйста, Катю.

-Кати нет. Она умерла.

Тогда со мной случилась настоящая истерика. Я кричала, что так не бывает, что Кате всего шестнадцать и у неё нет ничего страшного…

Однажды я случайно встречу Катиного отца. Он мне расскажет, как и почему погибла его дочь. И будет во всём обвинять не кого-то, а себя. За излишнюю доверчивость врачам, за то, что не настоял на новом обследовании. А врачи… Они ответят, что поставить правильный диагноз (порок сердца) не смогли из-за нетипичного течения, и потому всё списывали на возраст. Короче, они были невиноваты. Ни в чем. И даже в том, что накануне участковая врач посоветовала Кате поскорее идти в школу, а не валять дурака.

-Ну, если Вы так хотите, я направлю Катю к кардиологу – ответила родителям врач. - Придите завтра за направлением.

Наутро, когда отец уже собирался идти в поликлинику, Катя упала в комнате. Её больное сердце остановилось навсегда…

Катюша, Света, Наташа… О каждой из них у меня свои воспоминания, у каждой своя судьба. Трагическая, потому что рано ушли. Но они были и счастливы в такой, не очень справедливой жизни…

Когда мы познакомились со Светой, она уже была мамой двух мальчишек, у неё был заботливый муж, друзья и работа. Внешне Света выглядела гораздо моложе своих лет. Это из-за болезни, о которой она узнала только после рождения второго ребенка. Также как и Кате, Светлане тоже очень долго врачи не могли сказать ничего внятного. Потом наконец-то определились, но для Светы их вердикт оказался настоящим приговором. Самый распространенный врожденный порок сердца, который бесследно можно устранить в детстве, за тридцать лет наделал в Светином организме таких бед, что помочь могла лишь пересадка сердца. В начале девяностых это было почти фантастикой. Да и сейчас звучит не всегда убедительно. Кроме сердца, Свете нужно было заменить и легкие. Эту новость она привезла из Москвы, о чем сразу же рассказала мне. Я не знала, что сказать в ответ.

- Не молчи, Вика. Скажи, ты веришь в это?

- Света, я не знаю. Тебе решать. А что врачи?

- Как я поняла, им хоть завтра. Но я…

Как каждый разумный человек, Света сомневалась, хотела поверить и не могла. Вскоре она увлеклась системой закаливаний по Иванову. Отчасти бредовая затея была для неё как соломинкой для утопающего.

- Попробуй – советовала она мне. – Это так здорово.

Я отнекивалась, ссылаясь на природную лень.

Она часто звонила мне. Обычные женские разговоры, секреты, знакомые каждой. Часто Света оказывалась в больнице, выкарабкивалась из очередного кризиса и продолжала верить, что всё обойдется. Ей нужно вырастить сыновей, ей нужно оставаться хорошей женой и хозяйкой. Мне казалось, что она была счастлива в семейной жизни. По-крайней мере, создавалось именно такое впечатление. Готовила, стирала, убирала… Только иногда она могла тихонько сказать: «Я очень быстро устаю. Но только бы мои не догадались об этом…». Но все и всё, конечно, замечали.

Почти каждый год Света ездила отдыхать в местные санатории. Дальние расстояния были не для неё. Одна из таких поездок стала для неё последней… Из моей жизни ушёл ещё один человек.

Круг знакомых редел. Даже те, кто был жив и здоров, бесследно растворялись в огромном городе. Со временем нам стало неинтересно общаться, ничего общего не оставалось. У кого-то удачно складывалась карьера, и он оказывался уже совсем на другой ступеньке благополучия. Этот факт всегда автоматически разводил людей по разные стороны. Нет, не баррикад, просто жизни. Некоторые из моих бывших подруг в поисках лучшей доли уезжали в другие города. Переписываться у нас не получалось. Не люблю я это, мне нужен голос, диалог. А что бумага? Она мертва, и новости, написанные на ней, так быстро становятся вчерашними.

После своего сорокалетия я сделала для себя неожиданное открытие – время новых дружб прошло. Люди, с которыми мне пришлось столкнуться, появлялись и исчезали из моей жизни бесследно и безболезненно. Иногда я даже шла на своего рода эксперимент. Я старалась поверить, что вон он мой новый друг. Он интеллектуален, приятен и мне есть чему поучиться, но чувства настоящего, полноценного общения не было. Напротив, мне было куда проще и привычнее одной. Даже память недолго удерживала новые имена. Она просто была переполнена прошлым, как диск древнего компьютера.

И если в юности я еще как-то могла переломить себя в угоду кому-то, то с возрастом разучилась окончательно это делать. Словно никогда и не умела.

***

Каждые два года мама приезжала в отпуск. Её приезд всегда становился для нас событием, радостным и волнующим. Бабушка обязательно затевала генеральную уборку со сменой штор, выбиванием ковров (обязательно на улице и почти всегда одна). Наша, и без того всегда чистая, квартира просто сияла. Мы ждали маму!

Правда, дня через два порядок улетучивался. Мамины сумки, чемоданы, до которых, как я знала, нельзя даже дотрагиваться. Мы обходили их стороной, чувствуя себя при этом будто не дома, а где-то на вокзале.

Каждый раз мама казалась мне новой, другой. На ней была новая одежда, красивая и добротная, другие украшения, и даже голос всегда звучал иначе. А может, мне так казалось? Лет до пяти я вообще плохо помнила свою маму, хотя она приезжала дважды. Конечно, я радовалась, бросалась в коридор с воплем «Мама!» и повисала у нее на шее. Мама спешила освободиться. Она едва переступила порог, она с дороги. Я все понимала, но сдержаться не могла. Еще я помню, что почему-то отказывалась остаться с ней наедине. Это случилось в Алуште, когда ее муж решил пригласить бабушку на морскую прогулку. Мать поехать не могла – она ждала второго ребенка или, как говорили раньше, была на сносях. Меня объял такой страх, что я начала реветь. Мне показалось, что бабушку у меня отнимают навсегда, и мы никогда не увидимся. Только потом я пойму, что это называется инстинктом привязанности ребенка к матери, а в моем случае к бабушке. Я боялась и не доверяла своей матери – и это тоже было инстинктивно, на уровне ощущений. Рядом с родной матерью я чувствовала себя брошенной, ребенком, которого оставили с малознакомой соседкой.

Поездка бабушки не состоялась. Я какое-то время ощущала себя виноватой. Отчим не позволял забыть о капризе, он всегда хорошо и долго помнил все мои выходки. Просто, наверное, потому, что они врезались в память ярче, а иных воспоминаний не было. Или что-то плохое во мне он старался поставить в вину моей матери? Дескать, чужие, не его гены, а мучится ему? В конце концов, он брал в жены свободную женщину… Подробности этой истории я узнаю через много лет…

А что еще было тогда, в детстве? Я отлично помню, как мама жила у нас почти год. Тогда у меня появилась младшая сестра и мама, посовещавшись со своим мужем, решила побыть с ребенком в более мягком климате. Узнав об этом, моей радости не было предела. У меня будет сестра, и мы будем дружить. Так говорила бабушка, добавляя при этом, что маленьких любят больше, что так заведено. Я кивала головой в знак согласия, но все же надеялась, что и мне достанется хоть что-то от материнской любви. Всех подробностей нашего совместного житья-бытья уже не помню. Кажется, всё было терпимо. Для меня. Тяжело было бабушке. В однокомнатной квартире нас оказалось пятеро – трое взрослых и двое детей. Все самые родные, самые близкие, но в тоже время уже другие, давно отвыкшие жить рядом. Мой дед не мог простить своей дочери, прежде всего, меня. Он все же считал, что моим воспитанием должна заниматься она, несмотря ни на что. «Север? Бросай, в гробу я видал твои деньги! Это твой ребенок! Твой, понимаешь!» - орал дед, не обращая внимания на уговоры бабушки. По большому счету, дед просто сотрясал воздух. Мама знала, что последнее слово за бабушкой, а она отказать не могла. Бабушка не любила склок и скандалов, и очень хотела помочь дочери, которую просто боготворила.

Со своим положением на вторых ролях после сестры я смирилась. Мне казалось, что это временно, а когда сестренка подрастет, мы станем для мамы одинаковы. Она не сможет любить кого-то из нас больше, потому что мы обе её дочери. Я вновь ошиблась. Во второй маминой семье этот ребенок оказался первым и единственным.

- А чей это мальчик?

Я выскакиваю в коридор в ночной пижаме.

Трехлетняя сестра прячется за мать. Они только что с самолета. - Не подходи к моей маме! – уже почти орет Лена.

Мама улыбается, ей явно интересно, что предприму я. Я отступаю, но потом лезу опять. Мать начинает объяснять младшей, кто я такая.

- Это Вика, моя дочь и твоя сестра.

Ребенок пытается понять и… не понимает. Откуда взялась эта, или этот с короткой, мальчиковой стрижкой. Ей ничего не говорили и не объясняли, она просто не знала, что где-то там, в Сибири, у нее есть сестра. Это, как я узнаю много позже, называлось «пустой болтовней», на которую не было времени.

Мамина жизнь вновь начиналась с белого листа, и всё, что было до этого, уходило на второй план…

Мы очень мало знали про жизнь маминой семьи. Дом-работа или наоборот – вот и всё что дозволено было нам из той тридцатилетней северной «эпопеи». Мы никогда не спрашивали маму ни о чем, зная, что вопросов она не любит. «Всё хорошо, всё нормально» - и этого нам было достаточно, почти достаточно. Иногда мне казалось, что мама и ее семья, настолько правильные и праведные люди, что мы с бабушкой испытывали перед ними постоянное чувство неудобства и стеснения. Только я иногда снова задавала свои дурацкие вопросы: «Мама, ты меня любишь?».

Бабушка в присутствии маминой семьи впадала в какой-то ступор. Уже потом она признается, что сама не понимала с чем было связано такое поведение. «Я вмиг словно забывала как и что готовить. Словно немела, сама не зная отчего. Нет, никого не боялась. Стеснялась, да. Только теперь не понимаю чего.

«Я не хотела вас волновать. А вы снова не оценили» - обиженно скажет мама, когда переедет с Севера. Она вернется в город, чтобы быть поближе к нам с бабушкой. Бабушка в это поверит, и будет искренне рада возвращению своей дочери. Я не разделю бабушкиной радости. Мне будет тревожно, но в тоже время я попробую настроить себя на встречу.

…Теплый сентябрьский вечер. Мы с бабушкой едем в полупустом рейсовом автобусе в аэропорт. Мы не спешим, словно отправились на прогулку. А это так и есть. Мама не просила встречать её в аэропорту, мы хотим сделать ей сюрприз, но понравится ли он маме?

Самолет, на удивление, прилетел по расписанию. Мы сразу увидели маму в толпе пассажиров, но она не видела нас. Просто не ждала. «Мама!» - пришлось окликнуть её мне. Если сказать, что она была удивлена, то было бы неправдой. Мама была ошарашена. «Вы? Зачем вы здесь? Меня встречают».

Встречали её совсем незнакомые нам люди, которым она везла крупную сумму денег. Они были на машине и милостиво предложили довести нас всех до дому. Всю дорогу мама разговаривала только с ними. «Я не знала, что приедут мои. Я их не просила» - как бы извиняясь, говорила мама хозяевам машины. «Зачем ехали-то?» - это уже она обращалась к нам. «Не облезут» - думала я про себя, понимая всю отвратительность положения. Как инициатору встречи, мне было крайне противно. Я вновь вылезла там, где меня не просили.

«Мы развелись!» - заявила мама, едва за ее знакомыми захлопнулась дверь. У нас с бабушкой почти одновременно открылись рты от удивления и неожиданности.

- Он изменял мне всю жизнь! – пояснила мама, не называя имен. Впрочем, и так было все ясно: речь шла о ее муже, моем отчиме, которого я все еще считала папой.

- Да, я никогда не говорила вам правды. Я скрывала, боясь расстроить. Он трепался со всеми в округе. И даже… даже с моей подругой.

Мама готова была зарыдать, но видя, что и так уже смогла разжалобить нас с бабушкой, сдержалась.

- Буду одна! – гордо заявила она. – Ничего, обойдусь без этого плейбоя! Да, вы не забыли, что я теперь бабушка?! Господи, вот теперь мое счастье! Я не люблю никого так, как ее! Можете обижаться, но внучка теперь мне дороже всех!

Я стерпела, пропустив мамину тираду мимо ушей. Я еще верила, что она любит меня, что со временем мы станем ближе, просто не нужно торопить события, все только начинается…

Проблемы не заставили себя ждать. Через полтора месяца в город переехала моя сестра с дочкой. Подобно нашей матери, она с легкостью оставила своего мужа на Чукотке, под старым благовидным предлогом, что маленькому ребенку на северах не место. Настоящая причина оказалась другой: также как и наша мать, Ленка оказалась абсолютной не готовой ни к материнству, ни к самостоятельной семейной жизни. Оставшись, один на один, со своей семьей, она предпочла сбежать под теплое материнское крыло. Кормить, поить, купать – о, с какой радостью взяла на себя эти обязанности новоиспеченная бабушка! Сама, ее никто об этом не просил. А Лена? Лена с удовольствием уступила матери. Правда, она не подумала о последствиях, не понимала, зачем мать так рьяно решает все ее проблемы. Ленка вообще очень мало задумывалась о жизни. Для окружающих она была гордой и неприступной, высокомерие хлестало из нее через край – точная копия нашей матушки. Гордость своих северных родственников я именовала про себя «чукотским синдромом».

…Очень многие говорили, что моя бабушка достойна памятника при жизни. Бабушка относилась к этому с улыбкой – она никогда не считала, что совершила какой-то подвиг. Ей оставили внучку, она её вырастила. Мама же хотела аплодисментов, сразу и ото всех. Но ее «подвиг» окружающие уже восприняли иначе. Это, действительно, была совсем другая история. Ей не отдавали внучку – она забрала ее сама. Она сама лишила свою дочь возможности стать матерью, постоянно перетягивая на себя ее обязанности. Предлог снова был благовидным: девочка еще молода, все впереди.

Я бесилась. Я знала уже абсолютно точно, чем это закончится. Мать повторяла свои же собственные ошибки с точностью до наоборот. Она ломала ещё одну, нет, даже три судьбы сразу! Моя сестра, инфантильное создание, не замечала ничего. Она жила как сомнамбула, просыпаясь лишь иногда от материнского окрика. Мать требовала благодарности!

----------------------------------------------------------------------------------------------------------

Её развод со вторым мужем окажется фикцией, шуткой. Так объявит мать спустя несколько лет. А мне нужно будет в очередной раз принять сказанное молча, и сделать вид, что я безмерно рада ее счастью. Но на сей раз все будет не по ее сценарию. Я не видела семьи, она теперь существовала лишь в мамином воображении. Ее бывший муж продолжал свою «чукотскую одиссею», выступая в роли этакого спонсора своей семьи. Мы с бабушкой к «семье» отношения практически не имели. Это было не в наших правилах. Теперь, уже пройдя через упреки и требования благодарности, став абсолютно взрослым человеком, я неохотно принимала даже самый маленький подарок. Мне действительно ничего не было нужно, так как свои проблемы я давно научилась решать сама. Но маму моя самостоятельность отнюдь не радовала. Ей хотелось, чтобы я зависела от нее, только от нее, и чтобы в избитой фразе «казнить нельзя помиловать» запятая оставалась за ней. Будущие визиты бывшего отчима приготовили мне немало сюрпризов. Впрочем, нет, точку в бесконечном лицемерии и лжи я поспешила поставить сама. Я не стала уже называть его «папой», и здесь, спустя больше тридцати лет от начала их с моей матерью семейной жизни, я услышала то, о чем могла лишь догадываться. Это «добрый и бескорыстный» человек пал еще тогда жертвой обмана моей дальновидной мамочки. В момент их бракосочетания он не знал о моем существовании! Совсем! Мать представилась ему как свободная одинокая женщина.

- Это правда? – спросила я потом у мамы, дабы избежать недоразумений и попросту сплетен.

- Да, - нисколько не смутившись, ответила она. – А кому нужны такие дети?

- Прости, но я не под забором заработала недуг.

- И что? Почему другие должны были от этого страдать! Неужели ты не понимаешь, какую на себя брал обузу Вася? Ему только за это нужно низко поклониться.

Я слушала и не верила своим ушам. Мне казалось, что я нахожусь в зазеркалье, где все перевернуто с ног на голову. Где любая подлость находит оправдание, а гордыня затмевает разум. Слава богу, этот разговор уже не мог сильно навредить мне. Не было даже чувства обиды. Я ощущала какое-то облегчение, словно исчез давний надоевший мозоль, оставив маленький рубчик. Мать, как всегда не понимала, что этим она освобождает меня от многого. И в первую очередь от дочерних обязанностей. Она вообще не предавала никакого значения сказанному.

- Это было давно! Что, казнить будешь? Оглянись вокруг – много найдешь желающих воспитывать инвалидов?

В отличие от мамы, я таких знала. И не мало. Я знала семьи, где тяжелобольной ребенок не разъединял, а сплачивал, где родители не проводили параллели между здоровыми и больными. Где дети были просто детьми…

Я не стала уточнять у мамы, какую и чью обузу брал на свои квадратные плечи ее второй муж. Она, что странно, иногда старалась убедить себя, бабушку, меня, в том, чего не было. Это они с мужем воспитали меня! Сказка уже не казалось страшной. Эта была уже фантастика.

…Отчим был родом из Грозного. Сегодня, благодаря бурным девяностым, этот городок известен всему миру. Мне он запомнился пыльным и неуютным. Наверное, в нем были достопримечательности, но увидеть их не довелось. В наш первый приезд туда мы практически не выходили за ворота дома. Это был дом родной тетки моего отчима. Не плохой и не хороший, но вполне пригодный для жизни. В жаркие дни в доме было прохладно и сумрачно из-за окружавшего его сада, несколько неухоженного. У тетки просто не хватало сил, а помощников не было. Своих детей у нее не имелось, их заменяли племянники – мой отчим и его брат. Рассказывали, что она воспитывала их с детства, а родная мама просто присутствовала рядом. (Через много лет почти такая же история случится с моей сестрой. Она тоже станет сторонним наблюдателем за взрослением своей дочери. И у нас с мамой произойдет практически тоже самое. Не много ли, черт возьми, совпадений?) Про мать отчима говорили как о больной. Якобы у нее было какое-то психическое заболевание, но я ничего особенного в ее поведении не замечала. Единственное – бабушка много спала. Скорее всего, это было из-за лекарств, которые она пила горстями. Я не вдавалась в подробности, общалась я с ней мало, как, впрочем, и остальные. Я не помню, чтобы с ней беседовал сын, он постоянно был чем-то занят. Куда-то спешил, бежал или часами мог сидеть в ванной. Это тоже называлось «огромной занятостью». Хлопотала по дому тетка, готовить иногда помогала моя мать. Время тянулось долго, мне показалось, что мы провели тогда в этом доме целую вечность, на самом деле – дней двадцать. Дни напролет мы сидели или слонялись по двору, окруженному высоким кирпичным забором. Эти заборы, похожие на бойницы, были отличительным признаком благополучия тех мест. Как и асфальт, окружавший дом и сад, из-за чего возникало ощущение некоего каменного мешка – и только небо над головой. Как мне показалось, жили там достаточно обособленно, это был русский квартал. Тетка что-то рассказывала о чеченцах, об их попытке устроить вооруженный переворот в середине семидесятых. Чеченцы и ингуши враждовали испокон веков, остальные были сторонними наблюдателями. Еще она говорила, что русским молодым женщинам лучше не выходить из дома вечерами – своруют. Намек был явно на мою мать, но она не гуляла в одиночестве. Только с мужем, который очень сильно походил на чеченца. Я до сих пор не могу объяснить этот феномен. Некая ассимиляция, в силу каких-то обстоятельств, мимикрия? Ни на кого из своих родных отчим похожим не был. Мать, тетка больше напоминали хохлушек, они и разговаривали с хохляцким акцентом, который был и у отчима. Но внешность – смуглый, коренастый, носящий усы и иногда отпускающий бороду. Он не терпел, чтобы кто-то в его присутствии высказывал мнения, отличные от его, а еще очень любил оружие, хотя охотником никогда не был. Каждый день отчим обязательно выпивал бокал домашнего вина, которое тетка готовила ежегодно из плодов собственного урожая. «Мутный» - таким эпитетом охарактеризует отчима одна из материнских подруг, и попадет в точку. Он был именно таким – малопонятным и необъяснимым. Иногда мне казалось, что даже моя мать не знала о нем ничего лишнего. Он постоянно что-то прятал - какие-то записи, блокноты, бумаги. Куда-то исчезал из дома вечерами, даже находясь у нас, в Новосибирске, где у него по логике не могло быть никаких важных дел. А может, таким образом, он старался приподнять свой авторитет, свою значимость, создав антураж таинственности?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: