Научное знание как фактор развития цивилизации (интерсубъективность, ноосфера, антропная гипотеза)

Рациональность рассматривается нами в различных аспектах: 1) сущность рационального отношения человека к миру как следствие перехода от мира к логосу и условие теоретического мышления; 2) специфика культурно-исторических типов рациональности; 3) отличительные признаки разновидностей (типов) научной рациональности, признаки нового ее культурно-исторического типа, востребованного современностью под воздействием осознания глобальных кризисов современности и их причин.

В данной теме мы рассмотрим научную рациональность как ценность культуры и проанализируем классический идеал научной рациональности. В качестве культурной ценности рациональность рассматривают, как умение рационально мыслить, принимать рациональные решения и рационально (разумно) действовать. Названные качества особенно востребованы в информационном обществе как условия модернизации и инновационного развития. Попытки привести чувственную, наглядную действительность в соответствие с критериями разума получили название рационализации. В широком значении этот термин выражает логику и этапы развития послеосевой культуры, в узком – измеряемость, исчислимость и контролируемость различных сторон человеческой деятельности, начиная с периода активного развития науки в Европе ХVII в. В этом смысле термин введен социологом Максом Вебером при анализе капитализма. М. Вебер в целом позитивно оценивал вклад научной рациональности в практическую и личную жизнь людей. Наука, по его мнению, во-первых, разрабатывает «технику овладения жизнью» (вещами и поступками), во-вторых, разрабатывает «рабочие инструменты» (методы мышления и навыки овладения ими). Но он же вскрывает и ограниченность науки: она не дает и не может дать ответы на вопросы Канта «Что нам делать?», «Как нам жить?». Вопросы о смысле чужды рациональности в ее научной форме. Хотя, замечает Вебер, наука отнюдь не первая форма рационализации: этот «грандиозный процесс» был начат древнееврейскими пророками и греческими философами как демифологизация, расколдовывание мира и вместе с тем – наполнение его новым онтологическим базисом, собственными ценностями и целями человека. После этой вполне обоснованной констатации истоков Вебер отмечает, что этика протестантизма стала апофеозом рационализации и формирования онтологии классического рационализма. Она дала оправдание капиталистическому пониманию роли труда и жизненного призвания, построению исчислимого мира технического производства с его рационально-математическим обоснованием и расчленением посредством экспериментальных практик. Исходный пункт научной рационализации тем самым – не природа, а общество, в котором наука становится основой экономики и управления. Труд, основанный на разумном преобразовании действительности – это своеобразный социально-онтологический базис рационального образа науки. Вебер ввел понятие целерациональности действия и раскрыл истоки формальной рациональности, ее экспансии на все стороны жизни буржуазного общества в присущим экономическим формам принуждения и присвоения стремления к всеобщей калькулируемости и регулируемости жизненного процесса. Рационализация, по его мнению, сформировала западные модели права и управления, создав новые возможности для усиления государственно-административного контроля и бюрократии. Таким образом, обратной стороной тотальной рационализации бытия человека становится иррациональный дискурс власти как господства во всех сферах этого бытия. Такова цена веры людей ХХ в. в то, что «всеми вещами в принципе можно овладеть путем расчета»[37].

Рационализм тем самым стал ведущим символом и ценностью нашей современной культуры, а научный разум – наиболее совершенным воплощением этого символа. Однако в самой науке за последние 150 лет идеал рациональности претерпел существенные изменения. В. С. Степин выделяет три основных модификации внутринаучной рациональности: классическую, неклассическую и постнеклассическую. Мы остановимся на различии между классической и неклассической рациональностью в свете тех изменений, которые происходили в естествознании начала XX в.

Что же включают в понятие классического идеала?

Выделим следующие четыре установки. Во-первых, объект отделен от субъекта и его познавательных актов, оставаясь независящим от познания: он есть «объективная реальность» или ее часть, которая наблюдается и фиксируется как независимая от наблюдения. Во-вторых, явление полагается полностью развернутым для внешнего пространственного наблюдения (исследуемая система, по выражению М. К. Мамардашвили, представляет собой «некоторую прозрачность, которая может быть пронизана лучом наблюдения из некоторой одной точки»[38]. Никаких пустот, недоступных для наблюдения, или взаимодействий, не контролируемых наблюдателем, не допускается. Предполагается, что все существенные внешние воздействия контролируемы и могут быть учтены с помощью поправочных коэффициентов либо элиминированы созданием идеальных условий (скажем, гравитационные – посредством проведения эксперимента в условиях орбитальной невесомости на космической станции). А те воздействия, которые должны быть отнесены к неконтролируемым, полагаются несущественными (ими можно пренебречь). В-третьих, если что-либо, касающееся объекта или его свойств, отношений, и остается неизвестным, то лишь временно, для познания это в принципе устранимое препятствие. «Не знаем сегодня – узнаем завтра», нужны лишь усилия, ресурсы и время. В-четвертых, уникальное не может быть существенным (общим и необходимым, или закономерным), оно лишь единично и не существует иначе, как в ведущей к общему связи. Поэтому любые изучаемые явления должны повторяться и воспроизводиться в пространстве наблюдения, что, как известно, характеризует классическое понимание эксперимента и измерения: любой ученый в другом месте и в другое время должен обладать возможностью воспроизвести эксперимент и получить те же самые результаты.

Отсюда следует целый ряд практических установок, ориентирующих на неограниченные возможности моделирования, а затем и преобразования объекта в нужном для человека направлении. Такое описание является «физикой существующего»: реальность не содержит неконтролируемых воздействий, которыми нельзя было бы управлять, а потенции (возможные состояния и изменения) в изучаемой системе вполне вмещаются в рамки действующих законов; любые неизвестные или будущие состояния предсказуемы либо целиком (динамический детерминизм), либо в своих существенных чертах (статистический детерминизм).

Неклассическая рациональность рождена изменениями в способах описания реальности, вызванными открытиями и наблюдениями конца XIX – начала XX вв. Существенный сдвиг в классическое мировоззрение физиков внес М. Планк своим знаменитым докладом 1900 г. «К теории распределения энергии излучения в нормальном спектре». М. Планк ввел представление о неустранимых неконтролируемых взаимодействиях между системой и ее окружением, нашел численные значения двух фундаментальных констант – постоянной Планка (для квантовой динамики) и Больцмана (для статистической термодинамики), доказав, что для микропроцессов произведение импульса частицы на ее координату не может быть меньше определенной конечной величины (постоянной Планка): стремление к точности в определении импульса ведет к нарастающей неопределенности в определении координаты частицы, и наоборот. (Первоначально этим фиксировался знаменитый квантовый парадокс: обмен энергией или действием между системой и ее окружением осуществляется исключительно дискретными порциями, тогда как сами энергия или действие могут считаться непрерывными). Впоследствии применительно к ситуации наблюдения на основе осмысления этих идей Планка была выдвинута совершенно неприемлемая для классического естествознания гипотеза: наблюдатель самим процессом наблюдения изменяет объект, а потому должен быть включен в ситуацию наблюдения в качестве неотъемлемой части последней. Неконтролируемое воздействие становится существенной характеристикой системы «объект – наблюдатель», поведение которой оказывается нерегулярным (стохастическим).

Как видим, все четыре выделенные выше установки классической рациональности отрицаются. Исследователь теперь не зритель, не наблюдатель, а актер и соучастник события. Его включение в процесс познания «воспринимается» познаваемой системой как неконтролируемое воздействие, на которое система реагирует. Мы изучаем не явления мира, а его состояния; каждое состояние уникально; в качестве исследователей мы не вне, а внутри этого состояния. Состояние, таким образом, включает в себя и объект, и наши действия с ним. Отсюда неклассический вывод квантовой механики, согласно которому любой наблюдаемый факт микромира не существует вне и помимо того, как реально осуществлялось его наблюдение. Для неклассической рациональности, по выражению М.К. Мамардашвили, «понимание законов мира есть одновременно элемент мира, законы которого понимаются»[39].

Что это может означать на макроуровне? Полагаем, то, что не только наши картины мира, но и его реальные состояния в существенной степени определяются, во-первых, фактом нашего присутствия в этом мире (антропная гипотеза), во-вторых, способами, которыми мы действуем и даже характером нашего вопрошания. Согласно В. С. Степину, в неклассической рациональности ответ на вопрос об устройстве природы зависит и от самой природы, и от характера постановки вопроса. А это в свою очередь означает, что неклассическая (а сегодня уже постнеклассическая) наука, в отличие от классической, более антропологична и не проводит столь резких граней между научными и вненаучными знаниями. Изучаемые системы не просто изменчивы, они чувствительны в своих состояниях к факту и условиям их наблюдения. Кстати, в гуманитарных науках этот факт давно известен психологам, социологам, социальным философам, но традиционно объяснялся наличием у человека исключительных свойств сознания и психики. Исследования микромира физиками приводит к обобщению неклассического понимания на область физических явлений.

Но это, в свою очередь, ставит нас перед вопросом – что понимать под сознанием как основанием и условием возможности научного знания?

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: