From the point of Love within the Heart of God Let love stream forth into the hearts of men. May Christ return to Earth. 13 страница

Мало-помалу мы уяснили, как организовать работу, тренировать персонал, систематизировать записи и применять такие деловые методы, которые гарантировали бы нашим учащимся своевременную помощь. Мы поставили Школу на добровольную финансовую основу и не берём платы за учёбу. Благодаря этому мы не имеем никаких финансовых обязательств по отношению к учащимся, и я вольна в любой момент исключить учащегося, если он не извлекает пользы из наших занятий. За нашей спиной не стоит никакой "ангел", никакой крупный благотворитель. Работа поддерживается за счёт малых пожертвований многих людей, что гораздо надёжнее.

Думаю, это всё, что я должна рассказать об основании школы и её деятельности. Это самая суть всего, что мы делаем. У нас сегодня есть британская, голландская, итальянская, швейцарская и южно-американская секции, организована работа в Турции и Западной Африке, и во многих других странах есть наши члены. Материалы Школы рассылаются на многих языках, учащимися в соответствующих странах руководят секретари, которые говорят с ними на одном языке. Виды служения охватывают всё более обширную область, и я больше не буду их обсуждать.

Следующие шесть лет, с 1924 по 1930 год, были довольно монотонными. Обозревая их, я глубоко осознаю их как цикл, в котором день за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем я делала одно и то же, продолжая развивать Школу Арканов. Я непрерывно писала школьные инструкции и статьи. Я всё время встречалась с людьми, а в 1928 году часто встречалась с ними через каждые двадцать минут в течение всего дня. Я никогда не льстила себе, объясняя это тем, что я такая замечательная женщина. Поток посетителей объяснялся главным образом тем, что я не брала никакой платы.

Это были годы, когда самые разные психологи разъезжали с лекциями по всей стране. Всевозможные психоаналитики принимали людей, беря за это солидные суммы. Я никогда не брала денег, и мои дни были заполнены встречами с людьми, озабоченными той или иной проблемой и надеявшимися, что я смогу её решить. В Нью-Йорке в то время была женщина, которая брала пятьсот долларов за получасовую встречу, и к ней записывались на приём. Могу гарантировать, что она никогда не давала таких полезных советов, какие я давала бесплатно.

В ту пору одна из тайн человеческой природы высветилась у меня в сознании вполне отчётливо. Я обнаружила, что люди проявляют полную готовность говорить о самых интимных делах своей обыденной жизни, рассказывая о своих половых отношениях со своими мужьями или жёнами мне — совершенно незнакомому человеку. Предполагаю, что моя отрицательная реакция на это обусловливалась моим британским происхождением, так как мы здесь в Америке всегда откровеннее с незнакомыми, чем это принято среди другой половины англо-саксонской расы. Откровенно говоря, мне это никогда не нравилось. Определённая сдержанность полезна и правильна, и я всегда отдавала себе отчёт, что когда люди с кем-то чересчур откровенны и раскрыли себя в интимном разговоре, они обычно заканчивают ненавистью к нему — ненавистью, которую тот, кому они доверились, совсем не заслуживает. Меня никогда не интересовали половые отношения людей, но я понимаю, что это важный фактор для гармонии индивидуума.

Вся проблема секса сегодня смещается. Сама я консервативная британка, испытывающая ужас перед разводом, неприязнь к разговорам на сексуальные темы, но между тем я знаю, что современное поколение не так уж не право. Я знаю, что викторианская позиция была порочной и фатальной. Тогдашний покров секретности и тайны, набрасываемый на всю проблему секса, таил в себе опасность для невинных молодых людей, ведущих естественный творческий образ жизни. Шепоток, секреты, общение за запертыми дверями возбуждали любопытство молодых и загрязняли их мышление, — трудно простить за это отцов и матерей викторианской эпохи. Сегодня мы страдаем от реакции на это. Молодёжь почти наверняка знает слишком много, но лично я считаю, что это гораздо безопаснее, чем те условия, в которых росла я.

Как правильно решить половую проблему в каждой расе, я не знаю. Мне известно, что в других странах, согласно британскому закону, а может, и голландскому, или любому другому закону, у мусульманина может быть много жён. У мужчин любой национальности — американцев, британцев и любых других — всегда было множество контактов. Из всей этой половой неразборчивости и из всех этих поисков ответа в конечном счёте возникнет настоящее решение. Французы не получат его, так как французская нация является демонстрацией того, что "ум — убийца реального". Они такие реалисты, что прекрасное, духовное, субъективное зачастую упускается ими из виду, что указывает на большой изъян в оснащении французской нации. Их Сенат не признаёт Божества; их масонские ордена считаются Великими Ложами других стран незаконными, поскольку они не признают Великого Архитектора Вселенной; их планомерные половые отношения чисто утилитарны, что в своей основе было бы разумно, не будь в мире ничего, кроме материальной жизни.

Ныне, в 1947 году, мир охвачен сексуальным безумием. В Великобритании, США и всех других странах происходит множество разводов; молодые женятся, считая, что если союз окажется несчастливым, его можно расторгнуть, и кто скажет, что они не правы? Незаконнорождённые дети, как результат военного психоза в каждой стране, стали почти правилом, а не исключением. Там, где прошли армии, остались сотни тысяч незаконных детей. Церковь негодует против современных взглядов на брак и разочарования в нём, но не предлагает никакого решения; и католическая, и епископальная церкви США и Великобритании стоят на той точке зрения, что если развод совершён, любой следующий брак является развратом.

В связи с этим я вспоминаю, как мне захотелось посетить утреннюю службу в небольшой церкви в Танбридж Уэллс, находящейся недалеко от нашей штаб-квартиры в этом городе. Я попросила разрешения у пастора, потому что Англия маленькая страна и люди, подобные мне, там отлично известны. Пастор сказал, что ему нужно получить разрешение от епископа; в разрешении было отказано; пастор пришёл ко мне и сообщил, что мне нельзя прийти на службу. Я несколько минут смотрела на него, потом сказала: "Я бы могла приехать в этот город из Америки, злоупотреблять коктейлями и развлекаться картами, кутить и иметь полдюжины любовников — и могла бы присутствовать на службе, не будь я разведена. Двадцать лет назад я получила развод с полного согласия епископа и духовенства епархии, так как они знали факты, и всё же я не вправе посетить службу — я, которая старалась служить Христу с пятнадцати лет". Что-то есть в корне неправильное в английской церкви. Что-то неправильное есть и в здешней епископальной церкви, так как епископ этой церкви однажды сказал мне: "Никогда не говорите мне, что такой-то человек разведён, потому что если я этого не знаю, это не страшно, но если узнаю, я буду вынужден не допустить его к службе". Комментарии излишни.

Мы находимся на пути к решению половой проблемы. Каким оно будет, я не знаю, но я доверяю врождённому здравомыслию человечества и раскрывающейся цели Бога. Может быть, решение придёт благодаря правильному образованию в нашей школе и правильному отношению родителей во всём мире к своим детям, мальчикам и девочкам. Нынешнее же отношение основано на страхе, невежестве и умалчивании. Должно наступить время, когда педагоги и родители будут открыто и прямо обсуждать с молодыми людьми факты жизни и отношения между полами, и я вижу, что это время быстро приближается. Молодые люди очень здравомыслящи, но из-за своего невежества часто попадают в затруднительное положение. Если они узнают факты — грубые, неприкрашенные факты — они будут знать, что делать. Все эти глупые разговоры о том, что детей находят в капусте или их приносят аисты, и тому подобные подходы к половой проблеме, а их много, оскорбительны для человеческого интеллекта, а ведь наша молодёжь в высшей степени интеллектуальна.

Лично мне хотелось бы, чтобы каждого мальчика и девочку в подростковом возрасте приводили к понимающему врачу, и он рассказывал бы им всё, как есть. Я хотела бы, чтобы молодому поколению прививалось уважение к своей функции будущих родителей следующего поколения, и хотела бы, чтобы сегодняшние отец и мать (я обобщаю) предоставляли молодым людям больше свободы разрешать собственные проблемы. Мой опыт говорит, что им можно доверять, если они знают факты. Средние мальчик и девочка изначально не испорчены и не пойдут на риск, если знают о нём. Я хотела бы, чтобы врач проводил беседу о половой проблеме с мальчиками и девочками с точки зрения родительских функций, опасности беспорядочных половых сношений, и предупреждал их относительно гомосексуализма, который является одной из величайших бед, с которыми сегодня сталкиваются мальчики и девочки. Если молодым сообщены факты и показана ясная картина, то мы, как правило, можем им доверять, хотя, откровенно говоря, я не положилась бы на родителей, потому что они преисполнены страха и не доверяют своим детям.

Всё это предварительные рассуждения, потому что в следующие годы мне, естественно, пришлось столкнуться с проблемой отношений между мальчиками и девочками. У меня три очень привлекательные дочери, и вокруг них стали собираться мальчики, так что теперь не только массы людей постоянно посещали мой офис, но и много мальчиков приходили в мой дом, и именно там я научилась понимать и любить обе эти группы. Я доверяю молодому поколению, уважаю и люблю его.

Примерно в это время мы переехали из Риджфилд Парк в Стамфорд, Коннектикут. У одного из наших друзей, г-на Грэма Фелпс-Стокса, был пустой дом на Лонг Айленд Саунд, и он разрешил нам жить в нём бесплатно несколько лет. Этот дом был гораздо приятней и больше, чем в Риджфилд Парк, и лично мне он понравился. Я всегда вспоминаю утреннюю пору там. На верхнем этаже была большая комната, прямо над помещением для прислуги. Окна в ней выходили на три стороны, — там я жила и работала. С нами жила Крейги. Хотя накапливалось ужасно много домашней работы, девочки подросли и стали оказывать гораздо больше помощи по дому. Мы с Фостером большую часть недели проводили в Нью-Йорке, так как за девочками могла присмотреть Крейги. Те уже вошли в подростковый возраст и были очень красивыми, и мы решили, что совершенно невозможно отдать их в среднюю школу. Население Стамфорда состояло в то время в основном из иностранцев, и три очаровательные белокурые девочки были почти беззащитны против итальянских мальчиков, которые везде за ними ходили. Я изложила эту проблему одной своей богатой подруге, и она оплатила их обучение в Лоу Хейвард Скул. Это была частная школа для девочек из высших классов, и они посещали её, пока мы не уехали из Стамфорда.

Я не могу припомнить всех мальчиков, собиравшихся у нас. Двое из них всё ещё наши друзья и иногда навещают нас, хотя оба женаты и у них свои семьи. Они по временам наведываются к нам, и всегда каким-то образом создаётся та счастливая, глубоко сокровенная атмосфера, которая устраняет всякое напряжение и позволяет нам оживить тесную дружбу, независимо от того, как давно мы виделись в последний раз. Других я забыла. Они появлялись и исчезали. У меня осталось яркое воспоминание о том, как я сидела по ночам в своей комнате с тремя сторонами из стекла, ожидая огней машины как знака того, что мальчик везёт девочку обратно домой. Моё ожидание очень досаждало дочерям, но я всегда чувствовала, что, с психологической точки зрения, так было надо. Я, как мать, всегда знала, где девочки, с кем они и когда должны вернуться домой, и я никогда не сожалела о своей настойчивости в этом вопросе. Но я часто жалела о потерянных часах сна. Все три девочки никогда не давали мне настоящего повода для беспокойства и недоверия к ним, и теперь, когда они замужем и живут собственной жизнью, я хотела бы воспользоваться возможностью сказать, какими милыми и здравомыслящими, какими понимающими и скромными они были.

Так летели годы. Период с 1925 по 1930 был годами становления, трудностей, радостей и роста. О них мало что можно сказать. Это были самые заурядные годы: годы работы, учреждения и стабилизации Школы Арканов, опубликования книг Тибетца и формирования вокруг нас группы мужчин и женщин, бывших не только нашими верными друзьями, которые и поныне работают вместе с нами, но и преданными служителями человечеству. Мы редко выезжали летом, так как дом стоял у пролива и имел свой собственный пляж, и девочки могли от души плавать и собирать моллюсков. Я стала мастерицей в приготовлении супа из моллюсков. Благодаря любезности друга у нас была машина, так что мы могли ездить в Нью-Йорк и куда угодно. Практически каждое воскресенье мы принимали дома гостей и друзей, и в доме часто бывало двадцать-тридцать человек. Мы усаживали их как попало: молодых и пожилых, людей с положением и без всякого положения, и я считаю, что все отлично проводили время. Мы делали пирог и пунш, чай и кофе, и всякий, кто бы он ни был, должен был в конце дня нам помогать: мыть посуду и прибирать гостиную.

У нас были кошка и собака — исключительные индивидуалисты. Полицейский пёс, внук Рин Тин Тина, был очень породистым. Считалось, что он нас защищает, отпугивая бродяг и оборванцев, но от него не было никакого проку. Он всех любил и любого оборванца мог впустить к нам домой. Он был очень тонкого воспитания, весьма сенситивным и легко возбудимым, и его постоянно приходилось поить бромом, чтобы держать его нервы в порядке. В нём не было ни капли злобности, и все обожали его. Кот же никого не любил, кроме меня. Это был огромный и совершенно великолепный кот, которого мы подобрали беспризорным, когда он был ещё крошечным котёнком. Он ни с кем не общался, кроме меня. Он принимал пищу только от меня. Он отказывался входить в дом, если меня не было внизу, так что в конце концов Фостер соорудил для него лесенку из сада до окна моей спальни и отверстие в шторе, чтобы он мог попасть ко мне в комнату; с того момента он был совершенно счастлив и никогда не пользовался никакой дверью, а всегда взбегал по лесенке прямо ко мне в постель.

Работа быстро расширялась в эти годы. Муж начал издавать журнал "Бикон" ("Маяк"), что отвечало реальной потребности и делается по сей день. Я обычно читаю шесть-восемь публичных лекций в год, и так как входная плата раньше не взималась, я легко могла собрать аудиторию в тысячу человек. Однако, со временем мы пришли к выводу, что большинство людей, посещавших мои лекции, были попросту те, кого в Нью-Йорке называют "летунами". Они слоняются с одной бесплатной лекции на другую, без разбору, и не получают никакой реальной пользы от того, что слушают. Поэтому пришло время, когда мы решили брать плату за мои лекции, пусть даже всего по двадцать пять центов. Аудитория сразу сократилась наполовину, и это доставило нам большое удовлетворение. Те, кто приходили, делали это потому, что хотели слушать и учиться, и с ними стоило говорить.

Я всегда любила читать лекции и последние двадцать лет никогда не знала, что значит нервничать на трибуне. Я люблю людей, верю им и смотрю на аудиторию просто как на славную личность. Для меня чтение лекций самое приятное дело на свете, и сегодня, лишённая его по состоянию здоровья, я рассматриваю его отсутствие как одну из величайших потерь. Мой доктор не разрешает мне читать лекций, да и муж ужасно беспокоится, поэтому я выступаю теперь только на ежегодной конференции.

В начале этого периода я завязала дружбу, которая значила для меня больше, чем всё остальное на свете, за исключением моего брака с Фостером Бэйли. Эта подруга была сочетанием простоты, доброты и бескорыстия, она внесла в мою жизнь такие богатство и красоту, о которых я и не мечтала. Семнадцать долгих лет мы шли по духовному пути вместе. Я отдавала ей всё свободное время, которое у меня находилось, и часто пропадала у неё дома. Нам нравилось одно и то же, интересовали одни и те же ценности и идеи. У нас не было секретов друг от друга, и я знала всё, что она думает о людях, обстоятельствах и своём окружении. Мне приятно, что в течение последних семнадцати лет своей одинокой жизни она была не совсем одинокой. Понимать её, стоять рядом, позволять ей непринуждённо говорить со мною и ощущать при этом умиротворённость — вот то единственное, чем я могла отблагодарить её за бесконечную доброту ко мне. Семнадцать лет она снабжала меня одеждой, и вплоть до её смерти в 1940 году я не покупала себе ничего из одежды. Я до сих пор ношу то, что она мне подарила. Все драгоценности, которые у меня есть, подарила мне она. Приехав в эту страну, я привезла с собой прекрасные кружева и драгоценности, но всё пришлось продать, чтобы оплатить счета бакалейщика, а она постаралась кое-что из этого возвратить. Она оплатила обучение девочек в школе и всегда оплачивала наши поездки в Европу и Великобританию и обратно. Мы были так близки, что если я заболевала, она тут же узнавала об этом. Помню, однажды, заболев несколько лет назад в Англии, я несколько часов спустя получила от неё телеграфом пятьсот фунтов, так как она узнала, что я больна, и они мне могут понадобиться.

Наша телепатическая взаимосвязь была совершенно необычной и продолжалась даже после её смерти. Когда, уже после её ухода, в её собственной семье что-то случалось, она телепатически обсуждала это со мной. Хотя я не могла знать об этих происшествиях, впоследствии выяснялось, в чём дело; я и поныне часто контактирую с ней. Она обладала очень глубоким знанием Вневременной Мудрости, но боялась людей: боялась быть неправильно понятой, боялась, что люди любят её за её деньги, вообще панически боялась жизни. Думаю, я оказалась полезной ей в этом отношении, так как она уважала моё мнение и часто обнаруживала, что оно совпадает с её собственным. Я играла для неё роль отдушины. Она знала, что может сказать мне всё, что угодно, и что дальше меня это не пойдёт. Даже умирая, она помнила обо мне, и всего за несколько дней до её смерти я получила от неё письмо, которое с трудом прочла, и в котором она писала о себе. Письмо отправил за неё кто-то другой. Одним из эпизодов, которые, как я ожидаю, произойдут после того, как я перейду на ту сторону, будет встреча с ней, потому что она обещала ждать меня. Мы прекрасно провели время вместе, когда она была на земле. Мы радовались одному и тому же и смеялись над одним и тем же. Мы любили одни и те же цвета, и я часто спрашиваю себя: чем в прошлом я заслужила себе такую подругу в настоящем?

Дважды в год она ходила в магазин и покупала мне восемь-девять платьев, точно зная, какие вещи я люблю и какие цвета мне подходят, и дважды в год, получив коробки с этими прекрасными платьями, я подходила к шкафу, вынимала соответствующее количество прошлогодних платьев и посылала их своим личным подругам, которые, как я знала, находятся в стеснённых обстоятельствах. Я не сторонница накопления вещей для личного пользования и знаю, что значит нуждаться в платье или костюме и не быть в состоянии приобрести его. Бедность для представителей высших классов, которые должны поддерживать определённый внешний вид, даёт гораздо более горький опыт, чем многие другие разновидности опыта. Они не любят принимать милостыню, не могут ходить и попрошайничать, но их можно склонить принять то, что им нужно, например, от того, кто напишет так, как я: "Мне только что подарили кучу новых платьев, и я просто не в состоянии носить всё, что имею. Если я буду держаться за всю эту одежду, боюсь, я стану жадной, поэтому посылаю вам парочку платьев, и вы очень обяжете меня, приняв их". Таким образом, радостью, которую приносили эти красивые и хорошо сшитые вещи, мои знакомые ежегодно были обязаны моей подруге, а не мне.

Мне трудно рассказать так, как я бы хотела, о людях, которые значат для меня больше всего. Особенно это относится к упомянутой подруге, а больше всего к моему мужу Фостеру Бэйли. Мы обсудили это и решили, что невозможно поместить в автобиографию то, что я хотела бы сказать.

У нас была и другая интересная дружба, принёсшая с собой очень важные следствия — следствия, которые, скорее всего, проявятся не в этой жизни, а в следующей. В Нью-Йорке есть клуб, который называется Клубом Знати. Как-то раз один член клуба попросил меня прийти и послушать беседу великого князя Александра, который был сыном одного из русских царей и зятем последнего царя Николая. Я пошла скорее из любопытства, чем по какой-либо другой причине, и попала в комнату, до отказа заполненную всей элитой знати и членами королевских семей, собравшихся в то время в Нью-Йорке. Все мы встали, когда великий князь вошёл и сел в кресло на сцене. Когда мы снова сели, он очень серьёзно оглядел нас и сказал: "Я прошу вас на минуту забыть о том, что я великий князь, потому что я хочу поговорить с вами о вашей душе". Я вздрогнула в изумлении, а после беседы подошла к своей подруге, баронессе..., и сказала: "Как бы я хотела познакомить великого князя с теми людьми нашей страны, которым всё равно, является он великим князем или нет, но которые полюбят его самого по себе и за его весть". Вот и всё, и я больше не думала об этом.

На следующее утро, когда я была у себя в офисе, позвонил телефон и голос сказал: "Его Императорское Высочество был бы рад, если г-жа Бэйли будет в отеле Ритц в одиннадцать часов". Поэтому г-жа Бэйли прибыла в отель в одиннадцать часов. Меня встретил в фойе секретарь великого князя. Он усадил меня, торжественно взглянул на меня и сказал: "Что вы хотите от великого князя, г-жа Бэйли?" Я удивлённо взглянула на него и сказала: "Ничего. Я не представляю, зачем меня пригласили". "Но, — сказал г-н Румянов, — великий князь сказал, что вы хотите его видеть". Тогда я сказала, что не добиваюсь встречи с великим князем и не представляю себе, что он хочет от меня. Я упомянула, что присутствовала накануне на беседе великого князя и высказала своей подруге пожелание, чтобы он познакомился с некоторыми людьми. Тогда г-н Румянов повёл меня наверх в номер великого князя, и после того, как я сделала реверанс и меня пригласили сесть, он спросил, что он может для меня сделать. Я ответила: "Ничего". И продолжала: в Америке есть люди вроде г-жи дю Пон Ортиз, которые думают так же, как он, — у них прекрасный дом, и они редко ходят на лекции; я выразила надежду, что он, возможно, захочет познакомиться с ними. Он заверил меня, что сделает всё, о чём я попрошу, затем сказал: "Давайте теперь поговорим о серьёзных вещах". И мы примерно час беседовали о духовном и о потребности мира в любви. Он только что опубликовал книгу под названием "Религия любви" и был заинтересован в том, чтобы её прочло по возможности больше людей.

Вернувшись к себе в офис, я позвонила Алисе Ортиз и попросила её приехать в Нью-Йорк и устроить приём в честь великого князя в отеле "Амбассадор". Она решительно отказалась. Я столь же решительно склонила её к согласию. Она приехала и устроила приём. Посреди ланча г-н Румянов повернулся ко мне и спросил: "Кто вы, г-жа Бэйли? Мы не смогли ничего разузнать о Вас". Я заверила его, что меня это не удивляет, потому что я никто — простая американская гражданка английского происхождения. Он покачал головой, по-видимому, совсем сбитый с толку, и сообщил, что великий князь будет рад сделать всё, что я захочу.

Это было началом подлинной дружбы, которая длилась до смерти великого князя и после неё. Он постоянно приглашал нас с Фостером в гости в Вальми на несколько дней. Мы подолгу вели интереснейшие беседы. Одно из обстоятельств, которое, по моему мнению, мы оба глубоко осознали в этой дружбе, заключалось в том, что внутренне все мы схожи и что, будь мы королевской крови или самого низкого социального положения, у нас одни и те же симпатии и антипатии, одни и те же боли и страдания, одни и те же источники счастья и одно и то же побуждение духовно двигаться вперёд. Великий князь был убеждённым спиритуалистом, и мы увлекательно проводили время, устраивая небольшие сеансы в огромной гостиной Алисы.

Однажды г-н Румянов позвонил моему мужу и спросил, свободны ли мы с ним сегодня вечером, и если да, то не согласимся ли сопровождать великого князя в два места, где ему предстоит выступить. Мы были рады сделать это и поехали с ним, а после беседы ограждали его от охотников за автографами. На обратном пути в отель великий князь вдруг повернулся ко мне и спросил: "Г-жа Бэйли, если я скажу Вам, что тоже знаю Тибетца, будет ли это что-нибудь значить для Вас?" "Да, сэр, — сказала я, — это значило бы очень многое". "Что ж, — ответил великий князь, — в таком случае вы понимаете этот треугольник: Вы, Фостер и я". По-моему, это была наша последняя встреча. Вскоре он уехал на юг Франции, а мы поехали в Англию.

Пару лет спустя, однажды около 6.30 утра я сидела в постели и читала, как вдруг к моему изумлению, вошёл великий князь, одетый в темно-синюю пижаму, которую часто носил. Он взглянул на меня, улыбнулся, помахал рукой и исчез. Я пошла к Фостеру и сказала, что великий князь умер. Так и оказалось. На следующий день в газетах я увидела некролог. Покидая Америку, он подарил мне свою фотографию, конечно, с автографом, а примерно год спустя она исчезла. Она бесследно пропала, и поскольку его больше не было в живых, я очень сожалела о пропаже и была уверена, что её стащил какой-нибудь охотник за автографами. Несколько лет спустя, когда я шла вниз по 43-й улице в Нью-Йорке, я внезапно увидела великого князя, шедшего мне навстречу. Он улыбнулся и прошёл мимо, а когда я поднялась к себе в офис, то увидела на столе утерянную фотографию. Очевидно, между великим князем, Фостером Бэйли и мною была тесная связь на духовном уровне. В каком-нибудь следующем воплощении мы узнаем причину встречи, установившейся дружбы и понимания в этой жизни.

На жизнь следует смотреть не как на изолированное событие, а как на эпизод в ряде жизней. То, что происходит сегодня, друзья и семья, с которыми мы связаны, качества, характер и темперамент, который мы выказываем — все они лишь подытоживают прошлое. То, какими мы будем в следующей жизни, будет результатом того, какими мы были и что делали в этой жизни.

Эти годы были заполнены делами. Девочки взрослели, и вокруг них вились мальчики. Школа неуклонно росла, и у меня появилось ощущение уверенности и осознания, что я нашла работу, о которой говорил мне К.Х. в 1895 году. Доктрины о перевоплощении и о Законе Причины и Следствия разрешили проблемы моего вопрошающего ума. Иерархия была мне известна. У меня было право вступать, когда нужно, в контакт с К.Х., так как мне уже можно было доверять в том отношении, что я не буду обременять своими личностными делами Его Ашрам; я стала приносить больше пользы Его Ашраму и, следовательно, миру. Признание книг Тибетца в мире неуклонно росло. Я и сама написала несколько книг, которые были хорошо встречены, — написала их, чтобы доказать, что можно выполнять так называемую психическую работу, такую, как моя работа с Тибетцем, и всё же сохранять собственные установки ума и быть интеллектуальным человеческим существом. Благодаря книгам и росту числа членов Школы мы с Фостером контактировали со всё большим числом людей во всём мире. Потоком сыпались письма с вопросами, с просьбами о помощи или с требованием, чтобы мы учредили группу в той или иной стране.

Я всегда придерживалась той теории, что наиболее глубокие и эзотерические истины можно кричать с кровель широкой публике, и если нет внутреннего механизма духовного распознавания, то и никакого вреда от них не будет. Поэтому клятвы о сохранении тайны становятся бессмысленными. Никаких тайн нет. Есть только изложение истины и её понимание. В умах рядовых людей царит большая путаница в связи с эзотеризмом и магией. Магия — это способ работы на физическом плане с субстанцией и материей, энергией и силой, чтобы создавать формы, через которые жизнь может себя выразить. Эта работа опасна, поскольку она имеет дело с элементальными силами, и поэтому даже чистый сердцем нуждается в защите. Эзотеризм — это, в действительности, наука о душе. Он касается живого, духовного, жизненного принципа в каждой форме. Он устанавливает единство как во времени, так и в пространстве. Он мотивирует и осуществляет План под углом зрения стремящегося и является наукой о Пути; он наставляет человека техникам грядущего сверхчеловечества и, тем самым, позволяет ему утвердиться на Пути более высокой эволюции.

Постепенно вырисовывалась учебная программа Школы. Формы нашей работы были и остаются гибкими, чтобы удовлетворять меняющиеся потребности. Мало-помалу подбирался штат тренированных людей для проведения работы. Пятнадцать лет назад (в 1928 году) мы переехали в нашу нынешнюю штаб-квартиру, и сегодня на 32 и 33 этажах располагаются штаб-квартира Школы Арканов, Люцис Траст, Работы Доброй Воли и Люцис Паблишинг Компани. Мы начали с горстки учащихся, а сейчас осуществляем целый ряд духовных проектов, посвящённых служению человечеству, бесприбыльных и охватывающих весь мир — и всё это благодаря учащимся Школы Арканов.

_______________

ГЛАВА VI

1930 год отмечает последний год того периода, который я называю нормальной жизнью. Начиная с этого времени, я погрузилась в работу в Европе и Великобритании, так же как и в США, да и помолвка и замужество девочек, что довольно любопытно, потребовали от меня значительной эмоциональной отдачи. Сравнительно нормальный ритм моей жизни в 1924-1930 годах нарушился в 1931 году.

Шесть прошедшие лет были во многих отношениях годами монотонного ритма и рутины: утром подняться, работать для Тибетца, проследить, чтобы девочки встали и приготовились идти в школу, заказать продукты, поспешить на поезд в Нью-Йорк, чтобы попасть в свой офис к десяти часам, затем монотонная работа — беспрерывные свидания, разбор почты, диктовка писем, принятие решений в связи с работой школы, обсуждение текущих проблем с Фостером, ланч. Часто в конце дня я вела классы; оглядываясь на те времена, когда я преподавала основы Тайной Доктрины, я считаю их одним из самых полезных и удачных периодов моей жизни.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: