Бесценный свиток мой

(Библиотечный роман-анекдот)

От автора

Позаимствовав (в качестве названия) бессмертную строку Александра Сергеевича Пушкина, автор ни в коей мере не хотел выразить таким образом литературную значимость данного опуса - иначе бы это было проявлением гордыни самой чистейшей воды. Для автора этот «свиток» бесценен только потому, что многие из героев (имеющих реальных прототипов) так или иначе оказали влияние на судьбу главного героя.

Автор, вероятно, погорячился, обозначив жанр опуса как роман, ведь такое крупномасштабное произведение предполагает ряд требований, которые автором не соблюдены (да они и не ставились во главу угла). Ему хотелось поделиться с читателями разрозненными впечатлениями, воспоминаниями (пусть даже чисто комедийного, анекдотичного характера), которыми обогатились его память и душа.

Эти словоизлияния можно назвать романом по той причине, что слово «роман» в разговорной, бытовой речи имеет ещё один смысл, подтекст – любовный. Так что это произведение – своеобразное объяснение в любви прекрасным людям прекрасной профессии – библиотекарям.

И последнее. Автор искренне признаётся, что все события, описанные в «Свитке» – реальны. «Свиток» – роман без вымысла.

С любовью – avtor

ЗНАКОМСТВО

Этот библиотечный роман (или роман с библиотекой – как хотите, так и называйте) начался в конце 80-х, когда молодой специалист, начинающий поэт и прозаик Жора Минималенко, скрывающийся под псевдонимом Чернов-Бельский, покинул пределы столицы и был направлен по распределению в губернский город G, как ему тогда показалось – в дыру дыр.

В те времена Жора еще не успел написать ни «Правдивые истории небоскрёба», ни «Опусы в косую линейку», «Части целого» и др. Он был простым дипломированным библиотекарем, который в один из августовских жарких дней переступил порог Главной губернской библиотеки (далее – ГГБ), где его встретила директрисса Галина Громобоева, женщина, вошедшая в бальзаковский возраст, имеющая слабость к парикам и предпочитающая в одежде «коммунистический» красный цвет. В Громобоевой удивительно сочетались властность, требовательность и простота, задушевность и способность любого сотрудника превращать в послушного члена своей свиты.

С чьей-то легкой руки аббревиатура библиотеки – ГГБ – расшифровывалась как «Галины Громобоевой библиотека», что точно отражало реальность, ибо Громобоева была хозяйкой в своем доме. Это о ней известная в городе журналистка Ш-ская написала статью «Этот дом хозяйкой красен» для первой страницы «G-ских перепевов».

От подчиненных Громобоева (о чем она сама, наверно, не догадывалась) получила негласное прозвище Малиновка. «Малиновки заслыша голосок…» – начинал напевать кто-либо из библиотекарей, заслышав голос директора, и все улыбались, понимая, какой смысл вложен в некогда популярную песенку. До появления директора на работе в библиотеке стояла тишина, по которой нельзя было догадаться, есть ли тут хоть одна живая душа: уборщицы покидали рабочие места уже через час-полтора после открытия библиотеки, а библиотекари занимались своими повседневными (не всегда профессиональными) проблемами. И только голос директора, слышимый далеко из-за пределов библиотеки, всех приводил в состояние «боевой готовности».

После длительной беседы с Громобоевой Жора был представлен коллективу МНО – методико-научного отдела («Может Ненужного Отдела?» – саркастически кто-то расшифровал аббревиатуру). «Это наши методисты – мозг библиотеки»… - сказала Громобоева. На ее реплику методист Бениамин Бухер, «колобок в летах», ответил другой репликой: «… а также желудок и печень библиотеки, потому что мы «перевариваем» то, что самостоятельно не могут переварить наши коллеги».

Беня Бухер был известен во всей губернии не только как профессионал высшего «пилотажа», но и как большой любитель крепких напитков и слов. Он знал много анекдотов. О нем самом ходили полуанекдотические истории. Каждому новому коллеге в ГГБ он считал за должное рассказать историю, которую можно условно назвать «как найти Бухера».

Случилась она еще до появления Жоры в ГГБ. Однажды молодую специалистку, еще не знакомую с коллективом библиотеки, некий читатель спросил «Как найти Бухера?» и та, не задумываясь, ответила: «По каталогу!»

Бухер был душой компании. Все вечеринки-«сабантуи» с его участием шутливо назывались «Беняфисами».

Заведовала МНО Наина Александровна – миниатюрная женщина в очках. Весомость ей придавала фамилия «на вырост» - Большая.

Наина Александровна работала, глубоко уйдя в себя, и если этому «погружению на дно» мешало громко говорящее в соседней комнате, у подчиненных, радио, она без слов появлялась, без слов выключала радиоприемник и так же бессловесно исчезала в своем «будуаре». Методисты обменивались многозначительными понимающими взглядами и замолкали, дабы их не постигла участь радио. Своим трудолюбием, работоспособностью Наина Александровна напоминала муравья. Такого же отношения к своей работе она добивалась от других. И все это происходило как-то естественно, буднично, без диктата, который присущ некоторым другим заведующим отделами библиотеки.

Рабочее место Жоре определили рядом со столом высокой черноволосой девушки. В ней он узнал ту ошеломившую его (что-то подобное случилось с главным героем его любимого кинофильма «Безымянная звезда») девушку, с которой ему 5 лет назад выпало ехать в одном переполненном студентами вагоне в Миорский район на уборку льна. Девушку звали Алисой. Фамилия ее – Постояннова – к удивлению Жоры, отражала ее суть: утро Алиса традиционно начинала с чашки кофе, ежедневной (перед работой) прогулки «вокруг да около» библиотеки и непрестанной заботой о своем здоровье, выражающейся в употреблении экологически чистых продуктов и изучении популярных медицинских журналов.

У Алисы еще со студенческих лет выработался свой лексикон, которому она не изменяла уже никогда. К примеру, другую сотрудницу МНО, Валентину, она, в зависимости от настроения, называла то Валютой, то Валенсией, на что сама носительница прозвища реагировала довольно спокойно. Их нельзя было назвать подругами, но и неприязни (по крайней мере, явной) между ними не наблюдалось.

Самое большое влияние на последующую судьбу Жоры оказала другая женщина – ЛСН (личность самая неординарная), Лилия Стефановна, Человек и Библиотекарь с большой буквы.

Когда Жора, по глупости своей, впал в искушение и поверил в обещанные золотые горы и молочные реки-кисельные берега, переехал в соседнюю губернию, в городок Б-ск и, зеленея от тоски в библиотеке тамошнего строительного ВПУ, стал писать коллегам письма с подтекстом, Лилия Стефановна, прочитав их вслух, сказала «Жору надо спасать» и отправилась к Громобоевой просить о «блудном сыне». И Лилии Стефановне, и Громобоевой Жора обязан своим возвращением в ГГБ и благодарность эту хранит в своем сердце по сей день.

Лилия Стефановна, главный библиотекарь МНО (а впоследствии – заведующая оным) была для Минималенко эталоном Профессионала. Благодаря ей Жора по-настоящему полюбил свою профессию.

Была она женщиной суровой с виду, но при близком знакомстве можно было почувствовать её душевность, оценить тонкий ум и чувство юмора.

Когда наступили (с так называемой перестройкой) те времена, когда библиотекари уже не могли себе позволить сходить в обеденный перерыв в ближайшую столовку или бистро и многие стали приносить на работу горячее съестное в баночках разного «калибра», Лилия Стефановна не отмежевалась от коллег и свой «обед на колёсах» (привезённый в городском транспорте) без стеснения водружала на рабочий стол. Бывали времена, когда многие могли позволить себе приготовить на обед тушёную капусту (в том числе и ЛСН), и тогда Лилия Стефановна, заслышав её «списфисский» запах говорила: «Запах бедности». Еду с запахом бедности и поедали бедные библиотекари. И до сих пор, съедая её (приятного аппетита, коллеги!), вспоминают точное определение ЛСН.

Лилия Стефановна была человеком иной культуры – не местечковой («капустной»), которой пропах губернский город G, а культуры, принесённой с берегов Невы: ЛСН обязана этим городу белых ночей. Приехав поневоле в G (из-за пожилых родителей) из северного российского Мариманска (тоже города иной культуры), она казалась белой вороной как в самой библиотеке, так и в губернской столице. Всем известно, что, чем изысканнее цветы, тем труднее они приживаются в других условиях, на другой почве. Лилия Стефановна (Царствие ей Небесное!) была таким изысканным цветком.

«РУБАШКА», ЛИМОНЧИКИ ПО «РУПЬ ПЯТЬДЕСЯТ»

И «ЛИТЕРАТУРНАЯ ПРИХОЖАЯ»

Из года в год, от одного поколения методистов другому передавалась одна традиция – личные и семейные праздники «выносить на суд общественности»: дни рождения, юбилеи и прочие круглые и некруглые даты отмечались здесь всегда, но в рамках приличия.

Не минула эта участь и Жору. Раскошелившись на продукты, он с восхищением наблюдал, как женщины это продуктовое “ничто” на глазах превращали в нечто бесподобное с названиями “пальчики оближешь”, “язык проглотишь” и “захлебнешься слюной”.

“Мужская” часть работы была выполнена (банки открыты, хлеб нарезан). Жора, чтобы не болтаться у женщин под ногами, ушел в комнату напротив, через коридор, принадлежащую МНО, и попытался через «восьмерку» дозвониться в районную библиотеку. Несколько раз он набирал искомый номер, но металлический женский голос в трубке беспристрастно вторил: “Неправильно набран номер». «Как «неправильно»?» – возмущался Минималенко. А голос, будто не принимая во внимание его возражения, упрямо повторял одно и то же: «Неправильно набран номер». Жора вспылил и бросил трубку. И тут появился Беня Бухер. Узнав причину Жориного гнева («Какая-то тупая тетка повторяет, как попка, что номер набран неправильно»), Бухер рассмеялся и объяснил, что та «тупая тетка», с которой спорил Жора, - автоответчик! Смутясь, наивный Минималенко тут же ретировался – подальше от колкостей Бени.

А вскоре женщины-методисты позвали Жору к «скатерти-самобранке», поздравили, облобызали, оставляя следы помады на вечно бледном его лице, и подарили портативный приёмничек – то, о чем давно мечталось.

С легкой руки Алисы приемник стал называться «рубашкой». За несколько дней до именинного сабантуя Алиса была подослана к Жоре коллективом МНО с «дипломатической миссией» узнать о голубой мечте новоиспеченного методиста Минималенко. «Что тебе подарить?» – прямо и без обиняков, совсем не по дипломатичному спросила Алиса. Жора задумался и … голубой мечтой (а может и розовой? почему именно голубой?) оказались… банальные рубашка или радиоприемник. На день рожденья Минималенко получил не рубашку, а второй предмет из заветной мечты. С тех пор Алиса и все-все-все из МНО всю звуковоспроизводящую технику Жоры называют «рубашкой».

Жора был наивным малым по природе своей. Эта детская непосредственность, наивность не раз сослужила ему нехорошую службу. Впрочем, из всех щекотливых, полуанекдотичных ситуаций выходил он достойно и буквально в следующий момент вел себя так, будто ничего не случилось. А курьезы случались часто… один из них – история с лимончиками.

История, комичная по своей сути, началась с ситуации далеко не комичной – Жорина мама попала в больницу в районном городе Б-не. Движимый сыновними чувствами, Минималенко направил стопы свои на центральный рынок губернского города G: прежде чем поехать в Б-ск, он хотел купить грецких орехов и лимонов. Стоит отметить, что на рынок он отправлялся впервые.

В те времена (начало 90-х) лимончиками торговала только определенная, не коренная, часть населения города – так называемые лица кавказской национальности. (наивный вопрос: почему только «лица» или именно «лица»? В торговых сделках в первую очередь участвуют руки кавказской национальности – они выдают товар и прячут деньги в кошельки).

Подойдя к двум парам «лиц» и «рук» Жора поинтересовался ценой лимончиков. «Рубль и рубль пятьдесят»,- ответило одно из «лиц». Жора водрузил на нос очки и приступил к отбору цитрусовых. «По величине они почти одинаковые, а разница в цене небольшая. Возьму вот эти по «рупь пятьдесят», - решил Минималенко и сунул «руке кавказской национальности» два затрепанных советских рубля. Пока «руки» искали 50 копеек сдачи, смуглое «лицо» следило за движениями Жоры и бледнело, а глаза расширялись от удивления. Но Минималенко ничего вокруг себя не замечал. Довольный покупкой, он раскрыл пакет и один за другим стал бросать в него лимоны. Онемевшее «лицо» обрело дар речи, когда кучка цитрусовых почти вся исчезла в недрах Жориного пакета. «Долго ты еще будешь бросать?» – спросил ошеломленный кавказец, и наивного Жору точно громом поразила догадка: «рупь пятьдесят» стоит только один лимон! Разочарованный, он вернул лимоны в исходную позицию, дрожащей рукой забрал свои два мятых рубля и в больницу к матери повез только грецкие орехи.

Такими же наивными, как он сам, были и стихи Жоры тех лет. В 1990 году к 23 февраля профком подарил ему толстый ежедневник в голубой суперобложке, в которой и были вписаны первые незатейливые «вирши», посвященные Алисе П., Е.В.К. и другим особам женского пола, а также витиеватые «опусы» псевдофилософской тематики: «Сфинкс», «Град обреченный» и др. Минималенко любил играть словами, мало задумываясь о художественной стороне своих творений. Несколько лет спустя он познакомится с поэтом, критиком и эстетом Валентином Валентиновым, подружится с ним, и эта дружба даст толчок и поспособствует творческому росту Минималенко. Жора будет замечен и приглашен писателем Юрием Прялкиным, автором забавных зарисовок из жизни и пьесок комедийного характера, на местное ТV в передачу «Литературная прихожая», где и прочтёт свои первые стихи, уже имеющие художественные достоинства.

Только дважды Жора побывал «по ту сторону экрана». Он предпочитал оставаться зрителем и страдал телезависимостью, сильно влияющей на его и без того слабое зрение. С особым благоговением он усаживался к «ящику», когда на экране возникала его любимая певица Аэлита П-ва. Отец Жоры терпеть не мог Аэлиту, считал ее порочной женщиной и всякий раз, когда видел певицу на телеэкране (особенно, если был в подпитии), посылал в неё презрительный плевок. Заплёванный телевизор вытирать приходилось Жоре. С мнением отца он не соглашался, но уважал его.

«ПАХНЕТ МУЖЧИНОЙ!»

Без сомнения, сейчас мало кого удивляет тот факт, что коллективы большинства библиотек сплошь и рядом состоят из представительниц прекрасного пола. А ведь бывали времена и на Руси, и в старушке Европе, когда в библиотеках службу несли (именно так – службу!) только мужчины. В советские времена библиотекарь-мужчина стал редкостью, достойной занесения в библиотечную Красную книгу. Лишь в последнее время (и не так уж часто) библиотекарей-мужчин заметно прибавилось, возможно, в связи с тем, что в библиотеках стали развиваться информационные технологии. «Нашего полку прибыло!» – могли бы радоваться женщины и в воздух чепчики бросать, но… такая часть дамского костюма, как чепчик, давно, увы, вышла из моды. Поэтому радость и иные переживания, связанные с появлением мужчины в чисто женском коллективе, выражаются по-другому, сдержанно и весьма личностно.

Когда Жора пришёл в ГГБ, методист «Валюта-Валенсия» жила с его сокурсницей Любочкой в квартире, отданной под общежитие, и Жора часто наведывался к ним в гости.

Поразительно, но присутствие мужчины в своем жилище, как казалось Жоре, Валентина предчувствовала. Он помнил о притче во языцех – пресловутых женских чутье и логике, но его всегда удивляли неожиданные проявления оных женских качеств. И каково же было разочарование, когда он, в очередной раз, находясь у Любочки в гостях, услышал в коридоре знакомый голос.

- У нас мужчиной пахнет!

Неужели женское чутьё Валенсии основано на обонянии? По своему простодушию Минималенко хотел поинтересоваться, чем пахнет, на ее взгляд, мужчина, лелея последнюю надежду, что ответ женщины не заключится в словах «пот» и «сигаретный дым». Но вопрос не прозвучал, ибо Жора боялся возможного повторного разочарования.

Если раньше Жора совершенно не задумывался, пахнет ли он мужчиной, то реплика Валенсии в одночасье стала той красной тряпкой, которая приводит в постоянное состояние беспокойства и будоражит душу, мысли и чувства.

В женский коллектив библиотеки Минималенко влился с легкостью, присущей безболезненной операции по пересадке органов. Но в системе человеческих отношений «мужчина - женщина» он сохранял «нейтралитет», так как считал, что не достоин женского внимания и даже не пытался ни за кем ухаживать, хотя выбор был, и у какого-нибудь «любителя разносолов» глаза разбежались бы от обилия представительниц прекрасного пола. Жора полагал, что даже бывшие однокурсницы, знавшие его, как пять своих пальцев, видели в нем кого угодно (в первую очередь – друга), но только не человека, с которым можно связать себя семейными узами.

Проработав в библиотеке семь лет, уже отчаявшись найти свою половину, которой он будет нужен такой, как есть, и твердо решив оставаться в холостяках, Минималенко… неожиданно для всех женился, но не на коллеге, а на читательнице ГГБ. Возможно, некоторые посчитали Жору предателем, но он находился в состоянии блаженства и уже не думал о том, кого в нем видят коллеги-женщины, ни о том, пахнет ли он мужчиной.

Годом позже в ГГБ пришел истинный любитель прекрасного пола Иван Пичугин. Дамским угодником назвать его нельзя, так как у Пичугина были свои методы обхождения с прекрасным полом – Иван обладал эрудицией, а главное красноречием, благодаря которому девушки буквально смотрели ему в рот. Несмотря на склонность к полноте (пиво и сладкие булочки к нему давали о себе знать) Пичугин имел успех у женщин. Да и по служебной лестнице он, в отличие от меланхоличного Минималенко, продвигался довольно быстро и успешно: за несколько лет Пичугин прошел путь от библиографа до заместителя директора и не собирался останавливаться на достигнутом. Вскоре его захватила политика, ибо она была не только сферой интересов, но и воспринималась Пичугин этаким «лифтом», с помощью которого можно попасть в высшие эшелоны власти. Чтобы стать пассажиром «лифта» Пичугин прилагал все усилия, использовал все необходимые средства.

Стоит отметить, что новый директор ГГБ Опушкина, выбравшая Пичугина своим замом, окружала себя библиотекарями мужского пола и, выезжая в столицу на разного рода библиотечные семинары и конференции, не обходилась без «эскорта» библиотекарей-мужчин, будто желая дать фору директорам тех библиотек, где мужчин или вовсе не было или раз-два и обчелся.

«Нашего полку» прибывало. Новый в библиотеке отдел информационных технологий после Пичугина возглавил Мефодий Почвин (за ним также замечена слабость к «разносолам»), затем – Альберт Большаков. Инженером ГГБ стал мастер по починке аудио и видеотехники некто Овечкин, своей комплекцией и ростом похожий на «брата-близнеца» Пичугина. В середине 90-х в библиотеку пришел и стал главным программистом ГГБ Ярослав Шумский. А еще в библиотеке работали слесарь, сантехник, электрик, водитель и художник. Они не относились к библиотечной братии, но принадлежали к интересующему библиодам полу, а это значит, что в огромном библиотечном «букете» из «роз» появлялось все больше «тюльпанов».

"Розы"-библиодамы ГГБ - из того рода женщин, кто, по словам классика, «коня на ходу остановит, в горящую избу войдет».

Вероятно, вдохновленный «некрасовскими» женщинами художник библиотеки Счастьев написал цикл картин и уговорил дирекцию открыть свою персональную выставку в стенах ГГБ. Скрепя сердце (после знакомства с творчеством Счастьева) директор согласилась.

Выставка вызвала огромный интерес, как ни странно, не у мужчин, а у женщин – весть о пикантных картинах передавалась от одного библиотекаря к другому и они тут же спешили в выставочный зал. На всех полотнах (будь то пейзаж или жанровая картина) перед зрителями представало обилие нагих женских тел.

- Батюшки! – воскликнул кто-то невольно. – Не выставка, а прям женское отделение бани.

Самым загадочным полотном выставки был… «Автопортрет». Посетители долго присматривались и не могли понять, что за предметы странных очертаний изображены на картине, между которыми выглядывает лицо Счастьева. Разгадка поразила всех, библиотека неугомонно шумела несколько дней: «Это ж надо, свой автопортрет поместить – среди женских задниц!»

А курсантам пожарного училища выставка понравилась. Они оставили свои восторженные отклики в «Книге отзывов». Трудно вспомнить, была ли это единственная восторженная запись.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ И ПОСЛЕДУЮЩИЕ

Первый рабочий день Жоре запомнился не столько знакомством с коллективом, сколько…разгрузкой кровельного железа, необходимого библиотеке для латания крыши. Если поворошить память, помести по сусекам, то из ее закоулков выметутся такие факты, проанализировав которые можно сказать: это – звенья одной цепочки. Хотя человеку со стороны эти факты покажутся не имеющими между собой ничего общего. А общее есть. Все (или почти все) торжества, отмечаемые в библиотеке, как правило, не обходились без каких-либо авральных работ. Например, в «пух и перья» разодетые библиодамы в канун Нового года, перед самым началом «капустника», были вынуждены откликнуться на клич директора переносить большую партию стульев для читальных залов. А в канун 8 Марта Жоре и водителю пришлось разгрузить целый прицеп тяжелейших труб для ремонта системы водоснабжения. Дамы, по понятным причинам, от подобного рода труда были освобождены.

Итак, первый рабочий день Жоры был праздником, не омраченным даже неожиданно свалившейся работой. Он обсиживал своё (первое в жизни) личное рабочее место, скрывая лёгкое беспокойство по поводу своих способностей, ведь методистом, по утверждению одного из библиосветил, надо родиться, а Жора родился не методистом, а… «младенцем мужеского полу». И если бы ему, ещё отроку, сказали, что он будет методистом, Минималенко наверняка наивно рассуждал бы: «Женский пол знаю, мужской тоже. А что это за странный пол такой – методист?»

Отведав методического хлеба, Минималенко поймёт, что методист – это не «третий пол» из его детских представлений, а «посланник»: его постоянно посылали в командировки, он сам посылал кого-то туда же.

В командировках проходила почти вся жизнь методиста. С радостью вырвавшись из плена бумажной работы, «посланник» оказывался в полесской глубинке и чувствовал себя аборигеном. Впрочем, очень скоро уколы совести заставляли вспомнить, для чего он послан в библиотечную глушь. Очарованный библиотекарем и обедом (трудно сказать кем больше), он пропускал мимо ушей её ответ «не в склад, не впопад».

Жора всегда искал работу по душе. Освоившись в МНО, он выбрал себе «отошедшее» от Наины Александровны направление – эстетическое воспитание – и с упоением отдался ему. Лилия Стефановна, наблюдая Жорино состояние гедонизма, корректно заметила, что в отделе есть много рутинной работы, которую кому-то нужно выполнять. Возможно, она намекала, что именно Жоре пора спуститься на землю и заняться рутинной работой, но он намёка не понял и простодушно заявил: «Зачем нужна работа, на которую идёшь как на каторгу?» Лилия Стефановна нахмурилась, но промолчала.

Рутиной в жорином лексиконе станет называться всё то, что не приносит удовольствия и удовлетворения. А такой работы иногда было вагон и маленькая тележка. К примеру, его приводил в недоумение факт существования библиотечных нормированных планов. Неужели в прокрустово ложе казённого документа можно посекундно уложить всю работу мысли и души? А как в таком плане отразить времена творческого застоя, когда душа противится суровому слову «надо»? Но гордыню приходилось смирять, забывать, что ты не свободный художник, а государственный служащий, и покорно приступать к написанию плана, справки, отчёта либо какого-то очередного документа, запрашиваемого свыше.

Интерес и вкус к новому побуждал Жору забывать о рутине. Увлёкшись деловыми и интеллектуальными играми в библиотеке, пристрастие своё он нёс, не охладевая к нему ни на минуту. А поэтому семинары для библиотек губернии, проводимые МНО, к счастью, не стали рутиной.

Рутинной работы чуждалась (по возможности) и методист нового поколения Арина Феева. Но если её удавалось увлечь чем-то, то можно было с уверенностью сказать, что её творческое горение даст хорошие результаты и в доверенную работу Арина внесёт свою «изюминку». Трудно сказать, чему (или – кому) она отдавала любви – работе или своему коту. Эта страсть Феевой к животному Жора ярко подметил в эпиграмме:

У них взаимная с котом

Любовь. Он слов достоин громких.

Пусть в сердце он, но чтоб потом

Не оказался бы в …печёнках.

Котофилия - предмет особого разговора. Её можно было бы выделить в отдельную науку, изучающую библиотекарей (и методистов в частности) как индивидуумов. Но, в конце концов, «филии» – это вовсе не «фобии», и к разряду аномалий их не отнесёшь. Скорее всего это только индивидуальные особенности.

Одной из «филий» Арины был певец Филя Пугачёв: Филя породил (извините за тавтологию) филию. И ничего тут не поделаешь. Тем более в Филе было много того, что можно полюбить: рост (им Филя в буквальном смысле выделялся среди всех эстрадных лилипутов), привлекательная внешность, темперамент, неодолимое желание не быть хуже других (которое, впрочем, в последнее время выливалось в откровенное попугайничание зарубежным дивам).

С приходом в отдел Василисы Дедунковой часть своего тепла Арина отдала ей. Их дружба носила внеземной характер: когда они разговаривали (а их столы стояли «лицом» друг к другу), то ничто окружающее, земное ими уже не замечалось. Они никого не слышали и ничего не видели. Жора возвращал их на землю, в отдел, к работе настойчивым покашливанием или даже неоднократным восклицанием «кумушки!» И они послушно возвращались (словно Золушка и принц из волшебной страны после предупреждения «Ваше время истекло - кончайте разговор») и окунались в библиотечную повседневность со вздохами сожаления. Но вскоре они оказывались там, где им было уютнее – в мире своих интересов и взаимных симпатий. «Преследовать» их за разговоры «о своём, о наболевшем» Жора чувствовал себя морально не в праве. Он мог бы применить и свои права вышестоящего по должности, но не в его природе, к счастью, была склонность к деспотизму и самодурству. А строгим начальником он не умел быть.

Ведущий методист Гортензия Фальцет перешла в МНО из детской библиотеки, где трудилась на поприще библиографа. В МНО она заняла свою нишу, занимаясь детскими библиотеками губернии. Но больше всего она была склонна к организационной работе и выполняла её (к удивлению Жоры) с удовольствием. И весьма успешно.

Гортензия Фальцет панически боялась кино- и фототехнику (объясняла, что нефотогенична), и когда на неё наставлялось дуло объектива, - Гортензию будто ветром сдувало. Она могла бы даже упасть ниц на пол, лишь бы чудо-техника не запечатлела её перекошенный гримассой ужаса образ.

А ещё Гортензия известна в ГГБ как ходячее досье на всех звёзд шоу-бизнеса и кино. Ей ведома вся подноготная знаменитостей, да в таких подробностях, что появлялось сомнение, а знают ли звёзды сами себя так, как знает их Гортензия Фальцет.

За Гортензией замечалась и ещё одна особенность… Она выписывала понравившиеся ей красивые слова, цитаты из различных печатных источников и любила блеснуть ими при составлении текста какого-либо своего выступления или разрабатывании документа. «Наша Цитатотека» - ласково называли её коллеги.

Неонила Андреевна Скореева, служившая до Жоры окормительницей МНО, знала слабости своих подчинённых и относилась к ним терпимо. Она сама словно была сложена из всяческих слабостей. Притчей во языцех была её склонность к пище животного происхождения (Жора по этому поводу блеснул эпиграммкой в адрес Скореевой:

Она мила – вот что отрадно.

Но и при этом плотоядна.

Всё потому что и поскольку

Ей подавайте мясо только)

Одной из слабостей Неонилы Андреевны был известный певец Вергилий Ласкалов. Скореева оценила его ум (что на эстраде – большая редкость), музыкальность, пластичность и трудолюбие. Вергилий – вечный двигатель эстрады – мог завести любого и втянуть в вихрь своей песни.

А в марте одуванчик цвёл,

В июле липа расцветала.

Приснилось: я к тебе пришёл,

Но двери ты не открывала, -

пел вспотевший от сценических скачек Вергилий, и Неонила Андреевна, приникнув к экрану светящимся взглядом, подпевала ему.

Скореева по своей должности отвечала за издательскую и библиотечную работу. И потому в рукописях всех справок, «методичек», буклетов и указателей можно было увидеть её ремарки, сделанные красивым тонким почерком. «Лирика!» – такую её запись красным гелевым стержнем она делала в справках, написанных сотрудниками ГГБ. «Лирикой» Скореева называла всякий текст, не соответствующий «забальзамированному» тексту служебных документов. «Нет анализа!» – гласила другая любимая ремарка Скореевой. Но какой может быть анализ у тех, кто склонен к «лирике»?!

ГАГА О ФОРМУХАХ,

Или

АЛЕКСЕЙ ПРИКОВАННЫЙ

Трудно не согласиться с великой ААА (Ахматовой), сказавшей, что «каждый читатель как тайна», ибо если бы между библиотекарем и читателем было бы всё предельно ясно, то и не появились бы на свет эти строки. А они вырывались на бумагу – иронические, но добрые заметки о наших «работодателях».

Многим читателям не нравятся правила пользования библиотекой. Особы женского пола не могут расстаться в гардеробе со своим дамским имуществом, а строгие правила гласят, что вход в читальный зал возможен только с прозрачным пакетом, без книг и посторонних вещей. Строгим правилам неведомо, что «посторонние вещи», хранящиеся в дамских сумочках, на самом деле вещи, более необходимые, чем авторучка и записная книжка. Даже в читальном зале женщина не может обойтись без косметического карандаша, пудры и помады.

… И вот гардероб оставлен позади. Другой бдительной женщиной выписан контрольный листок и вход в читальный зал свободен. Уже никто не преградит путь. Но в читальном зале на ваш вопрос, есть ли такая-то книга в библиотеке, библиотекарь указующим перстом отправит вас к каталожным ящикам: «Обратитесь к каталогу!»

Однажды растерявшаяся читательница, которой порекомендовали обратиться к каталогу, пошла по пути, указанному пальцем, и вскоре столкнулась с молодым человеком приятной внешности. Краснея и запинаясь, она спросила: «Простите, это Вы каталог?» Вот таким образом, дорогие коллеги, по вашей милости и родилась новая семейная пара.

«Слышал звон, да неизвестно, откуда он» - такой поговоркой можно охарактеризовать ряд ситуаций, в которую попадают читатели студенческого возраста. Записав на слух список художественной литературы, необходимой к прочтению, сердобольные студенты передают списки своим отсутствовавшим на занятиях товарищам, а те, приходя в библиотеку, требуют выдать им, к примеру, книгу «Сорта риса» некоего Фукнера, в которой опытный библиотекарь сумеет увидеть «Сарторис» Фолкнера.

Переданные по «испорченному телефону» названия художественных произведений (да и имена их авторов) настолько видоизменяются, что не всякий библиотекарь поймёт, чего от него хотят.

Больше всего досталось горьковской старухе Изергиль. Как только её не называли читатели: старуха из Эрги, старуха Изерей, старуха из Эльбы, старуха – мать Изергиля, старуха Шершель. (К слову: пьеса Горького «На дне» по чьей-то воле стало произведением – видимо о казаках – «На Дону», а горьковские «Сказки об Италии» скрывались за читательским запросом «Сказки о Наташе».)

Второе место в этом «хит-параде» недоразумений занимает Оноре де Бальзак. Его роман «Гобсек» как только не склоняли: и «Бабсек» и «Попсек» и «Гобик» (что-то в них есть сексуальное!) и «Гобсер». (К слову: читатель просил принести книгу «Дочь капитана Гранта» и, если бы не уточнение, библиотекарь ни за что не снял бы с полки дожидающуюся читателя книгу «Евгения Гранде»)

Третье печальное место принадлежит Голсуорси. Его «Сагу о форсайтах» нарекали по-разному: «Сага о фосгейтах», «Сака о форсайках» и… (наберите побольше воздуха!) «Гага о формухах»!

Хемингуэй и его повесть «Старик и море» превратились в…(извините) Хуэя у моря. Совсем по-другому зазвучало название некрасовской поэмы: одно из них утвеждало «Кому на Руси жить хочется», а второе будто уточняло «Кому же на Руси жить хорошо».

Один требовательный читатель утверждал, что ему нужна пьеса Эсхила … «Алексей прикованный».

Тургеневские стихи в прозе превратились в стихи в…пруде, роман Айтматова – в «Бранный полустанок», известное произведение Шолохова – в «Приподнятую целину» и «Подлинную целину», поэт Гумилёв стал Гомелевым. И т.д. и т.п. Этот «хит-парад» можно рассматривать бесконечно, ибо он ежедневно пополняется новыми «очепятками».

Библиотекари терпеливо разгадывают эти читательские «ребусы» и продолжают пополнять записную книжку «Нарочно не придумаешь» вовсе не для того, чтобы позлорадствовать и попенять лишний раз на невежество читателей, а самим возвыситься в самомнении. Библиотекарям присуща и самоирония, о чём свидетельствует этот роман, написанный библиотекарем.

Есть несколько категорий читателей: одних в библиотеке привыкли видеть ежедневно, наизусть знают их вкусы и запросы; другие появятся один-два раза, как комета, оставляют после себя хвост скандалов, возникших из пустяка, и исчезают навсегда; третьи, тоже являющиеся завсегдатаями, из-за какой-либо своей чудинки относятся к разряду шукшинских чудиков и каждое их появление в библиотеке вызывает невольную улыбку.

Читателя Сашу П. (если придерживаться приведенной классификации) можно отнести к нескольким категориям: он и завсегдатай он же и чудик. Несмотря на то, что в библиотеке он бывал довольно часто, библиотекари каждый раз ожидали неожиданных поворотов. Собственных читательских вкусов Саша П. в роде бы и не имел, поскольку писал кому-то курсовые и дипломные работы за плату и, соответственно, запросы у него всякий раз были новые. Инвалид с детства, он еле передвигался по библиотеке с помощью двух палочек. Низенький худенький, с "шестью конечностями" Саша напоминал Жоре паучка, поэтому и получил у Жоры вместо фамилии прозвище - Саша Паучок.

Библиотекари женского пола поначалу жалели убогого, потом гневались на него за те байки на грани клеветы, которыми он пичкал всех читателей-мужчин в заведении с буквой "М" (Паучок хвастался, что вступал в отношения интимного рода со всеми библиотекарями), потом попросту не стали воспринимать его всерьез. Что с убогого возьмешь? Одна в его жизни есть радость - жить мечтами, фантазиями, пусть даже сексуального оттенка.

Если проследить тематику всех курсовых и дипломных, которые писал Саша, Паучок был специалистом широкого профиля. С одинаковой легкостью он развивал трудился на решением проблем из области простейших до космической техники, генной инженерии и клонирования. Оппонентом Саши П. в курилке заведения "М" неоднократно замечался читатель Ж-ский, дворник из соседствующего с библиотекой домоуправления. Наибольшей температуры достигали их споры, где центром была политика и экономика. Из мужского туалета, иронично прозванного дискуссионным клубом, дуэт двух басов, доходящих до фальцетов, доносился на второй этаж библиотеки, до читальных залов. А вскоре к спору присоединялись другие спорщики и из дискуссионного клуба был слышен гул голосов разной тональности - от тенора до баса, от баритона до дисконта. Мужской хор гудел, страсти накалялись и только вторжение в заведение "М" представителя администрации ГГБ доставляло ежедневные "репетиции хора" обрывать на полуслове.

Почти ежедневно (особенно осенью и весной) во всех читальных залах библиотеки появлялся читатель Л-ский. Едва вдалеке начинала маячить фигура высокого худющего мужчины в кепке-"аэродроме", пропахшего самосадом библиотекари готовили целую стопку газет, предвидя дежурный вопрос Л-ского: "Газеты были?" Получив три десятка газет, читатель… через пять минут возвращал их. Поначалу библиотекари удивлялись и уточняли: "Вы уже их прочитали? Все?" А потом привыкли к "скорочтению" Л-ского, узнав, что он их попросту листает, не вникая в содержание. Поговаривали, что Л-ский некогда был подающим надежды ученым и шахматистом, но случилось что-то неладное с его головой и Л-ский пошел в печальное заведение в Березках. Буйством Л-ский не отличался, а посему большую часть "лечения" проводил дома под присмотром старенькой матери и по старой памяти наведывался в библиотеку. Страсть к шахматам у него сохранилась и самым любимым журналом оставался "Шашки и шахматы".

Нередкими гостями в библиотеке бывали и скандальные особы. "Много шума из ничего" - одной пословицей можно охарактеризовать такие происшествия. Жора был их свидетелем и участником. Работая в отделе искусств, он однажды оказался в поле гнева некой танцовщицы Марины Ш. Она требовала литературу, в которой можно найти еврейский народный костюм, Жора, хорошо зная фонд отдела, ответил: "К сожалению у нас нет литературы о еврейских костюмах. Все книги по истории костюма посвящены национальным большинствам европейских и азиатских стран. Обратитесь в читальный зал, попросите литературу о культуре национальных меньшинств. Может быть вы там найдете то, что вам необходимо". Но читательница не верила Жоре и требовала принести всю литературу по истории костюма, что он и делал. "Ну что? Я оказался прав. Вы убедились?" - спросил Жора. Читательница сверкнула глазами и пулей вылетела из отдела. Вскоре ее голос был слышен внизу, на контроле. Там она выпалила, прежде чем навсегда исчезнуть из ГОБ, следующую тираду: "Ноги моей здесь больше не будет. Не библиотека, а колония строгого режима везде останавливают и документы спрашивают (Авт. - наверно, читательский билет и контрольный листок). А наверху сидит там… какой-то, даже ж… ленится поднять". Жора узнав о таком "лестном" высказывании в свой адрес, улыбнулся и сказал: "КПР".

В институте культуры, где учился на библиотечном факультете, будущие культпросветработники (сокращенно - КПР) с высокомерием относились к будущим библиотекарям, считая их чужого поля ягодами. Студентам ФББ ничего не оставалось как острить и отшучиваться. Аббревиатура КПР в их интерпретации расшифровывалась: культура прошла рядом.

MEMENTO STUDENTO!

Что общего у современного студента и его предка периода палеолита? Вы скажете: ничего кроме того, что они люди, и будете не правы. И у того и у другого в крови живет неодолимая тяга к творчеству, особенно к монументальному искусству. Наш предок с великим вдохновением и азартом расписывал свои жилища-пещеры. Его потомок, студент, расписывает все, что ему попадется на глаза в добрый или недобрый час. Надписи на стенах "Здесь был Вася" или "Шура + Инга = любовь" давно стали классикой наскальной росписи. Студент пошел дальше. Однажды, после очередной пересдачи экзамена, раздосадованный потомок древнего мастера в скорби изобразил прямо на парте локомотив и сделал к рисунку призыв: "Кто не хочет учиться, дорисуй вагончик". Видимо, желающих нашлось предостаточно, ибо в скором времени на всех партах этой аудитории возникло широкомасштабное полотно "Транссибирский экспресс". Количество вагонов не поддавалось счету. Но мне кажется, что полотно стало результатом минутного отчаяния, ведь если бы все на самом деле не хотели учиться, институтские аудитории опустели бы. Тот, кто был студентом, тот хочет им остаться навсегда. А творчество для того и существует, чтоб покорить время и состояние палеолита в душе.

Студенческие годы Минималенко – начало пути в профессию библиотекаря, а посему уделим несколько страниц воспоминаниям об alma mater Жоры – институте, который в околокультурной среде прозвали «кульком» (кулёк - от сокращённого слова «культура»).

Преподаватели МИКа вошли в Жорину душу не только как профессионалы, «завинченные» на своём деле (библиотечно-библиографическом), но и как яркие индивидуумы, о которых в институте ходили полуанекдотические истории.

Профессор Емельян Леонович Васильчиков, маленький крепыш, обладал одной физической особенностью, за что от острых на язык студентов получил «убойное» прозвище Циклоп. Жорина память зафиксировала три истории на грани фола.

Однажды Васильчиков принимал проштрафившуюся студентку, не сдавшую зачёт с первого раза. Пока она в тщетных потугах пыталась родить текст ответа на заданный вопрос, Емельян Леонович копался в глубинах шкафа, скрывшись за приоткрытой дверцей. Внезапно дверь в кабинет Васильчикова открылась и в её проёме показалось лицо такого же проштрафившегося студента.

- Циклопа не видела? – спросил студент.

«Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь» шкафа и из-за неё появился Васильчиков с вопросом: «Что Вам надо?" Последовала немая сцена. Попавший впросак студент потерял дар речи.

Другая история тоже касалась той же индивидуальной физической особенности Емельяна Леоновича. Одна студентка, писавшая у Васильчикова дипломную работу, забыла в преддипломном угаре об этой особенности, подойдя к профессору с текстом будущей дипломной работы, неожиданно для себя ляпнула: «Емельян Леонович, посмотрите одним глазом…» Она учла всё, кроме своей оговорки, вызывавшей потом гомерический смех, когда проишествие стало достоянием однокурсников.

А третий случай и вовсе может показаться вам анекдотическим. Но он имел место во всемирной истории. К Васильчикову однажды подошла студентка, которая всячески «бойкотировала» занятия, проводимые Емельяном Леоновичем. Приближалось время «Ч» - сессия, и надо было срочно сдавать «хвосты». И тут Васильчикова, который услышал знакомую фамилию, стали мучать смутные подозрения: кто же скрывается за услышанной фамилией? (Как говаривали древние римляне: Memento studento! - вспомнить должника!). И Васильчиков вспомнил! «Ах, это Вы, студентка такая-то, прогульщица занятий?» – спросил профессор, на что обо всём забывшая студентка парировала: «Емельян Леонович, кто старое помянет – тому глаз вон!»

Вы не упали от смеха со стула? В таком случае Вы: а) не учились в МИКе, б) у вас что-то с чувством юмора.

Но вот что отрадно – Емельян Леонович не держал зла на студентов: зная своё прозвище, он никогда не мстил. Этот несмешливый с виду человек отличался, видимо, внутренним очень глубинным, незаметным никому чувством юмора.

Однокурсник Жоры, Цукерман, прозвал другого преподавателя, куратора их с Жорой группы, Пельменем. Антон Владимирович со «сдобной» фамилией Кулич – добряк-человек – Цукерману почему-то своей полнотой напоминал пельменя. Говорят, что полные люди добры по своей натуре. Кулич в полной мере оправдывал бытовавшее о полных людях мнение. Но Жора никак не мог, как ни старался, разглядеть в нём пельменя. Да, скорее Кулич был похож на большую сдобную булку с изюмом. Изюминок этих было много…

Его пунктиком была программа самосовершенствования: физического, интеллектуального, духовного. Для курируемой группы он организовывал встречи-практикумы с психологом, экскурсии и всё, что могло быть полезно, с его точки зрения, молодому развивающемуся индивидууму. Не все понимали его благие побуждения. И тогда случались истории, похожие на следующую…

Будучи студенткой, Василиса Дедункова стала одной из «подопытных» Кулича. Восторженный преподаватель однажды произнёс перед студенческой аудиторией тирраду о том, как он занимается самосовершенствованием:

- Я, когда просыпаюсь, сразу сажусь за компьютер…

Закончить фразу ему не удалось, так как в аудитории присутствовала острая на язык студентка Дедункова. Она выпалила нечто, заставившее Кулича сначала онеметь, а потом измениться цветом лица:

- А я сначала умываюсь!

И, хотя Кулич не страдал отсутствием юмора, после этого случая Дедункова стала осторожнее в обращении со своим языком.

Любимыми словечками Кулича были: «лапушки», «милые дамы» и «небо в алмазах». Все они были обращены к возлюбленным студентам.

И спустя с десяток лет после окончания МИКа жорина память сохранила незабвенных преподавателей с кафедр библиографии, библиотековедения и информатики: Адвокатову, Украинцеву, Сенкову, Ястребову и других. Как поётся в одной известной песенке: «Из памяти уходят имена…» Имена могут уходить, понял Жора, но то, чем славны были для студенчества те или иные преподаватели - никогда.

К примеру, преподаватель библиографии ОПЛ (общественно-политической литературы) Сенкова никогда не забудется Жоре своей любовью к классикам марсизма-ленинизма. На практикумах улыбка не сходила с её лица, когда Сенкова рассказывала, как с помощью справочного аппарата к собранию сочинений найти то или иное «произведение» Карла Маркса. Глядя на эту улыбку, Жора почему-то приходил к заключению, что Маркс приходится Сенковой, по меньшей мере, близким родственником, а то и отцом родным.

Информатика для Минималенко и других студентов был страшным предметом не только потому, что мозги отказывались воспринимать непонятное, но ещё и потому, что этот диковинный предмет преподавала Украинцева. Эта высокая худая женщина с короткой стрижкой и огромными очками приводила в трепет любого, даже самого «прожённого» студента. На занятиях Украинцевой Жора и иже с ним занимались составлением программы для ЭВМ. В Жориной голове не укладывалось, как можно составлять программы для того, чего за четыре года учёбы в институте в глаза не видел. Минималенко до сих пор диву даётся, как он смогтак легко, со второго раза, сдать зачёт по информатике, потому что «неиссякаемый поток» студентов к Украинцевой по неоднократной пересдаче не оскудневал никогда.

Яркие личности, большие оригиналы были не только среди преподавателей, но и среди студентов. В одной группе с Жорой учился Лазик Щучицкий – худющий, высокий, сутулый, проносящийся мимо подобно ветру. Он славился не только своей внешностью (нос крючком, нижняя губа выступающая вперёд, бегающие глаза за стёклами очков), но и тем, что (по его рассказам) снимался в кино – правда в массовках (его сутулую тень, мелькающую на втором плане, можно увидеть в белорусских фильмах «Водитель автобуса» и «Свидетель»). Но Жоре он запомнился рядом курьёзных случаев.

Щучицкий схлеснулся в словесной брани с известной на потоке своим острым язычком Леной Я-Цкевич. Лена однажды попросила Лазика закрыть фрамугу. Лазик, не долго думая, выпалил: «А ты знаешь роман «Как закалялась сталь?» На что Я-Цкевич спокойно парировала: «А ты знаешь такой роман – «Идиот»?»

БИБЛИОТЕКА НАЧИНАЕТСЯ С…

Вы скажете: с вешалки. Возможно…И тогда вас там встретит Дама с собачкой – женщина в летах, легко порхающая над землёй и не чувствующая груза своих семидесяти лет. Сколько Жора себя помнил себя в ГГБ, столько в ней работала неутомимая жизнерадостная Дама с собачкой. Когда библиотека закрывалась на ночь, эта всеобщая любимица выходила со своим пудельком по имени Нюра на прогулку и обходила «владенья свои» - библиотеку, чтобы убедиться, не посмел ли кто вторгнуться в ночную жизнь библиотеки. Обойдя окрестности ГГБ, Дама с собачкой спокойно отправлялась домой - благо, что дом её находился в двух шагах от библиотеки.

Дама с собачкой была особой весьма общительной и осведомлённой: о сотрудниках ГГБ она знала (не ясно, из каких источников) почти всю подноготную. Она-то и познакомила Жору с его будущей женой.

История донесла до наших дней её слова о «завидном женихе»: «Таких сейчас нет». Каких «таких»? Жора решил: в смысле - «чуда заморскага». Найти такой редкий экземпляр – редкая удача. А уж чтобы ещё и замуж за него выйти, нужно редкое мужество, которым будущая жена Жоры обладала.

Рекомендации Дамы с собачкой ей было достаточно, чтоб решиться на такой рискованный безрассудный поступок. Выйти замуж за человека, оторванного от земли, - всё равно, что выйти в открытый космос без скафандра. А Жора принадлежал к той породе людей, кто к прагматикам не относился и к земной жизни был не приспособлен. Он, как воздушный шар, настойчиво стремился вверх, дёргал верёвочку, держащую его, с надеждой оборвать её и устремиться в родную стихию – в небо, где дышится и пишется легко и откуда земля видна в совершенно ином ракурсе.

О, да мы слегка отвлеклись от темы разговора. Жора точно знал: библиотека начинается с хороших людей (библиотекарей), встречающих тебя каждый день. Одной из таких людей была Марина Алеандровна Шаженко, работавшая на весьма ответственном участке – в секторе ИКС (И нформации по К ультуре и С амому разному). Она нашла дело своей жизни (вернее – оно нашло её, педагога по образованию, в одном провинциальном ПТУ и привело в губернский город G) и преданно служила ему верой и правдой более десятка лет.

Именно Марина Алеандровна познакомила Жору с примой губернского театра – Нонной Елисеевной Корнюковой, дамой, славившейся талантом влюблять в себя с первого взгляда всех, кто хоть ненароком попадал в поле её обаяния. Корнюкова, как и Дама с собачкой, была в годах и лет своих не ощущала, в губернии её знали как великолепную актрису, рассказчицу и остроумную женщину. Попав под чары Корнюковой, Жора неожиданно увлёкся драматургией и стал пописывать пьески, две из которых и посвятил Н.Е.Корнюковой.

Прочитав их, Нонна Елисеевна, человек добрый по природе своей и снисходительный к слабостям человеческим, дала им довольно мягкую оценку: «От пьесы к пьесе вы пишете лучше». Спустя несколько лет Жора, найдя в своём «архиве» тексты своих «драматических опусов», перечитал их, залился румянцем и решил, что драматург из него – абсолютно никакой. Жора остался стихоплётом и верным поклонником таланта Нонны Елисеевны.

Благодаря Марине Алеандровне Жора впервые (а потом и не один раз) побывал в гостях у Корнюковой. Они втроём сидели в комнате Нонны Елисеевны, слушали записи Алисы Коонен, и Корнюкова рассказывала о театре Таирова, в котором работала в молодости, о САМИХ легендарных Таирове и Коонен. И Жора не мог оторвать от Корнюковой восторженного взгляда.

Жоре невероятно повезло, когда он, блудный сын, вернулся в ГГБ после возвращения из Б-ска: место ему определили в небольшой комнатке в подвальном помещении – там, где и находился таинственный сектор ИКС Шаженко. Он восторгался этим прекрасным человеком, женщиной, дыша вместе с ней влажным полуподвальным воздухом тесной комнатёнки, обсуждая самые разные темы, волновавшие их. Это чувство дружеской влюблённости и восторженности толкнуло его на написание статьи о Марине Алеандровне «Как слово отзовётся» для газеты «G-ская быль».

Стоит сказать: Минималенко везло на хороших людей (вероятно – больше, чем им на него). Многие из коллег, войдя в его жизнь, прочно заняли там своё место. И Марина Алеандровна занимала не последнее среди них.

Когда Жору перевели в нотно-музыкальный отдел, Минималенко без особого желания покидал место общего обитания его и Марины Алеандровны. Впрочем, в библиотеке начинались перемены, и Шаженко тоже вскоре пришлось покинуть свою тихую комнатку. Её рабочее место было определено рядом со столом заведующей отделом Зинаиды Иполлитовны Кругляк, корифея библиотеки, компетентного во всех вопросах библиотечной (и не только) работы: Зинаида Иполлитовна могла дать исчерпывающую консультацию по любому вопросу (свой хлеб не зря ела, работая в справочно-консультационном отделе). Зинаида Иполлитовна ласково встречала каждого нового сотрудника и без особых затруднений очаровывала его. А когда она рассказывала о своём отделе на общем собрании, весь коллектив, как заворожённый, внимал любому её слову, и никому и в голову не могло прийти даже робкое предположение, что какой-то другой отдел в библиотеке работает лучше, чем она и её подчинённые.

…Войдя в библиотеку, вы застынете подобно витязю на распутьи: налево пойдёшь – в гардероб или абонемент попадёшь, направо пойдёшь – в видеотеку и отдел краеведения попадёшь, прямо пойдёшь – дальше в библиотеку попадёшь. Куда угодно вам пойти, мой читатель? На абонемент? Пожалуйста!

Так исторически сложилось, что абонементный отдел (справка для тех, кому этот термин ничего не говорит: абонемент – такое место в библиотеке, где можно взять книги на дом) всегда был первым, кто принимал удар на себя. Если начиналась какая-либо проверка или «шерстили» (естественно – против шерсти) кого-либо на собрании, можете нисколько не сомневаться, что начнут непременно с абонемента. И дело тут вовсе не потому, что буква «а», с которой начиналось название отдела, первая в алфавите. Возможно, все эти страсти объясняются особым неравнодушием к отделу дирекции (вспомните замечательную поговорку: кого любишь, того и чубишь).

Жора любил абонемент и сотрудники его отвечали Жоре взаимностью. Обоюдные симпатии были столь очевидны, что дирекция (видимо, из ревности?) ежегодно стала поручать Минималенко проверку этого многострадального отдела.

Лидия Васильевна Лапушка поражала Жору необыкновенной способностью «держать нос по ветру» и всегда быть в курсе новых веяний, касающихся духовной жизни. И никто не успевал угнаться за нею: ещё позавчера она самозабвенно изучала и пропагандировала учение Рерихов, вчера «Розу мира» Андреева, назавтра сфера её интересов могла круто измениться – к примеру, православие. Жора однажды стал участником такой истории. Впечатлённый речами Лапушки о «Розе мира», неискушённый (тогда) в вопросах духовной сферы, он поспешил познакомиться с рекомендованной к чтению книгой Андреева, но, с трудом осилив пару страниц, бросил чтение. Но этой пары страниц Жоре было достаточно, чтобы быть околпаченным непонятным, но завораживающим учением. Минималенко подошёл к Лидии Васильевне, дабы поделиться своими впечатлениями, но ему тут же дали понять, что сфера его интересов – уже вчерашний день. Сегодня же актуально вот что… И Лапушка с умилением повела рассказ об ином учении…

Лапушка по складу характера своего полностью оправдывала свою фамилию. Жоре так и хотелось назвать её лапушкой, но он понимал, что между ними существует определённая (например, возрастная) дистанция, и нарушать её он не имеет права.

Встреча, знакомство и сложившиеся добрые отношения с другой сотрудницей абонемента – Евгенией Пересвет – тоже оказали влияние на духовный мир Минималенко. Пересвет, в отличие от Лапушки, новомодными учениями не увлекалась. Её хобби и профессиональные интересы чудесным образом сочетались, и это позволяло ей быть всегда на высоте и зваться профессиналом высшей квалификации (хотя «академиев» – имеется ввиду библиотечных – Евгения «не кончали»). Пересвет с успехом закончила филологический факультет местного университета, но прижилась не в школе, а в библиотеке. С тех пор и служит в ней и Ей. И если вам понадобиться консультация библиотекаря на тему «что почитать для души», обращайтесь без всяких сомнений к Евгении. Эта миниатюрная темноволосая женщина, с виду человек неприметный, окажет вам неоценимую услугу.

Кстати, по поводу своих внешних данных Евгения часто шутит: «Если ко мне присмотреться, то я – высокая, длинноногая блондинка». В каждой шутке – лишь доля шутки. Присмотритесь к ней, и вы действительно увидите то, что с первого (да и второго) взгляда не бросится в глаза: недюжинный ум, чувство юмора, доброжелательность. Впрочем, многие читатели, впервые столкнувшись с Евгенией, почему-то видели перед собой очень серьёзную, почти без улыбки на лице, не совсем словоохотливую особу (что объяснялось скорее недомоганиями, нежели плохим расположением духа), особу, которая, несмотря на свою внешнюю неприступность, читателей не отпускала в расстроенных чувствах: каждому что-то могла порекомендовать. А уж литературу – отечественную и мировую – она знала великолепно. Она-то и была первой и основной «духопитательницей» Жоры в библиотеке. Уже позже число «питателей» Минималенко возросло (среди них была и уже упомянутая Лилия Стефановна и прочие, и прочие, и прочие).

Доброе расположение души Жора испытывал и по отношению к Леоноре Михайловне Волковой. Она и её коллега по отделу Анна Григорьевна Комарчик представлялись Минималенко близнецами, хотя внешнего сходства между ними не было никакого, да и черты характера у каждой были особенные. Если Леонора Михайловна деликатно высказывала свои мысли, то Анна Григорьевна сантиментов не знала и из великого русского языка выбирала те слова, которые обычно заучивают иностранцы, постигая азы языка. Анна Григорьевна была остра на язык, часто беспощадна в своих оценках и суждениях, но назвать несправедливыми их было невозможно.

Леонора Михайловна, женщина на редкость душевная и отзывчивая, явно противоречила своей фамилии. Жора называл её в мыслях нежно, по-свойски - Зайчиком. Эта «пушистая» (в смысле: покладистая, добрая) женщина, которую он по-сыновьи любил, даже в городском транспорте нередко проезжала не «по-волчьи», а «по-заячьи». Она растила внука, которого в шутку прочила Жориным дочерям в женихи, и всегда интересовалась своими будущими «невестками».

Две заведующие абонемента, бывшая и нынешняя, Валентина Борисовна Тамарова и Валерия Ермолаевна Плотникова, - дамы «при исполнении», и о них не хотелось бы говорить скупо или растекаться мыслью по древу, но…Не рассказать о них было бы не простительно.

Валентину Борисовну и Жору объединяла «одна, но пламенная страсть» – к сенполиям. Оба прослыли в библиотеке как страстные коллекционеры этих удивительных растений (именуемых в народе попросту фиалками). Они обсуждали, соберясь, животрепещущие темы, менялись фиалками или листочками и ревностно следили за успехами друг друга в деле взращивания сих редкостных по красоте цветов. Вместе оплакивали безвременную кончину своих любимиц.

Валерию Ермолаевну, как Марианну Подпотаповскую, в библиотеке знали как человека-аптеку. Но, если Подпотаповская была пропагандисткой различных медицинских новшеств (пищевых добавок из морепродуктов и проч.), то Плотникову можно считать приверженкой народной медицины, гомеопатии. Она во время эпидемии гриппа снабжала коллег антигриппозными гомеопатическими каплями. А ещё Валерия Ермолаевна продавала коллегам прекрасный золотистый цветочный мёд, завезённый ею в губернскую столицу с пасеки своих украинских родичей. Жора был постоянным покупаталем у Плотниковой.

Народ в абонементном отделе – хлебосольный. И до такой степени, что дирекция была вынуждена издать специальный приказ, запрещающий работникам абонемента готовить обеды в подсобных помещениях. Когда по библиотеке начинали распространяться запахи чего-то вкусного, все знали: на абонементе варят суп, картошку или другую какую-нибудь вкуснятину.

Традицию широких обедов (правда, супы уже не кипели – довольствовались принесёнными из дому «мутербродами») через несколько лет подхватило новое поколение библиотекарей читального зала, за что тоже получило нагоняй от дирекции, которая всегда застигала их постоянно жующими и балагурящими в глубинах фондов.

«КТО? ПУШКИН!»

Читатель, ты хочешь знать подробности внутренней жизни читального зала Главной губернской библиотеки (ГГБ)? О, ты узнаешь гораздо больше, поскольку новая поросль читального зала упорно стала заявлять о себе не только по работе (о чём тоже будет речь), но и в общественной жизни библиотеки – в её замечательных вечерах и капустниках.

С тех пор, как в штате читального зала появились Элла Ковалёва и Римма Шутко, привычная жизнь отдела изменилась. Как люди творческие (а значит – неуправляемые) они вышли из-под контроля заведующей Алеси Ивановны Громовой, которая всех сотрудников, работавших до Эллы и Риммы, умела приструнить и довести до «нужной кондиции». Элла и Римма умели постоять за себя. Другие молодые особы из читального зала тоже были либо «зубасты», либо «пофигистками» и на «бормотание» Громовой смотрели с рассеяным снисхожденим.

Элла и Римма осваивали библиотечную профессию (они, как и Евгения Пересвет и Шаженко, закончили филологический факультет) с азартом, но в меру своего понимания. Они любили писать и читать обзоры и подавали их по-артистически, даже если обзоры были такой серьёзноё тематики, как СПИД или христианство. Но широко, многогранно их творческие натуры проявились в массовой работе. Они сами писали сценарии, сами были режиссёрами и исполнителями главных ролей в своих спектаклях. Необходимо отметить, что с приходом в библиотеку Эллы и Риммы в ГГБ появился свой театральный коллектив, состоящий из собранной Шутко по всем отделам творческой молодёжи.

Среди них не последнее место занимал и Жора, хотя он успел проявить себя ещё задолго до появления Ковалёвой и Шутко. Наверняка многим сотрудникам (да и самому Жоре) запомнился номер, исполненный Минималенко на одном из новогодних капустников: одетый в балетную самодельную пачку Жора изображал заезжую звезду Большого театра с номером на музыку Сен-Санса «Умирающий лебедь» (в постановке однокурсницы Жоры – Али Хохмаковой; она же была и автором костюма для Жоры-«лебедя») и вызвал шквал аплодисментов, а также заслужил приз симпатий дирекции – бутылочку ирландского молочного ликёра.

Жоре Римма и Элла во всех своих спектаклях упорно определяли роли особ, обременённых высокой властью: графов, князей, царей, султанов. А также подлецов, убийц или критиков. Сколько Минималенко ни пытался вырваться из определённого им амплуа, Римма и Элла были непреклонны. На этой у почве у них бывали шумные творческие ссоры, забывавшиеся, впрочем, молниеносно – сразу же после шумного успеха спектакля.

Самым любимым и удачным спектаклем Ковалёвой-Шутко и всего молодёжного коллектива было самое настоящее театральное (с костюмами, взятыми из губернского профессионально театра) действо, посвящённое Александру Сергеевичу Пушкину.

Ковалёва и Шутко столь скрупулёзно работали над сценарием, так перекапывали личную жизнь великого поэта, что он печальным явился во сне Элле и сказал: «Ну что вы копаетесь? Оставьте меня в покое». Но даже великого поэта (что с ним в сравнении какой-то Минималенко?!) творческие особы нашей современности не оставили. Вот такие настырные! Бедный-бедный Александр Сергеевич!

В этом спектакле Жора играл сразу три роли: графа Воронцова, а также мерзавцев Геккерна и Дантеса. В их образы Минималенко вложил всю свою ярость и ненависть, вызванные его недовольством по поводу предложенных ему ролей.

Капустники – новогодние и «восьмимартовские» – тема отдельного разговора. В них Жора купался, как в розовой воде. Но и после спектаклей и после капустников он напоминал себе выжатый лимон или «прекрасный нежный труп», по которому проехались несколько раз катком для укладки асфальта. После спектаклей ему света белого видеть не хотелось, а Римма и Элла тащили Жору на поклоны перед улюлюкающей публикой. Римма и Элла очень любили эту часть спектакля – выход на поклон. Им бы блистать в губернском (или в столичном) театре, а они вместо этого скрывали свои таланты за библиотечными стенами.

А ещё Ковалёва и Шутко любили собирать восторженные отклики о своих творениях и добивались своего, даже если скептически настроенный зритель восторгов не разделял. Единственным в библиотеке, кто на творчество Шутко-Ковалёвой смотрел как на нечто из «низкого жанра», был Иван Пичугин. Он ни разу не похвалил подружек-актрис, что, впрочем, разжигало в наших героинях ещё больший азарт: ах, вы нас игнорируете? ну мы вам покажем та-ко-е! По сути, всё их творчество – это своебразный вызов человеку, который не разделял со всем коллективом библиотеки восторгов по поводу постановок Шутко-Ковалёвой.

В своём противостоянии Пичугину Элла и Римма зашли однажды столь далеко (построили сценарий всего новогоднего капустника на пародировании Пичугина), что творческому коллективу Маленького Библиотечного театрика пришлось отговаривать своих «Станиславского и Немировича-Данченко в юбках» отказаться от задумки. Или урезать и несколько смягчить. Никому не хотелось новогодний праздник превращать в арену для выяснения отношений. Кроме того, все они помнили цитируюмую Пичугиным чью-то фразу: «Я не злопамятный. Я злой и у меня память хорошая».

Автор данных записок хорошей памятью похвастаться не может, а посему описал всё, что вспомнилось на момент написания. И внесёт коррективы в каждую новеллу, если вспомнит что-то важное и интересное.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: