Камера и ее обитатели 2 страница

Человек с мозгами, над которым решат посмеяться вышеописанным способом, всегда может «съехать с базара», тактично отказавшись от этого бреда, но при этом никого не оскорбив. Как это сделать — нужно смотреть по обстановке, здесь рецептов нет. Старая поговорка «Язык мой — враг мой» в тюрьме особо актуальна.

Кстати, это касается и разговоров о том, как вы «стояли по свободе». Хвастовство о богатстве и положении может стать «наводкой» на ваш дом. Внимательные зэки через ездящих на суд могут сообщить своим друганам на свободу ваш адрес. Так было у одного моего сокамерника, ляпнувшего где-то на «общаке», что все наворованное оставил жене и теперь их дом — полная чаша. Через пару недель к ней наведались двое громил, которые, заявив, что у них есть вопросы по ее мужу, вломились в дом, сильно ее избили и ограбили квартиру. Когда незадачливый хвастун узнал об этом и догадался, что это было сделано с его невольной подачи, он в отчаянии рвал на себе волосы.

Собственный досуг в тюрьме — вещь сложная, требующая четкой организации и даже некоторого планирования. Я постоянно что-то писал, рисовал, учил английский язык — иначе можно было сойти с ума. Очень помогал телевизор. Смотрели практически все, но новостей и разного рода криминальных программ ждали с каким-то особенным нетерпением. Может, сознание того, что жизнь все равно идет, несмотря на то, что ты в этих застенках, добавляло некоторый оптимизм? Однако лафа могла закончится в любой момент: тот, кому со свободы «загоняли» телевизор, по тюремным меркам представлял собой большую ценность, и бывало, что камеры, где не было телевизора, попросту перекупали этого заключенного, договорившись за определенную мзду с операми. И когда владельца вместе с «ящиком» переводили в другую камеру, это была трагедия для всех. Вопрос о заезде в камеру другого подследственного с «ящиком» обычно решал подсадной: он с опером был на «короткой ноге». И чем качественнее шел от него поток информации, тем «зажиточнее» жила камера.

В тюрьме в личном пользовании можно было иметь шахматы, шашки, домино, нарды. Строжайше запрещены были карты, хотя с не меньшим азартом и «под интерес» заключенные рубились, например, в шашки. При желании азартную игру можно устроить хоть из того, кто дальше и точнее плюнет, и тюремное начальство прекрасно об этом знало. Но есть незыблемые правила, которые нарушать никому не было позволено. И все равно колоду карт («стос», «библию») из чего-нибудь изготавливали. В нашей камере я делал ее из пачек от «Примы». Это было не Бог весть что, но ночью можно было завеситься полотенцем от «глазка» и немного раскинуть деберц.

Но самая популярная игра в тюрьме, которая ушла далеко в отрыв от всех остальных, — это нарды. Я умел играть в «длинные» и немного в «короткие», но впервые посмотрев, как играют настоящие профи, я понял, что не умею играть в нарды вообще. В тюрьме в основном играют в «короткие» нарды, дающие возможность игрокам в наибольшей степени раскрыть свое умение и знание игры, шанс рискнуть и эффектно победить. В нарды играют с помощью пары кубиков («зары», как их называют на востоке, откуда и пришла эта игра), а значит можно играть и в одну из азартнейших игр в мире — «кости». Поэтому чья-то идея запрета на карточные игры и разрешения нард все же остается для меня загадкой.

Неважно, в какую игру вас в конце концов уговорили сыграть, но именно здесь и лежат еще одни грабли, на которые новички, а также самоуверенные и азартные люди наступают с завидной регулярностью на радость «старым каторжанам». Есть такое понятие — «присадить на игру», которое обозначает вовлечь, заставить кого-то начать играть «под интерес», т. е. на что-то. На «тройниках» серьезная игра «под интерес» — явление довольно редкое. Это связано с проблемами последующего получения долга или наказанием должника в случае неуплаты им «по счету». Оперская работа на «тройниках» поставлена все же лучше, чем на «общаке», и малейший скандал в камере может привести к тому, что сокамерников без долгих разбирательств просто «разбросают», т. е. переведут в разные камеры. В общих же камерах, где разного рода разборки бывают намного чаще, не так жестко пресекаются и являются, скорее, правилом, чем исключением, несостоятельного должника могут жестоко избить и даже «опустить». Поэтому, если вы все же не можете удержаться от игры, нужно придерживаться главного правила: никогда не играть «под интерес» и не играть вообще с незнакомым вам человеком. У нас в камере от скуки сутками резались в нарды, домино, но все, с кем я играл, были или такими же, как и я, «по первой ходке», или с кем я сидел уже долго и кто не вызывал у меня подозрений. Дело в том, что даже если вы начали игру «на просто так», это не означает, что вас не могут «запутать» и «развести». Пример. Вас пригласили поиграть (любой предлог — «А слабо?», «Умеешь — садись!», «Да не бойся, мы не «под интерес», просто зары покидаем» и т. п.), и вы согласились. Еще один вариант — игра на приседания. В тюрьме очень слабеешь, мышцы без работы совершенно теряют выносливость, и присесть несколько десятков раз не только проблематично, но еще и болезненно. И опытный игрок об этом прекрасно знает. Я однажды с дуру проиграл пятьдесят приседаний (первый и последний раз!), а рассчитаться нужно было за один присест. Потом месяц я с трудом мог слезать с нары и выходить на прогулки. А некоторые проигрывали по две сотни приседаний, и им предлагали «раскроиться» любым другим тюремным эквивалентом. Хорошо, если у них было чем…

Обязательно за игрой наблюдают несколько человек. Когда вы проигрываете, выигравший объявляет, что вы ему должны, ну пусть, десять пачек сигарет. Вы ничего не понимаете, он начинает крик, обращается к наблюдавшим («очевидцам», ни в коем случае не «свидетелям», за это можно получить в голову!), которые совершенно неожиданно для вас в один голос подтверждают, что такой уговор был. Вам ничего не остается делать, как «кроиться», то есть рассчитываться. А потом они делят ваши кровные сигареты между собой. Такой «развод» не очень приветствуется в уголовном мире и применяется исключительно к новичкам, которые «зажали» что-то из съестного и не хотят ни с кем делиться. Однако я видел это не раз.

Другой пример. Вы — азартный человек и уже достаточно долго (по вашим понятиям) «плаваете по тюрьме». А в нарды (карты, шашки-шахматы, кости и т. п.) вообще играете с пеленок, о чем, на свою голову, сообщаете окружающим. С этого момента (если вы хоть что-то из себя представляете с точки зрения поживы), вас начинают «укатывать» сыграть «под интерес», причем настолько профессионально нажимают на ваши честолюбивые «кнопочки», что вы соглашаетесь с решимостью «порвать его, как Бобик тряпку». Серьезная игра «под интерес» никогда не идет с одной партии, обязательно договариваются о серии, а потом проигравший еще имеет право на отыгрыш. Снова за вами следят несколько пар глаз, чтобы при любом раскладе были очевидцы. Вы бодренько начинаете игру и выигрываете «со старта» несколько партий. Да, чуть не забыл: на кону обычно лежит то, что в данный момент необходимо будущему победителю — от сигарет и чая до одежды и телевизора. Наличие ставок проверяется перед игрой, хотя могут и поверить на слово, но потом, в случае проигрыша и отсутствия поставленного на кон, может прийтись туговато… Могут занять, например, несколько пачек сигарет, чтобы было что поставить («Потом отдашь…»), — и все, вы «в торбе». Так вот, игра идет пока в вашу пользу, и вы, воодушевлясь победами, соглашаетесь на предложение подъема ставок — стандартные шулерские приемы. И вдруг вашему противнику начинает «переть», и вы не понимаете в чем дело! Оставшись «без штанов», проигравшись в пух и прах, но получив весьма показательный урок (хорошо, если вы смогли «раскроиться» и лишились только передачи, с огромным трудом собранной вашими близкими!), вы теперь будете осторожней с игрой в тюрьме. Для некоторых из заключенных со стажем игра — это единственный способ не умереть с голоду на тюремной баланде.

Прожив достаточно долгое время в тюрьме, я вдруг отметил для себя одну странность: очень многие «невыносимые» в психологическом плане условия заключенные создают себе сами. Всегда находится один-два урода, которые пытаются разрядить свое нервное напряжение на сокамерниках. Когда в камеру «заезжает» арестант с парой судимостей и претендует на главенство, настаивая на жизни «по понятиям», — это настоящее бедствие для ее обитателей, особенно если они впервые под следствием. Конечно, в хате и до него соблюдались неписаные тюремные законы, но те, которые были приемлемы для ее обитателей и не доходящие до откровенного маразма. Ну зачем нам, например, «малолетская» бредятина типа «сало-масло — западло, колбаса на член похожа» и тому подобное? Нет, бывало, затащит такой «каторжанин» с собой груз идиотских «понятий», которых он набрался еще в молодости, и начинается сплошной головняк. «А как вы хотели? В тюрьме все-таки, привыкайте. Да и чтоб жизнь вам малиной не казалась!» — радостно отвечает он на наши удивленные вопросы. Да и так, блин, тошно без всего этого дерьма! Какая тут может быть жизнь, какая малина? Сразу возникает ощущение, что все это — чистой воды «мусорская постанова», что, в сущности, так и есть. У многих, особенно попавших сюда впервые, глубокая психологическая депрессия от всего этого только усугубляется, но большинству на это наплевать — не мои проблемы!

В конце концов любому здравомыслящему человеку становится ясно «откуда растут ноги» у проблемы психологической адаптации в уголовной среде тех, кто впервые совершил преступление. Да, уважаемые, это снова Система и ее злые гении. Весь современный уголовный мир существует с ее позволения, по ее сценарию, полностью ею контролируется и неразрывно с ней связан. Достаточно внимательно приглядеться, чтобы понять, что от ее зорких глаз и чуткого уха не ускользает ни одна попытка заключенных изменить что-то к лучшему, как-то облегчить свою участь — это моментально пресекается, и все немедленно возвращается на круги своя.

Связь

Для общения между собой и со свободой заключенные в тюрьме используют так называемые «дороги» — хорошо налаженную связь. Попавший на «тройники» бывалый заключенный сразу же начинает «пробивать» соседей. Тюремные стены достигают полутора метров в толщину, поэтому есть всего четыре способа связи с соседней камерой: перекрикнуться через окно, поговорить по «тромбону», послать записку («маляву», «ксиву») с помощью «коня» или найти «ноги», которые передадут маляву в нужную камеру или на свободу.

В первом случае все понятно: лезь на «решку» и ори в окно, что может весьма плачевно закончиться, если злой попкарь, не успевший опохмелиться, вас «зашухарил». После одного-двух предупреждений вызывался ОМОН и камеру «убивали».

Во втором случае используется простейшее приспособление — тот самый универсальный «тромбон». Постучав три раза кружкой в стену и получив такой же ответ, ее приставляют дном к стене и, плотно прижимая к отверстию рот, не спеша, с расстановкой говорят примерно следующее: «1-2-5, 1-2-5! Это 1-2-4, как слышите?» Убедившись из ответа, что слышат его хорошо, разговор продолжается дальше. На самом деле слышно очень плохо, но разобрать все же можно. Иногда подельники, сидящие в несмежных камерах, просят передать что-то через две-три камеры. Это опасно, потому что на «тройниках» все их переговоры обязательно сдадут оперу.

«Конь» — одно из самых оригинальных приспособлений, придуманных «зэками». «Коня» плетут из обычных ниток или, когда их нет, из ниток специально распущенного для этой цели старого барахла. Из нескольких ниток сплетается тугой канатик, к нему привязывается небольшой грузик в спичечном коробке — и «конь» готов. Один из жителей камеры, у которого лучше всех получается «гнать коня», отвечает за него и называется «конегон».

Для того, чтобы опустить «коня» за окно, нужно приложить немалые усилия. Изнутри окно прикрывает решетка в виде ставни с ячейкой примерно 4 х 4 см, за ней рама со стеклами (но обычно одно стеклышко в нужном месте аккуратно вынуто), потом — мощная толстая решетка с ячейкой 15 х 15 см и уже за ней — «баян» или «карман» — металлический лист, действительно похожий на оттопыренный задний карман брюк. До желанной свободы рукой дотянуться невозможно, поэтому используется «причал» — палка, которую хранить тоже «не положено» и ее отбирают при каждом шмоне, или «причал» в виде телескопической антенны, хитро скрученной из газет. На конце «причала» делается паз, куда вставляется «конь». После всех приготовлений он аккуратно выпускается на свободу. Затем «конегон» трижды стучит ногой в пол, что означает «Прими «коня!» «Конегон» из нижней камеры высовывает причал и принимает «коня». Все просто до гениальности! Записка из нижней камеры: «Привет, братва! С самыми лучшими арестантскими пожеланиями обращается к вам братва из хаты такой-то. Сидим на полных «голяках». Если есть немного табака и «замутка» чая, подсобите. С уважением, хата такая-то». Если у нас было чем поделиться, то на «коня» цеплялся плотно завернутый в целлофан пакет, «конегон» трижды стучал в пол, и нижние его принимали. Иногда это было просто развлечением: писали малявы друг другу, я что-то рисовал… С помощью «коня» иногда приходилось передавать кусочек сала, сахар, конфеты.

Так называемый «боковой конь», связывающий две соседние боковые хаты — более редкое явление ввиду сложности технологии его протягивания. Но мне довелось увидеть и этот процесс. Из двух камер одновременно высовывались «причалы», на одном из которых висел «конь» с грузом. «Коня» раскачивали до тех пор, пока соседнему «конегону» не удавалось его подцепить на свой «причал». Иногда на это занятие уходил целый день, и вся камера была как бы при деле. Не нужно забывать, что весь процесс проходит с риском быть «спаленным» попкарем, который, по уставу, время от времени должен украдкой заглядывать в дверной глазок. Мало того, бригада шмонщиков регулярно обрезала «коней», висящих из окон вдоль стен по ту сторону камер, специальными ножницами на длинных шестах. Но все равно через день-два «кони» снова висели на своих местах.

С «ногами» дела обстояли посложнее. Передать ксиву через баландеров (заключенных, оставшихся отбывать свой небольшой срок в тюремной хозяйственной обслуге и работавших на разноске пищи по камерам) было быстро и без особых проблем. Баландер за одну записку брал всего пару сигарет или «замутку» чая. Но как всегда, было одно «но»: на «тройниках» удержаться в баландерах можно было, только работая на оперчасть. Поэтому большинство ксив баландеры читали и самые важные передавали операм. Но попросить в камере, где сидели знакомые, чая и курить через них было все же проще и безопаснее.

Получить письмо от родных или «выгнать» его на свободу можно было только через «прикормленного» попкаря. В тюремные контролеры в основном идут люди, жизнь которых не сложилась то ли в силу отсутствия мозгов, то ли по причине изгнания их из органов внутренних дел по большей части за пьянство, то ли по еще по каким-либо соображениям личного характера, например, внутреннего призвания. Поэтому у подавляющего большинства попкарей те же проблемы, что и у сидящих по другую сторону двери камеры. Мало того, общаясь со спецконтингентом много лет, они и сами уже стали неотъемлемой частью системы — тот же жаргон, те же меркантильные повадки, то же желание по быстрому заработать денег.

Заключенные — народ ушлый, привыкший выживать в любых условиях. Если контролер женщина, то у нее отбоя нет от желающих пообщаться с ней через «кормушку»: воркование, комплименты, разговоры «за жизнь», а потом глядишь — пожалела, угостила чем-нибудь, зеленку или мазь какую принесла из дому, а от этого всего до просьбы передать близким письмо — всего один шаг. Там, конечно, заплатят (сумму указывают в письме) и обычно неплохо. Мужиков-контролеров так просто не возьмешь, но и их «приговаривают». И «ноги» идут, несут важное послание из тюрьмы на свободу, часто помогающее на суде повернуть дело в нужную сторону…

Хозобслуга

Третий корпус Харьковского СИЗО, так называемая «рабочка», являлся местом отбывания наказания преступников, осужденных к небольшим срокам. В тюремную «рабочку» можно было попасть по личному желанию или поддавшись на уговоры местной администрации. О жизни в «рабочке» я знаю исключительно с чужих слов, от тех, кто действительно отбывал свой срок не в зоне, а в СИЗО.

Основная масса работающих в хозобслуге — это те, кто по тем или иным причинам не желает или боится попасть в зону. Говорили, что на «рабочку» могут попасть только те, кто отбывает свой первый срок, но я достоверно знаю, что там оставляют и ранее неоднократно судимых. Все дело в том, что этот осужденный из себя представляет. С одной стороны, он может быть классным специалистом в какой-то области, необходимым в данный момент руководству тюрьмы, а с другой, о нем могут походатайствовать со свободы, в подавляющем большинстве случаев заплатив взятку. Когда я попал после суда в «осужденку», меня тоже вызывал заместитель начальника тюрьмы по хозяйственной деятельности и «укатывал» идти к нему на «рабочку» художником. К тому времени я уже знал, что меня ждет такое же место в УИН-18, рядом с СИЗО, там гораздо проще сидеть свой срок, поэтому я категорически отказался, несмотря на обещанные «золотые горы» — скорое условно-досрочное освобождение, свою «шуршу» (мастерскую) и приличное питание.

Хозяйственное обслуживание такой крупной инфраструктуры, как следственный изолятор, требовало и соответствующего количества рабочих рук, выполняющих разного рода «черную» работу, — от ассенизаторов и электриков до поваров и уборщиков («шнырей»). Многие были заняты на строительстве как внутри СИЗО, так и в «расконвойке» (на выезде с одним-двумя охранниками) на объектах в городе. Сюда же можно отнести и работы по строительству дач начальства, выполняемые заключенными из хозобслуги, работу в действующей на территории СИЗО станции обслуживания автомобилей, в разного рода мастерских ширпотреба — от «ювелирки» до «художки». На четвертом корпусе — «больничке» — в качестве санитаров и фельдшеров тоже работали зэки, имеющие медицинское образование. Там даже был свой стоматологический кабинет, понятно, не для подследственных. Но о «больничке» чуть позже.

В тюрьме «рабочку» недолюбливали и призирали. Среди заключенных считалось, что половина работающих в хозобслуге — «обиженные» (это было действительно так), а другая половина осталась «на тюрьме» из страха попасть в зону. Заключенные из хозобслуге жили фактически в зоновских условиях — в небольших, по 20-30 человек, бараках, расположенных на третьем корпусе, и пользовались правом перемещения по тюрьме (на «тройники» нужен был специальный доступ), свободного посещения бани и другими прелестями «вольной» жизни в зоне. По большому счету, отсидка в СИЗО во многом напоминала зону, но имела и свои минусы. Во-первых, любая серьезная бочина со стороны зэка могла закончиться выдворением его в зону для дальнейшего отбытия срока наказания, где к прибывшим с тюремной «рабочки» относились крайне негативно. Во-вторых, условно-досрочно с «рабочки» освобождались единицы. В-третьих, несмотря на относительно малое количество требуемых для хозяйственных нужд заключенных, обстановка на «рабочке» больше походила на беспредел — слишком много народу там пользовалось покровительством начальства. А безнаказанность, как известно, расслабляет, и человек начинает вести себя отвратительно. На «рабочке» не редки были поножовщина среди заключенных, жестокие избиения, употребление алкоголя и наркотиков. Начальство это вяло пресекало, но слухи о жутких издевательствах зэков друг над другом доходили даже до нас. В общем, нормальному человеку там делать нечего!

Из «рабочки» в основном мы общались с баландерами, «парашютистами» (ассенизаторы, которые приходят по вызову для пробивания вантозом — «парашютом» — забившейся параши) и редко — с банщиками, шнырями с передач, электриками, если что-то случалось со светом. Иногда к нам на тройники забрасывали в качестве наказания «спалившегося» на чем-то зэка с «рабочки». Мы их никогда не трогали, но на первом корпусе в общей хате с него могли строго «спросить», избить и заставить «выломиться». Эта нелюбовь, кроме того, что практически вся хозобслуга работала на «оперетту», была обусловлена еще одним нюансом их жизни: все, кто остался в «рабочке», наживались за счет подследственных. Попроси баландера ксиву передать — он обязательно потребует плату; шныри, разносящие передачи, практически всегда что-то воровали для себя из вашей передачи, а в особо наглых случаях могли не донести чего-то по списку, поменять качественный чай на вываренные и высушенные на плите «нифеля», отрезать себе кусок сала, колбасы и т. п. Более-менее знакомым шнырям мы всегда сами давали «пайку», и тогда была гарантия, что донесут все. Банщики, следящие за температурой воды в бане, если хата не соберет им «пайку», могли в отместку запросто дать кипяток или ледяную воду.

Через баландеров можно было «промутить» (поменять, продать) хорошие шмотки кого-то из сокамерников, если в камере заканчивался набор жизненно необходимых составляющих — курево, чай, сахар, еда. Торг обычно происходил во время раздачи баланды. Договаривались о натуральной оплате и ее количестве, и через некоторое время баландер рассчитывался. Через «рабочку» выгонялись на свободу десятки дорогих кожаных курток, сапог, ботинок, свитеров и не меряно другого самого разнообразного барахла, «промученного» подследственными. Конечно, паразитировать на таких же, как и ты — низко и подло. Но с другой стороны, что бы заключенные делали без такой возможности? Бывало, ни жрать, ни курить нет, а со свободы заехал «зафаршированный фраерок» в том, в чем его арестовали — кашемировое пальто, шикарные туфли, дорогой костюм. Все, в том числе и он, понимают, что здесь все эти «навороты» на фиг никому не нужны. Но ему все равно жалко свои дорогие вещи, и тогда самый опытный в камере при поддержке остальных с такими же пустыми желудками и скрученными в трубочку ушами начинает «укатывать» его «промутить» собственные шмотки на благо всех. Обычно рано или поздно это случается. Очень дорогие вещи к баландерам, конечно, не попадают: у них уже есть задание от оперов, принимавших новенького и видевших, во что он одет, — «прислать вещички на базу»…

Так что тысячу раз подумайте, прежде чем оставаться в «рабочке». Хотя, в том мире у каждого своя дорога…

Тюремная валюта

Как и в любом другом замкнутом пространстве, эдаком государстве в государстве, в тюрьме шкала ценностей совершенно иная, чем на свободе. В связи со строжайшим запретом на хождение валюты любой страны мира по ее территории, заключенные, руководствуясь минимально необходимыми «для полного счастья» приоритетами, установили свою систему эквивалента денег. Самыми главными ценностями в тюрьме являются чай и сигареты (табак). Есть еще менее значимые «мелочи» типа сахара, сала, колбасы, но если в хате нет чая и курева, хата считается сидящей «на голяках». Поэтому так удивляются родственники, когда при встрече с адвокатом он передает настоятельную просьбу от подследственного, чтобы в передачах было побольше сигарет и чая. На чай и сигареты играют «под интерес»; ими рассчитываются с баландерами за «ноги»; на них можно обменять вещи, необходимые для поездки в суд, где все-таки хочется выглядеть получше перед родными и друзьями; на них можно выменять еду.

Если вы заехали в общую хату, вас тут же попросят, если у вас есть, дать сигарет и чая на «общак» (при нормальной постанове в общей хате имеются две большие емкости под чай и табак, откуда могут брать все по мере потребности; при «беспредельной» — у вас просто все отберет «первая семья»). То же самое происходит на «тройниках», где практически не бывает «беспредела»: чай и сигареты ссыпаются в общие емкости и расходуются очень бережно. Если кто-то выезжает из хаты, его обязательно снабжают «пайкой» на дорожку.

Нас с подельниками раскидали по второму корпусу: я сидел на четвертом этаже, Стасов и Знаменный — на третьем, Черноусов — на втором. Но благодаря баландерам мы все же общались, передавая через них по возможности ничего не значащие по содержанию или имеющие значение только для нас записки. Часто приходилось выручать подельников чаем и куревом, да и я неоднократно посылал к ним «ноги», когда в хате начинались «голяки».

Был еще один способ «загона» в хату чая и курева — заработать. Я уже писал, что заключенные, особенно уже имеющие за плечами пару-тройку сроков, «промышляли» разного рода поделками, которые можно было потом «промутить». Но если на зоне что-то сделать руками не составляло труда, то в камере, кроме сырья из хлебного мякиша, не было больше ничего. Вот тут-то и пригодилось мое высшее художественное образование! Я стал под заказ баландеров и народа из соседних камер рисовать «марочки» — чисто тюремную ценность, которая вряд ли по достоинству оценивалась адресатом на свободе, но изготавливалась с особой любовью и обязательно со значением. Это обычный носовой платок со светлым полем в центре, на котором рисовалась своеобразная поздравительная открытка. Надо сказать, что занятие это требовало точности (резинкой-то рисунок уже не сотрешь!), усидчивости и терпения, потому что рисование на тонкой ткани цветными шариковыми ручками — дело скрупулезное. Зато через несколько часов я бросал на «общак» 4-5 «кораблей» чая и пару пачек сигарет.

Несмотря на строжайшие запреты, по тюрьме все равно ходили купоны и даже доллары. Понятно, за хранение можно было лишиться части здоровья (в основном «убивали», пытаясь узнать, как это к вам попало и кто ваши «ноги») и угодить надолго в ШИЗО. Поэтому проплаты деньгами производились в основном со свободы. Таким образом решались самые разнообразные вопросы — от перевода подследственного в более лучшую камеру до «утяжеления» передачи.

И все же чай и сигареты — это главная тюремная валюта.

Передачи

Тому, кто, слава Богу, никогда не был в тюрьме, довольно тяжело объяснить ни с чем не сравнимое чувство радости, когда открывается «кормушка» и тебя подзывают для получения передачи. Все это несколько часов назад было любовно собрано руками дорогих тебе людей — помнят, не забывают! Кусочек дома, частичка свободы… И тут же наваливается жуткая тоска, которую я испытывал каждый раз: как они там все это тянут, как отрывают от себя? Ведь им там тоже без меня не сладко приходится...

Родственники, занимающие очередь с 6-00 утра около окна для приема передач и постоянно общаясь между собой, уже досконально знают, сколько чего вам надо, что можно, что нет, чего нужно побольше (конечно же, чая и сигарет!). Для заключенного очень важна регулярность передач. Я знал, что мне принесут передачу в первых числах каждого месяца, и поэтому мог как-то рассчитать количество выкуриваемых сигарет и немного потянуть с едой. Естественно, когда кто-то в камере на «тройниках» получал передачу, в трапезе участвовали все. В общих хатах было по-другому: при нормальной постанове получивший «кабана» давал на «общак» сколько считал нужным, а остальное делил со своими «хлебниками» (с теми, с кем он вместе «хавал»). Становились «хлебниками» в основном те, кто получал передачи, и таким образом удавалось практически не питаться тюремной баландой. В «хлебники» к получающему хорошие передачи всеми силами старались пролезть те, кто их не получал. А таких паразитов было — хоть пруд пруди! «Тройниковские» «куры» практически поголовно питались за чужой счет, что являлось одним из главных условий при заключении договора с «опереттой». В связи с тем, что все они были с целым ворохом судимостей, у них не было ни кола, ни двора, ни тем более близких людей, которые носили бы им передачи.

В лучшие времена и нам с сокамерниками удавалось протянуть несколько месяцев на домашней еде. Кстати, иногда каким-то чудом горе-поварам с «рабочки» удавалось «накрутить» что-то более-менее съедобное, например, гороховый суп или подобие борща из свежей подгнившей капусты, которые еще можно было как-то употребить в пищу. И тогда мы брали свои «пайки», добавляли туда пару бульонных кубиков типа «Галина Бланко», крошили колбасу, зелень и получалась довольно сносная еда.

Передачи подследственным разрешалось передавать только близким родственникам — матери, отцу, сестре, брату, жене, детям. Когда приносила передачу, например, бабушка, могли возникнуть некоторые проблемы, а если сожительница или друг — передачу вообще не принимали. Это, скорее всего, связано с очередной «уставной» опасностью умышленного отравления заключенного (может, когда-то такие случаи были?).

Типичный набор летней продуктовой передачи: чай (200-300 г); сигареты без фильтра (20 пачек); сало (500 г); колбаса копченая (1 палка); сыр (400 г); сахар (1 кг); варенье (в целлофановом пакете, стеклянные банки запрещены, 500 г); бульонные кубики; помидоры, огурцы (1 кг); яблоки или любые другие фрукты (500 г), пару рулонов туалетной бумаги. Это из долгохранящегося. Передавали еще и некоторые продукты, которые нужно было съесть сразу, например, вареную картошку, тушеное мясо и т. п., но летом все это могли не принять. Зимой все свежее в основном заменялось консервациями, сухофруктами. Все, что вы получаете в передаче, занесено в список, написанный рукой вашего родственника. Передачу вы принимаете исключительно по списку, который вам предоставляет шнырь. Если чего-то вдруг не хватает, можно смело засаживать «хипиш» («кипиш») вплоть до вызова опера — вас обокрали. Вместе с продуктовой передачей можно было передать ручки, тетради, телевизионную программку, лекарства. Я рассказываю о «положенном», но на самом деле у большинства заключенных передачи были гораздо богаче. Дело в том, что система оставалась системой на всех уровнях, не исключая и приема передач. Родственники подследственных за взятки и подарки договаривались с приемщиками о передаче некоторых «неположенных» продуктов (алкоголь полностью исключался), можно было передать практически любую по весу передачу и без очереди. Те, кто ездил сюда по много месяцев, «решали вопрос» и пользовались такими своеобразными льготами. Мне, например, на день рождения передали огромный торт (само собой, пришлось угостить шнырей с передач). Сигареты обычно требовали вынимать из пачек и складывать россыпью в пакет. Я получал их в пачках, причем даже не вскрытых, что дало возможность родственникам, пометив одну из пачек маленьким крестиком, время от времени передавать мне в них короткие записки.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: