Ирина Волчок ЧУЖАЯ НЕВЕСТА 7 страница

Глава 15 — Ну и как ты решила? — Алексей отвлекся от дороги, и машину тут же бросило в глубокую колею, пробитую сельхозтехникой. Их сильно тряхнуло, Ксюшка испуганно ахнула. — Ах, ч-черт… Прости, зазевался. В Америке такие дороги есть? Тебе там как вообще-то?— Нет… то есть да, — невпопад сказала Ксюшка. — То есть мне там вообще-то замечательно. Только про дороги я не знаю. Я же почти нигде не была. Леший, я тебе подарок привезла. Даже два — от себя и от тети Нади. Она по тебе соскучилась.— А ты нет? — Алексей опять чуть не упустил руль и сосредоточился на дороге изо всех оставшихся сил. — Что ты так долго-то?— Вот еще! — вяло возмутилась Ксюшка. — Ничего не долго. Мне еще неделю можно было там жить. Ты же заранее знал, когда я приеду! А говоришь — долго… Леший, а ты чего такой сердитый? Не выспался? Я тоже не выспалась. Я в поезде вообще плохо сплю. Ольга говорит, ты рабочих замордовал. Говорит, они взвыли через неделю, так ты их жучил. Говорит, тебе рабовладельцем быть бы…— Ага, — сказал Алексей задумчиво. — А ей грабителем быть бы. С большой дороги. Знаешь, какие у них расценки?— Тебе что, денег не хватило? — немножко испугалась Ксюшка. — А я уже почти все потратила! Ну, кроме тех, что на учебу…— Почему не хватило? Хватило. Еще и осталось, почти половина… — до Алексея постепенно дошли ее слова про учебу. Далась ей эта учеба. — Так ты, значит, уже решила?— Не знаю, — небрежно откликнулась Ксюшка. — Может быть. Я там с Ольгиными друзьями познакомилась. Преподаватели. Он — биология, она — литература. Они говорят, что можно в их университет пойти. Кажется, по их меркам, там не очень дорого. Ты мне лучше про дом расскажи. Что, правда построили? Весь-весь-весь?— Правда…Алексей опять с трудом удержал машину на гребне засохшего чернозема и раздраженно цыкнул зубом. Наверное, и правда не выспался — вон как едет. Хотя вообще-то выспаться должен бы — мать говорит, он заснул вчера прямо в кухне за столом, сразу, как только сказал, что Ксюшка приезжает. Пришел, сел, сказал — и заснул. Как мать с отцом его на диван потом перекантовали — этого он вообще не помнил. Помнил, как проснулся перед рассветом, не удивившись, что оказался на диване в родительском доме, в полутьме добрался до холодильника и влез в него, не особо выбирая, что бы такое съесть, просто вытаскивая все подряд — молоко, ветчину, копченую селедку, сырую морковку, холодную уху и остатки салата из помидоров, — и торопливо, жадно запихивал в рот холодные, твердые и абсолютно безвкусные куски, запивал холодным же и безвкусным пойлом.— Здорово! — мечтательно сказала Ксюшка. — Я даже не ожидала. Спасибо, Леш.— Не за что, — буркнул он. «Спасибо»! Нужен ей этот дом, как же… Только и говорит об этой проклятой учебе. — Ксюш, ты чему учиться-то собираешься? Небось, маркетингу какому-нибудь?Она вдруг громко засмеялась, и он, как всегда, невольно разулыбался в ответ.— Я там в зоопарке была, — сообщила она неожиданно. — Ты не представляешь, какое это чудо.— Представляю… — Алексей опять расстроился и рассердился на себя за это. В конце концов, какое он имеет право на ее планы в жизни? Не считая того, что она о его планах вообще не подозревает… кажется. — Очень даже представляю. Я все-таки телевизор смотрю иногда.— Не-е-ет, — протянула Ксюшка еще более мечтательно. — Телевизор — это ерунда, на самом деле совершенно все по-другому… — Она помолчала, вздохнула и печально призналась: — Я хотела там на работу устроиться. В зоопарке, хоть кем-нибудь. Не взяли — образование не то.Машину опять тряхнуло, и Алексей чертыхнулся сквозь зубы.— Нет, ты все-таки что-то очень сердитый, — озабоченно сказала Ксюшка, наклонилась и заглянула ему в лицо. — Ты чего такой сердитый? В конце концов, совсем не обязательно было меня встречать, если очень занят. Я и сама могла спокойно добраться.Ну и ну! Она и в самом деле ничего не понимает. Рассказывает ему уже полчаса, как собиралась остаться в этой своей Америке… Как собирается ехать туда учиться… Как собирается бросить его… оставить здесь одного. Может быть, насовсем. Может быть, выйти замуж за какого-нибудь американца. За банкира какого-нибудь. А что, за одного банкира она уже чуть не вышла замуж. Лиха беда — начало… Конечно, куда нам до банкиров. Зачем ей какой-то фермер? Зачем ей, богатой невесте с медовыми глазами и знанием английского языка, какой-то бесперспективный Леший из забытой богом деревни, с его драной «Нивой», с его диким садом, с его самодельным домом даже без телефона?— Леший, а я тебе телефон привезла, — вдруг сказала Ксюшка.— Зачем? — удивился он хмуро, мельком подумав, не читает ли она его мысли. — Зачем мне телефон посреди леса? Здесь на сорок километров ни одной телефонной линии. И сотовый не нужен. Не берет тут сотовый.— Радиотелефон, — объяснила Ксюшка. — Интересный! Ольга сказала, потом объяснит, как его подключить и зарегистрировать. И себе тоже привезла. Здорово, да?— Здорово, — напряженно согласился Алексей. — Спасибо. Теперь я всегда смогу позвонить из своей конюшни тебе в Чикаго. Или ты в Нью-Йорке жить будешь?Она опять наклонилась, заглядывая ему в лицо, помолчала, отвернулась и сказала холодновато:— Я еще ничего не решила. А ты как посоветуешь?— А ты какого совета ждешь от меня?Он и сам слышал, какая злость прозвучала в его голосе, но сдержаться уже не мог.— Дружеского, — еще холоднее сказала Ксюшка. — Дружеского мудрого совета. Если можно.— Можно, — сквозь зубы тихо сказал Алексей. — Конечно, можно. Почему же нельзя? Дружеского и мудрого. Пожалуйста, сколько угодно…Он замолчал и перевел дыхание. Черт, когда хоть эти колдобины кончатся?— Ну? — не дождавшись продолжения, спокойно сказала Ксюшка. — Я жду.Машина медленно перевалила через последнюю рытвину, Алексей вырулил на ровную дорогу, ведущую к Колосово, и прибавил скорость.— Чего ты ждешь? — устало спросил он.— Совета. Дружеского и мудрого.— Глупости все это, — так же устало сказал он. — Что я тебе могу посоветовать? Сама подумай… У тебя есть возможности, которых нет у многих других. Ты можешь сделать то, о чем мечтаешь… Ты мечтала о доме для стариков. Теперь он есть. Ты мечтала о собаке и лошади. Это не проблема. Ты мечтала повидать Америку. Ну, повидала. Теперь ты хочешь учиться в Америке, правда? И деньги на это у тебя есть. Беда в том, что слишком много денег…— Ну, с этой бедой я как-нибудь справлюсь, — смешливо заметила Ксюшка.Она вдруг повеселела, как-то успокоилась, потеплела, и Алексей понял, что и сам неожиданно успокоился и даже повеселел. Ладно, еще не вечер. Что он, в самом деле, так распсиховался? Главное — Ксюшка приехала. Ксюшка будет здесь, может быть, еще долго. И вообще она пока ничего не решила. И почему это он решил, что вообще входит в круг ее интересов? С самого начала ясно было, что это волшебное создание не для него. Ведь ясно было? Чего там, конечно, ясно. Ну вот. Просто он сам напридумывал себе бог знает чего, а теперь сам и мается. Сиди, друг Леший, в своей дыре и не разевай глаза на маленьких дриад, случайно оказавшихся в поле твоего зрения. А то тебе же хуже будет. Хотя куда уж хуже-то?— Расскажи, какой дом ты мне построил, — весело потребовала Ксюшка. — Поподробнее.Какой дом ты мне построил… дом ты мне построил… ты мне построил… В нем все запело от ее слов, радость взметнулась в его сердце, и надежда опять шевельнулась в душе… Да что же это делается, господи помилуй! Ведь она не сказала ничего особенного. Констатация факта. Признание его работы, не более. Он действительно руководил строительством ее дома. Для деда с бабкой. «Ты мне дом построил» — это сказано просто потому… ну, например, потому, что так короче.— Сама скоро увидишь, — сказал Алексей, старательно глуша в себе надежду.— Нет уж, ты расскажи, — настырно приставала Ксюшка. — Нет уж, ты прямо сейчас расскажи. И как следует, все в подробностях. Все-все-все. До мелочей.— Стройматериалы я сам искал, — начал Алексей, чуть улыбаясь. — Ольга отделочные материалы предложила свои. У нее неплохие, но дороговато. Я только линолеум у нее взял и сантехнику. А дерево у меня было, я еще года два назад хорошего леса насушил…— Стоп, — строго сказала Ксюшка. — Стройматериалы, Ольгу, сантехнику, сухой лес и смету можешь пропустить. Начни с того, что сказала бабуля, когда поняла, что за дом у нее будет.— О-о-о! — оживился Алексей. — Тетя Катя много чего говорила. Правда, она поздно поняла, что за дом у нее будет. А то бы еще больше разговоров было…— Ну, ну! — Ксюшка нетерпеливо ерзала на сиденье и дергала его за рукав. — А что она говорила-то? Наверное, спрашивала, что почем?— Не, не спрашивала, — сказал Алексей. — Она строителей схалтурить уговаривала.— Не может быть! — не поверила Ксюшка. — Зачем?— Она думала, что если попроще сделать, то подешевле обойдется. А дядя Сережа все время гнутые гвозди выпрямлял — для экономии. И плотникам подсовывал. А я ходил и отбирал…Ксюшка жадно слушала и тихо посмеивалась, заглядывая ему в лицо теплыми медовыми глазами, и он забыл о ее американских планах, и о ее деньгах, которых, к сожалению, еще так много, что можно эти планы осуществить, и о том, как восторженно рассказывала она о зоопарке на другом конце земли, где хотела работать… Он забыл, как неистово весь месяц изматывал себя и других, пытаясь хоть на несколько дней приблизить ее приезд придуманной им самим приметой… Он забыл свою печаль, слушая ее тихий смех, и рассказывал так, будто ничего веселее этой изнуряющей круговерти последнего месяца у него в жизни просто не было.И когда показались высокие кроны старых яблонь, укрывающие почти все Колосово плотным зеленым шатром, Алексей и Ксюшка уже вместе хохотали, планируя организацию новоселья, — по возможности шумного, многолюдного и многодневного мероприятия.— Я в ресторане все закажу, — решила Ксюшка, вытирая выступившие от смеха слезы. — И официантов тоже! Как ты думаешь, бабушка меня убьет?— Обязательно убьет, — уверил Алексей с удовольствием. — Может быть, даже два раза… Все, приехали.Он остановился, не доезжая до дома своих стариков метров пятьдесят, и глянул на Ксюшку. Она сидела не шевелясь, притихшая и даже вроде испуганная, переводя взгляд с помпезного двухэтажного дома Лесковых на новый дом бабушки и дедушки, изумленная и растроганная… Алексей тоже невольно сравнил эти два дома, будто видел впервые. И тоже неожиданно для себя удивился: рядом с огромным, солидным, бросающимся в глаза домом его родителей новый Ксюшкин дом не терялся. Он был небольшой, одноэтажный и прятался в глубине старого сада… Но он был как из сказки. Как из мечты. Как из новогоднего детского сна.А дом его родителей, со вздохом признал Алексей, был просто из… красного кирпича.— Спасибо, — тихо сказала Ксюшка, на мгновение прижалась к нему плечом и, распахнув дверцу, полезла из машины, не отрывая глаз от маленькой фигурки, торопливо семенящей к ним от крыльца.— Ба-а-абушка! — запела Ксюшка, раскинув руки и кидаясь ей навстречу. — Бабу-у-уля! Ну, чего ты плачешь? Ну, не плачь! Я же приехала! Я больше никогда от тебя не уеду!Алексей застыл на месте, уронив ее дорожные сумки и даже не заметив этого. Она не уедет? Она никогда больше не уедет? Наверное, он ослышался…

Глава 16 Раньше Алексей просто не поверил бы, что в своем хозяйстве, да еще в середине августа, да еще в такое засушливое лето, когда чуть ли не половина времени идет на поливку, да еще без такого помощника, как Игореша (тот сломал ногу и теперь сидел дома, осуществляя общее руководство двумя новыми работниками, починяя от безысходности всякий хлам и придумывая витаминизированное меню для индюшат), — так вот, никогда бы раньше Алексей не поверил, что при таком раскладе он будет маяться, придумывая себе какое-нибудь занятие. Занятий-то, понятно, было более чем… Алексей вставал до рассвета и с пол-оборота начинал крутиться, и не останавливался до ночи, и втягивал в свой бешеный ритм и новых своих помощников, обалдевших от собственной готовности тратить столько энергии, и обычно неторопливую — чтобы не сказать сонную — Игорешину Верку, и самого Игорешу, скачущего по дому и по двору на одной ноге, а другую, загипсованную, держа на весу и все время стукаясь гипсом о самодельный костыль… Казалось, все заражались его лихорадочной жаждой деятельности. Даже собаки носились как ненормальные, с демонстративным рвением разыскивая в зарослях спрятавшуюся от них корову или загоняя овец вечером в ближний закут. Даже эти бестолковые овцы шарахались куда резвее, чем обычно. Даже лошадь по имени Кобыла забыла свою неизменно неторопливую рысь и привычку пощипывать на ходу всякие листочки-цветочки и перешла исключительно на галоп. Абсолютно все сошли с ума. Абсолютно все. Это, наверное, из-за жары.Точно, жара. Правильно. С этим надо что-то делать. Например, еще раз полить кабачки. Сколько раз мы сегодня кабачки поливали? Ладно, пусть не кабачки. Можно еще раз полить молодые яблоньки в новом саду. Или, еще лучше, немножко повозиться в старом саду. Там-то уж работы — на всю оставшуюся жизнь хватит… Не считая того, что на кой ему такая жизнь?— Хозяин! — громыхнул издалека Веркин набатный зов. — Куда ты опять поперся? Поди сюда, сказать чего-то хочу.Алексей поставил на землю ящик с инструментами, воткнул в землю лопату, повернулся и стремительно зашагал — почти побежал — к дому.— Что? — крикнул он нетерпеливо еще издалека.Верка молчала, стоя на веранде с растопыренными в стороны руками и как-то странно глядя на него своими пронзительно-синими спокойными глазами.— Что тебе? — совсем уже раздраженно повысил голос Алексей, подлетая к дому, и тут же принялся выдирать какую-то травку, едва пробившуюся сквозь асфальт у ступеней крыльца. — Что ты звала-то? Ну!— Не мельтеши, — громыхнула Верка тоже раздраженно. — Если звала — значит, дело есть. Ты что, две минуты на месте постоять не можешь? У меня от тебя уже в глазах рябит!Это было так не похоже на всегдашнюю ее безмятежную и слегка сонную приветливость, что Алексей стремительно выпрямился, машинально вытер ладони о штаны и почти испуганно уставился в ее румяное сердитое лицо. Верка — сердитая? Весь мир сошел с ума. Жара проклятая.— Ты что такая, Вер? — изумленно спросил он. — Случилось чего?— А то нет… — Она заговорила потише и даже, кажется, виновато. — Алеш, тебе к матери придется смотаться.— Что такое? — совсем испугался он. — Что там у них? Ну, говори!— Да у них ничего, — совсем уже тихо, почти обычным человеческим голосом ответила она. — Это у меня вон чего…Верка протянула к нему левую руку — кожа на тыльной стороне кисти и выше к локтю была красная, блестящая, а кое-где даже вздувались мелкие белые волдыри.— Ничего себе, — обалдел Алексей. — Чем это ты так? Ошпарила, что ли? Собирайся, сейчас поедем…Он повернулся и побежал к гаражу, где вот уже почти неделю без работы дремала его верная «Нива».— Хозяин! — опять набатом загудела Верка. — Что хоть ты опять скачешь, не дослушав? Я тебе про обед хотела сказать… Кой-чего готово, а больше не будет. С такой рукой я много не наготовлю. Ага. На четырех-то мужиков. Так что придется к теть Зине на поклон. Понял? Ну вот. А я туда не поеду. Что мне там делать? Рука и так заживет. А Игорешу с костылем я тут не оставлю. Так что бери большую корзину и езжай, пока светло.— А-а… ну да!.. — наконец-то сообразил Алексй. — Ты же готовить не сможешь, ну да, конечно… Все правильно. Я сейчас съезжу, ты, Вер, не волнуйся, я чего-нибудь привезу. Руку не бинтуй, ожоги лучше заживают, если не бинтовать. Холодный заваркой надо, крепкой… У тебя есть холодная заварка?Он уже готов был бежать искать холодную заварку, но в дверях неожиданно наткнулся на Игорешу, который тут же саданул своим гипсом ему по ноге. Больно, однако…— Найдем, — загудел Игореша, наступая на Алексей и вытесняя его с крыльца. — Все найдем. Заварим. Остудим. Не боись. Ты бы ехал, правда. И журналов каких-нибудь привези. И спроси у теть Зины, чем она индюшат кормит. И грибочков попроси. И про сахар напомни, сахар пора уже привозить. Да, стой! Захвати, что для твоих и для Веркиных… Мед я по банкам разлил, а сметану так отвезешь, в бидоне…Алексей уже сидел в машине, когда Верка, не подходя, загудела с веранды:— И еще платок мой забери! Я когда на новоселье готовила, платок у Лисковых забыла… Белый такой платочек, с цветочками… Забери, не забудь!Алексей, не оглядываясь, вырулил со двора и погнал ближней дорогой, вдоль гречишного поля, через березовую рощицу, мимо брошенного глиняного карьера… А с чего бы он так гонит-то? Спокойно, друг Леший. Торопиться совершенно незачем. Ты не был там пять дней, так что лишние полчаса ничего не решают. Не считая того, что тут, похоже, время вообще ничего не решает. Очень может быть, что Ксюшка давно уже уехала. Скорей всего, сразу после новоселья.Новоселье… А ведь он ждал этого новоселья. Он ждал его, как не ждал ни одного праздника в своей жизни. Ничего себе праздничек получился…То есть праздник, конечно, получился. Не считая всех жителей Колосова — а их всех и было-то меньше тридцати человек, — на новоселье приехали Ксюшкины подруги-однокурсницы — он никого, кроме курносой Лерки, раньше не видел, да и на этот раз не рассмотрел. Были еще несколько друзей старых Лисковых, их он тоже не запомнил. Еще были: Игореша с Веркой, оба его новых работника, которые оказались старыми Ксюшкиными знакомыми, бывшими одноклассниками, бывшие учителя бывшей местной школы, уже третий год закрытой за ненадобностью… Бывшего Ксюшкиного жениха не было. И матери ее тоже не было. Ну и что? Тетки Надьки тоже не было. Зато он, Алексей, был. А как же! Главный прораб новостройки. И еще были Ольга, Казимир и два каких-то бегемота, приехавшие с ними на джипе ошеломляющего совершенства.Чтоб они навернулись на этом своем проклятом джипе где-нибудь на хороший горке…Новоселье растянулось почти на двое суток, с субботнего утра до воскресного вечера. Гости пили, ели, пели, танцевали, собирали вишню, играли в карты, купались в пруду, жгли костры, жарили шашлыки, спали на ходу, а потом опять начинали все сначала. И говорили, говорили, говорили… Главным образом — о том, как Ксюшке дальше жить. Все очень хорошо знали, как ей жить дальше. Карьера! Да, непременно! Обязательно! Как же иначе! Оба бегемота прям хоть сейчас готовы были взять ее в свои фирмы. Такого специалиста — да не взять? Компьютер — само собой, требования времени, то, се… Не считая знания английского… почти в совершенстве… Ольга сказала, что ее американские друзья были поражены. Ах, Америка! Америка — это совершенно другой уровень! Туда, туда, непременно туда! Это тоже можно устроить, не проблема. Учиться? Ну, что ж, можно и поучиться пока, в каком-нибудь Чикаго, ничего страшного. А потом — замуж, американцы до сих пор охотно женятся на русских. Только с этим делом надо повнимательней. А то выскакивают за каких-нибудь безработных, абы американец… Ну, Оксана не промахнется. Уж у нее выбор, надо полагать, дай бог! Уж такая девочка в глуши не будет прокисать…А Ксюшка слушала, смеялась и соглашалась. Конечно, Америка. Конечно, учиться. В Чикаго, почему бы и нет. Очень интересно было бы. Карьера — это хорошо, это надо. И замуж тоже можно. Выбор — дай бог. Так что выберем постепенно. Прокисать ни в коем случае не будем.Почти двое суток этих разговоров. Этого для кого угодно больше, чем достаточно. Под конец Алексей уже сам не понимал, как все это выдерживает. А Ксюшка смеялась и со всеми соглашалась. За все это время она подошла к нему только четыре раза: один раз — в субботу утром, попросила что-то там со столами в саду помочь; два раза — вытащила его танцевать на веранде; и последний раз — шлепнулась рядом с ним, когда он уже в конце этого беспробудного веселья смылся от всех и пошел в гамаке поваляться. И тут пришла Ксюшка, села рядом с ним, задев его шелковым подолом платья немыслимой пышности, и настороженно спросила:— Тебе как, нравится?— Еще бы, — бодро откликнулся Алексей, откровенно окидывая ее взглядом. — Замечательное платье. И тебе очень идет. Из Америки? Наверное, черт знает, сколько баксов? Круто, круто, не будем скрывать.— Платье? — Ксюшка растерянно оглядела себя и подняла на него свои медовые, прозрачные, теплые глаза. — Платье я сама сшила. Я тебя вообще-то о новоселье спрашивала.— Сама сшила? — Алексей изо всех сил старался выразить почтительное восхищение. — Ты и шить к тому же умеешь? Тебе просто нет цены. Американские женихи просто передерутся из-за тебя. Отечественные тоже передрались бы, но они понимают, что без толку… Они свое место знают… Со свиным рылом да в калашный ряд…— Леший, — перебила Ксюшка очень мягким голосом. — Леший, а ты не пьяный, нет?— Ты че, начальник? — возмутился он, тут же изображая косоглазие и раскоординированность распоследней степени. — Ты че?! Ни в одном глазу! Хочешь, дыхну?Он грубо сгреб ее в охапку, прижал к себе, запустив руку в мягкую, пушистую, шелковую массу волос, запрокинул ей голову и медленно склонился над ее лицом, утопая в ее глазах.— Дыхнуть, да? — бормотал он, все крепче прижимая ее к себе. — Гад буду — не пил… Ни в одном глазу…Ксюшка оцепенела в его руках, ее яркая полудетская мордашка вдруг побелела как бумага, зрачки поползли вширь, поглощая медовую радужку, а глаза стали огромными, как у совы… Как у испуганного маленького совеныша, попавшего к хищнику в когти. Алексей вдруг понял, что она не дышит. Боится. Даже вдохнуть боится. Он выпустил ее из рук, даже оттолкнул слегка, отодвинулся и откинулся на спину.— Я не пьяный, — сказал он задумчиво безоблачному темнеющему небу. — Я совершенно трезвый. А это ненормально. Праздник или не праздник, в конце концов? Пойду, напьюсь, пока не поздно.Алексей встал, шагнул к дому, но остановился, оглянулся на нее — маленькая, лохматая, в облаке легкого светло-желтого шелка, Ксюшка неподвижно сидела на краю гамака и таращила на него испуганные глаза. Босоножки, конечно, уже свалились с ее ног и валялись на траве под гамаком.— Теперь тебе собаку надо завести, — посоветовал Алексей. — Чтобы тапки твои искала. Остальное, вроде, все есть. Или ты еще что-то хочешь?Ксюшка молча смотрела на него, не двигаясь, вцепившись в край гамака, потом губы ее шевельнулись — она сказала что-то совершенно беззвучно. Он не понял, подождал еще, глядя в ее круглые глаза, потом отвернулся и широко зашагал к дому — к свету, к шуму, к гостям… И только уже поднимаясь на веранду, вдруг сообразил, что именно она сказала. Она сказала: «пистолет». Глядя на него глазами, полными страха, она сказала, что хочет пистолет.Он на ходу повернул на девяносто градусов, сбежал со ступенек крыльца, шарахнулся от этого шума, гама и веселья, и почти бегом понесся к дому родителей, спасаясь от этого беззвучного движения ее губ. Вот так. Вот и все. И сам виноват.Ни одна женщина никогда не боялась его. Ни одна! Никогда… Может быть, он кого-нибудь из них когда-нибудь чем-нибудь и обидел. Он старался не обижать. Но — может быть. Как говорит тетка Надька — не со зла, не с глупа, а с того только, что мужик. Может быть, кто-нибудь обижался на него. Сердился. Ревновал. Но чтобы бояться?Зря он не напился. Надо было напиться вдрызг, и отключиться, и проспать целый день, а потом проснуться с тяжелой головой и ничего не помнить. Где-то у матери пузырек спирта был… В холодильнике, кажется. Алексей полазил по холодильнику, похлопал дверцами многочисленных кухонных шкафов — и ничего не нашел. В аптечке не было ничего похожего на спирт. А была упаковка феназепама. Он вяло удивился — зачем мать хранит феназепам? Надо потом спросить… Машинально выцарапал из фольги три таблетки, проглотил, запил водой из-под крана, дошел до своей комнаты, быстро разделся и свалился на кровать, пряча голову под подушку и туго заворачиваясь в прохладную льняную простыню. Спать, спать, спать… Если он сейчас не уснет, то эта боль внутри взорвется и разнесет его душу на молекулы.Утром он встал вялый и скучный, но спокойный. Неторопливо умылся, побрился, оделся, сошел вниз, в кухню, машинально съел все, что положила на его тарелку мать, потом опять поднялся в свою комнату, вынул из стола все нужные документы, сложил в дипломат, вышел из дому и сел в свою «Ниву», даже не заглянув под капот, даже не попинав по обыкновению колеса. Все было немножко как во сне. В скучном, длинном, бессюжетном сне, в котором видишь себя будто со стороны, и сам себе подсказываешь, что дальше надо делать.— Ты далеко? — окликнула его мать из окна кухни. Тоже, вроде, без интереса. Положенная в этом месте сна реплика.— В Курск смотаться надо. По делу, — подал положенную реплику Алексей. Что там еще надо сказать? А, да… — К обеду, наверное, вернусь.Сейчас мать скажет, чтобы он почитать что-нибудь привез.— Почитать что-нибудь привези, — сказала мать. — Только не историческое. И не Чейза.…Алексей вернулся в Колосово через три часа, зашел в дом, вывалил на кухонный стол стопку книг в ярких глянцевых обложках, и пошел к Лисковым спокойным размеренным шагом, слегка помахивая своим парадным «дипломатом» и насвистывая страстно ненавидимую им песенку «Бухгалтер, милый мой бухгалтер»…Ксюшкины бабушка и дедушка пили чай на веранде своего нового дома. И самовар был новый, кто-то из гостей подарил. И чайный сервиз был новый, его сам Алексей на прошлой неделе привез. Идиллия. Ксюшка, наверное, уже уехала со своими новыми друзьями в свою новую жизнь.— Здравствуй, Алешенька, — сказала тетя Катя, поднимаясь ему навстречу с сияющими Ксюшкиными глазами и теплой Ксюшкиной улыбкой. — Где же ты был? Все уже уехали. Садись с нами чайку попить.— Спасибо, тетя Катя, мне некогда, — очень вежливо сказал Алексей и с трудом улыбнулся, чувствуя, как холодеет внутри. — Уехали? Жаль. Мне надо было Оксане кое-что отдать.— Ксюшка вишню обирает, — сказала тетя Катя, успокаивающим тоном. — Ксюшка осталась, куда ж ей ехать… Позвать, что ли?— Да сиди ты, Кать, сам найдет, — неожиданно сердито подал голос Сергей Сергеевич. — Посиди, отдохни… Не находилась еще? Алексей, она на тот конец пошла, за печной трубой, знаешь? За Макаровой усадьбой.— Найду, — кивнул Алексей и тем же размеренным бодрым шагом направился через заросли брошенных садов на «тот конец», насвистывая уже другую, не менее противную ему песню: «Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша».Ксюшка стояла на старой самодельной табуретке под раскидистой, разросшейся, почти одичавшей вишней, скрытая до пояса густой кроной дерева, переступая голыми ногами, будто пританцовывая, что-то бормоча вполголоса и позвякивая бидончиком, повешенным на веревочке на шею. На ней был тот же закрытый черный купальник, в котором Алексей увидел ее в первый раз, и, конечно, те же наушники… Опять Жванецкого слушает? Он постоял рядом, посмотрел на ее голые ноги, покачал головой и нырнул в гущу вишневых веток, заходя с другой стороны дерева, перед ней, чтобы она его увидела. Она увидела, замерла на секунду, открыв рот и распахнув глаза, неловко шевельнулась на своем шатком постаменте и чуть не сверзилась, стаскивая с лохматой головы наушники. Алексей быстро шагнул к ней, бросив свой дипломат на землю, обхватил за талию, бережно снял, поставил на землю и тут же отпустил, отошел на прежнее место и поднял дипломат.— Привет, — сказал он спокойно. — Хорошо, что тебя застал. Мне же надо тебе все отдать. А то уедешь — и где потом тебя искать?— Что отдать? — растерянно спросила она, следя за тем, как он открывает дипломат и вынимает пачку бумаг.— Да все… Документы, списки, сберкнижку. Вот это — стройматериалы… Вот это — Ольгина калькуляция, у нее копия есть. Вот это — мебель, посуда, тряпки всякие… осторожно, тут чеки подколоты, не растеряй. Вот это — сберкнижка. Я все, что осталось, на твое имя перевел. Чтобы потом, когда ехать соберешься, время не тратить…Он передавал ей бумаги, пачку за пачкой, конверт за конвертом, и смотрел, как она растерянно и неловко берет их испачканными вишневым соком пальцами, не глядя складывает их на табуретку, и берет следующие, и опять не глядя складывает, и не отрывает от его лица своих медовых глаз.— Ну, вроде все, — деловито сказал Алексей, щелкая замками дипломата. — Пока, да? Мне уже пора… Совсем хозяйство запустил. Поеду. Ты-то когда уезжаешь?Она все молчала, растерянно глядя на него, и он замолчал, чувствуя себя последним идиотом. Ну, чего ждешь, последний идиот? Чтобы она пригласила тебя проводить ее и нежно попрощаться?— Счастливого пути, — сказал Алексей, отступая от нее еще на шаг. — И вообще счастливо… Пусть все твои мечты сбудутся.Он повернулся и размашисто зашагал сквозь заросли крапивы и молодую кленовую поросль, отмахиваясь пустым дипломатом от лезущих в лицо веток и насвистывая «Все хорошо, прекрасная маркиза»… А потом дошел до своей «Нивы», так и стоящей с открытой дверцей посреди двора, сел за руль, захлопнул дверцу и рванул с места, не услышав, что крикнула вслед мать, только заметив в окне ее сердитое и удивленное лицо и помахав ей рукой.Вот как они с Ксюшкой расстались пять дней назад. Она, конечно, уже уехала. Ну, что же. Все правильно. Так и надо. Абсолютно все считают, что надо именно так. Не упускать шанс. Использовать возможности. Ковать железо, пока горячо. И кто он такой, чтобы мешать процессу ковки? Вот сейчас он приедет к родителям, и мать все ему расскажет. Мать всегда все рассказывала ему о соседской девочке Ксюшке. Уже который год. И ни разу до этого лета он ее не встречал. И после этого лета никогда больше не встретит. А мать будет ему рассказывать о ней все, что узнает от Ксюшкиных деда и бабки. А те будут читать ее письма из Америки, и грустить, и ждать в гости. И, может быть, она приедет к ним когда-нибудь со своим американским мужем, и они будут весь отпуск жить в новом доме (такой дом не стыдно показать любому американскому мужу), и будут собирать вишню в брошенных садах, и пить чай на веранде с резными перилами, и качаться в гамаке за домом…А он будет пахать в своем маленьком хозяйстве как проклятый, и возить на ободранной «Ниве» фляги с медом, и возвращаться по бездорожью в свой прекрасный дом, в свою пустую комнату, если не считать его самого. Но его можно не считать. Компания самого себя его давно уже тяготила.Вот с таким настроением Алексей ехал в Колосово, с таким настроением остановился у крыльца родительского дома, стараясь даже случайно не зацепить взглядом новый Ксюшкин дом, с таким настроением поволок в кухню увесистые банки с медом, несколько удивившись, что никто не выходит его встречать. Наверное, обиделась мать. Пять дней от него ни слуху, ни духу. Даже загипсованного Игорешу во вторник из Курска не он привозил, а соседский сын… Сейчас мать ему вломит за невнимание, пренебрежение и прочие смертные грехи. Ох и вломит…Алексей сделал веселое лицо и, не доходя до кухонной двери, радостно заорал:— Эй, селяне! Не слышу оркестра, не вижу хлеба-соли, не ощущаю восторга! Почему никто не падает в мои объятия?— А ты кто такой? — сурово осведомилась мать, поднимаясь из-за стола и вызывающе упирая кулаки в объемистую талию. — Что-то я вас не припоминаю, молодой человек… Что-то мне ваше лицо не очень знакомо… Вы к кому?— Да я так, мимо проезжал… Дай, думаю, зайду, водички попрошу, — подхватил Алексей в тон. — Водички-то, думаю, попить дадут бедному путнику? Одну кружечку… Ма-а-аленькую… Но кипяченой. И с заварочкой. И с сахарком. И с пирожком. И с котлеткой с картошечкой. И с салатиком. И со всем уважением, если можно…Он болтал, устанавливая тяжелые банки на полу под столом, висел вниз головой и поэтому не видел, что там делает мать — то ли наливает ему чай, то ли собирается треснуть его по башке родительской дланью. Нет, кажется, треснуть не собирается. Алексей выпрямился, изобразил искреннее раскаяние, скромно потупив глаза и собираясь что-то сказать… И замер с открытым ртом, наткнувшись взглядом на пару босых загорелых ног по ту сторону стола. Знакомые такие ноги, исцарапанные, как всегда. Допрыгался. На материнской кухне уже незнамо что мерещится. Алексей поднял глаза, заглянул через плечо матери и захлопнул рот, больно прикусив язык.— Привет, — небрежно сказала Ксюшка, выглядывая из-за стоящего на столе огромного букета белых астр. — Как жизнь молодая?— Жизнь? — возмутился Алексей, мотая головой, протирая глаза и всячески демонстрируя недоверие. — Ничего себе жизнь! Уже галлюцинации средь бела дня начались! И это жизнь?— Садись, — сердито сказала мать, подтягивая к столу табуретку и слегка толкая Алексея в плечо. — Опять буровишь что попало… Какие такие у тебя галлюцинации средь бела дня?— А вон она!.. — Алексей плюхнулся на табуретку, не отрывая взгляда от Ксюшкиной румяной и сильно загорелой рожицы. — Она, по-твоему, что — настоящая, что ли? Чистый мираж… Ксюшка сейчас в Америке, я же знаю.Ксюшка откусила чуть ли не половину ватрушки и уткнулась в чашку с чаем, поверх чашки невозмутимо поглядывая на него прозрачными медовыми глазами и похлопывая лохматыми выгоревшими ресницами.— В Америке? — с подчеркнутым интересом переспросила мать, ставя перед Алексеем тарелку жареной рыбы. — Кто бы мог подумать, в Америке, значит… Ну-ну. И что же она там делает?— Известное дело — что, — солидно откликнулся Алексей. — Карьеру делает, что еще в Америке делать… Учится, наверное. Или работает. В зоопарке. Знаешь, какие зоопарки в Америке?..Он, так и не отрывая глаз от безмятежного Ксюшкиного лица, машинально сунул в рот кусок рыбы и принялся жевать, совершенно не ощущая вкуса. И тут же подавился костью, закашлялся, согнувшись в три погибели и с трудом хватая ртом воздух… Ксюшка стремительно подхватилась со своего места, бегом обогнула стол и встала над Алексеем, довольно крепко хлопая маленькой ладошкой ему по спине.— Сильнее бей, — хладнокровно посоветовала мать. — Его давно пора как следует отметелить. А у меня все руки не доходят. Совсем распустился…Алексей прокашлялся, продышался, выпрямился и поймал Ксюшкину руку, готовую еще раз опуститься ему между лопаток.— Не, — сказал он с трудом, одной рукой сжимая прохладные Ксюшкины пальцы, а другой вытирая выступившие от кашля слезы. — Вроде не галлюцинация. Галлюцинации так не дерутся. Ксюш, ты боксом не занималась, нет? И вообще — почему ты еще здесь?Ксюшка вынула свои пальцы из его ладони, отошла, опять села за стол и взялась за свою ватрушку.— Потому что чай еще не допила, — рассудительно объяснила она. — Где ж мне чай допивать, как ты думаешь?— Так, спокойно… — Алексей перевел взгляд на мать и встретился с ее понимающим, снисходительным и немножко насмешливым взглядом. — Ма, может, я не понимаю чего?— Может, и не понимаешь, — охотно согласилась мать. — Ты рыбу-то есть будешь? Сейчас я тебе салатика еще накрошу. С перчиком. У меня сладкий перец та-а-акой замечательный! Ксюш, ты салатика с перцем попробуешь?— Нет, спасибо… — Ксюшка допила чай и деловито потопала к раковине мыть чашку. — Я, теть Зин, с собой перчик возьму. Две штуки, да? Бабуля ужасно такой салат любит. А мне некогда сидеть, я и так уже у вас долго… Я бабуле обещала огурцы сегодня засолить. Так что пойду уже, пора. Спасибо, теть Зин… Пока, Леш…Она порылась в корзине, полной крупных, ярких, мясистых стручков болгарского перца, выбрала пару штук, с удовольствием полюбовалась ими и, помахав на прощанье рукой, спокойно потопала из кухни. Мать шагнула за ней, провожая, на ходу буднично говоря что-то о банках, которые она потом вернет, и о какой-то скатерти, которую так и не удалось отстирать, и еще о каких-то глупостях… Алексей сидел, глядя им вслед, и ощущал себя брошенным. Даже тогда, когда он был уверен, что Ксюшка уехала в эту свою проклятую Америку делать эту свою проклятую карьеру, даже все эти тяжкие пять дней, когда он места себе не находил от тоски, — даже тогда он не чувствовал себя таким брошенным. Может быть, потому, что тогда, в последнюю их встречу, сам повернулся и ушел. А Ксюшка осталась. А сейчас она повернулась и ушла. Как ни в чем не бывало. Как будто не было этих пяти дней лихорадки и бессонницы… Впрочем, о чем это он? Для нее-то, конечно, не было ничего подобного. С какой стати? «Пока, Леш»… Будто каждый день видятся. Будто он уже так примелькался, что на него и внимания обращать не стоит…Мать вернулась в кухню, загремела посудой, готовя для него что-то еще, спросила о чем-то, он не понял, она повторила, он опять не врубился… Мать подошла вплотную, приложила большую шершавую ладонь к его лбу, прислушалась к своим ощущениям, склонив голову набок и поджав губы, и задумчиво сказала:— Температуры вроде нет…Алексей встряхнулся, захлопал глазами и не менее задумчиво возразил:— Температура у всех есть… Вопрос в том — какая температура. Вот в космосе, например, температура, близкая к нулю. Но, тем не менее, это тоже температура.— Ты чего не появлялся-то, трепло? — спросила мать, потрепала его за волосы, вздохнула и отошла к плите. — Что, без Игореши совсем не продохнуть?— Да ничего, справляемся потихоньку… — Алексей вел разговор на автопилоте, а сам думал совершенно о другом. — Потихоньку-полегоньку справляемся. Да… Верка руку нынче ошпарила. Пару дней, говорит, готовить не сможет. Так я к тебе за жратвой. Четыре мужика все-таки… Их одной сметаной не накормишь.— Ошпарила? — Мать, кажется, удивилась, но никакого сочувствия в ее голосе Алексей не уловил. — Ну-ну. Чем же таким она себе руку ошпарила, интересно? Окрошкой, что ли? Она же, кроме окрошки, и не готовит ничего…— Да ладно тебе, — заступился за Верку Алексей. — Нормально она готовит… А по такой жаре ничего лучше окрошки и быть не может. А руку она правда ошпарила, я сам видел. Красная вся и даже волдыри до локтя.— Ладно, я тебе пару банок индюшатины дам, — решила мать. — Ее даже разогревать не обязательно, и так хороша. Салата с курятиной наверчу, только майонезом вы уж сами там заправлять будете. Еще кабачковой икры дам, фасоли со свининой и сотенку пельменей. Я пельменей вчера наделала и наморозила — страсть… Как знала, что надо будет. Еще пирогов дам. И грибов баночку… Алеш, ты меня слушаешь? Алеша, я с тобой говорю! Ты чего это на меня так уставился?— Ма… — Алексей прокашлялся, подергал себя за волосы, порассматривал собственные руки и решился: — Ма, а когда Ксюшка уезжает?— Куда? — преувеличенно удивилась мать.— Ну… не знаю я. В Америку, например.— Зачем? — Мать совсем уж театрально растопырила руки.— Откуда я знаю? — рассердился Алексей. — Учиться, что ли… Она же собиралась?— Кто тебе это сказал? — Мать распахнула глаза с выражением крайнего изумления и даже недоверия.— Да все говорили! — взорвался Алексей. — Абсолютно все только об этом и говорили! Тогда, на новоселье!— Ах, на новоселье… — Мать саркастически хмыкнула и задрала бровь. — Мне на новоселье тоже много чего говорили. Эта черненькая Ольга говорила, что ты очень умный и вообще… Мало ли чего люди по-пьянке болтают, всему верить…— Так она что, не уедет, что ли? — растерянно спросил Алексей, чувствуя, как гулко бухнуло сердце.— Кто? — по инерции саркастически начала мать, но глянула на него, вздохнула и сказала совсем другим тоном: — Нет, все-таки глупый ты у меня. Взял бы да сам у нее спросил. Боишься, что ли?— Ага, — с готовностью согласился Алексей, вскакивая и хватая со стола ватрушку. — Боюсь. Я такой, я трусливый.И кинулся из дому, на ходу запихивая ватрушку в рот.— Поел бы сначала! — крикнула мать ему вслед без особой надежды.— Потом! — крикнул он на бегу. — Все потом! Я скоро!

Глава 17 Все-таки такой хороший дом получился. Алексей остановился в нескольких метрах от крыльца, с удовольствием оглядывая гладкие светло-кремовые стены, и резные перила веранды под золотистым лаком, и белый стол на веранде, и черную стеклянную вазу на том столе, и охапку рябиновых веток в той вазе… Хотя стол, ваза и ветки — это не его заслуга и, строго говоря, к делу не относится. Но сейчас, любуясь домом, который, конечно же, был в огромной степени именно его, Алексея, заслугой, он почему-то гордился не только планировкой и отделкой этого замечательного дома, но и столом, и вазой, и даже ветками рябины в этой вазе. Алексей постоял, полюбовался, порадовался и громко сказал сам себе:— Ну что, друг Леший? Молодец ты, не будем скрывать.И вздрогнул от неожиданности, услышав совсем рядом внезапный, короткий, заразительный Ксюшкин смех. Он обернулся на этот смех, невольно улыбаясь, а когда увидел ее, и вовсе расплылся до ушей. Ксюшка была в знакомом ему черном купальнике, в черных же высоких резиновых сапогах и в огромном цветастом клеенчатом фартуке, полном чего-то, по-видимому, тяжелого, потому что завернутый вверх край фартука Ксюшка поддерживала обеими руками с заметным напряжением. Она была очень загорелая, очень румяная, очень лохматая, очень красивая, очень нелепая, очень смешная, очень милая… Она была очень Ксюшка, очень-очень Ксюшка, просто до такой степени Ксюшка, что даже отсутствие ужа и шляпы из рекламного плаката кока-колы не портило впечатления.— Ты что это тащишь? — поинтересовался Алексей, привычно утопая в ее медовых глазах. — Это ты ужей столько наловила?— Это я огурцов столько насобирала, — гордо сказала Ксюшка и оттопырила край фартука, показывая ему кучу маленьких пупырчатых огурчиков. — Красивые, правда? Солить буду. Сама.— Молодец, — одобрил Алексей и шагнул к ней, подхватывая край фартука. — Дай-ка мне… Вон как нагрузилась, надорвешься еще.— Не-а, — весело ответила Ксюшка, но охотно отдала ему край фартука и стала распутывать узел завязок, туго стянувших тоненькую талию, и стаскивать через голову грубое клеенчатое оплечье, а Алексей, одной рукой придерживая огурцы, другой помогал ей выпутаться из этой пестрой клеенки и все время касался ее рук, и волос, и плеча, и щеки… И был счастлив большим, теплым, спокойным счастьем. И чего он, дурак, метался-то? Ксюшка не уехала. И не собиралась уезжать. Но если бы даже и уехала, внезапно понял он, вряд ли что-нибудь изменилось бы. То есть, конечно, все изменилось бы, но самое главное осталось бы прежним: Ксюшка осталась бы Ксюшкой. На другом конце земли, на другой планете, в другой галактике — все равно Ксюшка была бы сама собой. И это было удивительно и прекрасно. Но все-таки хорошо, что она не уехала…— Как-то уж очень быстро ты столько огурцов собрала, — удивился Алексей, волоча тяжелый узел в дом. — За пятнадцать минут! Может, ты чемпионка по собиранию огурцов?— Ага, чемпионка, — охотно согласилась Ксюшка. — Только я их еще утром собрала… А сейчас просто несу из пункта А в пункт Б.— А чего ты сапоги напялила? Может, между пунктами болото было?— Крапива, — объяснила Ксюшка. — И к тому же, когда босиком, я все время на что-нибудь острое напарываюсь. А тапки опять потеряла.— Собаку надо срочно заводить, — посоветовал Алексей. — Чтобы тапки искала. И корову — чтобы крапиву ела.Он болтал, болтал, болтал какие-то глупости, что в голову придет, потому что не решался задать самый главный вопрос. Но Ксюшка этот незаданный вопрос каким-то способом, наверное, сама услышала. У крыльца остановилась, стряхнула с ног сапоги, поднялась на веранду и у самой двери, не оглядываясь, сказала:— Сначала собаку. А корову — весной. А то на зиму кормов нет, что я с ней зимой делать буду?— А что ты вообще зимой делать будешь? — не выдержал Алексей, радостно представляя Ксюшку в черном купальнике, в пуховом платке и растоптанных валенках, топающую из пункта А в пункт Б через огромные сугробы.— Да мало ли… — Ксюшка помолчала и так же не оглядываясь нерешительно сказала: — В институт готовиться буду.Нет, она его с ума сведет. Не считая того, что уже свела. Одно дело — радоваться тому, что Ксюшка вообще есть на белом свете, точно зная, что она есть не где-нибудь, а рядом… Совсем другое дело, если она все-таки уедет. Совсем, совсем другое дело…— Значит, все-таки Америка, — сухо сказал Алексей. — Я понимаю. Такие возможности…Ксюшка резко повернулась к нему, сердито тараща глаза и хмуря тонкие коричневые брови, и почти закричала:— Что хоть вы все с этой Америкой ко мне привязались?! Что хоть вам всем так хочется меня куда-нибудь отправить?! Я здесь хочу жить! Мне этот дом нравится! И я никуда не поеду, даже и не надейтесь!— А я даже и не надеялся, — глупо сказал Алексей. — То есть, я что хотел сказать… Я не хочу, чтобы ты уезжала. И даже наоборот… Просто ты сама говоришь: учиться, учиться… В институт готовиться… Ну вот я и подумал…— Я в нашем сельскохозяйственном учиться хочу, — по инерции сердито сказала она. — На ветеринара. Я уже давно решила. А все как с ума посходили: Америка, Америка! Чего я там не видела?— Действительно, — с готовностью подтвердил Алексей. — Чего ты там не видела? Все, что надо, ты там уже видела. Правда ведь?— Правда, — сердито отрезала Ксюшка, глядя на него, и хотела еще что-то сказать, но вдруг замерла с открытым ртом, захлопала ресницами, расплылась в улыбке до ушей, фыркая и кусая губы, и не выдержала, начала хохотать, отворачиваясь от него и закрывая лицо руками.Алексей сначала не понял причины ее внезапного веселья, но вдруг увидел себя будто со стороны — как он стоит столбом, нежно прижимая к груди узел с огурцами, затаив дыхание и улыбаясь изумленной, недоверчивой, счастливой улыбкой паралитика, которому сам Иисус Христос только что сказал: «Встань и иди».— Ксюш, я совсем дурак, да? — виноватым голосом спросил он, когда она отсмеялась.— Совсем, — охотно подтвердила она и распахнула дверь. — В большую кладовку неси, я там с ними возиться буду.Он вошел в дом и свернул к «большой кладовке», ориентируясь, как у себя, и чувствуя свою причастность к этому дому, как к своему собственному, и уже нисколько не думая о том, что он был только приказчиком на стройке… Он шел, а сам все оглядывался на идущую за ним Ксюшку, жадно высматривая: а для нее-то этот дом — что? Она-то в этом доме — как? Ему так хотелось, чтобы придуманный им для нее дом не просто понравился ей, а… привязал ее. Так, чтобы она не смогла отсюда уехать.Размечтался. В конце концов, она еще слишком маленькая, чтобы придавать такое значение каким-то там домам… Не считая того, что в этой своей Америке, наверное, и не такие дома повидала. И не только дома.— Ксюш, а почему я такой дурак? — с интересом спросил он, высыпая огурцы в большой эмалированный таз и отдавая ей клеенчатый фартук.— Даже и не знаю, — задумчиво сказала она, подчеркнуто внимательно рассматривая какую-то царапину на клеенке и ни разу не взглянув на него. — Даже просто и ума не приложу. Папа умный, мама так даже очень умная… Наверное, ты не в них пошел. Наверное, ты пошел в какую-то дальнюю родню. У тебя дальняя родня есть? Какая поглупее…— Не груби, — сказал Алексей строго, глядя сверху вниз на ее лохматую макушку и мечтая о том, чтобы она посмотрела на него своими медовыми глазами. — Никогда не груби страшим. Особенно когда они глупые.Она подняла лицо и посмотрела на него странным взглядом, будто виноватым, и в то же время — немножко снисходительным. И еще ему показалось, что в глубине ее глаз таятся печаль и страх.— Ксюшка… — Алексей не выдержал, шагнул к ней, обхватил ладонями ее щеки и чуть тронул большим пальцем кончик ее загорелого курносого носа. — Ксюшка, маленькая… Ты ведь не боишься меня, правда?Она долго растерянно смотрела ему в глаза, напряженно молчала, а потом уверенно и спокойно сказала:— Конечно, нет.Слишком уверенно и спокойно, если принять во внимание продолжительность паузы…— Ну, ладно… — Алексей опустил руки, отвернулся и шагнул к выходу. — Мне, наверное, ехать уже пора. Мать там еду нам собирает. Верка руку ошпарила, готовить не может, так что я к своим побираться нынче приехал.— Ты уже сейчас уедешь? — неуверенно спросила Ксюшка у него за спиной.— Да… нет… не знаю… — Алексей остановился на пороге и с нелепой надеждой оглянулся на нее. — Может, задержусь еще. Может, мать какую работу найдет. Она всегда меня заставляет что-нибудь делать. А что?— Да нет, я так… То есть… — Ксюшка покусала губы, вздохнула и решительно сказала: — Я к тебе в гости съездить хотела.— Собирайся! Скорей! — Алексей шагнул к ней, жадно сцапал за руку и потянул за собой. И, почувствовав ее слабое сопротивление, испугавшись, что она передумает, торопливо заговорил: — У Розы два щенка… Один лучше другого… Толстые! Она их за шкирку таскает… А одна белка повадилась в дом лазать, прямо в окно. Сядет в кухне на столе и оглядывается — что бы такое стащить… А Игореша тебе шляпу из соломы сплетет. Он Верке уже сплел, красиво получилось… А Степанида пузатая, к осени опять зайчат нарожает. Она меня всегда на дороге ждет, вот ты сама увидишь… И еще индюшата вывелись, штук сто, просто море индюшат!Он почти бежал, таща ее за руку, и остановился только на крыльце, когда она другой рукой уцепилась за резной столбик веранды и почти крикнула:— Да подожди ты! Мне же одеться надо! И еще я хотела огурцы перемыть… И бабушке надо сказать, что уезжаю. Они с дедом в старом доме, вещи разбирают. Что-то перенести сюда хотят. Я помочь обещала.— Я сам! — Алексей выпустил ее руку, отошел на шаг и критически окинул взглядом ее закрытый черный купальник. — Одеваться тебе не обязательно. По такой жаре и этого много. Обувку какую-нибудь захвати, а то опять на что-нибудь напорешься. Мой свои огурцы, пока я твоим старикам помогу. И чтобы быстро у меня.Он сбежал с крыльца и торопливо зашагал к старому дому, на миг даже зажмурившись от наслаждения, когда его догнал Ксюшкин внезапный, короткий, страшно заразительный смех. И как он жил, так долго не слыша этого смеха? И как он мог думать, что сможет жить дальше, никогда его не слыша?— Нет, ты все-таки заполошный какой-то, — сердито бухтела мать, запихивая в корзину всякие банки-кастрюли. — Даже не поевши — и в дорогу! Пообедали бы, да через часок и поехали бы… Куда спешить, не на пожар ведь?— Потом, — отвечал Алексей невпопад. — Все потом. Скорей, скорей. Некогда.— Тебе всю жизнь некогда! — Мать совсем обиделась. — К родителям раз в неделю заехать некогда! Поесть нормально за столом некогда! Умереть — и то некогда будет…— Точно, — согласился Алексей, подхватывая корзину и поскорей уволакивая ее, чтобы мать еще чего-нибудь туда не впихнула. — Мне всегда все некогда. Особенно умирать. Буду жить вечно.— Да живи, я не против, — разрешила мать, следуя за ним с еще каким-то объемистым свертком. — Если, конечно, тебе такая жизнь нравится. Как белка в колесе…— Нравится, — рассеянно бормотал Алексей, устраивая корзину на заднее сиденье «Нивы» и оглядываясь на дом Лисковых. — Очень мне такая жизнь нравится… Замечательная такая жизнь, просто ужас какой-то…— То-то и беда, что ужас какой-то, — насмешливо подхватила мать. — Ты башкой-то не верти, шею свернешь. Вон Ксения-то, от пруда идет… Скоро свадьба-то?— Скоро, — не думая, ляпнул Алексей. — Очень скоро. Или даже еще скорей… — Он услышал ехидный смешок матери, оглянулся, встретил ее веселый и насмешливый взгляд и тревожно предупредил: — Ма, ты не очень-то… Ты смотри при Ксюшке чего не скажи…— Ты про меня и вовсе что попало думаешь! — возмутилась она, все так же смеясь глазами. — Я, небось, не глупее некоторых.— Ма, я серьезно, — почти угрожающе сказал Алексей, оглядываясь на подходящую Ксюшку. — Без всяких шуточек, пожалуйста.— Да ведь не дура я, — начала мать, тоже оглядываясь на Ксюшку. Хотела еще что-то сказать, но махнула рукой и отвернулась — Ксюшка была уже рядом.Ксюшка была в мокром от купальника пестром ситцевом сарафане, на шее из-под белой косынки выбивались потемневшие от воды кольца волос, к босым загорелым ногам прилипли травинки, в одной руке она держала босоножки, а в другой — большой и очень нарядный пластиковый пакет, разрисованный черными и золотыми иероглифами. Алексей смотрел на ее загорелую румяную мордашку и чувствовал, как опять расплывается в счастливой до идиотизма улыбке. Господи! Почему они ни разу не встретились здесь раньше? Два года, целых два года он бывал в Колосове чуть ли не каждый день, а она — каждое лето по месяцу и даже больше, и за все это время ни разу не встретились! Сколько времени потрачено даром… Это несправедливо.— Ссора? Спор? Воспитательное мероприятие? Избиение младенцев? — строго заговорила Ксюшка, переводя взгляд с Алексея на его мать и обратно. — Ну-ка, признавайтесь как на духу! Оба и сию же секунду! А то я за себя не ручаюсь.— Он меня за дуру держит, — не обращая внимания на предостерегающий взгляд Алексея, пожаловалась мать.— Не может быть, — категорически заявила Ксюшка. — Мы этот вопрос недавно уже провентилировали. Выяснилось, что Леший пошел не в родителей, а в каких-то отдаленных предков. Это бывает — родители умные, а дети… э-э-э… ну, разные. Наука бессильна.Алексей поймал быстрый взгляд матери. Такой довольный-довольный взгляд. Будто ее родного сына только что не дураком обозвали, а незнамо как похвалили. Ай да Ксюшка, и его суровую родительницу охмурить успела. Ай да мать, соображает, кому можно позволить себя охмурить. Ай да я, знал, у какой матери родиться и какую Ксюшку встретить. Он отвернулся, пряча свое сияющее, как в рекламе зубной пасты, лицо, и увидел Ксюшкину бабушку, которая спешила к ним, прижимая к себе огромный термос, расписанный красными маками.— Ну, это уже перебор, — испуганно сказал Алексей, оборачиваясь к Ксюшке. — Это уже я не знаю, как называется! Мы же его просто не довезем по такой дороге! Он же на первой кочке — вдребезги…Ксюшка оглянулась, увидела бабушку с термосом в обнимку и ахнула:— Леш, помоги ей! В него полведра влазит, а она наверняка под завязку нагрузила…И он кинулся отбирать у тети Кати тяжелый, как торпеда, термос и послушно поволок его к машине, на ходу без всякой надежды пытаясь отбояриться от такого гостинчика.— Алешенька, ты не сердись, — виновато говорила тетя Катя, семеня рядом и искательно заглядывая ему в лицо Ксюшкиными теплыми глазами. — Не в руках же нести, правда? Машина лишние пять килограммов и не заметит… А уж Вера как рада будет! Да и Игорек сладкое любит, я знаю, я видала, как он на новоселье торт кушал. И мальчики…— Так тут что — торт, что ли? — удивился Алексей.— Ну да. Безе с орехами. И еще мороженого немножко, Ольга позавчера привезла. Тридцать штук, ну куда нам столько?— Верка обрадуется, это точно. — Алексей представил, каким голосом Верка будет выражать свой восторг, и заранее ужаснулся. Одна надежда, вот бы они с Игорешей обожрались мороженого и охрипли… — Теть Кать, так ведь термос разобьем. Дорога-то…— Так он не бьется! — убедительно ворковала тетя Катя, подталкивая его к машине. — Он специально так сделан, чтобы в дорогу брать. Правда-правда. Скажи, Ксюш! Это Ксюша из Америки привезла…Опять эта Америка. Наверное, теперь до конца жизни при любом упоминании Америки у него будет портиться настроение. Или это потому, что он сам там не был? Завидует. Он такой, он завистливый.— Ну, все, что ли? — Алексей полез в машину и вдруг заметил своего отца и Ксюшкиного деда, стоящих рядом невдалеке, похожих почти как близнецы, если не считать цвета волос. Когда-то это уже было. Давным-давно, сто лет назад.— Алешенька, ты поосторожней… Не очень гони, ладно? — сказала Ксюшкина бабушка, глядя тревожными глазами.И это уже было.И Ксюшка сидела рядом с ним в пестром сарафане, и все вертела головой, оглядываясь назад, пока машина не нырнула в первый лесок. Вот скоро Степанида встретит их на дороге, и он остановит машину, и откроет дверцу, и протянет Степаниде морковку, а Ксюшка, затаив дыхание, прижмется к его спине, заглядывая через плечо и щекоча шелковым колечком душистых волос его щеку… Все это было сто лет назад, и сегодня обязательно будет, потому что он этого ждет.— Леш! — неожиданно сказала Ксюшка громко и натянуто. — Леш, я с тобой поговорить хотела.— И я с тобой, — с готовностью откликнулся Алексей, но сердце его почему-то тревожно трепыхнулось в ожидании каких-то неприятностей.— Да… — Ксюшка поерзала на сиденье, не глядя на него, покашляла и тяжело вздохнула. — Только сначала я скажу, ладно?Он молчал, и она помолчала, опять повздыхала и покашляла.— Леш, только ты не перебивай пока. А то я и так не знаю, как это все сказать…Он молчал. Ксюшка глубоко вдохнула и быстро выпалила:— Леш, я к тебе очень хорошо отношусь. Ну, ты знаешь… Ты мне ужасно нравишься, и вообще ты лучше всех, и к тому же, если бы ты к тете Наде тогда не приехал, может быть, я… То есть, может быть, уже все было бы не так… То есть было бы гораздо хуже… Я даже не знаю, что было бы…Он остановил машину, но она этого даже не заметила, сидела, опустив голову и сосредоточенно разглядывая свои сжатые на коленях руки, и торопливо говорила, путаясь в словах и явно нервничая.— Леш, ты знаешь… Ты не знаешь, как я тебе благодарна. Я хочу сказать — ты мне очень помог. Ты, конечно, не понимаешь… Ну, это не важно. Когда Лариса сказала, что мы с тобой похожи, как брат с сестрой, я сразу поверила… В смысле — я как будто вдруг брата нашла, понимаешь? Мне так легко стало, и ничего не страшно, и весело, и главное — ты меня ни капельки не воспитывал, и вообще все всегда понимал, и тетя Надя тебя так любит… Конечно, дело не в этом, но все-таки… Леш, ты ведь понимаешь?Он молчал, прислушиваясь не так к ее словам, как к своей растущей тревоге.— Леш, можно сказать, я тебя даже люблю. Даже очень люблю. Жаль, что ты не мой брат. Но это не важно. Я и маму твою люблю. И отца — он на моего дедушку очень похож, правда? Леш, ведь он похож, скажи!— Да, похож, — невыразительно сказал Алексей, удивляясь, что вообще смог что-то сказать.— Ну вот! — с облегчением воскликнула Ксюшка и глянула наконец на него. Глаза у нее были круглые, отчаянные и испуганные. — Леш, я тебе друг на всю жизнь. Честно. И даже больше.— Больше? — повторил он без выражения, хмуро глядя в эти отчаянные глаза.— Больше! — горячо сказала Ксюшка и тут же отвернулась. — Леш… я знаю, что я тебе тоже нравлюсь. И тетя Надя говорила, и Ольга… Только все равно ничего не получится.— Чего не получится? — резко спросил Алексей, глядя ей в макушку.— Ничего, — сказала она обреченно и обернулась к нему. Глаза у нее были виноватые и тоскливые. — Леш, ты ведь понимаешь… Не надо меня запутывать, я и так говорю не так, как хотела. Только все равно сказать надо, а то нечестно получается. Если ты вдруг влюбишься… и думать будешь… то есть надеяться… Вот я и хотела предупредить, пока не поздно.— Поздно, — сказал Алексей. — Я уже влюбился. Раньше предупреждать надо было. Но это вряд ли помогло бы.Ксюшка открыла рот, хлопнула ресницами и с трудом перевела дух.— Нет, — наконец сказала она подчеркнуто спокойно, с максимально убедительной интонацией. — Это тебе просто кажется. Мы с тобой очень похожи, вот в чем дело. Мы как родные, понимаешь? Очень хорошие друзья и даже больше… Как брат и сестра. Понимаешь? Я совсем не хочу тебя обидеть! Понимаешь?— Ты за меня замуж выйдешь, — хмуро сказал Алексей, не отпуская своим взглядом ее взгляд. — И чтобы я больше всяких глупостей не слышал.— Я так и знала, — шепотом сказала Ксюшка и потрясла головой. — Я так и знала, что ты ничего не поймешь. Леш, я не выйду замуж… не потому что за тебя, а… вообще. Я, наверное, ни за кого никогда не выйду замуж. Я не хочу замуж! И зачем ты это сказал… Так все хорошо было! Ты же ничего не знаешь!..Вот уж как раз он-то все знал. Не считая того, что не знал только, что теперь делать. И этих подонков в живых уже нет. Кто бы мог подумать, что он об этом будет жалеть. А вот ведь жалеет… что не может их сам, своими руками… Алексей сжал зубы, пытаясь задавить в себе приступ оглушающей, слепящей, немыслимой ярости.— Ничего ты не понимаешь! — крикнула Ксюшка и всхлипнула, кусая губы.— Чего тут понимать, — хрипло сказал Алексей и даже ухмыльнулся. — Я не банкир какой-нибудь. И тем более — не американец. Я нищий фермер. Совершенно бесперспективный.— Дурак ты! — крикнула Ксюшка сквозь слезы и вдруг замахнулась своим маленьким, крепко сжатым кулачком, но стукнулась локтем о дверцу, ахнула и зашипела от боли сквозь стиснутые зубы.Алексей рывком распахнул дверцу, выскочил из машины, обогнул ее, рывком же открыл дверцу с Ксюшкиной стороны, схватил Ксюшку за руки и так резко выдернул ее из машины, что она наверняка упала бы, если бы он не подхватил ее, крепко прижав к себе. Он сам чувствовал, какое у него сейчас бешеное лицо. И у Ксюшки лицо было злое, возмущенное… какое угодно, только страха в нем не было. Алексей секунду глядел в ее полыхающие расплавленным золотом глаза, потом резко обхватил левой рукой за талию, поднял и развернул так, что она оказалась зажатой у него под мышкой, вися почти вниз головой и беспомощно дрыгая в воздухе голыми загорелыми ногами. Алексей полюбовался ее маленькой круглой попкой, туго обтянутой пестрым ситцем, размахнулся и звонко шлепнул по ней тяжелой фермерской ладонью.— Это тебе за дурака, — объяснил он. — А вот это тебе за то…Он не успел шлепнуть Ксюшку еще раз, потому что она пронзительно взвизгнула, крутнулась у него в руке, как дикая кошка, вцепилась руками в его локти, а зубами — в спину, и, свернувшись, как стальная пружина, так влупила ему коленкой в лоб, что он ахнул, качнулся и чуть не выронил ее. Но все же не выронил, удержал и даже сумел поставить этот брыкающийся и размахивающий руками кошмар на ноги, и почти сумел поймать летящий ему в лицо маленький кулак… Но кулак все же долетел по назначению, и он, порадовавшись, что кулак такой маленький, удивился тому, что удар получился такой ощутимый. Ксюшка, кажется, тоже этому удивилась. Замерла на минуту, с недоумением глядя на собственную руку… Алексей слабо застонал, закрыл глаза и стал медленно валиться на траву, не выпуская Ксюшку из рук. Он свалился на спину очень удачно: ни камней, ни острых сучков под ним не оказалось, и даже затылком не очень стукнулся. А самым удачным в этом его падении в глубокий обморок было то, что Ксюшка, свалившаяся вместе с ним и теперь лежащая у него на груди в крепком кольце его рук, смотрела на него виноватыми глазами и осторожно трогала прохладной ладошкой его лицо, жалобно приговаривая:— Леший, ты что? Леший, тебе больно? Леший, миленький, ну скажи что-нибудь… Ну, пожалуйста…— Я бы сказал… — Алексей открыл глаза и крепче обнял ее, почувствовав, как она отшатнулась. — Я бы тебе все сказал, если бы ты мне челюсть не сломала.— Не ври, — нерешительно сказала Ксюшка, упираясь ему ладонями в грудь и тревожно заглядывая в глаза. — Ничего я тебе не сломала.Алексей застонал и опять закрыл глаза, выпячивая подбородок и покрепче прижимая Ксюшку к себе.— Леший! — в панике крикнула Ксюшка, и он не выдержал, засмеялся, радуясь ее тревоге за него, легко подхватился с земли, поднимая ее на руки, закружил, слегка подбрасывая вверх и с наслаждением ощущая, как ее руки обнимают его за шею.— Бессовестный ты, — с упреком сказала Ксюшка, когда он остановился, не выпуская ее из рук и откровенно смеясь ей в лицо. — Я так испугалась, когда ты упал… Я подумала, что и вправду тебе чего-нибудь поломала. Зачем ты меня пугаешь?— С умыслом, — честно признался Алексей. — Я подумал, что ты меня пожалеешь и полюбишь. За муки. И замуж пойдешь. Как честная девушка, ты теперь просто обязана замуж за меня пойти.Он держал ее на руках, крепко прижимая к себе, и близко заглядывал в ее растерянные глаза, и открыто улыбался, чувствуя, как доверчиво она обхватила его за шею, и, наконец, наклонился, ткнулся лицом ей в щеку и решительно сказал на ухо:— Сейчас я тебя поцелую.— Еще чего! — возмущенно сказала Ксюшка. И никакого страха не было в ее голосе, и в ее глазах, и в ее руках, обнимающих его шею. — Не имеешь права.— Это почему не имею права? — бормотал Алексей, зачарованно глядя в ее глаза.— У тебя губа разбита… кровь… — Ксюшка сняла одну руку с его шеи и коснулась прохладными пальцами его губ. — Прости меня, пожалуйста. Я не хотела.Она вывернулась из его рук и легко спрыгнула на землю, и Алексей с гордостью отметил, что даже не попытался удержать ее. Ничего, потерпим. Он такой, он терпеливый.— У тебя платок есть? — Ксюшка стояла перед ним, пристально рассматривая его лицо, а ее лицо было виноватым и озабоченным. — У меня никогда платка нет, особенно когда нужно. Холодненького бы чего приложить… О! Мороженое!Она полезла в машину и принялась возиться там со своим стопудовым термосом, свинчивая огромную, как люк у подводной лодки, крышку, что-то бормоча под нос и тихонько чертыхаясь. Алексей стоял возле машины, смотрел на нее, смотрел вокруг, смотрел на небо и тихо улыбался, испытывая странное чувство полного довольства жизнью. Никогда раньше он ничего подобного не испытывал.Он изумленно усмехнулся, прижав саднившую губу рукой, полез за руль и поторопил Ксюшку:— Садись давай. А то так до темноты не доберемся. Не надо мне мороженого, уже не болит ничего.— А я уже вынула! — Ксюшка полезла на свое место прямо через спинку сиденья, сверкая голыми коленками у него перед носом. — Я две штуки достала, тебе и мне. Ты мороженое любишь?— Честно говоря, терпеть не могу, — весело признался Алексей.— Честно говоря, я тоже!.. — Ксюшка горестно вздохнула и протянула ему один вафельный стаканчик. — Что теперь делать? Ужас какой-то… Придется съесть, я этот чертов термос больше никогда в жизни не откубрю. А так — растает…И всю оставшуюся до фермы дорогу они ели мороженое и говорили о его безусловно пагубном действии на организм. И это тоже было необходимо для нового ощущения довольства жизнью. Все-таки как мало нужно бедному крестьянину для полного счастья — чтобы девочка с медовыми глазами разок съездила ему по зубам, а потом накормила сладким замороженным молоком, которое он с детства терпеть не может. Интересно… Наверное, он мазохист.

Глава 18 Наверное, все думали, что он мазохист. А что еще было думать? Алексей то и дело провоцировал Ксюшку на рукоприкладство. Игореша, не выдержав, однажды встрял.— Ты, Леший, зря это, — гулким шепотом сказал он, отводя глаза. — Ты, может, не знаешь… Ксюшку трогать нельзя. Она этого не выносит. Смотри, когда-нибудь так звезданет — костей не соберешь. Не дразни гусей.— Не боись, выживу, — успокоил Алексей. — Да и дерется она не больно. Если, конечно, кирпич под руку не подвернется.И никому никогда он не смог бы объяснить, до какой степени ему все это нравится. И никогда он не смог бы членораздельно сформулировать, почему это необходимо. Но то, что необходимо — знал совершенно точно.Было необходимо стаскивать Ксюшку за ногу с лошади по имени Кобыла, и ловить на лету, и слышать свирепый Ксюшкин вопль, и пропускать хук справа, и клятвенно заверять, что никогда больше ничего подобного не п

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: