Берестяные грамоты и развитие актов

Важное место в изучении актов на раннем этапе письменного оформления договоров занимают берестяные грамоты XI — XV вв., первая из которых была найдена археологами в Новгоро­де 26 июля 1951 г. Понятие «берестяные грамоты» сегодня объ­единяет разнообразные по содержанию тексты. Этот материал можно рассматривать как прообраз многих видов письменных ис­торических источников, получивших развитие на пергаменной и бумажной основах.

Среди берестяных грамот встречаются тексты, которые содер­жат формулы, свойственные некоторым разновидностям актов. Например, почти полностью сохранилось «рукописание» Марии, датируемое первой четвертью XV в. (№ 692). В Новгороде руко­писанием называли духовную грамоту, или завещание. Если срав­нить завещание Марии с самой ранней новгородской духовной грамотой на пергамене, то можно увидеть, с одной стороны, без-

условную краткость грамоты Марии, но с другой — присутствие в ней традиционных для завещаний формул:

Духовная Климента (не позднее 1270 г.)

Берестяная грамота № 692

(вторая половина XIV в. —

начало XV в.)

«Во имя Отця и Сына и Свята-го Духа.

Се аз раб божий Климянт даю ру-кописанье Святому Гергью и игу­мену Варламу и всей братье...Даю за все то два села... А ты, Варламе, исправи, того деля написах, зан да не было у мене брата, ни сыну...»⁵.

«Во имя Отця и- Сына и Святаго Духа.

Се (аз раб б(ож)ия) Мария, отходя сего света, пишу руко-писа(ние при) своем животе. Приказываю остагоко свои (= = =) своему Максиму, зандо семь пуста. Пусти его ты(мъ) по мне помянет».

Оба текста начинаются с так называемого богословия. В каче­стве последнего в завещаниях часто писался оборот «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа». Затем в текстах следует имя за­вещателя «Се аз, раб божий (такой-то)». Далее в грамоте Марии есть формула «отходя сего света пишу (даю) рукописание при своем животе», указывавшая обстоятельства составления докумен­та. В духовной Климента эта формула дана в кратком варианте — «даю рукописание». Различия могут быть объяснены тем, что ду­ховная Климента представляет собой более ранний текст, в кото­ром не все необходимые обороты получили свое развитие.

Оба текста имеют самоназвания. Термин «рукописание» отме­чается и в более ранней грамоте № 689, датируемой второй по­ловиной XIV в.: «По рукописанию възяле рубель а прочи руко­писания...» Упоминаемое здесь завещание не обязательно должно было быть написанно на бересте, но несомненна связь этой хо­зяйственной записи о расходах по духовной с текстом самого за­вещания.

Распоряжения обоих завещателей вводились в тексты оборота­ми: «а приказываю...» («а даю...»), за которыми следовало пере­числение завещаемого имущества. При этом в пергаменной духов­ной Климента распоряжения относительно движимого и недвижи­мого имущества зафиксированы очень подробно. В грамоте Марии подобного перечисления не было. Это наблюдение не оп­ровергает даже небольшая утрата текста.

В конце обоих завещаний приведено объяснение, почему отда­ны именно такие распоряжения: у Климента не было наследников мужского пола, и он не мог оставить недвижимость своей жене, которая, как следует из текста, «пострижеться в чернице», а Мария, по-видимому, не имела наследников вообще.

Таким образом, самая главная часть в духовной — условия за­вещания — не отражены в берестяной грамоте № 692. По всей видимости, запись на бересте была сделана «для памяти».

Имея много общего, акты на пергамене и на бересте развива­лись по-разному. Береста не могла стать основой для развития актов и других видов источников. Причина этого кроется в свой­ствах писчего материала, не позволявших включать новую инфор­мацию в сложившиеся краткие варианты текстов. Краткость «бе­рестяных» текстов договорного характера при существовании раз­вернутых текстов на пергамене или бумаге позволяет предполо­жить, что они представляют собой не официальные акты, офор­мленные по всем правилам, а записи «для памяти». По мнению некоторых исследователей, краткая и четкая структура этих запи­сей со всеми присущими конкретному акту формулами позволяет утверждать, что письменная форма фиксации сделок длительное время сосуществовала со словесно-процедурным действием.

В результате дальнейшей специализации письменных текстов, обусловленной государственной и общественной потребностями, а также перевода с середины XIV в. письменности на бумагу, уско­рился процесс развития формуляра акта, выразившегося во внесе­нии в текст договора новой информации, необходимой для контр­агентов и власти.

Значение берестяных грамот в источниковедении велико и по той причине, что они дают новые аргументы при обсуждении про­блемы генезиса русского частного акта. В источниковедении суще­ствует дискуссия о времени и месте появления частных актов. Раз­личие мнений было порождено тем, что, во-первых, древнейшие акты сохранились в позднейших списках; во-вторых, в актах не ставилась дата оформления сделки или составления документа. Практика простановки даты в частных актах стала обязательной только с конца XV в. Так, С.Н.Валк (1887 — 1975) считал, что част­ные акты прежде появились в Новгороде в XIII в. и только в XV в. в Северо-Восточной Руси. Его оппонентом выступил М.Н.Тихоми­ров, который относил появление частных актов к XII в. Обработав значительный массив печатей, которые привешивались к докумен­там, косвенные аргументы в поддержку гипотезы Тихомирова нашел В.Л.Янин. Исследователь сделал вывод о том, что сохра­нившиеся буллы принадлежали и частным актам XII в.

Результаты изучения берестяных грамот усиливают позиции тех исследователей, кто придерживается мнения о достаточно ран­нем появлении частных актов. Ряд берестяных грамот позволяет обнаружить следы более ранних письменных актов, чем те, кото­рые сохранились. Берестяная грамота № 53 (10-30-е гг. XIV в.) упоминает «список с купной грамоты», косвенно подтверждая более раннее существование письменно оформленных купчих с их отличительными чертами.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: