И культурологическое понятие.

Социальная, экономическая и политическая жизнь Европы до 1914 не предвещала ничего страшного, наоборот, характеризовалась относительной стабильностью политической и экономической жизни европейских государств жизни: во Франции - «Третья республика», позднее викторианство в Великобритании, консолидация немецкого государства при Кайзере Вильгельме Втором, начало экономического подъема в США после испано-американской войны 1898-1899 гг.. Официальная идеология была полна оптимизма, веры в прогресс, науку и разум.

Начальная граница эпохи приходится на 1860-70е годы. Перечислим только некоторые знаковые события этих лет: Парижская коммуна, объединение Германии, изобретение динамита, динамомашины, железобетона, завершение строительства Суэцкого канала, открытие Периодической системы элементов Дмитрием Ивановичем Менделеевым (на дочери которого, Лидии Дмитриевне, был женат Александр Блок), публикация первого тома «Капитала» Карла Маркса, а также великой книги Чарльза Дарвина «Происхождение человека и половой отбор», принятие догмата о непогрешимости Папы Римского, решение англиканской церкви о публикации Библии на современном английском языке, начало раскопок Трои Генрихом Шлиманом. Однако все эти даты при всей их важности не объясняют ни принципов образности, ни динамики художественного письма. Как мы уже говорили, для эстетики рубежа веков характерны такие выражения: «конфликт культуры и цивилизации», «кризис познания», «кризис искусств», «закат Европы», «прорыв», «философия жизни».

Отметим, что у субъективности или общей романтичности 19 века (а мы помним, что именно романтизм утвердил ненормативность, множественность письма) есть и социальный аспект. Культура столетия в целом антибуржуазна. Однако при всей критичности по отношению к сословию, вышедшему на авансцену в результате французской революции конца 18-го века, культура 19 века была бы невозможна. Протестантские и буржуазные революции открыли возможности для утверждения свободного и, что для нас гораздо важнее, неиерархического сознания. Однако, провозгласив свободу, цивилизация сразу же столкнулась с драматическим противоречием свободы. Георг Вильгельм Фридрих Гегель в «Лекциях по философии истории» (опубл. 1837) рассуждает о смысле французской революции: «… субъективная добродетель, управляющая только на основании убеждения, несет за собой ужаснейшую тиранию». На бытовом уровне это означает, что писателей и всех мыслящих людей представитель буржуа не устраивал чисто эстетически. Являясь продуктом гражданских свобод, класс буржуа немедленно учредил новые несвободы, фатально превращаясь в противоположность свободного человека. Речь идет, прежде всего, о пошлости, шаблонности, штампах разговорного языка, примитивных представлениях о прекрасном, религии, любви. Одним словом все, что сейчас мы бы могли назвать тиранией массовой культуры, а в те времена сравнительно скромных возможностей распространения информации такая тирания сводилась к господству развлекательного «чтива», массовых газет, открыток и элементов пошлости в интерьере. Отталкиваясь от фальши или полуправды готовых образцов искусства, художник был занят поиском личного художественного языка, старался выразить ранее невыразимое, превращая в поэзию все, что ранее в литературу не проникало: эстетически безобразные или пошло-буржуазные жизненные явления, изображенные талантливо и оригинально как бы были легализованы, искуплены талантом автора. Поэт превращал в золото художественной правды все, к чему он прикасался. (Вспомним стихотворение Бодлера «Падаль»). Болезненно чуткий к вопросам этики в искусстве Ф.М. Достоевский вложил в уста своего персонажа загадочные слова о том, что в красоте «все концы в воду спрятаны». Под занавес 19 века личное слово из темы, идеи, элемента описания пространства, тяготеет к тому, чтобы стать ритмом, музыкой, чистой протяженностью, то есть временем. К этому приводит развитие идей Фридриха Шлегеля с его романтической иронией и Эдгара По с его образом «демона противоречия». Художник должен не только идеологически противостоять буржуазному болоту, но и вести неустанную борьбу с собственным языком, и с самим собой в языке. Без такой борьбы язык застывает, превращается в футляр, в лжепорядок и штамп. Неприятие внешнего мира и непрекращающаяся борьба с самим собой в языке приводит к конфликту художника и человека, без которой нельзя понять многого в жизни писателей 19 и 20 веков. Писатель превращает и материал (то, что изображается) и язык (как изображается) в предмет любви-ненависти. Неся в себе это противоречие писатель одновременно ощущает себя «святым искусства», «жрецом», «служителем», и Бунтарем, Отрицателем, Разрушителем и Ниспровергателем все того же –искусства, искусства вообще и собственных произведений в частности. По этой дороге автор может дойти до границ искусства, перешагнуть их и отдалиться от литературы (Толстой) или провозгласить глобальный кризис цивилизации (Стефан Малларме).

Со всем вышесказанным связана сложность определения границ периода так называемого рубежа веков. Причем, верхняя граница легче соотносится с календарными датами, чем исходный рубеж. Поздние рубежи можно связать с Первой мировой войной 1914 года, или с крахом Нью-Йоркской биржи 1929, или с приходом к власти в германии национал-социалистов в 1933 г.. До этого примерно времени художественные открытия конца 19- начала 20 века продолжают жить в экспрессионизме и футуризме, а художник всерьез имеет гамлетовское намерение спасти мир от «европейской ночи».

С традиционной, парадной стороной жизни европейских государств смыкалось, с одной стороны, академическое искусство, а с другой стороны, наивно-бытописательное, развлекательное искусство, успокоительно воздействовавшее на народные массы. На этом фоне катастрофические предчувствия в искусстве казались не более чем наваждением, прихотью артистической богемы. Она как бы заглянула в зеркало художественной теории относительности и отказалась участвовать в общей истории, ради переживания личного времени как зыбкого, текучего, и ощущения личного пространства жизни как пограничного, изменчивого. К этому времени относятся широко распространившиеся, даже, можно сказать, вошедшие в моду осознанные эксперименты по «расширению сознания» при помощью химических веществ, но не примитивно, ради приятных ощущений и удовольствия, а жертвенно - во имя искусства. Описанные психофизиологические особенности богемного образа жизни преломлялись в собственно литературных приемах. Перечислим некоторые из них: сомнения в «отражающей жизнь» роли искусства, общая лиризация творчества, неприятие любых форм риторики и «готового слова», использование только личных метафор, отказ от всеведущего рассказчика в пользу множественности повествовательных точек зрения и, соответственно, сложности композиции. В технике стихосложения, например, наблюдается отказ от традиции классицистического стиха. Представители нового искусства были относительно малочисленны, однако они настаивали на том, что именно они улавливают «подземные стуки» культуры, или, по выражению А. Блока, позывные «нечислимого времени», «приливов и отливов стихии».

Первая мировая война фактически переписала табель о рангах западной литературы второй половины 19 века. Бывшие «проклятые поэты» из маргиналов литературного процесса превратились в «первых», образцовых, стали ориентирами в создании нового литературного языка. Новый образ эпохи ассоциировался теперь с теми авторами, которые, работая на грани поэзии и прозы, стремились к предельной выразительности, концентрированности письма. В зависимости от идеологических акцентов культура рубежа веков оценивалась то как разрушение основ, то как великое обновление. Продуктивное столкновение таких разных интерпретаций лишний раз указывает на подвижность смыслов рассматриваемой эпохи, на то, что она по характеру далека от классических эпох «большого стиля». Она одновременно революционна и реакционна, оригинальна и эклектична, полна эйфории творческих порывов и глубинной неудовлетворенности. Можно сказать, что культура рубежа веков не столько преодолевает 19 век, сколько освобождает его от злободневности. Это смещение фокуса позволяет по-новому увидеть и оценить важнейшее артистическое событие 19-го века – обоснование субъективности, до крайних пределов доведенного индивидуального начала в творчестве. На фоне кризиса христианства в Европе очевидной становится особая религиозно-сакральная функция культуры. Открыв для себя конечность бытия, необратимость личного времени («Допустим как поэт я не умру, зато как человек я умираю», Георгий Иванов), художник становится как бы пророком своего личного сверхнового завета в искусстве. Так приравниваются друг к другу искусство, жизнь и смерть. Оказываются возможными предельные требования к творчеству, желание уместить себя всего на кончике пера. Искусство становится бесконечно далеким от развлечения, превращаясь в служение высокой трагической философии.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: