Часть третья 2002: Хэттер 2 страница

Я продолжала молчать. Из соседней комнаты слышалась детская возня.

— Послушайте, Хэттер. Вы первая, кому я это скажу. Я мошенница. Общаясь с клиентами, я смотрю на их лица, украшения, шрамы, одежду и так далее. А после говорю им то, что они хотят услышать. Для этого не нужно даже особой интуиции. Странно еще, что ясновидящих так мало. Потрясающая профессия.

Вот и считай себя после этого ходячим детектором лжи.

— Как же можно так играть с чужой жизнью? — возмутилась я.

— Играть? Вот уж нет! Я вселяю в людей надежду, но не даю им повода для необоснованных ожиданий. Ведь большинство хотят каких-нибудь подтверждений, пусть даже самых неправдоподобных, того, что кто-то помнит о них там, в далеком небытии.

— Большинство? А чего же хотят остальные?

— Остальные хотят настоящего разговора с умершими. Однако этого я устроить не могу. Я же говорила, что мошенница. А даже если б и могла… Беседовать с теми, кто ушел в небытие, по-моему, не самая лучшая затея.

— Но раз вы мошенница, то как же…

— Все так, Хэттер, мошенница. Но эти «Во дела» — первый в моей жизни похожий на правду сигнал. И, честно сказать, он меня пугает.

— Так от меня-то вы чего хотите?

— Просто скажите, значат ли для вас что-нибудь эти слова. Знакомы ли.

— Дайте подумать.

Я поставила пустой бокал на стойку и увидела на нем отпечатки губной помады. Зачем мне помада, когда я сижу с детьми? Мороженица закашлялась и выключилась. Мерно урчал холодильник.

— Хорошо, — сказала я. — Это действительно кое-что значит.

— Ох, слава богу!

— Подождите. Скажите, когда вы получаете ваши сообщения, вы слышите голос в голове? Или видите буквы, как на экране компьютера?

— Сложно объяснить. И то и другое… Нет, нечто совершенно непохожее. Вроде того, как, выйдя из дому, вдруг понимаешь, что не выключил плиту. Это не выразить словами. И в то же время это слова.

Звучало убедительно.

— Вы видите его лицо?

— Нет. Я лишь чувствую его присутствие.

— То есть вы не можете никого описать? Не то чтобы я вам не верю — просто любопытно.

— Отчего же, могу. Так-так, я бы сказала, говорящий шести футов с лишним, густые русые волосы, зеленовато-серые глаза.

Негусто, такое я могла и сама выдумать…

— Это похоже, очень похоже, — пролепетала я потрясенно.

— Так что значат эти слова? Согласитесь, странное сообщение.

— Не могу вам сказать.

— Хорошо. Как хотите.

— Скажите, Эллисон, только умершие могут отправлять послания?

— Говорят, не обязательно.

— А этот голос что-нибудь еще сообщает?

— Да. Но не словами.

— Что значит «не словами»?

— То и значит. Голос — пятидесятилетнего мужчины — говорит «Во дела!», а потом странно смеется. Только не настоящий это смех, фальшивый какой-то.

— О боже! — Я положила трубку на стол перед собой. «Хэттер? Хэттер? Хэттер?» — взывала она.

— Эллисон, откуда вы звоните? Какой у вас телефон?

Она продиктовала мне номер. Я спросила, можно ли с ней встретиться. Эллисон сказала, что в субботу не может. Поэтому встречаемся завтра утром на пляже.

Пора спать. Что-то принесет завтрашний день?

Воскресенье, 15.30

Что делать, Господи, что мне делать? Я договорилась встретиться с Эллисон между пляжем и футбольным полем, у киоска, где продают рыбу с жареной картошкой. Джейсон часто сюда захаживал, и я подумала, что здесь должно сохраняться самое духовное присутствие. Ой, что я говорю, какое «духовное присутствие»? Дура! Как можно, он же не умер! Я замерзала. От бессонницы слезились глаза. А вот близнецам было все равно. Эх, мне бы их горячую кровь…

Киоск не работал, и мы с близнецами были здесь одни, если не считать нескольких чаек, которые, не смущаясь, изучали содержимое мусорных контейнеров. Соленый воздух приятно пах свежестью. Я засмотрелась на море, на бегущие по воде барашки, а когда обернулась, рядом уже стояла Эллисон. Она оказалась старше, чем я ее себе представляла. Лет примерно шестидесяти и гораздо меньше: Эллисон походила на косточку внутри оболочки из зеленой шерстяной кофты с молниями. На ногах — обтягивающие спортивные штаны: наверное, она шла пешком. И не все ли равно, как Эллисон сюда добралась? Нет! От этой женщины теперь зависит вся моя жизнь…

— Эллисон?

— Хэттер?

— Я так рада, что вы пришли.

— Как тут было не прийти? Это первое интересное событие со смерти моего мужа.

— Вы потеряли мужа? Мне очень жаль.

— Полно-полно. Он так долго страдал, что смерть стала облегчением для него, бедняжки.

— И тогда вы решили попробовать себя в ясновидении?

— Да. Мне не хватало мужа, как не хватало бы зрения, слуха или вкуса — он был моим особым чувством. С его смертью я будто ослепла. Я хотела вернуть его — во что бы то ни стало.

Мы двинулись к футбольному полю.

— И что?

— Я стала ходить к медиумам. Стоило им меня увидеть, они тут же понимали, что я потеряла Глена. Что-то было в глазах. Или, может быть, они замечали небрежность в одежде. Я теперь специалист по этим признакам. Эти так называемые медиумы все возвращались к смерти Глена: «Он умер быстро — нет-нет! — он умирал долго, очень мучился», «Он говорит, чтобы вы были сильной и не беспокоились». Все это было глупо и бессмысленно, но мне становилось легче, когда ничто другое не помогало. Для такой работы даже не нужно быть медиумом. Зато когда действительно получаешь послание из мира духов… Ух! От ощущения контакта можно лишиться чувств.

— Зачем же вы этим занялись? Вам разве не кажется, что обманывать людей жестоко?

— Жестоко? Что вы! Я вам уже говорила, это совершенно безвредно. От общения даже с самыми ничтожными медиумами мне делалось гораздо лучше, чем от всех этих велбутринов и «тиамарий», которые я глотала. Медиумы не хуже витаминов, ароматерапии и прочих рекламных штучек. Скажу вам одно: всем, кто ко мне приходит, я помогаю. И вы не поверите, сколько у людей проблем.

— Я стенографирую в суде, и, думаю, мало кто слышал о людских проблемах больше, чем я.

Налетевший ветер заглушал наши голоса.

— Хэттер, пожалуйста, не рассказывайте мне про себя, — попросила Эллисон. — Если вы хотите проверить мои способности, то не давайте лишней информации.

— Тетя Хэттер, тетя Хэттер! — Оказывается, близнецы нашли дохлую ворону. Я пожала плечами и сказала Эллисон: — Ну вот, теперь вы и про них знаете.

Я предложила продолжить разговор в более теплом месте, и мы зашли в кафе рядом с детской игровой площадкой. Близнецы тут же запрыгнули туда и принялись развлекаться с разноцветными пластмассовыми мячиками, настолько грязными, что, думаю, на них кишело микробов не меньше, чем на крысах в эпоху Черной смерти.

— Буду с вами откровенна, Хэттер, — сказала Эллисон. — Я не знаю, замужем вы или нет, нормальной половой ориентации или лесбиянка. Я уже говорила и повторюсь еще: не знаю, откуда эти голоса и что они хотят.

Она замолчала. Я с трудом сдерживала любопытство.

— Эллисон, вы вчера или сегодня утром не получали больше… ммм… сообщений?

— Всего одно.

— И что же? Что вы услышали?

Она запрокинула голову и набрала воздуха, как оперная певица. Но только вместо арии из уст Эллисон вырвалось: «Привет! Я в стране грез, и у меня здесь лучший столик». Она повторила фразу, потом расслабилась и уже своим обычным тоном произнесла:

— Вот что я слышала.

«Привет! Я в стране грез, и у меня здесь лучший столик».

Это была расхожая шуточка Квакуши, которую мы с Джейсоном повторяли перед сном. Слова разрывали меня на части: хотелось и плакать, и смеяться; лицо словно превращалось в чужое, а от чувств готова была лопнуть голова.

— Мне повторить? — спросила Эллисон.

— Нет! — Я чуть не закричала.

Попросив Эллисон приглядеть за детьми, я выбежала из кафе и нырнула в туалет, где долго сидела и плакала. К чести рода человеческого, ко мне несколько раз стучались и спрашивали, не надо ли чем-то помочь. Только чем тут поможешь? Здесь, на унитазе, я наконец поняла, что Джейсон скорее всего мертв. Думать иначе — значит обманывать саму себя. Сколько же сил стоило мне держаться — во имя Барб, детей, Реджа, матери Джейсона… Никому больше не приходится каждый день заходить в квартиру, где на кухонной стойке, рядом с вазой для фруктов, пылится мужской бумажник с кредитками внутри. Или где в ванной трескается забытый кусок апельсинового мыла. Я изо всех сил пытаюсь сохранить видимость присутствия Джейсона. Но каждый раз, когда я возвращаюсь с работы, от Джейсона в квартире остается все меньше и меньше. Его одежда вряд ли ему уже пригодится, а раздать ее не хватает сил. Поэтому я храню все его вещи. Чищу его ботинки, чтобы они не смотрелись такими… мертвыми. Держу бумажник рядом с вазой, чтобы когда-нибудь Джейсон пришел и воскликнул: «Надо же! А вот и мой бумажник!»

Нет, вы только послушайте меня! Я схожу с ума. Я клялась себе, что не расклеюсь, буду стойкой и выдержанной. Все зря.

В дверь кабинки постучала Эллисон и сказала: ей очень жаль, но она должна идти. Я умоляла ее остаться. Она ответила, что не может.

— Я попросила девушку у входа на игровую площадку, чтобы она присмотрела за детьми, пока вы не вернетесь.

— Спасибо.

Я не дура. Я знаю, что существует мир, который развивается по своим законам. Я знаю, что в мире есть войны и бомбежки, деньги и зависть, гордость и коррупция. Но я не чувствую себя причастной к этому миру. И не знаю, смогла бы даже при желании в него влиться. Я живу в квартире на далекой окраине далекого города. Здесь часто льют дожди. Когда кончаются продукты, иду в магазин. Иногда тут ремонтируют дороги, прокладывают синие пластиковые трубы, насыпают разные кучи щебня — и я едва не схожу с ума, когда думаю, сколько людей обеспечивает наше существование. Откуда, скажите на милость, берется щебень? Где делают синие трубы? Кто роет ямы? Как получилось, что все согласились это делать? Аэропорты вообще меня поражают.

Эти люди в комбинезонах, бегающие взад-вперед, делающие какую-то важную, специальную работу… Не знаю, как движется мир — знаю только, что движется. И с меня этого довольно.

Воскресенье, 19.00

С минуты на минуту вернется Барб, так что продолжу писать уже дома — на древнем компьютере чуть ли не с бензиновым приводом. Позвонила Реджу, позвала его на ужин. Мне сейчас ужасно не хватает семьи. Пусть мои собственные родственники разъехались по всей стране — ничего, родственники Джейсона тоже сойдут. С удовольствием позвонила бы маме Джейсона — она в доме престарелых. Но когда она в норме, с ней очень приятно общаться, а когда не в себе (вот как сейчас, например), разговаривать с ней — все равно что слушать шум деревьев в ветреную погоду.

И к подружкам не сходить. Они либо повыходили замуж и разъехались, либо просто куда-то уехали. Можно, конечно, им позвонить… Только они напуганы исчезновением Джейсона и боятся об этом разговаривать. Все жалеют меня. Хотя не знаю, может, им даже нравится слушать, как плохо бедной Хэттер.

— Никаких новостей? — спросят они по телефону.

— Никаких.

— Совсем?

— Совсем.

— Понятно. Ну а чем ты занимаешься?

— Да так, работаю.

— А…

— Ну…

— Ну, до встречи.

— Пока.

Я прочесала свою память самым частым гребнем, но так и не нашла даже маленького единого намека на то, что Джейсон был как-то связан с преступным миром. (Этим можно было бы объяснить его исчезновение.) Я видела множество убийц, и что бы там ни говорили по телевизору, типа «Он был всегда таким тихим, спокойным, добрым соседом», скажу одно — у убийцы всегда горит смертельный огонь в глазах. Их души пропали. Или на что-то сменились, как в фильмах про инопланетян, вселяющихся в людей. На судах убийцы всегда старались поймать мой взгляд. За время месячного заседания я, может, разок взгляну на скамью подсудимых — и сразу же встречаюсь с ними глазами. Так что нет, Джейсон не убийца. Я смотрела ему в глаза. У него была чистая душа.

Вел ли Джейсон прежде тайную жизнь? Да нет, ничего криминального вроде не делал. Был в помощниках у подрядчика. Штукатурил, стелил линолеум, клеил обои, проводил электричество. Вместо близких друзей — собутыльники. И как только они начинали спрашивать Джейсона про школьную бойню, он сразу прекращал с ними разговаривать. Они не обижались, оставляли его в покое. Его босс Лес — славный малый, чья жена, Ким, следила за ним, будто агент ЦРУ. Мы вместе ездили на барбекю и пикники. Лес не опаснее мягкой игрушки.

Сколько я убила времени, пытаясь узнать от Джейсона о его прошлом! Даже не представляла, что это так сложно. Я знаю, мужчины не любят рассказывать о себе, и все же Джейсон… Уф! Вытягивать из него, что он делал, прежде чем пришел к Лесу, было то же, что больной зуб тащить. Оказалось, работал на фабрике, выпускающей буфетные дверцы.

— Джейсон, оба моих двоюродных брата тоже работают на таких заводах. Что тут плохого?

— Ничего.

Уж я и жала на него, и уговаривала, и упрашивала — и только потом выяснилось, что он пошел на фабрику, чтобы можно было не разговаривать во время работы. И поэтому ему стыдно.

— Тут нечего стыдиться, Джейсон.

— Я четыре года почти ни с кем не говорил.

— Не может…

— Честное слово. И я не один. Строители или водители-дальнобойщики делают то же самое: хотят спокойно дожить до старости, не обсуждая ничего более серьезного, чем хоккейный матч.

— Джейсон, это ужасно цинично. И вовсе не правда.

— Ты так считаешь? Я так считаю?

Зато перевести разговор на Реджа не составляло труда. Достаточно всего лишь сказать Джейсону, что его мама видела Реджа в магазине на Лонсдейле, как тут же начиналось:

— Этот богомолец за гроши продал меня своему Богу. Псих! Сумасброд! Давно на тот свет пора!

— Джейсон! Не может же он быть таким плохим.

— Плохим? Он ужасен! Редж — полная противоположность всему, что проповедует.

Так ли? Не верю!

Воскресенье, 23.00

На закате, когда солнце окрасило небо в огненно-красный цвет, а я перекладывала джейсоновские рабочие сапоги в коридоре, надеясь, что их запах напомнит мне о Джейсоне (что за жалкая картина!), пришел Редж. От звонка я вздрогнула. А когда открыла дверь, Редж по моему лицу понял, что теперь и я оставила надежду.

Пройдя на кухню, он поставил чайник и взял бумажник из-за фруктовой вазы. Медленно вынул содержимое бумажника и разложил его на столе.

— Ну вот и он. — Передо мной лежали водительское удостоверение Джейсона, читательский билет, дисконтная карточка и фотографии — Барб, близнецов, меня. — Скажи, Хэттер, что сегодня произошло?

Редж снял с плиты чайник, пока тот не засвистел. Неприятно, когда в самый ответственный момент свистят чайники.

Помню, я где-то читала, что глубоко религиозные люди презирают всяких экстрасенсов, гадалок, магов и иже с ними, считая их приспешниками дьявола. Поэтому, рассказав Реджу про Эллисон, я ждала, что он либо психанет, либо начнет произносить проповедь. Он не сделал ни того ни другого, хотя всем своим видом ухитрился продемонстрировать неодобрение.

— Расскажи-ка поподробнее про эти «Во дела».

— Мы с Джейсоном придумали вымышленный персонаж.

— Так.

— Жирафа.

— И почему же он говорил «Во дела»?

— Потому что всякое свое появление на сцене он должен был начинать с низкопробной шутки. — Обсуждать наших персонажей с посторонним было очень неуютно. Даже стыдно. Особенно если посторонний — Редж, который в детстве небось рассматривал газетные комиксы через лупу, пытаясь в каждой точке отыскать скрытое послание дьявола.

Я рассказала Реджу про Квакушу.

— Я что хочу сказать, эти персонажи существовали только в наших с Джейсоном разговорах. О них никто больше и не подозревал.

Редж молчал. Так и тронуться можно.

— Редж, ну скажите хоть что-нибудь.

Он налил чаю.

— Самое странное для меня — так это узнать про внутренний мир Джейсона. Все эти вымышленные персонажи с их репликами…

— Теперь вы узнали.

— И что, он постоянно с ними разговаривал?

— Не с ними, а через них. Он и был ими. Вернее, они были нами. В обычной жизни мы оставались собой, а когда попадали в вымышленный мир, то исполняли другие роли. Одна бы я и за тыщу долларов не придумала для них ни единой фразы. Джейсон тоже. Но вместе… Вместе нас было не остановить.

— У тебя есть вино?

— Красное или белое?

— Белое.

Я достала бутылку из холодильника, налила Реджу бокал, он выпил и блаженно крякнул:

— А-а-а, благословенный витамин Ви.

Я спросила, не расстроил ли его мой рассказ про медиумов.

— Про медиумов? Да нет, конечно. Они же все шарлатаны. Я не верю, что Бог говорит через них. Так что если медиум передает какие-то сообщения, он либо обманывает, либо получает их не от Бога.

— А, ну тогда…

— Тебе не нравится, что я не верю в твоего медиума? Я понимаю.

— Она предоставила доказательства, Редж!

Редж развел руками, как бы говоря: «Ну что тут поделаешь?»

Пора было готовить ужин. Я даже не помнила, что у меня в холодильнике. Обезжиренный йогурт? Завядший сельдерей? Я с любопытством заглянула внутрь.

— Редж, — задала я наболевший вопрос. — Все эти страдания — они что, должны нас как-то улучшить?

Я отыскала пластмассовую банку с замерзшим соусом для спагетти.

— Возможно.

Со злости я швырнула банку на стол, и крышка, слетев, покатилась по полу.

— Тогда почему, объясните мне, почему каждый шажок в жизни дается через боль? А? Почему считается, что только боль способна сделать нас лучше?

— Хэттер, нелепо даже на секунду полагать, что страдание само по себе способно улучшить человека.

— Как это понимать?

— Хэттер, у меня сегодня хороший день. Мой разум чист, не замутнен сомнениями, как в прошлый раз. Сомнения приходят и уходят. И сегодня мне кажется нелепым верить, будто отсутствие страданий означает, что ты хороший человек. Жизнь коротка. Она обрывается слишком быстро. Если бы мы жили до пятисот лет, этого, наверное, каждому хватило бы, чтобы испытать все, что можно. Перепробовать все мыслимые грехи. Но мы покидаем этот мир, дожив в среднем до семидесяти двух.

— Так что?

— Если мы предположим, что Бог справедлив — а я в этом убежден даже после всего произошедшего, — то у него должна быть возможность вершить правосудие. Не здесь, на Земле, а где-то в другом мире. Наша земная жизнь слишком коротка для правосудия.

— Хм.

— Даже если кажется, что кому-то в этой жизни очень везет, я думаю, это временно. От правосудия никому не уйти. В конечном итоге — никому.

— Вы так считаете?

— Да.

— Я раньше была очень хорошим человеком, Редж.

— Увы, не могу сказать того же о себе.

— Но теперь что-то изменилось, и я перестала быть хорошей. Это произошло сегодня, пока я плакала в общественном туалете. Я уже не та, что была прежде.

— Нет, Хэттер, — горячо возразил Редж, — это неправда!

А, не важно… Я разогрела соус для спагетти, и за едой мы больше не возвращались к вопросам о медиумах, зле, Квакуше и Джейсоне. Мы говорили о поверхностных, малозначительных вещах: политике, фильмах, телепередачах. Стоило Реджу выйти за порог, как я схватила трубку и принялась названивать Эллисон. Однако ни она, ни автоответчик не отвечали.

Я перезвонила через час. Ничего.

Я бы звонила ей каждые три минуты, но сдержалась, представив, что подумает Эллисон, если, вернувшись, увидит, что от меня было сто звонков. Поэтому я перезвонила всего трижды, а потом приняла снотворное, которое прописал мне врач, когда Джейсон исчез. (Раньше я к этим таблеткам даже не прикасалась.) Иду спать.

Понедельник, 19.00

Все валится из рук; вот уже допустила несколько грубых ляпов. На обед пошла вместе с Джейн, стенографисткой из соседнего зала. Купила бутерброд, тунцовый салат и пакетик шоколадного молока, а потом села на ступеньки, достала телефон, отложила еду в сторону и стала набирать номер Эллисон. В который раз я уже звоню? В десятый? Но остановиться не могу: ее номер — это код к сейфу, который мне необходимо открыть.

К концу обеденного перерыва от накопившихся эмоций мне стало так дурно, что я отпросилась с работы и поехала домой — как будто дома будет легче! Я дважды позвонила Эллисон, а потом вдруг решила навестить маму Джейсона в доме престарелых за Лонсдейлом. Она не спала. На секунду мать Джейсона, казалось, вспомнила меня, но тут же снова забыла. Она все спрашивала про Джойс, собаку Джейсона, и мне в десятый раз пришлось объяснять ей, что из-за моей аллергии на собак мы отдали Джойс Крису и она сейчас живет в Силиконовой долине.

Потом последовали расспросы про Джейсона. Я сказала, что с ним все хорошо, и, взглянув на ее радостное лицо, вдруг почувствовала, будто он рядом. В очередной раз я похвалила себя за то, что не рассказала маме Джейсона правду.

Вторник, 5.30

Эллисон не подходит к телефону. Могла б добраться до нее, убила бы. Сколько же можно звонить? Вчера я плюнула на предосторожность и поставила аппарат на автодозвон. Потом купила все местные газеты и тщательно просмотрела объявления в разделе эзотерики. Перелистала «Желтые страницы», облазила Интернет — все без толку. Должно быть, она работает под псевдонимом. Я обзвонила всевозможных медиумов, экстрасенсов и телепатов, спрашивая про Эллисон, но никто ничего о ней не знал. Кое-кто даже пытался подцепить меня, выспрашивая, что говорила Эллисон. Подлецы! И ведь хватает у этой мерзавки наглости молчать! Она же отлично понимает, каково мне сейчас.

Не могу спать. Все думаю и думаю о ней. И о Джейсоне — он хочет связаться со мной из другого мира, а попадает на Эллисон, на старуху в этой безвкусной шерстяной кофте с катышками, которая напрямик заявляет, что зарабатывает на жизнь очковтирательством. Я встаю, хожу по квартире, говорю вслух, прошу Джейсона связаться со мной, вместо того чтобы тратить время на стерву Эллисон. От этих слов я чувствую себя жалкой неблагодарной тварью. Думаю — может, выпив пару галлонов воды, я избавлюсь от нечистот, скопившихся в венах и мышцах, от всего, что мешает Джейсону говорить напрямую. Потом решаю, что я слишком, должно быть, чистая, — и хлопаю рюмку текилы.

Ой, какая я пьяная. Это от одной-то рюмашки?! Месячные вроде прошли неделю назад — так с чего я такая взвинченная? Скоро рассвет. Наступит ясный, тихий, почти летний день. Разве что солнце еще висит низковато…

Смена времен года всегда завораживала меня. Каждый из нас, просыпаясь, первым делом спрашивает себя о чем-то, скажем: «Кто я?» или «Какой сейчас день?». Для меня же главным вопросом был «Какое сейчас время года?». Не день, не неделя, не месяц даже. А именно время года. Миллиарды лет эволюции — и всего один вопрос, основанный на вращении нашей планеты. Ах, как хочется весны! Как хочется вдохнуть запах свежей листвы! Но с другой стороны, осенью и зимой медленнее разлагаются трупы. Ой, Джейсон, прости меня, милый, прости, я рассуждала о тебе как о куске биомассы — земли в цветочном горшке, навоза или компоста. Это не так; конечно, не так. Не знаю, что стало с тобой, но ты точно остался Джейсоном. Ты еще ни во что не превратился.

Эллисон, трухлявая карга! Как ты смеешь не поднимать трубку?! Погоди ж ты, я до тебя еще доберусь! О да, доберусь, дай только срок…

Вторник, 11.00

Пишу в зале суда, вместо стенограммы. Мне уже все равно.

Полчаса назад случилось невообразимое: в самый разгар допроса зазвонил мой сотовый телефон. Нас, стенографисток, годами никто не замечает: мы не должны привлекать к себе внимания — а тут, с этим пиликающим телефоном, я выглядела совершеннейшей дурой. В итоге мой телефонный звонок стал самым захватывающим событием в этом зале со времени процесса о двойном убийстве в 1997 году. Теперь на меня смотрят; показывают, что знают о моем существовании; хотят, чтобы я залилась краской. Только всем невдомек, что больше всего на свете я сейчас хочу схватить Эллисон, привязать ее к столбу и пытать, пока она не расскажет все, что знает про Джейсона.

Перед тем как выключить телефон, я глянула на дисплей, и — ясное дело! — это она. Эллисон.

Наконец-то! Ой, я сейчас на стену полезу, я с трудом себя сдерживаю…

Вы только посмотрите на собравшихся в зале! Ну сколько можно обсуждать эту тягомотину? Все здесь сплошные мошенники. Послушайте, о чем они говорят! Земля, счета, офшоры… Да они обдерут как липку вдову с маленькими детьми, и самое страшное, что им грозит, это жалкий штраф и гольф с адвокатами. Голову даю, Эллисон была замужем за одним из таких типов. Как бишь его? Глен? Точно, Глен. Толстяк небось; никудышный игрок в гольф; зашкаливающий холестерин; липовые компании за рубежом. Я вдоволь таких навидалась. Кое-кто даже крутился рядом к концу дня, пытаясь меня подцепить. Раньше я не возражала: по крайней мере хоть кто-то замечает — но теперь?! Глен… Как я ненавижу Глена за то, что он был мужем Эллисон. А она — ведьма!

Когда же закончится заседание? И, Хэттер, если кто-нибудь вздумает прочитать твои стенограммы, тебе не поздоровится. А, наплевать! Все равно никто не проверяет.

Ну что со мной стало? Я спятила, не иначе. Эллисон — никакая не ведьма; она просто дура. Ну, забыла, может, зарядить телефон. Зачем сразу обвинять в вероломстве, когда единственный ее проступок — обыкновенная глупость? Секундочку. Эллисон — слишком уж странное имя для шестидесятилетней старухи. Больно новое. Ее должны бы звать Маргарет, или Джуди, или Пэм. Только не Эллисон. Это моих ровесниц зовут Эллисон. Или Хэттер. Когда лет через сорок мы начнем вымирать, те, кто читает некрологи в газетах, удивятся: «Ну не странно ли? Одни Хэттер умирают…»

Немного позже

Ну ладно, может, один раз я и заподозрила, что с Джексоном что-то не так — всего один раз, в парке «Ройяль», примерно за два месяца до исчезновения. Мы возвращались из примерочной в супермаркете, чтобы отдать рубашку, и вдруг Джейсон замер на полуслове. Я проследила за его взглядом: на скамейке мужчина уплетал мороженое, а рядом сидела женщина, похожая на его мать. Мужчина крупный, широкоплечий, славянской внешности, одет так, как, наверное, одеваются охранники ночных клубов где-нибудь во Владивостоке, считая, что копируют американцев. Его спутница производила впечатление туберкулезной больной с острова Эллис[18]года эдак из 1902-го.

— Джейсон, ты что?

— Не двигайся.

— Чего?

— Стой спокойно, говорю.

— Джейсон, ты меня пугаешь.

Мужчина оглядел нас и медленно положил мороженое. Потом закатил штанину — и я уж было думала, что он выхватит оттуда пистолет. Но оказалось, он показывал нам свою ногу. Вернее, какой-то металлический протез. Он постучал по металлу и недобро улыбнулся Джейсону.

Мгновением позже Джейсон тащил меня прочь, и мы очутились перед джинсовым магазином. Джейсон явно нервничал, а при виде магазина разволновался еще больше, даже вскрикнул: «Не сюда!» — запихнул меня на эскалатор, и мы поднялись на этаж. Я глянула вниз через перила: одноногий тип пристально следил за нами.

Несмотря на раздражение, во мне проснулось любопытство.

— Джейсон, что все это значит?

— Встретил одного бывшего коллегу.

— Непохоже на радостную встречу.

— Мы поцапались, когда он задолжал мне изрядную сумму. А от этих русских психов можно всего ожидать.

— Джейсон! Это расизм!

— Не важно. Появление этого парня — очень плохая новость.

И все — дальше он отгородился от меня каменной стеной. Я даже не пыталась больше спрашивать: опыт научил, что через эту стену не пробиться.

— Пошли к машине, — сказал Джейсон.

— Как? — попыталась возразить я. — Мы же только пришли! Даже рубашку еще не отдали.

— Мы уходим.

И мы ушли. Целые недели Джейсон оставался на взводе и беспокойно ворочался во сне. Может, и нет тут никакой связи. Я ведь не знаю всей правды. Но если мне еще попадется этот тип, его ждет целая куча вопросов.

Вторник, 13.30

Все в той же стенографической будке. Являю миру картину самого усердного трудолюбия.

За обедом я прослушала сообщение Эллисон.

«Э-э-э, здравствуйте, м-м-м, Хэттер. Это Эллисон. Похоже, вы пытались до меня дозвониться. Я не могла отыскать ваш номер, потому что он записан в памяти телефона в автомобиле, а машина сломалась, и я пыталась наскрести денег на ее ремонт. Наверное, вы понимаете, как все бывает сложно…»

Понимаю? Я понимаю? Эллисон, хватит нести чушь о том, что у тебя не получается. Можно подумать, перед тобой стоят вселенские проблемы, которые одному Господу Богу по плечу. Почини наконец свою гребаную машину и заткнись. И да, Эллисон, я понимаю, как все бывает сложно. Только все может быть гораздо проще, если перестанешь притворяться слабоумной и беспомощной старушонкой, неспособной справиться с задачами, которые решаются за пару минут.

«…Впрочем, у меня есть для вас любопытное сообщение, которое пришло только прошлой ночью. Оно точно для вас — ошибка исключена. Не хотите ли встретиться к вечеру: я знаю, до пяти вы заняты. Пожалуйста, перезвоните мне домой по номеру…»

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: