Глава 1. Идеология как стиль мышления и практики 4 страница

Идеологизированное сознание способно не просто упрощать реальность, а вообще её игнорировать в стиле - «этого не должно быть вообще». К примеру, в ХХ веке в России возникло большое число градообразующих предприятий, которые выполняли не только хозяйственную, но и социальную, демографическую, культурную и иные функции. Если даже признать, что это с экономической точки зрения нецелесообразно, то все же предметом правового регулирования должен был стать сам процесс перехода к иным формам реализации этих необходимых социальных функций. Но реформатор 90-х годов одним росчерком законодательного пера признает эти предприятия чисто экономическими субъектами. И огромное число людей оказываются вытолкнутыми из социальной среды. Происходило «отчуждение от многокрасочной действительности с её противоречивыми тенденциями и от живых людей в полноте их реального существования»[113].

Идеологизированность доктринального сознания проявляется в поверхностном восприятии истории, о чем ниже будет сказано подробнее. Пока лишь укажем, что схожие по сути исторические этапы развития страны воспринимаются как противоположные только на основании несхожести идеологических установок. Часто говорится о дискретном характере истории России, но в самом стиле мышления (независимо от его идеологического содержания – коммунистического или либерального) и соответствующей ему политической практике наблюдается поразительная преемственность. Дух русской революции 1917 года и реформ 90-х годов ХХ века (с их поспешным принятием деклараций и конституций, необъяснимым с точки зрения здравого смысла разрушением всего прошлого) точно выражен в следующей характеристике Г.Флоровским «Духовного регламента» Петра I: «И чувствуется в нем болезненная страсть разорвать с прошлым – не только отвалить от старого берега, но еще и сломать самый берег за собою, чтобы и другой кто не надумал вернуться»[114]/ Но любая развитая культура, в том числе и правовая, является результатом постепенного накопления собственного опыта. В.Ю. Инговатов пишет: «…По настоящему переживать можно лишь свою историю - историю иных народов можно и нужно изучать и знать, можно ей сопереживать, но нельзя её воспринимать как собственную подлинную судьбу»[115]. В основе же идеологизированного сознания лежит убежденность в том, что чужой опыт можно не только учесть, но и присвоить.

Обоснование «классических» принципов и юридических конструкций осуществляется с помощью ссылок на опыт цивилизованных страны без должного адекватного знания этого опыта. Например, не ясно какие страны имеют в виду правоведы, указывая, что «во всех развитых странах (нормального правопорядка) частное и публичное право продолжают существовать как две самостоятельные, независимые ветви правового регулирования»[116]. Проявлением экономического и правового идеологизма является утверждение о том, что закрепление в ГК РФ права хозяйственного ведения и права оперативного управления (ст. 294-300) носит переходный, то есть временный характер[117]. По-видимому, в научном сознании идеологов либеральной революции начала 90-х гг. была искренняя вера в возможность в конце ХХ в. реализовать идеалы основанной на индивидуальной частной собственности «чистой» рыночной экономики и государства «ночного сторожа». Тогда как в экономике ведущих буржуазных странах уже более ста лет падало значение индивидуальной собственности и возрастала роль ассоциированной и государственной собственности, государство проявляло себя в качестве «дневного регулировщика». Право экономической собственности реально проявляло себя не как абсолютное право господства над вещью, а как социальная функция. Шел процесс «расщепления» собственности, когда активными участниками вещно-правовых отношений становились разнообразные титульные владельцы имущества и т.д.[118]

Идеологизированность российского доктринального правосознания не позволяет даже поставить вопрос о формировании собственно российской правовой культуры. Господствует упрощенная трактовка правовой системы как механистического соединения трех элементов – правовых текстов (законодательство), правовой деятельности и правосознания. Не ставится вопрос о соответствии первых двух элементов национальному правосознанию, а законодатель лишь озабочен тем, в какой степени в законе воплощены идеи или юридические конструкции западноевропейского права. Правосознание определяется как сумма правовой идеологии (концепции, идеи, принципы и т.д.) и правовой психологии. При этом развитым называется правосознание, в котором рациональный компонент, то есть правовая идеология, доминирует над эмоционально-иррациональным. Поэтому и признается возможность резкой смены идеологических установок. Таким образом, все элементы правовой культуры общества становятся сферой социального экспериментаторства.

Практика показывает, что идеи, концепции, принципы могут быть компонентами совершенно алогичной и основанной на предрассудках социальной практики. Идеология как стиль мышления основана на рациональных началах, доведенных до крайности и абсурда. По словам В.С. Швырева, «рациональное в своих истоках сознание не гарантировано от порождения своих собственных идолов и чудовищ»[119]. Политико-правовой дискурс новой России наполнен ссылками на научные понятия, само собой разумеющиеся истины и принципы, но при этом социальная практика поражает своей иррациональностью, непредсказуемостью и низкой степенью эффективности. В основе слишком поспешной смены идеологических установок могут лежать факторы, далекие от научно-обоснованного осознания действительности (предрассудки, интересы, амбиции, установки и т.д.), в которых часто нет предполагаемой объективности и беспристрастности. Наличие такого числа трудно поддающихся строгому научному учету факторов должно убедить представителей гуманитарных наук, в том числе и юриспруденции, более осторожно формулировать закономерности, проявляющиеся в поведении субъектов, наделенных сознанием и свободной волей.

Для идеологизированного мышления характерен фетишизм идеологических установок как критериев истинности, прогрессивности, цивилизованности. Это сковывает практическую деятельность и делает ее затратной и часто лишенной здравого смысла. В советский период даже в условиях той экономической системы абсурдны были ограничения на мелкое и среднее предпринимательство, а в новой России также абсурдно было отсутствие промышленной политики государства из страха, что это не соответствует принципам либерально-рыночной экономики.

В качестве примера превращения идеи в «идеологический ярлык» можно привести реализацию права на жизнь. Человек существо смертное, поэтому в действительности речь идет о праве на естественную смерть и защиту от преждевременной смерти. Поэтому любое насильственное прерывание жизни является нарушением права на жизнь. Г. Пейд предлагает включить в Декларацию прав человека 1948 года следующую норму: «Статья 3 (2). Каждый имеет право не быть убитым, и обязан воздержаться от убийства других»[120]. Не только для криминолога, но и для конституционалиста показателем уровня обеспечения права на жизнь является вся совокупность преждевременных смертей. Поэтому уровень умышленных убийств является не только социологическим, но и юридическим фактом, на основании которого должен делаться вывод о реальном обеспечении права на жизнь. Научная добросовестность и беспристрастность предполагает вывод (с учетом динамики роста преступности и смертности в России за два последних десятилетия), что в постсталинском СССР право на жизнь было в большей степени обеспечено, чем в современной «демократической» России. Признанию этого мешает идеологическая предвзятость. Удобнее упростить проблему и решать вопрос о реализации права на жизнь на основе того, сохраняется ли жизнь нескольким десяткам осужденных за тяжкие преступления.

Идеологизированность проявляется в комплексе неполноценности и «провинциальности», в убежденности, что проблема совершенстоввания росийского права может быть решена только за счет однозначного заимствования чужого опыта. Такого рода прозападный «восторг» и стремление быть «во всём и всегда» европейцем выглядели бы просто смешно, если бы не приводили к тяжким последствиям. Эти черты идеологизированного сознания особенно наглядно проявляются, например, в самом «большевистском» стиле внедрении в России болонских стандартов образования. Но внутри самого Европейского Союза Болонская декларация носит рекомендательный характер. И такие страны, как Германия, Франция, Испания и др., не спешат унифицировать свои национальные системы образования[121].

Трудно объяснить, почему эти критерии цивилизованности однозначно и прямолинейно трактуются только внутри страны. Еще одной чертой российского идеологизированного правосознания является постоянное самобичевание за нецивилизованность и недемократичность, и одновременно неспособность «замечать» нарушение этих принципов в «странах-эталонах». Представим себе гипотетическую ситуацию, когда Россия в рамках «равноправного диалога цивилизаций» может указать на несоответствие демократических механизмов «стран-эталонов» элементарным конструкциям конституционного права. Оказывается, что при желании и наличии политической и познавательной воли можно найти огромное количество поводов упрекнуть западные государственные режимы в несоответствии духу демократии. Так, незыблемым принципом демократического избирательного права является требование прямых выборов. Тогда как в США до сих пор выборы президента носят косвенный (двухступенчатый) характер. Считается вполне допустимой ситуация, когда большинство электората, то есть носителя государственного суверенитета, проголосовало за одного кандидата, а президентом стало иное лицо. Но наибольшее «удивление» у сторонника «эталонной, классической демократии» вызывает конституционная система Великобритании. История Великобритании позволяет вывести основную закономерность становления стабильной, эффективной и способной к самостоятельному развитию системы конституционализма – консерватизм с его правилом «сохранять и улучшать». Так, часто говорится о деформации принципа разделения властей в России в сторону исполнительной власти, но при этом «не замечают», что это соответствует общей тенденции развития стран «классической демократии» еще с конца ХIХ века. А существует ли в Великобритании принцип разделения властей? А. Сэмпсон пишет о лорд-канцлере: «Он спикер палаты лордов и сидит на мешке с шерстью; кроме того, он член кабинета и главный юридический советник правительства. Он соединяет в своем лице власть законодательную, судебную и исполнительную»[122]. П. Бромхед констатирует, что в Великобритании закон может предоставить министру или любому другому лицу право издавать юридические предписания такого рода, которые обычно содержатся в законах. Более того, английский автор утверждает, что «для описания функций Британского парламента больше подходил аристотелевский термин «совещательные», и это остается справедливым и сейчас»[123].

Можно ли вообразить, что верхняя палата российского парламента не просто называется «Боярская Дума», но и фактически является не выборной, а наследственной и состоит из потомков аристократии, в том числе и допетровской эпохи? Ясно, что речь идет о гордости английской парламентской системы – палате лордов[124]. Перечень примеров, характеризующих своеобразие конституционной системы Великобритании и других «эталонных» западных стран, можно продолжить. Речь идет лишь о необходимости признания универсального права каждой страны на эволюционное и самобытное оформление собственного конституционализма.

Достижение исторической и мировоззренческой самоидентификации российского общества должно затронуть и правосознание. В отличие от идеологий и соответствующих им политических мифов общенациональная идея не может сформироваться за несколько лет. Само состояние мировоззренческого вакуума вполне естественно и есть надежда, что увлечение стандартами либерально-потребительской цивилизации не окажется долговременным. Но государственная власть и правовое регулирование не допускают временного ваккума. Именно юристы, как часть отечественной интеллигенции, должны показывать примеры здравого смысла и конструктивного консерватизма, отдельные проявления которых были и в первые годы перестройки. С.С. Алексеев в конце 80-х годов настойчиво подчеркивал значение для эволюционного преобразования государственной собственности арендных отношений, которые могли стать реальной альтернативой «олигархической» приватизации. Примечательно то, что носители нового на либеральный лад идеологизированного мышления называли аренду «горбачевской полумерой» и настаивали на «настоящей» приватизации.[125] В итоге после десяти лет тяжелых экономических реформ констатируется слабое развитие в России среднего и мелкого бизнеса, отсутствие которого и делало советскую экономику легким и справедливым объектом критики тех же либералов. В.С. Нерсесянц предлагал в качестве национальной идеи концепцию цивилизма, которая отрицает как коммунистическую, так и капиталистическую перспективу для России и одновременно основана на индивидуальной неотчуждаемой собственности, праве, рынке, гражданском обществе и правовом государстве[126].

Эти и иные точки зрения известных российских правоведов и в настоящее время остаются спорными. Но важно то, чтобы они не звучали автономно в научных трудах, а стали предметом конструктивного диалога о конкретных юридических механизмах преодоления кризиса в нашей стране. Ничто так не мешает такому диалогу, как убежденность его участников в существовании универсальных само собой разумеющихся истин. Они, возможно, существуют. Но государственное управление и правовое регулирование всегда имеет характер хождения «по краю пропасти». Что ожидает путника, которому необходимо найти брод через бурную реку, а он знает лишь одну абсолютную истину - «Кротчайший путь – прямая линия»?

В заключение этой главы стоит заметить, что преодоление идеологизированности доктринального правосознания в России является необходимым условием позитивного развития отечественной правовой культуры в целом. Этот вопрос вновь будет затронут в завершающей главе данной книги, в которой речь пойдет о необходимости достижения Россией состояния правового самосознания и формирования собственно российской правовой культуры.

Глава 2. ЕСТЕСТВЕННОЕ ПРАВО

Необходимость выделения в рамках данного комментария этой главы объясняется тем, что в ст. 2 воплощена современная концепция естественных прав[127]. Предполагается, что этот факт сам по себе свидетельствует об истинности этой учредительной нормы Конституции. Но одним из характерных черт идеологизированного мышления является поверхностное восприятие истории идей и утилитарное к ней отношение - из прошлого позитивно оценивается лишь то, что может быть отнесено к предпосылкам и предвосхищениям данной идеологии. Ярким примером такого отношения к истории идей и выступает обоснование истинности современной концепции естественных прав, которая воспринимается как своего рода открытие эпохи модерна, развившее примитивные и зачаточные представления мыслителей прошлого о правах человека. Однако археология мысли и концептов убеждает в том, что естественно-правовая концепция Нового времени была результатом не открытия ранее неизвестного, а следствием утилитаризации (говоря образно, «усушки», «утряски») прежних представлений о естественном праве. Эпоха Просвещения создала, по словам Г. Кленнера, «приземленное естественное право»[128]. О.В. Мартышин обоснованно пишет: «Во многих изданиях «естественное право» от древности до наших дней толкуется как набор неотчуждаемых прав личности. Между тем такое понимание утверждается лищь в ХVII в., да и то не у всех мыслителей. Гоббс, например, понимал естественное право как ничем не ограниченную свободу, ведущую к войне всех против всех. В древности и средневековье естсетвенное право воспринималось как обычаи, нормы поведения, которые соблюдаются всеми народами даже без законодательной регламентации, только в силу их соответствия природе человеческих отношений. К современному набору неотчуждаемых прав человека, возникшему в XVII-XVIII вв., это не имеет никакого отношения»[129].

В своей интересной статье с характерным названием «Универсальны ли права человека?» С.Л. Честнов ставит вопрос о соответствии классической либеральной концепции естественных прав реалиям и проблемам современного общества[130]. Трудно отрицать, что человек и сама общественная жизнь более сложные и многогранные явления, чем это представлялось создателям классической концепции естественных прав человека. В этой главе речь пойдет о восприятии и оценке современной концепции естественных прав человека в контексте историческом и даже традиционалистском. Вопрос ставится так: «Во всем ли современная концепция естественных прав явилась результатом углубления и позитивного развития традиционных представлений о естественном праве?».

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: