Лекция 4. Естественный человек и естественный миропорядок 7 страница

В культивировании персоноцентризма и критике социоцентризма можно обнаружить идеологизированное противопоставление Запада и Востока без учета различия форм, направлений и горизонтов самовыражения личности. Парадоксально, но именно западный (античный и новоевропейский) вариант развития характеризуется стремлением к поглощению индивида социально-экономическими и политическими структурами. А. Сен пытается оспорить ложный стереотип об «обезличенности» восточной культуры. По его мнению, в конфуцианстве нет слепой преданности государству, более того¸ допускается сопротивлению дурному правителю, и проповедуется в первую очередь преданность семье, а не государю[398]. Стоит лишь прочитать «Лунь Юй» или «Дао де Дцзин», что убедиться в персоноцентризме восточной традиции. Этот персоноцентризм имеет иные интенции и выражается в иных формах по сравнению с западной культурой. Можно выделить внешнюю и внутреннюю свободу, или, используя психологическую терминологию, экстравертно и интровертно акцентированные. К. Юнг пишет: «Западный человек, похоже, в большей степени экстравертирован, восточный же, наоборот – скорее интроверт. Первый видит смысл вне себя, проецируя его на объекты, второй ощущает его в себе самом. Но смысл существует как извне, так и внутри нас»[399].

Формулировка ст.2 Конституции РФ 1993 г., в силу того, что в ней определяется высшая социальная ценность, носит безапелляционный характер. Но в аксиологии считается, что оценочные суждения всегда носят реляционный характер, и поэтому категоричный стиль оценочных формулировок противоречит самой сути оценочной модальности. Так, Е.М. Вольф разъясняет: «Очевидно, что сама категоричность оценки – это категория прагматическая, которая опирается на социальные роли участников коммуникации […] В основе снижения категоричности лежат, как представляется, некоторые аспекты «кооперативного принципа», и необходимо дополняет его «принцип вежливости», подразумевающий необходимость смягчить мнения, которые могут показаться неблагоприятными для собеседника или третьего лица»[400]. Какое отношение процитированное имеет к ст.2 Констиуции РФ 1993 г.? Все дело в том, что в этой конституционной норме выделены два субъекта социальной коммуникации – человек как высшая ценность и государство как обязанное перед ним лицо? Но дело в том, что существует и третий, игнорируемый субъект общественной жизни - это социальные группы, о которых в ст.2 вообще не упоминается. Можно, разумеется, сослаться на ст.30 Конституции РФ 1993 г., закрепляющей право граждан создавать объединения. Но это означает, что общество в целом и общественные объединения рассматриваются как нечто производное от индивида. Но это не соответствует реальному социальному бытию ни с исторической, ни с социологической точек зрения.

Истоки представлений о первичности индивида по отношению к социому содержались в господствовавшей в эпоху Просвещения договорной теории происхождения государства, которая имела не научный, а идеологически-политический характер. В самом определении общества как объединения людей, возникающего в процессе их совместной деятельности, отражается ложное представление о динамике социального бытия: в начале существуют одинокие свободные индивиды-атомы, которые впоследствии объединяются в гражданское общество и создают государство. Еще в начале ХХ века С. Франк писал «В настоящее время уже достаточно постигнута и обличена поверхностность и ложность некогда популярной индивидуалистической мысли, что человек есть по первоначальной своей природе обособленное единичное существо, которое лишь по соображениям целесообразности, через особое «соглашение» или «договор», вступает в общение и «основывает» общество вместе с ему подобными другими людьми»[401]. Если и признавался факт существования в догосударственную (доцивилизационную) эпоху какого-либо сообщества людей, то вопреки историческим и этнографическим фактам оно рассматривалось как состояние господства хаоса и необузданного эгоизма индивидов (Т. Гоббс). Если мысленно представить такой этап развития человека хотя бы в рамках одного поколения, то ясно, что это привело бы не только к гибели традиционной культуры, но и к исчезновению человека как биологического вида.

Современное утверждение первичности индивида по отношению к обществу мало того, что является ненаучным, но воплощает в себе антигуманное отношение к человеку, так как игнорирует или недооценивает то, что позволяет биологической «материи» - homo sapiens - стать человеком. Вновь мы сталкиваемся с последствиями переноса естественнонаучной методологии в область гуманитарных наук, когда человек трактуется как «социальный атом», как биологическое существо со своими природными инстинктами. Но еще О. Конт, определяя предмет общественных наук, констатировал, что индивид как таковой не может быть исходной точкой исследования общества. Поэтому основатель социологии первичным началом «социальной материи» признает как минимум семью[402]. Без такого рода социальных ячеек не может и возникнуть то социальное явление, которое в ст. 2 Конституции РФ 1993 г. названо вышей ценностью. И речь не идет лишь об условии формирования высшей ценности, а само содержание и состояние социальной коммуникации и характеризует высшую социальную ценность.

В последнее время в правовых исследованиях справедливо ставится вопрос о необходимости защиты конституционных прав не только личности, но и юридических лиц[403]. Учитывая, что доминирующим и реальным участником экономических, политических, социальных отношений выступают именно организации, то можно предположить возможность признания за социальными группами, например, права, условно говоря, на жизнь или на достойное вживание в социальные отношения, какими бы «крутыми» ни были изменения в общественной жизни. Реформы 90-х годов показали, что для пенсионеров, детей, учителей, врачей, ученых, крестьян именно такая постановка проблемы носила бы действительно гуманистический характер в аспекте не только социальном, но и индивидуально-личностном. Можно воочию наблюдать, что тяжелое положение указанных лиц предопределяется не только их личными материальными проблемами, но и оскорблением чести и достоинства соответствующей социальной группы.

Любое - философское, социологическое или идеологическое - суждение, попадая в юридический текст приобретает характер правовой нормы со всеми её атрибутами и элементами. Фактически ст. 2 Конституции РФ 1993 г. закрепляет правило поведения и предполагает гипотезу – «в случае столкновения интересов индивида с интересами общества или социальной группы». Позитивное восприятие ст.2 Конституции РФ 1993 г. основывается на том, что в ней закрепляется безусловный приоритет – человек и его права и свободы. Однако вновь возникает «наивный», но вполне резонный вопрос: но разве общество и социальная группа не состоят из тех же «человеков», каждый из которых провозглашается «высшей ценностью[404]. Поэтому реально под действие ст.2 подпадает не каждый человек, а тот человек, который в общественной жизни выступает в качестве индивидуализированного субъекта. Если же человек связывает обеспечение своего достоинства, прав и свобод с положением той социальной группы, к которой он принадлежит, то «высшая ценность» как бы исчезает, «растворяется» в коллективе и не получает приоритетной защиты.

Соединение, казалось бы, безупречной по своему гуманистическому пафосу статьи 2 Конституции 1993 г. с главой 2 с ее неполным перечнем гарантий социально-экономических прав порождает целый механизм злоупотребления приоритетными с точки зрения господствующей идеологии правами и свободами. Объективно существуют социальные группы и целые общества, которые принято относить к социоцентристским, и в них непосредственно должны проявляться начала социальной солидарности. Я.Л. Морено сформулировал следующее требование: «Как бы ни увеличились наши знания с течением времени и как бы точны ни были наши социометрические данные о некоторых участках человеческого общества, нет никаких выводов, которые могут «автоматически» переноситься с одного участка на другой». И далее формулируется принцип, в котором значительно больше гуманизма, чем в развернутых и высокопарных декларациях: «Каждая часть человеческого общества должна всегда рассматриваться в ее конкретности»[405].

Разумеется, существуют вопросы и конфликты в обществе, которые могут разрешаться ссылками на первичные права и свободы человека; например, право каждого человека на жизнь как юридический довод звучит непосредственно при решении вопроса о допустимости смертной казни или эвтаназии. Но реальная общественная жизнь не сводится только к разрешению таких чрезвычайных вопросов. Так, вновь повторим, что реальным и гуманистическим показателем обеспеченности права на жизнь является не только и не столько отказ от смертной казни, но прежде всего число всех преждевременных смертей.

В эпоху Просвещения возникло представление о возможности обеспечения формально-юридического равенства всех людей при неравенстве социально-экономическом. Но автономное существование прав и свобод 1 (естественных) и 2 (социально-экономических) уровней необходимо признать недостижимым. Искусственным является, например, отрыв свободы выбора рода деятельности от социального права на образование, или права на судебную защиту от материальной возможности лица воспользоваться высококвалифицированной юридической помощью[406]. В современных исследованиях возникает тенденция объединять в одну группу прав, обеспечивающих физическое благополучие, как право на жизнь, так и права на здоровье, неприкосновенность и благоприятную окружающую среду и др.[407] А. Сен точно замечает, что бедность необходимо рассматривать «скорее как отсутствие базовых возможностей, чем наличие низкого дохода». Ученый пишет: «Безработица – это не только недостаток доходов, который может быть компенсирован поступлением от государства […]; безработица порождает далеко идущие последствия, губительные для индивидуальной свободы, инициативы и профессиональных навыков». Возникает «социальная отчужденность некоторых групп, а также утрата самоуважения, уверенности к себе, потеря психического и физического здоровья»[408]. Действительно, индивид становится личностью тогда, когда, проявляя свободу и способности, связывает себя с призванием и значением в общественной жизни той или иной социальной группы. Подчеркивая свое личное достоинство индивид редко говорит «Я – человек», а утверждает «я – предприниматель», «я – врач», «я – шахтер», «я – учитель» и т.д. Но с советского времени сохранилась идеологическая установка на выделение «передового» класса, представители которого и становятся носителями «эталонного» достоинства[409].

Характерная черта любой социальной ценности - наличие у нее антипода. С.А. Левицкий отмечает: «Ценность суть те качества, которые обладают своей логической противоположностью, которые логически обратимы»[410]. Право - бесправие, свобода - рабство, ответственность - вседозволенность, социальный мир – гражданская война. Возникает вопрос:что является антиподом человека как ценности?. Такая постановка вопроса правомерна, так как в оценочном суждении всегда содержится явное или скрытое предпочтение – «А предпочитается В» или «А лучше В»[411]. Е.М.Вольф отмечает, что, как правило, в оценочных суждениях объект оценки указан, а «оценочная шкала и стереотипы не находят непосредственного языкового выражения»[412]. В комментариях ст. 2 Конституции РФ 1993 г. обычно указывается: «Ранее, при советской власти, личность и ее права были оттеснены на задний план классовым подходом, приоритетом интересов коллектива и государства»[413] Таким образом, этот комментарий предполагает признание противоположной или меньшей ценностью по отношению к человеку общество, государство, коллектив. Осознавая реальность и сложность проблемы соотношения индивидуального и общественного, спорность тезиса и самой постановки вопроса о приоритете первого по отношению ко второму очевидна.

Все было бы просто, если бы действие права всегда приводило к одному результату – «правовая политика, служа одной личности, служит многим»[414]. Но действительность, в том числе и новой России, показывает, что может быть и наоборот. Так, в нашей стране возникло большое число градообразующих предприятий, которые выполняли не только хозяйственную, но и социальную, демографическую, культурную и иные функции. Признание этих предприятий объектами частной собственности дает право государству и новому собственнику отказаться от выполнения указанных функций, и огромная масса людей оказываются вытолкнутыми из социальной среды.

Ясно, что ст. 2 Конституции РФ 1993 г. имеет в виду человека не только как биологическое существо, но и социальное. Без социальной среды, то есть семьи, коллектива, общества не может возникнуть существо, которое названо «высшей ценностью». Поэтому было бы логично отнести к высшей ценности также и соответствующую социальную среду. Огромное число беспризорных детей в современной России лишены возможности социализироваться. Право на социализацию должно быть признано таким же первичным, как и право на жизнь. Это обосновывается и тем, что само содержание индивидуального сознания является социальным. Философ А.В. Разин по этому поводу пишет: «Каждый человек мыслит, конечно, сам, но те мыслительные формы, которые он использует, являются исторически развитыми и представляют общественное достояние. Так как без общества, без сознания других людей формирование индивидуального сознания в принципе невозможно, последнее в свою очередь не может рассматриваться как исключительно индивидуальное достояние»[415].

Вспомним тезис П.А.Флоренского о том, что истина всегда антиномична. Значит амбивалентно необходимо рассматривать и такую фундаментальную социальную ценность как свобода.

Заметим, что примером некоторой самонадеянности юристов в решении «вечных» вопросов человеческого и общественного бытия можно привести их отношение к проблеме свободы. Философ Л.А. Коган относит свободу и бытие к тем философским понятиям, которые «будучи тысячелетиями на слуху, оставались бы столь по разному воспринимаемыми, необщезначимыми, в чем-то загадочными»[416]. Но в юридической науке все просто: «Какой-либо другой формы бытия и выражения свободы в общественной жизни людей, кроме правовой, человечество до сих пор не изобрело. Да это и невозможно ни логически, ни практически»[417]. Определение свободы как возможности делать то, что не запрещено законом, то есть отождествление юридической меры свободы с самой свободой, является воплощением картезианского метода познания - решению проблемы предшествует ее упрощение до возможности сформулировать ясные и несомненные постулаты. Метод Декарта, обобщивший опыт естествознания, до такой степени пропитал дух гуманитарных наук, что не всегда осознается осуществляемая подмена. Происходит смешение условия и предпосылки достижения свободы с самим личностным, внутренним актом свободной воли, который не является предметом правового (внешнего) регулирования.

Юрист, осознавая огромную роль права в общественной жизни, все же должен иметь чувство такта и не претендовать на решение проблем, которые не относятся к «ведомству» юриспруденции. П.И. Новгородцев, преодолевая либерально-негативное представление о свободе, утверждал: «Говорим мы о праве свободной воли и верующей совести, в смысле отрицания внешних стеснений для духа, хотя хорошо знаем, что положительное осуществление идеала внутренней свободы одним этим не может быть достигнуто»[418]. Исследователь творчества П.И. Новгородцева А.П. Алябьев так комментирует мысли русского правоведа о соотношении внешней и внутренней свободы: «Правовое государство высшей своей целью ставит защиту человеческой свободы, но признать это в качестве высшей цели государства люди могут только глубоко осознав отношение свободы к высшим ценностям жизни, осознав свободу как проводник благодатных сил. Именно христианское понимание свободы составляет глубочайшую основу идеи правового государства»[419].

Вновь повторим, что позитивное право обеспечивает не саму свободу, а является предпосылкой и условием ее реализации. П.И. Новгородцев подчеркивает: «Задача и сущность права состоит действительно в охране личной свободы, но для осуществления этой цели необходима и забота о материальных условиях свободы: без этого свобода некоторых может остаться пустым звуком, недосягаемым благом, закрепленным за ними юридически и отнятым фактически. Таким образом, именно во имя охраны свободы право должно взять на себя заботу о материальных условиях ее осуществления»[420]. Можно, например, говорить о юридическом закреплении конституционного принципа свободы передвижения, но значительный разрыв между доходами значительной части граждан и затратами на поездку может сделать это право для определенной категории населения слишком отвлеченным от реальных условий их существования. В определении субъективного права как возможности совершать или не совершать те или иные действия уже содержится презумпция о наличии пространства свободного выбора. Разумеется, право носит формально-нормативный характер и недопустимо смешивать юриспруденцию с социологией. Но несовпадение юридической и социологической оценок одного и того же социального явления имеет свои пределы. Эта черта устанавливается самим признаком нормативности права, право призвано регулировать типичные общественные отношения. При этом важно юристам и законодателям не рассматривать общество как нечто гомогенное, а вслед за социологами признавать в качестве предмета исследования и социального воздействия (в том числе и защиты) не абстрактного индивида, а человека как представителя определенной социальной группы. Признаки общеобязательности и общедоступности прав и свобод и необходимо рассматривать в отношении отдельных социальных групп.

Формулировка ст. 2 Конституции РФ 1993 г. не учитывает взаимосвязи и неразрывности свободы и ответственности. Закономерным оказывается следующий комментарий этой конституционной декларации: «Человек, его права и свободы «это единственная высшая ценность; все остальные общественные ценности (в том числе обязанности человека) такой конституционной оценки не получили и, следовательно, располагаются по отношению к ней на более низкой ступени и не могут ей противоречить»[421]. Игнорируется неразрывное единство свободы и ответственности. Раб не только бесправен, но и безответственен; он не «держит ответа», а лишь безмолвно подвергается манипуляции. Выбор пространства свободы осуществляется возложением человеком на себя ответственности. Право не воплощает и даже не гарантирует свободу, а лишь создает внешние условие для ее проявления. Негативная трактовка свободы как права делать все, что не запрещено законом, является определением не свободы, а ее предпосылки. «Права человека уместнее трактовать как этические требования, которые не следует отождествлять с юридически оформленными правами […] Права человека следует рассматривать как систему этических суждений и основу для политических требований»[422]. Этим суждением А. Сен предостерегает от излишней юридизации и формализации свободы и естественных прав человека.

Контрастно со ст.2 Конституции РФ 1993 года выглядит, к примеру, ст. 12 Конституции Японии 1946 года: «Свободы и права, гарантируемые народу настоящей Конституцией, должны поддерживаться постоянными усилиями народа. Народ должен воздерживаться от каких бы то ни было злоупотреблений этими свободами и правами и несет постоянную ответственность за использование их в интересах общественного благосостояния»[423]. Аналогичные положения, закрепляющие равное значение основных прав и обязанностей, а также провозглашающие в качестве основополагающей цели обеспечение социального мира, содержатся и в конституциях иных демократических стран[424]. В связи с этим обратим внимание, что тезис о наличии в российской Конституции «положений неолиберального свойства»[425], не имеет отношения к ст.2 Конституции РФ 1993 г., в которой воплощена идеология именно классического либерализма ХVIII - ХIХ вв. Для осознания этого необходимо просто ознакомиться с программными документами современного либерализма, которых содержатся такие принципиальные заявления, как «Свобода – это ответственность», «Свобода – через соучастие, соучастие – через свободу», «Социальное рыночное хозяйство» и др.[426]

Свобода всегда имеет две стороны – свобода как пространство и свобода как процесс. Эту двойственность свободы А. Сен раскрывает так: «Два взгляда на свободу – как на процесс и как на возможность – существенно контрастируют друг с другом. Этот контраст проявляется на различных уровнях […] И процессы и возможности важны сами по себе, и оба эти аспекта существенны для понимания развития как свободы». В своей книге эту истину автор выражает в афористичных и точных формулировках - «Индивидуальная свобода как общественный долг», «Ответственность требует свободы»[427].

Источником и условием обезличивания современного человека является не столько прямое его порабощение и отрицание за ним статуса субъекта, сколько гомогенизация самой общественной жизни и культивирование в самом сознании человека «одномерности» социального и индивидуального бытия. К. Юнг, сравнивая античное и современное общества, утверждает, что они в равной мере основаны на массовом рабстве: «Создалась понемногу коллективная культура, дающая, правда, каждому единичному человеку гораздо более широкие «права человека», нежели античный мир, однако имеющая и крупный недостаток, ибо она, в основе своей, является субъективно рабской культурой, отличающейся от античного порабощения большинства лишь перемещением его в область психологии; следствием этого является повышение коллективной культуры и вместе с тем понижение культуры индивидуальной». И далее психолог и философ со знанием своего дела раскрывает механизм обезличивания человека: «Организации нашей современной культуры стремятся к полному погашению индивида; последнее достижимо потому, что они основаны только на механическом использовании отдельных, привилегированных функций человека. Считаются не с людьми, а только с одной дифференцированной функцией их»[428]. Как уже указывалось выше, формально-юридические права и свободы являются необходимыми, но при этом выступают лишь предпосылкой и условием индивидуального и социального бытия. Но эта функция индивида – быть носителем этих прав и свобод – объявляется основной, а права и свободы - высшей ценностью.

Пространство и процесс жизни современного человека предопределены тесно взаимосвязанными функциями узкоспециализированного работника и активного потребителя. Условием «освобождения» человека является признание многомерности его бытия, которое включает аспекты не только индивидуальный, но и межличностный, корпоративный, национальный, общечеловеческий и, наконец, религиозно-онтологический. Звучит пафосно, но указанные аспекты имеют непосредственное отношение не только к общественным целям, но и наполняют смыслом жизнь отдельного человека. К. Юнг разъясняет: «В тот момент, как ему [человеку] удается отыскать и постигнуть связь между личной проблемой и великими историческими событиями своего времени, такая связь является спасением человека от одиночества чисто личных переживаний и субъективная проблема разрастается до широкого общественного вопроса»[429].

Трудности в обосновании манипуляционного характера современной идеологии потребительства и соответствующей технологии власти объясняются несомненным наличием и культивированием («выпячиванием») лишь одной, процессуальной, стороны свободы. Произошло смешение свободы с эмансипацией.

Н. Неновски, обосновывая, что ценности-цели стоят над ценностями-средствами, отмечает, что возможно и обратное воздействие[430]. Приведем конкретный и наглядный пример. Положительная оценка рыночной экономики основывается на признании внешнего характера потребностей людей по отношению к производителю, то есть, потребитель как автономный субъект сам определяет свои потребности, их приоритеты и выступает в качестве субъекта оценивания. К. Поппер выразил это следующим образом: «Централизованное экономическое планирование устраняет из экономической жизни одну из важнейших функций индивида, а именно, его функцию свободного потребителя, т.е. человека выбирающего продукт»[431]. Но не трудно заметить, что в современной экономике производитель не просто учитывает потребности людей, а активно формирует их: «реалама – двигатель торговли». Потребитель становится лишь одним из элементов механизма экономической деятельности, то есть ценностью-средством. Это было бы терпимо, если бы человек лишь эпизодически оказывался на рынке и выступал в качестве средства получения прибыли. Но мы живем в эпоху, когда общество массового потребления воспринимается как единственный вариант «цивилизованного» развития.

На смену господства с помощью непосредственного принуждения к труду наступила эпоха опосредованного принуждения с помощью потребления. Императивность и тотальность этого принуждения обеспечивается культивированием в массовой культуре определенного уровня материального благосостояния как необходимого условия социализации. Этой системе манипулирования не противоречит, а наоборот соответствует непрерывная риторика о правах, свободах, индивидуализме. Они провозглашаются универсальными, но реально в рамках потребительского общества, прежде всего, обеспечивают автономию человека как «одномерного» потребителя. Об этом резко, но точно пишет французский философ Ж. Бодрийяр: «Ценности и критерии потребления подвергаются мнимой универсализации лишь за тем, чтобы еще успешнее привязать «безответственные» классы […] к потреблению […] В такой перспективе, которая не может быть вычитана на уровне очевидных механизмов, потребление, ценности потребления определяются как главный критерий новой дискриминации»[432].

Стоит заметить, что законодатель не должен игнорировать выводы философов и социологов об использовании в обществе недопустимых механизмов манипуляции и вмешательства в сам процесс личностного развития человека. Это требует использования в правовых исследованиях новой методологии, в основе которой должно быть признание зависимости истинности юридической формулировки от соответствия социальному контексту, реальному предмету правового регулирования. Убежденность в существовании универсальных и всегда уместных для закрепления в законе классических принципов и юридических конструкций приводит к уменьшению творческого характера законодательства и создает условия для злоупотребления правами и свободами.

Так, ст. 29 Конституции РФ 1993 г. закрепляет, казалось бы, бесспорное право на свободное распространение и получение информации. Но эта формулировка имеет в виду «дискретные» источники информации (книги, журналы, газеты, видеокассеты и т.д.). Воспроизводится ситуация «витрины», когда потребитель проявляет свободу в самом решении подойти к этой «витрине» и сделать выбор. Но социологи давно установили, что человек находится под доминирующим воздействием «фоновых» источников информации (телевидение, радио, наружная реклама и т.д.) и фактически находится в «информационном поле». Поэтому реально свобода распространения информации часто проявляется в свободе ее навязывания, а защита прав человека в этой сфере предполагает признание свободы не только получения, но и восприятия информации[433] Парадоксально, но трудности в постановке вопроса об устранении такого рода злоупотреблений правом объясняется тем, что субъекты последних часто ссылаются на высшую ценность человека, его прав и свобод.

В заключение этой главы укажем, что высшую ценность целесообразно трактовать как постоянно воспроизводимое состояние социального мира, являющееся результатом взаимодействия всех участников социальной коммуникации. Абсурдно говорить о прогрессе в области прав и свобод человека и гражданина лишь исходя из текста закона, абстрагируясь от реального социального результата. А.И. Ковлер как юрист проявил научную смелость, признав: «Действительно, права и свободы человека не стали реальной высшей ценностью. По некоторым показателям, прежде всего по степени социальной защищенности своих граждан, страна оказалась отброшенной на много лет назад»[434]. Поэтому в конституции, как юридическом акте, стоит закреплять саму установку на социальное согласие и формы его достижения, и даже юридически выраженные права и свободы человека являются не самоцелью, а предпосылками и условиями достижения высшей социальной ценности. Такая «скромность» в своих претензиях ученого-юриста и законодателя вполне соответствует социально-охраничельному назначению закона (позитивного права) и государства, характеристике ценности которых и посвящена следующая глава.

Глава 4. О ЦЕННОСТИ ПРАВА И ГОСУДАРСТВА

В этой главе речь пойдет о праве и государстве как особых социальных институтах, обладающих пусть относительной (инструментальной), но всё же собственной, то есть не дублируемой другими социальными регуляторами ценностью. Содержание термина «социальный институт» связано с характеристикой всякого рода упорядочения, формализации и стандартизации общественных отношений, а сам процесс упорядочения и формализации называется институционализацией[435]. Право и государство являются примерами тесно между собой связанных социальных институтов, сущностное бытие которых невозможно без определения четких форм их воздействия на общественные отношения. Определяя право и государство, их ценность, разумеется, необходимо учитывать, что общество - это органическая система, в которой каждый социальный институт связан со всей целостностью общественной жизни, но при этом выполняет какую-то основную, генеральную для данного института функцию. Несомненно, что на функционирование права и государства влияют иные (неюридические и негосударственные) социальные явления, факторы, ценности. Но признавая это, важно не допускать «размывания» основополагающей характеристики права и государства как особым образом институцианализированных явлений общественной жизни. И общие выводы юриспруденции должны соответствовать предмету этой науки и самой сущности позитивного права и государства.

Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском: