Главная

Популярная публикация

Научная публикация

Случайная публикация

Обратная связь

ТОР 5 статей:

Методические подходы к анализу финансового состояния предприятия

Проблема периодизации русской литературы ХХ века. Краткая характеристика второй половины ХХ века

Ценовые и неценовые факторы

Характеристика шлифовальных кругов и ее маркировка

Служебные части речи. Предлог. Союз. Частицы

КАТЕГОРИИ:






Лекция 4. Естественный человек и естественный миропорядок 11 страница




С государством как особым сегментом социального пространства соприкасаются или время от времени в него «входят» все члены общества. В определенном смысле это относится и к тем лицам, которые осуществляют государственную власть. В связи с этим гуманистический взгляд на государство означает подчеркивание не только его служебной роли по отношению к обществу и отдельным гражданам, но и стремление осознать и «увидеть» положение человека, являющегося носителем официальных полномочий. Своеобразие этого положения не раскрывается простой формулой «слуга народа», а проявляется в противоречивом единстве власти и ответственности. Возложение на человека бремени государственной власти не является аналогом найма на работу служащего или управляющего, а свидетельствует о максимально высокой оценке данного человека и включении его в аристократию, то есть лучшую часть общества[530].

Государственная власть всегда воспринималась, по выражению М. Вебера, как право или монополия на легитимное физическое насилие: «Государство, равно как и политические союзы, исторически ему предшествующие, есть отношение господства людей над людьми, опирающееся на легитимное (то есть считающееся легитимным) насилие как средство»[531]. До сих пор неожиданным звучит утверждение, что в широком и регулярном присутствии государства в общественной жизни и проявляется специфическая черта новоевропейского государства. М. Вебер определяет это своеобразие так: «Подчеркнем, что лишь на Западе мы находим этот род профессиональных политиков на службе не только князей, но и других сил»[532]. Соответственно, возникает предпосылка трактовки государства как особого субъекта власти, находящегося вне общества.

В настоящее время не только мелкая и средняя, но и высшая бюрократия, по мнению большинства политологов, представляет собой»"закрытую среду […] и политический класс, в котором народ не узнает сам себя»[533]. Казалось бы, что то же самое было характерно и для государств прошлого. Но специфика современного государства в том, что носители государственной власти рассматриваются как «профессиональные политики», а не представители социальной и духовной аристократии. Утрата такого восприятия государства наивно и трактуется как проявления прогресса государства. Государство утрачивает свою аристократическую природу и соответствующие критерии его оценки. При этом государство возлагает на себя обязанности реализовывать высшую социальную ценность, что и должно вызывать определенную настороженность. Должны быть факторы, сдерживающие излишнюю активность государства, выходящую за рамки самих возможностей формально-правового и публичного воздействия на общество. Важно, чтобы носители государственной власти не связывали однозначно свой статус и образ жизни только с государственной деятельностью.

Заметим, что социальное пространство носит не гомогенный, а гетерогенный характер, что и является условием многообразного и свободного бытия человека. Одномерность бытия создает угрозу самому существованию субъекта, так как, если он выходит из этого единственно возможного для него ракурса социального бытия, то он как бы теряет право на существование. Например, безудержной тягой к приобретению вещей и услуг одномерный потребитель современного общества как бы подтверждает свою значимость и само право на бытие. Поэтому одномерный субъект опасен в том смысле, что он постоянно стремиться обеспечить свое присутствие в общественный жизни культивированием универсальности и «центральности» того сегмента социального пространства, в котором он только и может проявлять свою активность.

П. Бурдье пишет о положении бюрократа: «Согласно основному закону деятельности бюрократических аппаратов, аппарат дает всё (в том числе и власть над аппаратом) тем, кто также отдает ему всё и ждет от него всего, потому что вне аппарата такие люди не имеют ничего или почти ничего»[534]. Эту задачу постановки субъектом себя в центр социального бытия и можно решить, во-первых, приобретением права выступать от имени некого абстрактного «суперсубъекта» (например, государства вообще), и, во-вторых, возложением на эту абстрактную сущность обязанности обеспечивать и реализовывать общее благо, высшую ценность и т.д. Этот же социолог показывает, что широкое присутствие государства и гомогенизация общественной жизни достигаются через «монополию на официальную номинацию, на «правильную» классификацию, на «правильный» порядок»[535]. Об этом же пишет М. Фуко: «Этот аппарат должен быть сопряженным со всем телом общества, и не только в крайних пределах, которые он соединяет, но и в мельчайших деталях, ответственность за которые он на себя берет»[536].

Для осознания того, что современная трактовка государства носит специфичный (новоевропейский), а не универсальный, характер вновь обратимся к некоторым вопросам истории возникновения и развития государственной власти.

Историки установили, что в древневосточной и античной культурах царская власть была присоединена к статусу первосвященника, высшего жреца. При характеристике древневосточных государств принято прежде всего указывать на полномочия деспота как верховного правителя, военачальника и судьи. Хотя в действительности первичный характер носил статус верховного жреца. Например, известный английский востоковед О.Генри пишет о хеттском царе: «Перепоручать подчиненным он мог только свои полномочия судьи; военные и религиозные обязанности он должен был исполнять лично, и если иногда пренебрегал последними, чересчур занятый дальними военными походами, то это рассматривалось как грех, который может навлечь на страну гнев богов. Иногда мы узнаем даже, что важные военные действия поручались военачальникам, потому что сам царь должен был спешить назад в столицу на религиозное празднество»[537].

Точно также и Э. Бенвенист разъясняет: «Индоевропейское rex – понятие более религиозное, чем политическое. Обязанности rex не повелевать и не вершить власть, а устанавливать правила и определять то, что относится к «праву» в прямом смысле этого слова. Определенный таким образом rex оказывается значительно ближе к жрецу, чем к самодержцу […] Это значение было связано с влиятельными коллегиями жрецов, чьей обязанностью было неукоснительное соблюдение ритуалов»[538]. Принципиально важным является указание лингвиста на то, что первоначально назначением царской (государственной) власти было обеспечение «ритуала», то есть внешнего порядка. И не было стремления со стороны первосвященника, получившего как бы «в нагрузку» право на государственную власть, наполнить всю общественную жизнь своей жреческой (религиозной) властью. В приведенной цитате указано, что rex устанавливает право. Но все дело в том, что само латинское слово ius произошло от глагола iurare – произносить клятву[539], то есть опять же имело отношение к соверешению обрядов и внешней форме поведения

Можно сделать вывод, что генетически государство, как и позитивное право, призвано реализовывать не столько регулятивную, сколько охранительную (процессуальную) функцию. Примечательно, что в одном из древнейших древнеегипетских мифов о происхождении мира, в том числе и государства (Гераклеопольская космогония - III тыс. до н.э.), сказано, что правители созданы прежде всего для того, чтобы «поддерживать слабого»[540]. В связи с этим интересным представляется вопрос о содержании и эволюции значения латинского термина imperium, который первоначально включал в себя право верховного командования и осуществления высших судебных функций. Примечательно, что во внутренней территории Древнего Рима imperium был существенно ограничен[541]. Внутри городской черты на решения магистрата как носителя высшей власти возможна апелляция (provocatio), тогда как вне города эта власть абсолютна. Носитель высшей власти выполнял, прежде всего, внешнюю и внутреннюю функцию охраны общественного порядка, но не прямого управления.

Современный политико-правовой дискурс наполнен несколько идеологизированной риторикой о саморегуляции гражданского общества. В прошлом же представление о том, что общество и его сегменты живут сами по себе, а государство вмешивается непосредственно в общественную жизнь лишь в исключительных случаях, было естественным и само собой разумеющимся. Для уяснения этого во многом утраченного представления о месте государственной власти в обществе можно сравнить значения двух русских слов: «править» и «управлять». Современное государство не «правит», а «управляет». В чем отличие значений этих двух слов? В сказке А.С. Пушкина «О царе Салтане» можно встретить непривычное для современного уха выражение - «Князь Гвидон тот город правит». То есть город живет сам по себе, а князь лишь «подправляет» его, но не «управляет» им. Возврат к исконному значению слова «правитель» означает осознание отсутствия в нем тоталитарных тенденций. Хотя в отдельных реакциях правителя на конфликтные ситуации стиль должен быть авторитарный, но он не предполагает постоянное «наполнение» своей властью всего социального пространства. Тогда как введенный в оборот Н. Макиавелли термин «stato» отражает понимание государства как субъекта власти, определяющего в целом «состояние» общественной жизни.

В феодальном обществе первичный и исходный характер имело положение сеньора как владельца феода и члена военного сословия, что само собой и вело к осуществлению функций публичной власти. Король был сувереном, то есть верховным феодалом, что и предполагало как следствие предоставление ему полномочий главы государства, но не наоборот. Начало формирования в эпоху позднего средневековья и Нового времени современного государства натолкнулось на очень устойчивый стереотип феодального общества – представление о независимости корпораций в решении своих внутренних дел от центральной власти[542].

Завершим этот краткий исторический очерк указаниемна античную политическую культуру, принципами и терминологией которой наполнено современное государствоведение. Но вновь обнаруживается, как и в вопросе о соотношении античной и новоевропейской трактовок естественного права, лишь внешняя преемственность этих культур. Необходимо иметь в виду, что носителями полномочий высших должностных лиц в античных полисах (консула, диктатора, стратега и т.д) были граждане, всегда убежденные во временном и почетном характере своего положения, что и составляет суть республиканской формы правления. Можно вспомнить государственных деятелей периода формирования и расцвета древнеримской республики, разумеется, с учетом того, что их образы были несколько приукрашены античными историками. Но, как указывает С.И.Ковалев, «сквозь толстый слой поэтических выдумок и патриотических фальсификаций мы еще можем рассмотреть подлинные лица»[543]. Так, современного политика может только удивить «глупость» Марка Фурия Камилла, который неоднократно обладал полномочиями по сути царской власти диктатора, но после устранения чрезвычайных условий установления диктатуры, добровольно слагал с себя высшие регалии. Для него было важнее сохранить свой статус уважаемого члена коллектива граждан и соответствующего сословия.

Это наблюдение является очень важным, так как при положительной характеристике современного демократического государства обычно указывается на выборность и ответственность высших должностных лиц. Но трактовка республики через его внешние признаки выборности, срочности и ответственности еще не отражают сути этой формы правления. Дух республики, её «изюминка» в этом возврате высших должностных лиц после завершения своих временных полномочий в лоно гражданства. Поэтому высокопоставленный чиновник должен быть всерьез озабочен, например, уровнем уличной преступности, так как осознает, что вскоре он и его близкие, как и иные рядовые граждане, будут ходить по этим же улицам. Если это требование республиканской формы правления невозможно реализовать, то необходимо перестать лукавить и говорить о «единстве государства с народом». Стоит признать, что и в античных полисах высшие должностные лица после сложения своих полномочий становились не просто гражданами, а сохраняли статус члена привилегированного сословия (например, сенаторского) с соответствующими гарантиями безопасности. И современное государство, формально отменившее принцип сословности, в действительности скрыто сохраняет тот же механизм обеспечения особого социального (а не только официального) статуса действительных или бывших носителей государственной власти.

Необходимо открыто признать аристократическую природу государства с установкой на реализацию соответствующих способов обеспечения ответственности перед обществом носителей государственной власти. Обоснование аристократической природы государственной власти преследует цель учесть реалии бытия государства, как прошлого, так и настоящего. Речь не идет о принципиально новой концепции государства, а лишь о необходимости осознать, что попытки реализовать иной вариант «государственного строительства» (за исключением кратковременных периодов расцвета небольших городов-государств, типа Афин V в. до н.э.) всегда приводил и приводит к проявлению той же аристократичности государства, но в деформированных формах. Это касается авторитарных, фашистских, тоталитарных, либерально-демократических, теократических и т.д. государственных режимов.

Выделением теократической, военной, плутократической и иных форм государствогенеза фиксируется общая для всех эпох и культур установка - государственная власть вручалась лицам, которые в самой общественной жизни показали право на это своей деятельностью, личными качествами, происхождением и т.д. Этот аристократический принцип часто приобретал формализованный характер – определяющим мог быть признак принадлежности к привилегированной социальной группе. Нет надобности говорить, что такой механизм формирования государственной элиты нельзя признать справедливым и всегда эффективным. Но это не делает обоснованным отказ от самого принципа аристократичности государственной власти.

В отличие от современных представлений, что «политика – дело грязное», в прошлом, напротив, политика воспринималась как сфера деятельности «лучших». Если в древнеиндийской политической доктрине носителями государственной власти могли быть только кшатрии (ksatriya – «наделенный могуществом»), то обосновывалось это тем, что представители этой варны по рождению, «автоматически», являются носителями соответствующих достоинств. Мнение, разумеется, ложное, но принципиальная установка на аристократичность государственной власти является бесспорной. Центральным вопросом древнекитайской политической мысли была проблема использования на службе достойных людей. Мо-цзы (V в. до н.э.) советует: «Древние совершенномудрые ваны высоко ценили почитание мудрости, назначали на должность способных, не создавали группировок из родственников, не питали благосклонности к знатным и богатым»[544]. Аристотель, как известно, различал добродетели просто гражданина и политика и предъявлял к последнему особые требования: «Ведь говорим же, что дельный правитель должен быть хорошим и рассудительным, а государственный муж непременно должен быть рассудительным […] Добродетель хорошего человека и хорошего правителя тождественны, а гражданином является и подчиненный»[545].

Эти ссылки на факты древней и средневековой истории могут вызвать недоумение и показаться малоубедительными. В прошлом нет идеальной формы государства, но можно выделить исходную точку позитивного развития государства. Вопрос ставится также, как и в отношении права: государство возникло для реализации охранительной функции и позитивное (прогрессивное) развитие государства означает все более эффективную реализацию именно этой функции. Но современное государство самонадеянно берет на себя функцию демиурга социального мира и выступает не охранителем, а регулятором общественной жизни, что деформирует природу государства и выхолащивает его истинную ценность.

Позитивное развитие государства предполагает признание необходимости социально-политической мобильности общества и то что государственная элита должна формироваться из представителей различных социальных групп в соответствии с реальной структурой общества, тенденциями его развития или условиями существования общества в данный исторический момент. По выражению Н.Н. Алексеева, правящий слой должен быть «чисто функциональным, а не классовым»[546]. Так, в условиях войны закономерным может быть усиления представительства в государственной элите военных, а стремление к инновационному развитию должно сопровождаться кооптированием в государственную власть представителей научной интеллигенции. Но неизменным должно быть требование недопустимости той или иной социальной группы быть выразителем и защитником высшей социальной ценности. Для реализации этой негативной для общества и ведущей к узурпации власти установки очень удобно поставить себя вне или над обществом.

Вновь обратимся к истории возникновения современного новоевропейского государства. Самым главным аспектом, определившим формирование еще в эпоху абсолютизма современного западноевропейского государство, стала не борьба с феодальным государством, а стремление к ограничению и отрицанию механизма корпоративного самоуправления, то есть борьба с тем, что мешало государству расширить пространство своего присутствия в обществе. М. Вебер пишет: «Повсюду развитие современного государства начинается благодаря тому, что князь осуществляет экспроприацию других самостоятельных «частных носителей управленческой власти, то есть тех, кто самостоятельно владеет средствами предприятия управления и военного предприятия и имуществом любого рода, могущем найти политическое применение»[547]. Подтверждением этого тезиса являются также работы М. Фуко, раскрывающие процесс формирования в новоеворопейском государстве механизма «дисциплинарной власти»[548].

В связи с этим вернемся к исследованию О. Хархордина, в котором речь идет о причинах замены представления о государстве как о «побочных» и чрезвычайных полномочиях царя-жреца или гражданина или воина-землевладельца на иную трактовку государства, когда поведение некоторых индивидов начинают интерпретироваться «как действия мистической сущности, именуемой государством». Вопрос ставится так: «Что позволило нам допустить наличие почти мистической сущности под названием «государство», которую никто не видел, но в чье существование все верят так, что она воздействует, подчас самым неумолимым образом, на нашу жизнь?»[549]

В ХVI-ХVII веках идеологи абсолютизма стремились навязать образ суверенной власти, наделенной неотъемлемыми полномочиями: «Согласно этой традиции политической мыли, полномочия правительства могут первоначально зависеть от воли граждан, но, однажды установленные, они принадлежат независимому суверену и не могут быть востребованы обратно»[550]. В процессе установления абсолютизма необходимо было преодолеть прежний стереотип, когда даже вассалы короля рассматривали монарха в определенном аспекте членом единого военно-феодального сословия. Поэтому идеологически эффективным было обоснование особого положения монарха ссылками на его исключительную обязанность обеспечивать общее благо. О.Хархордин пишет: «Апелляция к идее общего блага была необходима для того, чтобы управлять поведением людей и контролировать их действия более тщательно и эффективно, чем это было возможно до тех пор как в Западной, так и Восточной Европе»[551].

Парадоксально, но при этом и закономерно, что для обеспечения широкого (и возможно тотального) присутствия государства в общественной жизни очень удачно подошла концепция не аристократического, а «народного» государствогенеза, то есть теория договорного происхождения государства. В отличие от корпораций отдельный индивид не может противостоять государству, и поэтому оказалось удобным именно каждую индивидуальную волю сделать источником государственной власти. И более того, государство провозглашает себя защитником каждого индивида, его прав и свобод. Нет никакого противоречия в том, что Т. Гоббс был убежденным индивидуалистом и одновременно сторонником абсолютизма. Государство («Левиафан») является одновременно воплощением воли всех индивидов и трактуется как особый субъект. О. Хархордин отмечает: «В «Левиафане» верховная власть сосредоточена в искусственной душе, а не в правителе и не в поданных. Это позволяет отделить государство, или абстрактно-понимаемое «седалище власти, как говорит об том Гоббс, как от народа, так и от личности правителя»[552].

Попытка положить в основу понимания и оценки государства принцип народного суверенитета, доказать, что через систему выборов и иные формы политического участия народ и после установления государства остается постоянным носителем и источником государственной власти, не устранили реального положения государства как особого носителя власти, находящегося над обществом. Более того, возникла очень удобная и, как правило, употребляемая в демагогическом стиле формула – «Народ имеет то правительство, которое он заслуживает». Проявлением истинного (аристократического) понимания государства является тот факт, что большинство из представителей русской эмиграции считали виновниками постигшей Россию катастрофы не только народ, но и самих себя или своих идейно-политический оппонентов, то есть представителей элиты.

Подчеркивание лишь служебной роли государства по отношению к обществу не решает сложного вопроса и его сущности. Государство не находится вне общества и не просто признает и защищает социальный мир, а непосредственно участвует в его постоянном воссоздании. С одной стороны, это предполагает некоторое принижение роли государства, так как оно лишается монопольного права на обеспечение и защиту высшей социальной ценности. Но, с другой стороны, значительно повышается качественная характеристика государства – оно перестает быть просто «слугой народа», а как непосредственный участник социального диалога и носитель особых полномочий обеспечивает (наряду с другими социальными институтами) достижение социального мира. Каковы же специфическая роль и ценность государства в достижении этой цели?

 

Лекция 12. О противоречивой сущности государства

Многочисленные примеры злоупотребления государственной властью можно трактовать как результат деформации её аристократической природы. Особенно поучительными являются негативные примеры идеологического смешения статуса светской (мирской) и духовной (сакральной) властей. Хотя соблазн сослаться на некое высшее существо в обосновании истинности и справедливости своих государственных решений существовал всегда. Поэтому в теократических формах правления обнаруживается общая установка оградить божественного главу государства от непосредственного осуществления мирских («греховных») государственных полномочий. М.Вебер пишет: «На Востоке потребность по возможности освободить султана от бремени личной ответственности за успех правления создала типичную фигуру «великого визиря»[553].

Казалось бы, современное секуляризованное сознание устраняет эту проблему соотношения профанного и сакрального в государстве. Но в действительности дихотомия этих начал неустранима и выступает в качестве архетипа. Ярким подтверждением действия этого архетипа являются первоначально смутившие российских социологов своей нелогичностью данные опросов: низкий рейтинг правительства сочетается с высоким доверием к президенту как главе государства. Этот факт показывает сохранение в российском сознании (точнее, в подсознании) традиционного отношения к главе государства (в отличие от его чиновников) как к лицу, соединяющему в себе мирское и священное.

И в западноевропейском сознании сакральное не было устранено, а скорее смешано с профанным. И неслучайно Т. Гоббс и Гегель назвали государство «земным богом». И.А. Исаев, разъясняя опасность смешения социального и сакрального в государстве, пишет: «Стремление социума приватизировать сакральное, присвоить его себе неизбежно опирается на насилие, выражается ли оно в форме «смерти» короля или в иной форме узурпации власти. Совершаются ли эти действия под лозунгами «священного права народа, класса, сословия или партии», - во всех случаях здесь осуществляется только искусственная сакрализация акта перехода суверенитета»[554] Вновь вспомним библейские слова «Нет власти ни от бога». Это утверждение предполагает не только трепетно-уважительное отношение к государству как творению бога, но и требует от самих носителей государственной власти постоянно подтверждать свой высокий статус[555]. Важно, что этот статус не является гарантированно-статическим.

Если договорная концепция происхождения государства имеет в виду лишь общество и государство, то традиционное мировоззрение характеризуется стремлением постоянно воспроизводить отношение, участниками которого выступает триада – бог, правитель, народ. В традиционной России это универсальная триада была выражена в форме «Православие - Самодержавие- Народность». Разумеется, это представление носит не научный, а религиозный характер. Но стоит указать на то, что идеологическая сторона бытия современного государства во многом основана на упомянутой выше «договорной» концепции, отражение которой можно найти в конституционных актах. Хотя с научной точки зрения эта теория не выдерживает критики, то есть носит не научный, а идеологический характер. Но важно то, что этот политический миф определяет аргументацию и оказывает влияние на поведение участников политического отношения. Точно также атеист может не верить в бога, но не может отрицать, что поведение верующего реально определяется убежденностью в существовании высшего существа. Поэтому, предупреждая возможный скепсис по отношению к религиозным символическим конструкциям, каковым и является триада «бог-государь-народ», приведем высказывания К.Юнга: «Отрицать огромное значение таких символов может, собственно говоря, лишь тот, кто считает началом мировой истории сегодняшний день»[556]. И в другом месте по тому же поводу: «Эти коллективные идеи находятся в самой тесной связи с жизнепониманием или мировоззрением прошедших веков и тысячелетий. Осознана или не осознана нами эта зависимость – это не играет роли, потому что мы находимся под влиянием этих идей уже благодаря той атмосфере, которой мы дышим»[557].В качестве примера, раскрывающего суть указанной «триады», можно сослаться на древнекитайскую политическую мысль, что заодно позволит опровергнуть и распространенный стереотип о полной безответственности восточного монарха.

Наряду с государством (правителем и его слугами) и народом в произведениях древнекитайских мыслителей огромное значение придается концепту «Небо». Если в христианском богословии утверждается «Нет власти не от бога», то этому принципу аналогичен титул императора в Древнем Китае «Сын Неба». Знаток древнекитайской литературы В.С. Таскин так кратко описывает суть конфуцианской теории государства. Правитель должен быть великодушным, строгим, беспристрастным, справедливым, скромным. Слава о добродетелях правителя, обладающего подобными достоинствами, поднимается к нему и доходит до Неба, а на земле достоинства правителя объединяют весь народ. Мудрые духи, наблюдая за добродетельным правителем, равномерно распределяют счастье на долю каждого человека. Если правитель не соответствует указанным высоким требованиям, то от него отворачивается и Небо и народ, и начинается смута[558]. Совершенно неожиданно звучат высказывания древнекитайских мыслителей о народе: «То, что любит весь народ, редко не осуществляется, и то, что ненавидит народ, редко не уничтожается». Или: «Небо непременно следует тому, чего хочет народ»[559].

Речь, разумеется, идет лишь об идеале государственного и общественного устройства. Но назначение такого идеала – служить ориентиром развития государства и быть фактором, сдерживающим злоупотребление государственной властью. Пренебрежительное отношение к подобным представлениям о государстве, сложившимся в рамках цивилизации, которая уже внесла огромный вклад в мировую историю и показывает на протяжении более трех тысячелетий удивительную способность к саморазвитию, является просто неуместным.

Можно признавать концепты «Бог», «Небо», «Правда» и т.д. лишь ментальными образованиями. Но нельзя отрицать, что наличие этих концептов в сознании правителей и управляемых вносит в реальные политические отношения важную составляющую, которая не определяет полностью само содержание этих отношений, но позволяет очертить границы власти и пределы подчинения ей. Как известно, своеобразие Древнего Китая в отсутствии особого сословия жречества; чиновничество одновременно выполняло функции религиозной и духовно-интеллектуальной элиты. Но в других цивилизациях реальное присутствие в общественной жизни указанных высших ценностей отражалось в самой структуре общества, в наличии особого сословия духовенства. Даже в секуляризованном обществе, как результат профанации и смешения, возникает суррогат духовно-интеллектуальной элиты – идеологи, эксперты, политтехнологи и т.д.

Во всех культурах и цивилизациях сущность государства и его ценность раскрывается через трактовку его специфичных признаков как особого социального института. Государство, как и право, выполняет важную формальную функцию создания внешних условий социального диалога, обеспечения его целостности и всеобщности. На основании этого можно говорить о служебной роли государства. Но существуют ли такие субъекты общественной жизни и социальные институты, которые по отношению к высшей ценности, понимаемой как постоянно воспроизводимое состояние социального мира, не выполняли бы служебную функцию? Остается открытым вопрос о характере этого служения, который не решается закреплением, что «признание, соблюдение и защита прав и свобод человека и гражданина – обязанность государства». Достаточно указать, что в здоровом общественном организме общепринятым должно быть осознанное и взаимное признание и соблюдение прав и свобод большинством участников общественной жизни без постоянного внешнего давления государства.






Не нашли, что искали? Воспользуйтесь поиском:

vikidalka.ru - 2015-2024 год. Все права принадлежат их авторам! Нарушение авторских прав | Нарушение персональных данных